Меню
Назад » »

Роберт Грейвс. ЗОЛОТОЕ РУНО (182)

РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \

МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯЭТИКА \ ЭСТЕТИКАПСИХОЛОГИЯ\

ГОМЕР ИЛИАДА \ ГОМЕР ОДИССЕЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ Проход через Босфор


— Босфор, — объявил Финей, — насчитывает около шестнадцати миль в длину от моря до моря и напоминает скорее бурную реку, чем пролив, особенно там, где сужается менее чем на полмили от берега и до берега: через него выходят воды из огромного моря примерно в тысячу миль длиной и пятьсот шириной, которое питают водой несколько огромных рек. О, друзья мои, когда тающие снега великих северных степей или гор Кавказа заставляют эти реки вздуться в несколько раз по сравнению с тем, каковы они обычно, и когда неистовые северо-восточные шторма гонят перед собой чудовищную массу воды к Босфору, можете вообразить себе, какой водопад грохочет в этой теснине! К счастью, наихудшая пора еще не настала, а юго-западный ветер, который дует вот уже два дня, ослабил силу течения. Используйте эту возможность безотлагательно, и да помогут вам боги прорваться, прежде чем ветер опять не переменится, как, судя по небу, я боюсь, это скоро произойдет. Течение особенно бурное в середине пролива, а по обе стороны — водовороты и даже встречные течения. Помните, что если вы только не воспользуетесь ими, работа вашим гребцам выпадет безнадежная. Помните также, что скалистые выступы в этом обрывистом, петляющем русле могут обеспечить вам укрытие с подветренной стороны, что течение там отклоняется от курса и позволяет сберечь дыхание для нового рывка. Но ваши капитан и кормчий должны сохранять холодную голову, иначе вы непременно налетите на скалы.
Начните прохождение с восточного края, где берег гол, и глубокие воды достаточно близки к берегу, но будьте осторожны при входе в теснину, где отмель лежит перед горным потоком и простирается на сотню шагов от берега. Здесь, если вы отважитесь вступить в среднее течение, ваше суденышко закрутит, словно древесную щепку. Пусть кормчий держит его носом навстречу течению; а вы положитесь на богов и склонитесь над веслами. Когда минуете теснину, где скорость течения теперь, по моим расчетам, равна скорости быстро шагающего человека, вы заметите, что пролив снова расширяется, и по обе стороны — стоячая вода; на западном берегу будет Ферапейя, небольшая бухта, где можно спокойно бросить якорь, если пожелаете отдохнуть на полпути. Только еще раз проход становится трудным, где ждет вас самая серьезная опасность — Сдвигающиеся скалы. Вы повстречаете их примерно в двухстах шагах от берега на конце узкой косы, поросшей болотным кипарисом. Когда вы будете продвигаться с трудом вдоль западного берега пролива, где вода спокойней, чем с востока, вы наткнетесь на противоток, столь прихотливый, что это обернется обманом зрения. Вам покажется, будто темные скалы, некоторые из которых вздымаются из волн, не стоят неподвижно на дне, а колеблются, стремясь раздавить судно, проходящее между ними и берегом. Но пусть ваш кормчий не сводит взгляда с какой-нибудь устойчивой отметки по ту сторону пролива и правит на нее.
После того, как вы минуете Сталкивающие скалы, сердца ваши могут возрадоваться, ибо тогда вам останется три мили пути и они не представляют собой большой трудности. Если только внезапно не подведет ветер, вы вскоре бросите якорь в Черном море или вытащите корабль на каком-нибудь уютном берегу.
Они тщательно запомнили эти и прочие указания и повторяли их друг другу, пока плыли ко входу в пролив, не гребя, чтобы сберечь силы для борьбы в теснине. Воды кишели тунцами, меч-рыбами, а над скалами, мимо которых они проходили, покачивались ярко-зеленые ветви каперсов.
Когда они приблизились к теснине и взялись за весла, Орфей завел новую песню — резкую сатиру на их команду, предназначенную для того, чтобы отвести гнев ревнивого бога или богини, которые вознамерились бы им повредить. Припев звучал так:
Когда же команда столь странных людей
Сообща бороздила просторы морей?
В своей песне он вышучивал каждого аргонавта поочередно. Он пел о Линкее, у которого такой острый взгляд, что Линкей мог бы пронзить им дуб и прочесть мысли жука, ползущего по другой стороне; о Буте, который знает всех своих пчел по имени и роду и рыдает, если одна из них не возвращается в улей, съеденная, быть может, ласточкой; об Адмете, которому явился служить Аполлон, но который не мог выдумать лучшего приказа для бога, чем: «Будь любезен, подай мне сосиски»; об Эвфеме, пловце, который вызвал тунца на состязание в плавании вокруг острова Кифера и победил бы, да рыба его обманула; о Калаиде и Зете, которые бегают так быстро, что всегда достигают цели незадолго до команды: «Марш!», и которые однажды преследовали стаю гарпий по Мраморному морю, Эгейским островам и Греции — и так до Строфад; о Периклимене, чародее, рожденном во время солнечного затмения, который мог, если пожелает, оборачиваться любым зверем или насекомым, но однажды так и остался в облике осленка, слишком юного, чтобы помнить, как вернуть себе человеческий облик; о Мопсе и Идмоне, которые беседу с птицами предпочитали беседе с любым человеком — даже друг с другом; об Ифите, который украсил стены внутри дома в Фокиде изображением оленьей охоты, столь живым, что дичь, собаки и охотники — все сбежали ночью и умчались через дымовое отверстие в крыше; о Ясоне, таком пригожем, что женщины при виде его падали в обморок и приходилось приводить их в чувства запахом жженых перьев. Но Орфей сочинил сатиру и на себя: он поведал, как в некоей долине в Аркадии великое множество лесных деревьев выскочило из почвы с корнями и побрело за ним, когда он сыграл, не подумав, песню: «Вперед, к лучшей земле, к милой Фракии». Благодаря этим шуткам, они одолели опасный участок теснины, хотя в одном месте, даже при упорной гребле, потребовались три строфы песни, чтобы помочь им пройти сотню шагов. Они дрожали от изнурения и были едва живы, когда Тифий привел их в Ферапейскую бухту. Они бросили якорь и перекусили вином, сыром и полосами острой оленины, которыми снабдил их Финей, но когда вечер начал ослабевать, они быстро закончили трапезу и двинулись в путь, опасаясь худшего. Сперва, чтобы облегчить корабль, высадили мариандинов, которых вызволили от Амика, и договорились встретиться с ними тем же вечером, если позволят боги, на берегу Черного моря, к востоку от входа в Босфор. Они медленно плыли вверх по более широкой части пролива, но ветер вообще прекратился, когда в пределах видимости оказалась поросшая кипарисом коса, и по шипению воды они поняли, что Сталкивающие скалы близки. Во рту у них пересохло от страха, руки и ноги подергивались, но Тифий держал курс, а Орфей радостно играл. Среднее течение мчалось с ужасной скоростью, а прибрежные водовороты безумно закружили «Арго». Гребцы увидели летящую к ним вверх по течению цаплю и, едва дыша, закричали ей «Ура!», ибо птица эта посвящена богини Афине, но когда цапля замахала крыльями у них над головой на высоте мачты, крик восторга сменился стоном отчаяния, ибо сверху ринулся на цаплю ястреб-перепелятник, правда промахнулся. Цапля уронила хвостовое перо, которое завертело и унесло течением. Ястреб взмыл ввысь, чтобы снова спикировать, если цапля оказалась убита — это было бы худшим из возможных предзнаменований. Фалер, у которого Ясон взял весло близ Ферапейи, ибо лучник еще не оправился от удара в бедро, который нанес ему бебрик, схватил лук, наложил на тетиву стрелу и выпустил ее. Ястреб, переворачиваясь, рухнул на корабль, пронзенный в сердце, а цапля благополучно полетела к Черному морю.
Редко кому удавалось столь быстро преодолеть пророчество, как теперь. Тифий, увидав одну из Сталкивающихся скал, ненакрытую приливом, на некотором расстоянии в стороне, у среднего течения, решил, что выбрал безопасный курс; но шум воды смутил его. Внезапный водоворот закрутил «Арго», и тут же последовали скрежещущий треск и толчок, все на борту решили, что плаванию настал конец. Тем не менее Орфей продолжал петь, Тифий восстановил управление кораблем, и они стали уверенно грести дальше, весла их изогнулись, словно луки, от силы течения. Соленая вода не омочила их ноги, как они ожидали каждый миг; а Фалер, перегнувшись через борт, чтобы взглянуть, что стряслось, крикнул, что всего лишь задели нижней частью кормы подводный камень. Часть орнамента отломилась, почти так же, как выпало перо из хвоста цапли, но обшивка не была пробита. Возликовав, они двинулись вперед, и вскоре перед ними раскинулось Черное море. Они обогнули восточный мыс и миновали белую меловую скалу, которую упоминал в своих указаниях царь Финей; затем, в миле-другой к востоку от нее подвели «Арго» к берегу в месте, где желтые скалы пересечены небольшими долинками, завершающимися узкими песчаными полосами.
И, едва они очутились на берегу, задул северо-восточный ветер, а вскоре чудовищные волны покатились через пролив. Аргонавты смеялись, кричали и бросали друг в друга пригоршнями песка. Афиняне Аргус, Бут и Фалер купили овец у битинийских рыбаков, которые жили поблизости в долине, и тут же принесли их в жертву Афине, благодаря ее за предупреждающий знак. А три сына Посейдона, дабы никто не превзошел их в благочестии, обозначили участок земли, который посвятили своему отцу, Сокрушителю Скал, и приобрели двух рыжих быков, чтобы принести жертву.
На этом берегу они снова воссоединились с мариандинами. Идас, вспомнив шутки Орфея, начал насмехаться над Периклименом, чародеем, который до сих пор не предъявил аргонавтам ни малейшего доказательства того, что владеет необычным могуществом, повсеместно ему приписываемым. Тогда Периклимен показал им свое искусство после того, как сперва походил, собирая необходимые приспособления, и воззвал к своему отцу Посейдону, дабы тот ниспослал ему вдохновение. Периклимен показал зрителям черный и белый камни, каждый из них накрыл раковиной, так что все видели; когда раковины были подняты, черный и белый камни поменялись местами. Затем он взял орех, сделал несколько магических пассов и ввел орех в колено Идасу, и тот исчез, не оставив даже шрама. Затем приказал ореху расти, и тот пророс, вызвав у Идаса невыносимую боль, когда растение пускало корни и давало побег, пока Идас со слезами на глазах не начал умолять чародея, чтобы тот убрал растущее дерево, и не попросил прощения за оскорбление. Периклимен смягчился, вытащил деревцо снизу за корни и показал зрителям зеленый побег, на котором все еще алела кровь. Затем он превратил камень в рыбку, всего лишь потерев его ладонями под полотном; затем заставил кубок морской воды кипеть без огня. Он заговорил даже о том, чтобы отсечь Ясону голову, а затем снова вернуть его к жизни, но Ясон ни за что не соглашался на такое испытание, хотя все его товарищи уговаривали его показать свою храбрость и веру. Наконец, Периклимен позабавил аргонавтов, заставив так зазвучать свой голос, что в какой-то момент показалось, будто рыбка, которая прежде была камнем, продекламировала строфу сатирической песни — ту самую, где говорилось о Периклимене; а в следующий момент показалось, будто Гилас кричит с другой стороны скалы, у которой они сидели: «Я снова здесь, аргонавты! У меня выросла борода с тех пор, как я вас видел в последний раз, я стал отцом двух прекрасных мальчиков!» Но там никого не было.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ Посещение мариандинов
Черное море очертаниями походит на согнутый скифский лук с тетивой, натянутой к северу, и отличается от Средиземного во многих отношениях. Оно принимает воды ряда огромных рек, таких, как Дунай, Днестр, Буг, Днепр и Дон, и каждая из них больше любой другой реки, кроме Нила, который впадает в Средиземное море; и там не имеется ни одного острова сколько-нибудь заметного размера. К северу от него так холодно, что, хотя это и может показаться неправдоподобным, там даже замерзает морская вода, а большое Азовское море, которое связано с Черным узким проливом, часто замерзает зимой на два фута в глубину. Самые крупные реки впадают в него на севере и северо-западе и сильно разливаются весной и летом, когда таят снега, затем их беспокойные воды всей массой движутся к Босфору и, не будучи в состоянии войти в него все сразу, образуют течение вдоль южного берега моря, бегущее до гор Кавказа. Надо всем этим морем часто встают внезапные туманы, которые полностью скрывают берег, а течения и ветра вызывают у судов сильную качку даже в прекрасную погоду; но море изобилует рыбой — тунцом, камбалой, осетром и нигде к берегам его не спускаются негостеприимные пески пустыни. Из середины северного берега выступает Крымский полуостров, где живут дикие тавры, которые с удовольствием приносят человеческие жертвы и выставляют головы чужеземцев на шестах близ своих домов. За землями тавров живут киммерийцы, небольшие, смуглые, легко возбудимые люди, славящиеся своим пением и доблестные в бою, но склонные к мужеложеству; а к востоку и к западу от этих киммерийцев обитают долгоживущие справедливые скифы, у которые нет никаких жилищ, кроме кибиток на колесах, они пьют молоко кобыл и несравненны как лучники. Дальше них, опять же, обитают финны, каннибалы в черных плащах, неврии, многие из которых оборачиваются по ночам волками; и охотники-будинии, которые раскрашивают себя красной и синей краской, строят окруженные частоколами деревянные города и носят шапки и рубахи из шкур бобров; и исседонии, у которых благочестивым деянием считается поедать мертвую плоть своих родителей и делать кубки из их черепов; и аргиппии, племя лысых жрецов, которые разъезжают на белых конях, не носят оружия и кормятся густой пастой, сделанной из свернувшегося молока с вишневым соком. На западном берегу живут финии и битинии, которые говорят по-фракийски; и здоровяки готы, любители пива; и оседлые скифы-земледельцы; и бригийские рыбаки, которые носят штаны из тюленьей кожи; и татуированные добытчики золота, агатирсии, которые с первозданным простодушием почитают Триединую богиню. На восточном берегу живут колхи, расчетливые апсилеи и царские скифы. По южному берегу живут племена, которые придет черед описывать, когда «Арго» пройдет мимо их земель или заглянет в их гавани; позади этого южного берега везде виднеются высокие холмы, и климат там не отличается от греческого.
На третий день после того, как вступили в Черное море, аргонавты снова подняли парус. Продолжая путь, хотя и по неспокойному морю, но без приключений, пока ближе к вечеру не увидали мыс Калпе и, у самого берега, — скалистый островок, не более чем восьмидесяти шагов в длину, поднимавшийся над поверхностью моря на высоту человеческого роста. На этом островке, почти самом крупном из тех, какие им предстояло увидеть в течение оставшегося пути до Колхиды, они высадились и принесли в жертву Аполлону козленка. Кровь козленка собрали на вогнутую сторону щита Ясона, и все погрузили в нее пальцы, обновив свою старую присягу товарищеской верности и поклявшись не покидать корабль. Затем вылили кровь в песок, вскричав вместе: «Пусть так же будет пролита и наша кровь, если мы нарушим присягу». Им показалось необходимым этот обряд, поскольку теперь они вышли в море, где постоянно таилась угроза, по которому никогда прежде никто из них не странствовал. Они сплясали хороводом «Журавль» под музыку Орфея, певшего:
Слава Фебу, владыке исцеления,
Фебу, всегда справедливому…
И Аталанта снова помирилась с Мелеагром. Журавль был посвящен Артемиде, но так как они с Аполлоном были братом и сестрой, у них было много общих символов и атрибутов.
Аргонавты провели всю ночь на этом островке, а на заре повеял прекрасный западный ветер, который принес их на следующий вечер в пределы земли мариандинов — одного из фракийских племен. Аргонавты плыли мимо моря деревьев, омывающего низкие холмы, и мимо устий трех рек: грязного неистового Сангариоса, Гипиоса с неровными берегами и широкого Ликоса. Вскоре после того, как Ликос остался за кормой, они обогнули Ахерузийский мыс и, защищенной от ветра огромной и неприступной скалой, увенчанной платанами. В глубине этой бухты стоит главный город мариандинов, примечательный красотой своих огородов, полей и садов. Ячмень, просо, сезам и все виды овощей растут здесь в изобилии, а также виноградная лоза, фиги, орехи, груши и что угодно еще, кроме олив — ибо почва здесь слишком богата для оливы. Склоны скалы полого сходят в сторону суши к долине Ликоса, а в глубокой долинке близ вершины — расселина, один из главных входов в Преисподнюю. Здесь вырывается наружу опасный поток Ахерон и струится по оврагу вниз со скалы; его холодная, как лед, вода замораживает камни близ расселины и покрывает их блестящей изморосью. Никто и никогда не спускался в это ужасное место, один только Геркулес; он отправился на милю или больше вниз, по приказу царя Эврисфея, чтобы передать жалобу лично богу Гадесу на дурное обращение, которому, как сказано, подвергаются с его стороны духи.
Царь Лик принял аргонавтов с распростертыми объятиями, как только узнал, что его сестра и друзья вызволены ими из унылой неволи в земле бебриков. Ясон, Поллукс и остальные вынуждены были отказаться более чем от половины богатых даров, которые он положил перед ними, поскольку «Арго» был боевым кораблем, и помещения для груза там не имелось.
Когда они сели за обильный обед, приготовленный для них, который продолжался — блюдо за блюдом — целых двенадцать часов, Лик спросил Ясона:
— Скажи мне, благородный спаситель моей страны, знаком ли ты с греческим борцом по имени Геркулес Тиринфский? Он семи футов росту, одет в львиную шкуру, и он — самый удивительный человек в целом свете. Несколько лет назад, в царствование моего отца, Даскила, он прошел через нашу страну пешком из земли амазонок, унося с собой, как боевой трофей, пояс царицы Ипполиты. Мой отец воевал тогда с бебриками, и Геркулес предложил подчинить их ему, что и сделал без особых хлопот, убив их царя Мигдона, брата Амика, и захватив все их северные земли, ибо ничто не могло остановить Геркулеса, когда он начал размахивать у себя над головой своей окованной медью дубиной. Младший брат моей жены был убит в сражении, и мы устроили в его честь погребальные игры; на них Геркулес встретился в кулачном бою с нашим бойцом Титием и, нечаянно проломил ему череп. Он, естественно, чувствовал угрызения совести и предложил в искупление вины покорить любое другое враждебное племя, которое пожелает назвать мой отец, и покорил его — это генетии, живущие к востоку от нас. Он и на этот раз отказался от награды. Генетии — это упрямцы, оставшиеся от великого народа, который когда-то давно привел в Грецию Пелоп.
Ясон сказал, понизив голос:
— Царь Лик, этот самый Геркулес был нашим товарищем в начале плавания, но мы потеряли его несколько дней назад. Когда мы сошли на берег близ впадения в море реки Киос, его приемный Гилас сбежал от нас, неблагодарный маленький сорванец с позвякивающим мешком на боку; он надеялся, как мы наметили добраться до Трои сухопутной дорогой от Асканийского озера, а оттуда отправиться на корабле на Лемнос, где у него есть милая по имени Ифиноя. Геркулес не замечал исчезновения Гиласа несколько часов, но затем бросился, охваченный страстной скорбью, его искать. Мы прошли за ним несколько миль по троянской дороге, но он не обращал внимания на наши крики и вскоре удалился за пределы досягаемости; так что нам поневоле пришлось возвращаться к кораблю. Калаид и Зет — вот они — и Тифий, наш кормчий, сказали, что надо продолжать плавание, но как мы могли бросить товарища? Ферский царь Адмет подчеркивал это с жаром, который меня немало восхитил, то же касается Акаста, сына Пелия и мирмидонца Пелея. Однако большинство было против, и нам пришлось, в конце концов, уступить. Мы подняли наши якорные камни и отплыли с тяжелым сердцем. И все-таки я не желаю корить за это решение ни Тифия, ни Калаида с Зетом. Полагаю, что, должно быть, некий бог говорил их устами.
Лик проникся к Ясону сочувствием: предводитель похода, как он сказал, часто должен принимать неприятные ему решения.
Ясон открыл Лику истинную причину появления «Арго» в Черном море, и Лик восхитился его дерзостью и благочестием. Он предложил Ясону воспользоваться услугами своего сына Даскила, который проплывет с ними на корабле до реки Термодон, что на полпути до Колхиды и представит его, если понадобится, всем вождям и царям побережья.
Ясон с радостью принял это предложение, и «Арго» отплыл бы на следующее утро с попутным западным ветром, если не одно ужасное происшествие. Идмон, Идас и Пелей отправились вместе пройтись по высоким берегам реки Ликос, надеясь выгулять то лишнее, что съели на пиру, и тут Идмон начал рассказывать им вещий сон, который явился к нему ночью, сон о двух совокупляющихся змеях — самый несчастливый из всех возможных. Идас, который не придавал значения снам, насмехался над Идмоном, когда в тростниках что-то внезапно зашевелилось, и огромный дикий вепрь вылетел прямо на них. Идас и Пелей шарахнулись в стороны, но Идмон стоял неподвижно, не в силах шевельнуться. Кабан, выставив свои кривые белые клыки, налетел на его правую ногу, выше алого котурна, который на ней был, и разодрал ее. Из раны брызнула кровь, Идмон, вскрикнув, упал навзничь и закричал. Пелей метнул дротик в кабана, пока тот бежал обратно к тростникам, но прицелился не лучше, чем когда повстречался с великим Калидонским вепрем. Он закричал с досады, а вепрь снова развернулся. В этот раз он налетел на Идаса, который принял его острые копья, метя в точку между шеей и плечом, и мгновенно убил зверя. Идас часто раздражал Пелея своим хвастовством; но ему и впрямь не было равных в Греции во владении копьем, никто не превзошел его и поныне. Они бросили кабана и заторопились к Идмону, но не могли остановить кровь. Со всех ног примчался Мопс, прихватив свои снадобья — сок омелы, отвар золотарника, чистеца и тысячелистника, а еще чистый скипидар. Но он пришел слишком поздно. Идмон страшно побледнел и умер, не сказав ни слова, на руках у Идаса. Было ясно, что вепрь, которого никогда прежде не видели в этой долине, появился неспроста, и аргонавты пришли к выводу, что в него вошел дух мертвого долиона, Мегабронта, которого Идмон случайно забыл умилостивить. Ибо символом Мегабронта был вепрь.
Сам царь Лик принял участие в погребальных обрядах, длившихся три дня. Аргонавты утешали друг друга напоминанием, что Идмон посвящен в Великие мистерии и станет правителем среди мертвых. На его могиле были заколоты овечьи стада, и мариандины насыпали над ним высокий курган, а на кургане посадили дикую оливу, и листья этого древнего дерева, положенные под подушку, и ныне навевают правдивые сны.
Аргонавты снова собирались отплыть, но потеряли еще одного своего товарища, кормчего Тифия, который умер от изнурительной болезни, точно так же, как его дед и отец. Проклятие тяготело над этой семьей с тех самых пор, как дед Тифия случайно срубил священный дуб. Оракул провозгласил, что ни один мужчина в семье не проживет дольше, чем прожил дуб, а тому было сорок девять лет. Мопс распорядился дать Тифию ложку похлебки, приготовленной из сердца землеройки и печени полевой мыши; но даже это не могло спасти кормчего, хотя он на удивление держался несколько часов.
И снова они скорбели и оплакивали покойного три дня. Они насыпали второй курган равной высоты и начали говорить друг другу:
— Вход в Преисподнюю не так далек. Кто следующим умрет? Кто третий?
Ибо известно было, что такие смерти всегда случаются по три. Но Анкей Большой нашел на борту «Арго» крысу, которая грызла припасы, убил ее камнем и вскричал:
— Братья, оплачем третьего аргонавта, который умер!
Это восстановило радость. Но поднялся спор, ибо некоторые говорили, что Навплий должен стать кормчим вместо Тифия, а некоторые поддерживали Ифита, который в течение нескольких лет владел торговым судном, но Ясон приказал встать к рулю Анкею Большому.
На восьмой день они продолжили плавание, ведомые западным бризом. Недавний северо-восточный шторм сделал море неспокойным. Они прошли мимо устий еще двух рек, темного Биллеоса, близ которого воды черны от угля, смытого с Угольного мыса; и Парфениоса или реки Гирлянд, называемой так из-за множества цветущих лугов, по которым она течет. Затем, прибыв в Генету, знаменитую самшитами, дикими мулами, которые способны воспроизводится, и генетийским древесным алфавитом, который старше кадмейского, они стали на якорь с подветренной стороны двойного полуострова, выступающего в море, близ островка с голыми желтыми берегами. Но генетийцы бежали, увидев приближение «Арго», и не явились снова, пока судно не отплыло на заре следующего утра.
Далее они миновали неровный и запретный берег и дошли до мыса Карамбис, высокой горы, окаймленной красными скалами, где Ласким велел им ждать перемены ветра; однако ветер по-прежнему дул с запада. Они плыли всю ночь, пока на следующее утро не очутились на полпути до Синопа и не заскользили мимо крутого, с голыми скалами, берега — земли пафлагонцев; и поскольку не было и признака, что ветер ослабевает, они плыли весь день. С приходом ночи они бросили якорь под укрытием группы скал, некоторые из которых показывались над водой, за несколько миль до Лепта, большого мыса, который делит южный берег Черного моря на два мелководных залива. За три дня и три ночи они прошли примерно двести пятьдесят миль, не полагаясь только на ветер и течение, но также и подгоняя «Арго» веслами, чтобы наверстать упущенное время, по два длинных периода каждый день.
В день, когда они стояли у этого рифа, Геркулес, шагая пешком в Колхиду, дошел до земли мариандинов. Царь Лик радостно приветствовал его, сказав:
— Увы, дорогой Благодетель, если бы ты только пришел на день или на два раньше, ты бы застал здесь своих товарищей, аргонавтов, которые горько сетовали на то, что потеряли тебя или, по меньшей мере, об этом сожалел их капитан, Ясон. Как я понял из его слов, когда ты отделился от них в окрестностях Аскании, два фракийца, Калаид и Зет и кормчий Тифий, отговорили их тебя ждать.
— Ах, вот как! — сказал Геркулес. — Я им это припомню.
— Тифий умер от изнурительной лихорадки, — добавил Лик.
— Неважно, — сказал Геркулес, — остались для моей мести еще два фракийца.
— Я дам тебе боевую галеру, чтобы ты отправился за ними вдогонку, дорогой Благодетель, — вскричал Лик. — Но сперва давай повеселимся и воскресим в памяти старые времена.
— Я так голоден, что мог бы съесть и быка, — прорычал Геркулес.
— Хоть двух, если пожелаешь, — ответил Лик. Он постарался не расспрашивать о Гиласе, пока Геркулес как следует не наестся и не напьется.
Когда они вовсю насыщались жареной говядиной, в зале возникло движение, и высокий человек, на вид — грек, одетый в платье царского вестника, приблизился широким шагом. Он в самых льстивых выражениях приветствовал Лика, но сказал ему:
— Мое послание — не для тебя, твое величество. Оно — для твоего благородного гостя, князя Геркулеса из Тиринфа.
— Клянусь душой, это — Навозный Жук! — вскричал Геркулес. — Ты тащишься за мной так же близко, как и моя тень, и почти так же бесшумно ступаешь.
Талфибий с глубоким поклоном сказал:
— Благороднейший Геркулес, добрая встреча!
— Дурная встреча, — отвечал Геркулес, скорчив ему гортанью рожу.
Талфибий оставил оскорбления без внимания и, подняв свой оливковый жезл в виде змеи, как по писаному изрек:
— Привет тебе от царя Эврисфея Микенского. Он требует, чтобы ты вернулся в Грецию немедленно и там за один день очистил утонувшие в навозе конюшни и хлевы царя Авгия Элидского.
Геркулес воскликнул:
— И он послал тебя через полудикие края, чтобы просить меня выполнить простую санитарную работу в моем родном Пелопоннесе? Что за человек!
— Я — только вестник, — извинился Талфибий.
— Нет, ты еще и Навозный Жук, — сказал Геркулес.
Талфибий слабо улыбнулся и ответил:
— Увы, благороднейший Геркулес, теперь-то как раз Навозный Жук — ты.
Геркулес разразился смехом, ибо был в благодушном настроении.
— Хороший ответ! — вскричал он. — Ради этой шутки я подчинюсь твоему хозяину. Но сперва я должен заручиться разрешением царя Авгия, который сейчас находится на борту «Арго» всего лишь в дневном переходе к востоку отсюда. Мне обещана царем быстрая боевая галера, и я выйду догонять «Арго» завтра.
— Царь приказывает тебе вернуться в Грецию немедленно, — твердо сказал Талфибий.
— Я не могу чистить конюшни и хлевы моего товарища Авгия без его позволения, — сказал Геркулес. — Кто знает, может, он предпочитает, чтобы они оставались грязными?
Он продолжал упорствовать. Но едва он ступил утром на одолженную у Лика галеру, как у него разболелась голова, а детские голоса недовольно закричали ему: «Назад, назад, Геркулес! Ты нас убиваешь! Назад! Назад!» И ему пришлось вернуться. На молу Лик дерзнул спросить его, какие у него новости о Гиласе, и Геркулес мрачно признался, что никаких. Он описал свои бесплодные поиски в землях мисиев и то, как он взял у тамошних правителей заложников и вверил их попечению своего зятя, который строит теперь с их помощью поселение в устье Киоса.
— Что же, — сказал Лик, — может, конечно, быть, что Гилас скрывается где-то среди мисиев, но со слов одного из моих гостей я понял, что неблагодарный мальчишка заранее планировал побег по сухопутной дороге в Трою. Я слышал, он взял с собой мешок, где что-то звякало, там могли находиться золотые и серебряные украшения, чтобы оплатить дорогу на остров Лемнос, где у него, как говорят, есть милая.
— Что?! — взвыл Геркулес. — Так вот какова история? Бессердечные негодяи, сговорившись от меня избавиться и сыграв на юношеской любви моего бедного мальчика к распутной Ифиное, надавали ему золота и серебра и подговорили его бежать! А затем, как только я пустился на поиски, тихо смылись и бросили меня. Я с ними разберусь, увидишь; но пока что я должен найти моего дорого Гиласа, которому я, конечно, не хотел зла. Он — легкомысленный ребенок, а сейчас — в таком возрасте, когда любая пылкая сучка может его совратить, даже выманив из-под бока у Геркулеса, который любит его бесконечно. Благодарю тебя, добрый Лик, за эти сведения, хотя они мне причинили нестерпимую боль. Ты — мой верный друг. Теперь я отправляюсь домой, в Грецию, но по дороге загляну в Трою, и если царь Лаомедонт не вернет мне Гиласа и не скажет, где его искать, я разнесу его город, не оставив камня на камне. Он уже кое-чем мне обязан. Он надул меня однажды с кобылами-людоедками, которых я оставил на его попечение, когда был там в последний раз.
— Будет хорошей вестью для всей Азии, если ты преподашь урок этим гордым троянцам, — сказал Лик. Может зайдешь к долионам и перкосиям и позаимствуешь у них несколько боевых галер? Насколько я слыхал, они жаждут повоевать с троянцами.
— Именно это я и сделаю, — сказал Геркулес. — Но что, Навозный Жук, двинемся в путь вместе или по отдельности?
— Было бы честью путешествовать в твоем обществе, благородный Геркулес, — отвечал Талфибий, — и немалой защитой от происков варваров, некоторые из которых столь же мало уважают вестников, сколь и белую личинку в орехе.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar