- 1059 Просмотров
- Обсудить
РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \
МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯ\ ЭТИКА \ ЭСТЕТИКА\ ПСИХОЛОГИЯ\
ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ К Сицилии и дальше на юг
В то утро, воссев на престол, Алкиной вынес свое решение. Он сказал:
— Господа мои, Зевс Законодатель повелевает мне объявить вам свою непреклонную волю. И да сгинет тот, кто возропщет! Таковы слова Зевса: «Царевна Медея, если она уже вышла, с соблюдением подобающих обрядов, замуж за Ясона, сына Эсона, или какого иного грека, может остаться со Мной; но если она еще не заключила брак, она ничего не должна делать по своей воле, чтобы изменить свое положение и вызвать тем самым неудовольствие законных правителей ее страны. Что до так называемого Золотого Руна, это сброшенное Моим Лафистийским Овном пурпурное одеяние было давным-давно и с Моего соизволения доставлено в Эа в Колхиде, и там передано на хранение жрице Прометея; и вот я говорю: куда бы она ни отправилась, пусть с ней отправляется и Руно. Если жрица ныне сочтет подобающим возвратить Руно Прометею, образ который оно прежде покрывало, не должно ей в этом препятствовать; и все же, будучи Владыкой Всего Сущего, я не больно озабочен, что может статься с этой окаймленной золотом безделкой. Что до девы-охотницы Аталанты из Калидона, я запрещаю свершать над ней какую бы то ни было месть в любых землях, где действуют мои законы, ибо она — возлюбленная служанка моей дочери Артемиды».
Арас возликовал. Он объявил, что божественное решение справедливо и бесспорно, и указал, что поскольку Медея могла бы выйти замуж с совершением подобающих обрядов, только если бы заручилась согласием своего ближайшего родича-мужчины, а именно — Апсирта, в силу решения, которое провозгласил Алкиной, она должна вернуться в Колхиду безотлагательно, а с нею — и Руно.
Царица Арета была на вид сама невинность, но ее придворные дамы с трудом подавляли радость, особенно когда Арас поддел Ясона, спросив:
— Ну, хитроумный грек, что ты думаешь об этом новом повороте судьбы?
Ясон невозмутимо ответил:
— Он мне нравится. Царевна Медея Колхийская — уже новобрачная, и брак был заключен с общего согласия всех оставшихся в живых ее родичей-мужчин, а именно: Фронта, Меланиона, Артея и Китиссора, сыновей Фрикса. Девичий пояс царицы должным образом подарен святилищу Артемиды Коркирской, там все его могут увидеть.
Тут все присутствующие греки разразились бурным смехом, а колхи, кроме Араса, хранили молчание, не понимая смысл сказанного Ясоном. Арас выразил сперва недоверие, затем — негодование. Он, естественно, предположил, что Алкиной его провел, но вежливость удерживала его от обвинения хозяина в двурушничестве. Он стоял, кусая губы и беспокойно теребя в руке меч, когда Медея плавно подошла к нему и спросила с обезоруживающей улыбкой:
— Почему ты медлишь, Арас? Почему ты не отплываешь в Колхиду?
Он ответил:
— Если твой царственный брат Апсирт еще жив, если он — царь Колхиды, он убьет меня, стоит мне только прибыть, не выполнив три его задания. Почему я должен возвращаться в страну, которая лежит в такой дали отсюда, всего лишь для того, чтобы умереть ужасной смертью, едва ступлю на берег? Но если он мертв, как я теперь склонен верить, ибо сыновья Фрикса — люди честные и не стали бы делать лживых заявлений в присутствии божеств брака, для которых сооружаются алтари — что же, тогда ты — моя царица, и ты мне должна приказывать.
Медея ласково положила ему руку на плечо и сказала:
— Благородный Арас, либо возвратись в Колхиду, если желаешь; либо, если боишься столкнуться с гневом моего дяди, тавра Перса, албанского царя Стира и государственного совета Колхиды, почему бы тебе не направиться к Ээе, которая лежит против Полы в начале Адриатического моря? Там ты вполне можешь предоставить себя в распоряжение сестры моего отца, царицы Кирки, которая всегда рада принять у себя на острове всех воинов, верных почитателей Многоименной Богини. Но если ты мне когда-нибудь понадобишься, будь уверен, я за тобой пошлю. Прощай, Арас, и удачи тебе! Что касается меня, домом моим станет Эфира, где живет прежний народ моего отца, а Перс, до которого мне дела нет, может править как наместник в Колхиде в мое отсутствие, которое, похоже, и впрямь будет очень долгим. И я приказываю тебе, честный Арас, пусть мою подругу Аталанту оставят в покое. Артемида, а не она убила моего отца Ээта; Артемида же — богиня, с которой шутки плохи, как ты уже видел.
Так удалось убедить Араса. Он простился с Медеей, с достоинством ей повинуясь, и его люди зашагали за ним в гавань, подставили паруса своих кораблей южному ветру и вскоре пропали из виду. Ясон отметил отплытие Араса жертвоприношениями и играми, а сельский люд из окрестностей принес свадебные дары царственной паре: один — телку, другой — мед в сотах, третий — жирного гуся. Аргонавты сожалели, что не могут немедленно отплыть в Иолк, а оттуда рассеяться с честью по своим родным городам и островам, пока не испортилась погода; но они были связаны ясоновым обещанием Кирке доставить сперва некоторые дары Главной Нимфе святилища Кокала в Агригентуме Сицилийском.
На пятый день пребывания на острове они простились с феаками, которые нагрузили корабль припасами и снабдили его новым парусом и такелажем, и взяли курс на Калабрию в Италии. Как прощальный дар, царица Арета отправила в путь с Медеей двенадцать подруг невесты, а Медея отдарила ее самыми прекрасными из своих самоцветов. Они также обменялись лекарствами и заклинаниями: Медея дала Арете мазь из корня волчьего лыка, помогающую от простуд в груди, которыми вечно страдал Алкиной; Арета же Медее — снадобье из морского лука, который в изобилии растет на Корфу, верного яда для крыс и мышей, но для других созданий — безобидного.
— Владея этим средством, — сказала Арета, — ты не должна страшиться нашествия мышей и крыс, которых может наслать на вас Аполлон.
После приятного плавания, во время которого дельфины резвились вокруг корабля от рассвета до сумерек, аргонавты сошли на берег в калабрийской Левке, у самой оконечности Иапигийского мыса. Там им встретился Кант, брат Полифема, которого они оставили у Киоса, он странствовал в поисках Полифема, желая сообщить ему, что приговор об изгнании отменен и Полифем может вернуться домой в Ларису. Ясон предложил Канту доставить его обратно в Грецию, и тот радостно принял предложение. В Левке же Медея в благодарность за гостеприимство, выказанное тамошними жителями, научила жрецов искусству заклинать змей, впоследствии его переняли у них марсии с Фуцинского озера, которые по ошибке и доныне почитают ее как божество под именем Ангиции.
Ясон выбрал в штурманы Навплия, ибо им предстояло плавание, которое Навплий совершал множество раз. Навплий благополучно доставил судно в Кротон, где тюлени, никем не тревожимые, греются на пляже; Руно омыли в третьей из предписанных семи рек, а именно — в Эсаросе, который впадает в Ионическое море. Из Кротона они двинулись через Регион в Катанию Сицилийскую, расположенную под сенью горы Этны; здесь пастбища и каштановые леса оказались опалены, а в море обильно плавали куски пемзы, которую изрыгнула гора два дня тому назад. Они видели, как из горы поднимается пламя и дым, пока были еще довольно далеко, но Медея велела им ничего не бояться. В Катании они также омыли Руно в четвертой из предписанных рек, а именно — в Симетосе, который впадает в Сицилийское море. Из Катании они двинулись через Гелорос и Гелу в обильно орошаемый Агригентум, который расположен посреди южного побережья Сицилии и обращен к берегам Африки. Когда они рано поутру входили в гавань Агригентума, только трое аргонавтов не спали, а именно — Идас, сменивший у руля Анкея Маленького, который правил всю ночь, Навплий и Бут Афинский. Когда «Арго» обогнул небольшой мыс, держась у самого берега, пятьдесят нимф Кокала играли вместе на пляже кожаным мячом. Они перебрасывали его друг дружке в такт Песне сирен, и для большего удобства высоко подпоясали свои одеяния, так что были видны их ляжки. Навплий и Бут скромно закрыли лица плащами, Идас же, который ни почтительностью, ни скромностью не обладал, вскричал:
— Бегите, прелестные нимфы, и прячьтесь в расселинах скал! На вас смотрит Идас, сын Афарея!
Бут, отличавшийся благопристойностью, упрекнул Идаса, сказав:
— О, Идас, Идас! Следи за тем, как правишь корабль! Ты поставишь под угрозу наши жизни своим безумством!
Идас ответил:
— Не больше, чем ты, помешанный на пчелах Бут тогда в Эа, когда твоя страсть к меду погубили нашего товарища Ифита, который вернулся тебя спасать.
Слова эти, произнесенные вслух, пробудили дух Ифита, который, презрев погребальный курган, насыпанный над ним в землях Апсилеев, взошел некогда на борт «Арго», скрывшись в корзине с припасами, чтобы совершить месть. Линкей видел с тех пор дух несколько раз, пока тот на ощупь переползал со скамьи на скамью, забыв свое имя и цель. Теперь он все вспомнил и пробрался под прекрасный мариандинский плащ, которым Бут прикрывал лицо, и защебетал в ухо афинянину:
— Я Ифит, Ифит, Ифит, Ифит, Ифит!
Бут испустил жуткий крик и прыгнул за борт, чтобы спастись от Ифита, ибо духи не смеют соваться в соленую воду, разве что — в лодке или на плоту, и как можно быстрее поплыл прочь, к западу. Навплий крикнул, чтобы он вернулся, и когда Бут только поплыл быстрее, изменил курс и погнался за ним. Между тем нимфы, больше позабавившиеся, чем раздраженные, воззвали к своей Богине, и густой морской туман сразу же окутал «Арго»; они же продолжали петь свою священную песню при ярком солнечном свете на пляже, а любопытные глаза Идаса были обмануты. В тумане Навплий остановил корабль, опасаясь налететь на Бута. Он разбудил Медею и поведал ей, что случилось. Она сразу же выкрикнула свое приветствие нимфам и попросила их взмолиться Богине, чтобы та рассеяла туман, что они охотно сделали, когда узнали, кто к ним обращается. Бут пропал и никогда больше вновь не ступал на борт «Арго». Однако он не утонул; ибо несколько часов спустя проходившее мимо судно подобрало его, изнуренного, но все еще державшегося на воде, и доставило к Лилибеуму, самой западной оконечности Сицилии. Там он нашел мед столь дивного качества, что оставался гостем коллегии нимф на горе Эрикс весь остаток своей жизни. Он не страшился больше духа Ифита, так как отрубил себе указательный палец, чтобы его умилостивить, он также стал отцом множества замечательных детей, рожденных нимфами, и благословлял несчастье, которое его туда привело.
В Агригентуме Медея вручила дары Кирки Главной Нимфе Кокала, которая поцеловала гостью и показала ей ту самую движущуюся статую Богини, которую создал Дедал. Они долго беседовали вдвоем внутри святилища, пока аргонавты снаружи пировали в тени отягощенных плодами яблонь. Именно тогда Мелеагр растворил тайное снадобье, которое дала ему Кирка в аталантиной чаше медовой воды. Отведай Аталанта этого питья, она полюбила бы его так страстно, что позабыла бы обо всякой скромности, и даже о своей верности Артемиде. Но зоркий Линкей, заметив действия Мелеагра, как бы случайно опрокинул чашу. Затем, отведя в сторону Мелеагра, Линкей прошептал ему в ухо: «Товарищ, не затевай ссоры с Артемидой, умоляю тебя!» Так одержимый любовью Мелеагр был приведен в чувство, но Аталанта не простила ему его ревности и отнюдь не товарищеских насмешек над Меланионом.
Наконец «Арго» мог повернуть к дому. Дул попутный западный ветер, когда они плыли обратно вдоль южного побережья Сицилии, но как только отошли от мыса Пахинон, поднялся свирепый северо-восточный ветер, взвихривший поверхность Сицилийского моря. Навплий посоветовал Ясону бежать по ветру и найти убежище в гавани Мальты, где есть хорошая якорная стоянка. Ясон согласился, но в силу какой-то ошибки Анкей Большой взял слишком к востоку и прошел в неясном свете мимо Мальты, а Линкей в то время, к несчастью, спал. Они шли всю ночь по неописуемо бурному морю, каждый час боясь, что он — последний. Утро не принесло облегчения, а только усилило тревогу. В «Арго» открылась течь после столь напряженной борьбы с волнами, и Аргус потребовал веревок, чтобы связать корабль, что было сделано с большим трудом среди огромных волн.
Аргус сказал Навплию:
— Течь — в том самом месте, в котором мы чинили корабль в Теосе; дерево пришлось мне не по вкусу, но ничего получше там было не раздобыть. Мы должны поспешить к ближайшему берегу, а между тем черпать воду, спасая жизнь, но сперва — выбросить за борт все, кроме самого необходимого.
Ясон приказал разгрузить корабль, но никто не желал выбрасывать богатые доспехи или мешки золотого песка в ненасытные волны. Пока они колебались, Авгий вскричал:
— Эй, товарищи, давайте-ка выбросим за борт кувшины с водой. Они — самое тяжелое на корабле!
Так и было сделано, но они сохранили немного пресной воды, запасенной в золотых и серебряных сосудах.
То были ужасные дни и ночи, ибо никто и глаз не сомкнул, а двенадцать феакских подруг невесты так страшно страдали от морской болезни, что умоляли свою госпожу вышвырнуть их за борт следом за кувшинами с водой и положить тем самым конец их мукам.
Наконец кто-то вспомнил Самофракийские Мистерии и предложил воззвать к Триединой Богине, дабы она уменьшила силу ветра. Тогда Мопс попытался воззвать к ней так, как его учили Дактили, но в присутствии такого множества непосвященных, он не мог вспомнить в точности слов заклинания, равно как и кто-либо другой; казалось, Богиня умышленно затуманила им разум. Тогда Ясон попросил Медею умилостивить Богиню, но Медея лежала пластом, страдая от морской болезни, только и могла, что простонать в ответ. И вот они прошли мимо скалистого острова Лампедуса, вдоль берегов которого ослепительно белели огромные полосы прибоя; но Навплий принял остров за Пантелларию, которая лежит в одном дне пути к северу, а поэтому сбился в расчетах. Теперь на «Арго» обрушились волны еще мощней прежних, от них ржавело оружие аргонавтов, одежда испортилась и они, не переставая, черпали воду, пока им не начало казаться, что они переломятся пополам от напряжения.
На третье утро чуть свет Мелеагр воскликнул:
— Товарищи, объяснит ли мне кто-нибудь из вас, откуда на нас свалилась такая напасть? Поскольку все грехи, которые каждый из нас совершил, были сняты жертвоприношением и очищением, в чем причина страшной бури?
Кастор устремил на Идаса свои глаза, теперь не ясные, а мутные от усталости и покрасневшие от соленых брызг.
— А вот сидит виновный, — сказал он, — который оскорбил нимф Кокала, и тем самым вызвал негодование Великой, повелевающей ветрами. Если бы мы только избавили корабль от Идаса, мы бы скоро поплыли по зеркальной глади, разошедшийся шов закрылся бы, ветер бы унялся, и зимородок снова весело понесся бы над синими водами.
Линкей, обращаясь к Ясону, ответил вместо своего брата Идаса:
— Ясон, сын Эсона, ты слышал, что сказал Кастор? Позабыв о клятве верности, которую он дал нам всем на берегу Иолка и которую повторил на острове Аполлона, когда мы только-только вошли в Черное море, этот безумец открыто строит козни против жизни моего брата Идаса. Он пытается превратить злобу, обрушившуюся на него, во всеобщее осуждение самого храброго среди вас. Зачем обвинять дорогого Идаса за его невинные шутки? Разве не заслужил он право говорить все, что ему угодно? Когда громадный вепрь убил Идмона в тростниках у реки Ликос и угрожал окровавленными клыками погубить всех остальных, кто метко ударил копьем с широким наконечником и умертвил зверя? Ответь мне, Пелей, ты, который подвергся величайшей опасности в то утро! Или кто из нас, когда мы сражались с бебриками, возглавил атаку вдоль края долины и, обойдя врага с фланга, разбил его? Ответь мне, Анкей Большой, ты, который следовал за ним в двух шагах! Если и следует избавить от кого-то «Арго», пожертвовав им ради остальных, пусть это будет неблагодарный и недостойный Кастор, сердце которого гложет зависть, как крыса гложет старую черную кожаную бутыль в углу погреба.
Идас и Линкей схватились за оружие, Кастор и Поллукс — тоже, и все четверо попытались броситься друг на друга. Но судно так неистово взлетало и падало, что они не смогли удержаться на ногах. Остальные аргонавты растащили их за подолы и разоружили. Однако Поллуксу удалось подойти достаточно близко к Идасу и наградить его тяжелым ударом в челюсть. Идас, выплюнув сломанный зуб и кровь, сказал:
— Поллукс, когда это плавание закончится, я за свой сломанный зуб потребую целую твою челюсть.
Аргус с пылающим от гнева лицом закричал:
— Плавание закончится здесь и сейчас, болваны и ослы, если вы немедленно не начнете снова черпать воду. Воды уже на два пальца прибыло с тех пор, как началась эта безумная ссора.
Мелеагр сказал:
— Я виноват, Аргус. Все дело в том, что я ничего не сказал напрямик. У мена не было намерения возбуждать несогласие между этими гордыми братьями. Я собирался поднять совсем другой вопрос, а именно — не были ли шторм и течь вызваны какой-то ошибкой Аталанты Калидонской. Когда мы сошли на берег в Агригентуме, я видел, как она тайком удалялась в кусты с Меланионом…
Аргус запустил в голову Мелеагру медную чашу и заорал на него:
— Черпай, дурень, черпай, и придержи свой проклятый язык, если желаешь снова увидеть землю!
Аталанта подсела к Мелеагру и приглушенно сказала:
— Дражайший Мелеагр, позволь мне признаться, что я люблю только тебя, хотя ты и надоел мне своей назойливостью и беспричинной ревностью к честному Меланиону. Я вижу, в каком ты горе, и не стану тебя больше наказывать. Ну, дорогой, улыбнись мне, и давай черпать воду по очереди!
Мелеагр расплакался и взмолился о прощении, которое она ему с радостью даровала. Они черпали вместе, бок о бок, он зачерпывал воду, пока она выплескивала, он выплескивал, пока она зачерпывала. Затем тишина на «Арго» снова была нарушена, ко всеобщему изумлению, — Аскалафом, сыном Ареса, когда тот запел низким чудесным голосом:
Был мне сон: мой отец обратил к нам речь:
Воины, шлемы долой!
«Арго» накренился, в нем сильная течь,
Воины, шлемы долой!
Не с мечом, не с копьем идет к вам беда,
Воины, шлемы долой!
Несет ее в струях зеленых вода,
Воины, шлемы долой!
Не кубки для лемносского вина, —
Воины, шлемы долой!
А ковши, чтобы вычерпать соль до дна,
Воины, шлемы долой!
Эти три строфы и другие — в том же стиле воодушевили аргонавтов, которые заработали упорней; мелодия была из тех, что привязываются, и потом от них не так-то легко избавиться. Вскоре воды снова заметно убыло. Аргус нашел место, откуда текло и забил щель полосами навощенной ткани, дав товарищам надежду благополучно добраться до суши, если только ветер немного ослабнет.
ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ Аргонавты утрачивают надежду
На третью ночь бедствия и на девятую после отплытия из Коркиры, между полуночью и рассветом, Линкей, который нес вахту на носу, вскричал: «Впереди буруны!» — стараясь кричать погромче, чтобы голос его не унесло ветром. Тогда простодушный Корон из Гиртона заговорил со своего места близ кормы:
— Боюсь, товарищи, нам пора проститься друг с другом, простив друг другу любые оскорбления или обиды.
Давайте помнить только подвиги, совершенные нами сообща; ибо, хотя мы и можем сейчас погибнуть, никто не вправе отрицать, что мы успешно выполнили свою необычную задачу и снискали славу, которая долго не угаснет. И все же, увы, Идмон и Тифий, Ифит и Калаид с Зетом, наши товарищи, оказались удачливее нас. В то время, как мы благочестиво сожгли их останки и в точности совершили над ними погребальные обряды, наши тела станут пищей крабам, которые ползают окольными путями по пустынному берегу Африки; а что станется с нашими духами, кто знает?
Тут поднялся чародей Периклимен, схватившись для поддержки левой рукой за борт, а правую простерев в воздухе, и обратился с уверенностью к своему отцу, богу Посейдону:
— Отец, какие бы другие божества ни правили водами Черного моря или водами вокруг Самофракии, здесь, конечно, правишь именно ты. Ты не помнишь троих, которых ты удостоил звания своих сыновей и которые весной нынешнего года предложили тебе необычайную гекатомбу из двадцати беспорочных рыжих быков в стране бебриков? Те самые трое — на борту этого корабля. Сбереги их, я умоляю тебя, вместе со всеми их товарищами, и благополучно вынеси на сушу. Поступив так, ты даруешь милость своему старшему брату, Всемогущему Зевсу, Золотое Руно которого лежит, сложенное, в рундуке под сиденьем кормчего этого корабля. Если «Арго» пойдет ко дну, а вместе с ним и Руно, отец, ты не сможешь оправдаться неведением. Громовержец разгневается и потребует возмещения, утверждая, что Руно было вновь раздобыто для него нами ценой невероятных трудов и риска. Вот дар для тебя, отец, мой дар, прекрасные фессалийские удила и уздечка, которую я выиграл в кости у спартанца Кастора; ибо это ты научил меня так встряхивать стаканчик с костями, что кости слушаются меня и падают, как я ни пожелаю. Прими этот дар и применяй его для обуздывания твоих неразумных зеленых скакунов, дабы они не разбили нас, бросив о безжалостный берег Африки.
Затем кто-то вскричал: «О!» и указал пальцем за корму. Ибо, казалось, бог презрел дар своего сына Периклимена и решил их погубить. Громаднейшая волна, волна из волн, поднявшаяся выше других, словно покрытый снегом горный хребет над зеленой долиной, накатила на них с пугающей скоростью. Она подхватила «Арго» на свой гребень и помчала его вперед. Аргонавты услыхали чмоканье и скрежет гальки и ожидали, что их немедленно размажет, ткнув носом в твердый, как железо, берег, и все же, когда волна с воем разбилась и опустила их вперед, в белую пену и брызги, они вообще не почувствовали толчка. «Арго» медленно сбавлял ход — все равно, как если бы божественная рука схватила его, задержала и намертво пригвоздила к месту. Всем аргонавтам пришла в голову одна и та же мысль: «Мы погибли. Вот каково это — погибнуть». С этой страшной мыслью они мирно уснули, так они были изнурены, и никто из них не чаял вновь увидеть сияющее колесо Солнца. Однако, едва Заря проворно подняла завесу тьмы своими алыми перстами, крик чайки разбудил Анкея Маленького, который пошевелился, забрался на планшир и огляделся. «Арго» лежал на водной глади, утопая, словно в мягких подушках, в массе водорослей, не потеряв даже обломка кормового украшения. Перед тем, как разбудить товарищей, чтобы сообщить им новость, Анкей измерил глубину и обнаружил, что под килем — несколько футов воды, но судно — вне досягаемости волн, которые все еще яростно разбиваются в двух полетах стрелы за кормой. Сперва никто не мог взять в толк, что случилось. Тем не менее Периклимен, протирая спросонья глаза, поднялся и пробормотал слова благодарности своему отцу за это чудесное спасение. Вскоре после того ветер капризными порывами пошел на спад. Когда солнце поднялось повыше, за штормом последовал мертвый штиль, хотя море все еще шипело в уши аргонавтам, как раздраженный гусь. Когда они оправились от изумления и с нетерпением огляделись, они увидели, что волна перенесла «Арго» через цепочку рифов, любой из которых расколол бы его, словно гнилой орешек, после чего корабль перебросило через широкий и высокий пляж в озеро, полное водорослей, берега которого поседели от соли. Такой забавный случай вызвал у кого-то смех, и вскоре хохотал уже весь корабль. Но старый Навплий одернул их.
— Товарищи, — сказал он, — ничего смешного здесь нет. Волна, которая нас сюда забросила, ушла назад, в лоно морское, и хотя мы могли бы, наверное, с большим трудом за месяц прорыть через пляж канал к морю, нам никогда не удастся провести «Арго» через эти рифы, которые тянутся ряд за рядом, словно скамьи в многолюдном зале, на добрую часть мили. «Арго» попался, словно кит, выброшенный на берег, и здесь будет лежать и гнить его остов, а вместе с ним — и мы; если только это озеро не сообщается с морем каким-то еще образом.
Озеро простиралось в глубь суши до самого южного горизонта и на большое расстояние к востоку, но пляж, который отделял его от моря, постепенно расширялся на восток, становясь большой каменистой равниной, на западе же, совсем недалеко, берег пересекала длинная вереница песчаных дюн.
Ясон спросил Навплия:
— Где мы? Что это за озеро?
Навплий ответил:
— Не могу сказать наверняка, так как никогда прежде здесь не был. Большое озеро располагается дальше по суше от Гадруметона, близ которого, по моим расчетам, мы очутились, но мне говорили, что оно лежит во многих милях от моря, так что я в тупике. Давайте попытаемся сразу же сдвинуть корабль поглубже в воду и переплывем озеро. Может быть, мы найдем реку, вытекающую из него в море.
Какими голодными и усталыми ни были аргонавты, они развернули весла в весельных отверстиях, посрывали с себя мокрую одежду, оставшись только в штанах, затем выбрались за борт и принялись проталкивать корабль через густые водоросли. Несколько шагов — и корабль сел на песчаную отмель. Они оттащили корабль назад и повели в другом направлении, но почти сразу же снова застряли. Водоросли не давали Навплию возможности определить, где озеро глубоко, а где — мели. Поэтому он убедил их, что надо перестать двигаться наобум, а вместо этого постоять вокруг «Арго» с некоторыми промежутками, чтобы он, по глубине, на которой они стоят, понял, где глубже. Они подчинились, и он смог, наконец, обозначить веслами извилистое русло; после чего он созвал всех обратно, и они принялись тащить «Арго» этой дорогой, причем киль частенько царапал песчаное дно. Ко времени, когда солнце поднялось высоко, они продвинулись не более, чем на двести шагов, и вконец выдохлись.
Ясон обследовал запасы вина и воды. Воды оказалось немногим больше галлона, а вина — менее полугаллона, и это, чтобы утолять жажду тридцати двух мужчин и четырнадцати женщин! Когда он сообщил аргонавтам новость, все ненадолго умолкли. Навплий сказал:
— Пройдет два месяца или больше, прежде чем хотя бы капля дождя упадет в этой пустыне. Если только мы не найдем дорогу из озера, все мы скоро либо умрем от жажды, либо сойдем с ума, отведав морской воды.
Тут Эргин Милетский повернулся к Авгию Элидскому и вскричал:
— Тебя, тебя, златолюбец Авгий, мы назовем в предсмертном проклятии, и будешь ты жить или умрешь, духи наши не перестанут терзать тебя целую вечность. Почему ты посоветовал нам выбросить за борт кувшины с водой и оставить эти бесполезные мешки с золотом? Ну и дурак же я был, что снова взошел на «Арго» после того, как во время нашего плавания от Геллеспонта ступил на каменные плиты моего родного и любимого Милета. Почему я не прикинулся больным, как этот ловкач Орфей, и не избавился тем самым от твоего злополучного общества, элидский безумец? Боюсь, что никогда больше не вспашу я своим деревянным плугом и не взрыхлю моей терновой бороной щедрые ячменные поля по берегам извилистого Меандра, где в жирном черноземе не встречается камней, достаточно крупных даже для пращи, и все лето напролет поет кузнечик. Нас ослепил какой-то бог. Нам бы следовало быть умнее, не слушать тебя, головастик, после того унижения, до которого довела нас твоя лень на Журавлином озере.
Авгий ответил:
— Так ты меня называешь безумцем! А я тебя — дураком, дурак ты в полосатом плаще. Откуда я мог знать, куда забросит нас шутя твой отец Посейдон? Я всего лишь выразил общее мнение экипажа, что глупо выбрасывать за борт сокровища, которые нам могут еще понадобиться. Если бы нас выбросило на обыкновенный берег, мы бы смогли накупить столько пищи и воды, сколько пожелали бы, за полпригоршни золотого песку. И почему ты именно меня проклинаешь? Наш капитан — Ясон. Если бы он приказал нам избавиться от сокровища, я бы первый ему подчинился. И мы еще не мертвы. Наши золото и серебро может нам еще пригодится. В сущности, я уверен, что пригодится; мое честное сердце уверяет меня, что это — не конец.
Автолик быстро сказал:
— Докажи, что ты веришь своему честному сердцу, дорогой Авгий, продав мне твою дневную долю вина и воды за полпригоршни золотого песку. Вот и покупатель нашелся.
— Это достаточно честное предложение, — сказал вестник Эхион, — и я заплачу тебе ту же цену за завтрашнюю долю.
Авгий вынужден был ударить с ними по рукам, но тут же горько пожалел об этом. Ибо хотя они были достаточно обеспечены ячменным хлебом, сушеным мясом, медом, соленьями и тому подобным, все, что они ели, не запивая, застревало в сухих глотках. Оливкового масла остался только маленький кувшинчик, а дельфиньего жира вовсе не было. Солнце жарило немилосердно, и озерная вода, перенасыщенная солью, испарялась с их кожи, оставляя белый налет. Около полудня горячий ветер пронесся над пустыней, и они увидели красных песчаных духов, головокружительно пляшущих по спирали; Идас вышел против духов с копьем, но они бежали от него, и наконец он, торжествующе смеясь, снова примчался в лагерь; а они угрожающе преследовали его, высоко вздымаясь над ним.
Песок набился в пищу аргонавтам, захрустел на зубах, двенадцать феакских девушек не разделили с ними трапезы. Они лежали, приникнув друг к другу и рыдая вокруг распростертой на песке Медеи, которая лечила себя каким-то одурманивающим средством. Она тяжело дышала, испуская негромкие стоны; а один раз вскрикнула страстным шепотом:
— Прости меня, Прометей, прости меня! Меня вынудили любовь и необходимость. Когда-нибудь я тебе все верну!
Не успев восстановить силы во время полуденного отдыха, аргонавты продолжили толкать «Арго» через водоросли и продвинули его вперед еще на двести шагов вдоль западного берега; длинная и широкая песчаная банка слева помешала им отвести судно к середине озера. Все стали мрачными и сварливыми за исключением одного лапифа Мопса, который был разговорчив, приветлив и весел. Когда Навплий предложил разгрузить корабль, насколько это возможно, именно Мопс выполнил его задание.
Он подошел к феакийским девушкам:
— Оставьте свою госпожу, дорогие дети! — воскликнул он дерзко, но нежно. — Ей сейчас не нужны ваши услуги. Если кто-либо из вас желает оказаться когда-нибудь снова в царских чертогах и сидеть на мягких подушках за прялкой или ткацким станком, чтобы сбоку на позолоченном столике стояли в маленькой чаше ягоды со сливками, тогда, хорошенькие, храбро поднимитесь всей дюжиной и помогите мне!
Он велел им снять с себя все, кроме сорочек, и вынести на берег на своих нежных плечах огромные количества припасов, оборудования, и содержимое каждого рундука, разложив все это в строгом порядке на пляже. Бедные девушки спотыкались под тяжестью грузов, путались ногами в водорослях и ударялись о плавающее дерево, часто падали, рыдая от стыда, когда обнажались их ягодицы и над ними насмехался Идас; но они работали с охотой, и корабль поднялся над водой на несколько дюймов, прежде чем они закончили. Мужчины убрали мачту, паруса и якорные камни, и все остальное, что было слишком тяжело поднимать женщинам, например, синопские мешки с золотом.
Опустошив рундуки, они обнаружили три тайных запаса питья. Ясон их конфисковал. Владельцы их, Пелей, Акаст и долоп Эвридам, устыдились, но утверждали, что они позабыли о них и прикинулись довольными, что обнаружилось так много.
Аргонавты спали в ту ночь на берегу озера и зажгли по привычке костер из прибойного леса, но у них не было дичи, чтобы поджарить, не могли они наполнить корабельный котел пресной водой, чтобы сварить похлебку из мелкой костлявой рыбы, которую руками поймали в озере. Следующий день они провели во многом так же, как и первый, но на них начали сказываться жажда и жара: они стонали и скулили от усилий, и к вечеру удалось продвинуть «Арго» не более, чем на полмили, от точки, куда его забросила волна.
Песчаные призраки больше не плясали, но далеко в пустыне аргонавты увидали мираж: пальмы, белые дома и флот из трех кораблей, идущих вниз по течению. В сумерках феакские девушки начали негромко рыдать, это продолжалось всю ночь: в отдалении выл шакал, и они боялись, что очень скоро он устроит пир, терзая их ссохшиеся трупы.
В полдень на третий день разделили последние остатки вина и воды. Кто-то жадно выпил все сразу, кто-то бережливо потягивал питье, перекатывая его во рту распухшим языком; но Анкей Большой, проявив поразительное смирение, выплеснул всю свою чашу в песок.
— Дорогое божество этой дикой страны, — вскричал Анкей, — кто бы ты ни был, умоляю, прими это возлияние из моих рук, хорошо зная, какой драгоценный дар я тебе жертвую. Я даю от моей нищеты, так дай же мне взамен от своего изобилия!
Еще двое или трое почувствовали, что должны сделать то же самое и среди них — Ясон. Но Ясон, проглотив свою порцию вина и воды, совершил возлияние простой водой, которую приготовил для Медеи, чтобы та выпила, когда проснется; сделал он это не по недоброте к ней, но потому что неосушенная чаша воды могла бы довольно скоро побудить его товарищей к преступлению.
В тот вечер, отчаявшиеся и безмолвные, они покинули корабль и заковыляли куда глаза глядят по голой пустыне. Мопс разразился смехом и весело воскликнул:
— О, товарищи, на какие вытянутые унылые лица смотрит сейчас Вечерняя Звезда! Вас можно принять за скитающихся по земле призраков или за жителей обреченного города, когда образы в наружных дворах храмов потеют кровью, необъяснимый вой слышится из святилищ, а доброе солнце затемнено. Во имя Аполлона, что у вас за хворь?! Взбодритесь, товарищи, ни Аполлон, ни кто-либо другой из Благословенных Олимпийцев, не посмеет покинуть нас в беде после того, как они благополучно провели нас через столько грозных опасностей.
Но Мопс не смог поднять дух ни одного из них. Долоп Эвридам заметил, обращаясь к молчаливому Мелампу:
— Я уверен, что Мопс первым из нас оставит этот мир. Такое возбуждение — явный признак надвигающейся смерти, предзнаменование более надежное, чем легкомысленное чириканье трясогузок, ласточек, щеглов и тому подобных пташек.
— В таком случае, я ему завидую, — сказал Меламп. — Ибо тот, кого доконают жажда и жара раньше всех остальных, удостоится лучших похорон. Боюсь, что мне не повезет, и я всех вас переживу.
Затем аргонавты, повинуясь внезапному импульсу, собрались вместе и стали глядеть на Руно, которое лежало и мягко сияло в свете звезд. Они благоговейно гладили золотую кайму и большие золотые рога. Эргин Милетский сказал:
— И все же, когда однажды здесь найдут наши мертвые тела, иссохшие и дочерна выжженные солнцем, словно египетские мумии, будет также найдено и Руно, и тогда вспомнят наши великие дела. Нам устроят достойные похороны и наши кости сложат в общую могилу, если (что еще лучше) наше оружие, одежда и символы не дадут опознать некоторых из нас, а может, каждого доставят для похорон в его родной город или на остров. Я сожалею, что роптал на Орфея и обвинил его в притворстве. Я радуюсь, что его нет больше среди нас, что судьба сберегла его от нынешнего бедствия и вернула домой во Фракию к диким коконам. Ибо когда он услышит вести о нашей участи, переданные ему каким-нибудь купцом или изгнанником, а то и какой-нибудь вещей птицей, он оплачет нас; он заиграет на своей лире и споет, станет петь одну ночь за другой большую поэму о поисках, за которые мы взялись и совершили в его обществе — поразительно сложенные гекзаметры, которые будут звучать по всему миру тысячу лет, а то и больше.
Сказав это, Эргин начал обнимать своих товарищей одного за другим, прося прощения за любые обиды, которые им нанес, и даруя прощения любому, кто просил. Затем он попрощался со всеми и зашагал в пустыню, чтобы умереть в одиночестве.
Его примеру последовало несколько его товарищей. Но Кастор и Поллукс решительно отказались пожимать руку в знак дружбы Идасу и Линкею. Аргус же двинулся вброд к своему любимому «Арго», чтобы умереть на борту. А Мопс развел у озера большой костер и весело заплясал вокруг него в честь Аполлона. А Мелеагр и Аталанта со странными радостными лицами пропали из виду, шагая, рука об руку, к морскому берегу, где шипели небольшие волны.
Что касается Ясона, он остался на месте, с Руном по правую руку и мирно спящей Медеей по левую. У самых его ног лежали, сгрудившись, феакийские девушки, щебеча хором, словно бедняги-птенчики, которые выпали из высокого гнезда и лежат внизу на камнях, покинутые своими родителями и не способные ни отыскать пищу, ни улететь.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.