- 1206 Просмотров
- Обсудить
Григорий I
Григорий I — свят., носит, по своему значению историческому, титул Великого; у нас обыкновенно называется: Двоеслов или Бecловник, «красных ради его бесед», как определяет происхождение такого названия наша Минея. Родился в Риме около 540 г., в богатой и знатной благочестием: мать и святою жизнью, отец посвящение в дракона; или четвертый был в гражданскую службу, Григорий был возведен императором Юстином в звание римского претора (574). На богатое наследство, полученное от родителей, он основал в Сицилии шесть монастырей в седьмой в Риме, на Целийском холме, в своем родовом доме; в этом последнем монастыре, св. ап. Андрея, он поселился сам и предался строгой подвижнической жизни, которую и продолжал до конца дней своих, не смотря на частые и тяжкие болезни. Папа Пасхалис II посвятил Г., не смотря на его нежелание, в сан диакона, в 577 г., и послал его в следующем году в Константинополь своим апокрисиарием. В 585 г. он возвратился в Рим и был избран настоятелем основанного им монастыря, а папа занимал его различными поручениями и не соглашался на отъезд его из Рима, не смотря на его особенное желание отправиться, для проповеди христианства, в Британию. В 590 г. римским сенатом, клиром и народом Г. единогласно избран был на папскую кафедру. Г. всячески хотел избежать этого высокого назначения, но письмо его к императору Маврикию, чтобы тот не утверждал его выбор, было перехвачено римлянами, а место, куда он скрылся, было открыто разыскивавшим его. Г. вступил на кафедру в трудное время: Италия страдала от лонгобардского нашествия; народ бедствовал от врагов, голода, моровой язвы. Духовный и иерархические отношения на западе и на востоке были до крайности перепутаны. Административный талант Г. был не ниже обстоятельств времени. Он был домовитым хозяином и попечительным помещиком. Богатства кафедры дали ему возможность проявить обширную благотворительную деятельность, которая велась по определенному и целесообразному плану. Когда бедного человека находили мертвым на улице, он на некоторое время воздерживался от совершения евхаристии, как бы считая себя виновником его смерти. Он старался доставить своему духовенству образовано, не высокое в литературном отношении, но возможное по обстоятельствам времени и необходимое для пастырского служения; трудился над исправлением богослужебных чинов и придал чинопоследованию литургии такую форму, которая в существенных чертах удерживается доселе; учредил певческую школу и установил способ пения, который получил от него свое наименование; усердно проповедовал народу и побуждал к тому же духовенство. Главным поприщем миссионерской его деятельности была Британия. Заботливость его не ограничивалась римскою церковью или Италией; он сознавал себя и стремился стать главным епископом и духовным руководителем всего Запада; избранные им доверенные лица наставляли и руководили епископов Запада и собирали на соборы епископов целой провинции. Г. ревниво следил за развитием власти восточных патриархов, особенно константинопольского; это проявилось, напр., когда константинопольский патриарх принял титул «вселенского». Г. сильно протестовал против такого титула, и, чтобы нагляднее показать его неуместность, именовал себя «раб рабов божьих», как некогда называл себя блаж. Августин. Г. и при жизни пользовался, и по смерти пользуется особенным почтением на Западе. Средневековые агиографы приводят множество рассказов о чудесах, совершенных им при жизни и после смерти; рассказы о нем служили темой для религиозных поэм (одна из них — Гартмана фон-Ауэ). И церковь восточная чтит св. Г., празднуя память его 12 марта; многие сказания о нем помещены в нашем Прологе. Житие св. Г. в половине IX в. составлено было римским диаконом Иоанном, на основании древних свидетельств.
Св. Григорий знаменит и как писатель. Древние латинские писатели сравнивают его в этом отношении с великими учителями христианского Востока и с мудрецами. Ильдефонс Толедский говорит, например, что он превосходил св. Киприана красноречием блаж. Августина — ученостью. С такими восторженными отзывами зап. писателей нельзя согласиться. Наш ученый патролог, покойный арх. черниговский Филарет, отзывается о Г. так: «и сочинения, и собственные отзывы римского пастыря показывают) что он не отличался ни любовью к образованности, ни высокою образованностью». Замечательнейшее его сочинение «Regula pastoralis» каков должен быть пастырь и как должен исполнять свои обязанности. Это сочинение еще при жизни автора было переведено на греческий яз. и на З. считается книгою, необходимою для всякого священника и епископа. «Собеседования о жизни и чудесах итальянских отцов», имели особенное значение в средневековой латинской литературе. Оба сочинения имеются в русском переводе. Последнее послужило предметом специального исследования профессора А. Пономарева: «Собеседования св. Г. Великого о загробной жизни, в их церковном и историко-литературном значении» (СПб., 1886). Письма св. Г. около 850 г., важны для характеристики его личности и деятельности и дают богатый материал для изучения церковных и политических обстоятельств времени. Издания сочинений: конгрегации мавринцев (1705); оно же повторено у Миня, с многими дополнениями — «Patrologiae latinae» (т. LXXV LXXIX). Критическое изд. «Gregorii I рарае registrum epistolarum» для «Monumenta Germaniae» приготовлено Павлом Эвальдом (1887); «Vita Gregorii I» находится в «Liber pontificalis». Cp. Lau, «Gr. d. Gr.» (1845); Pingaud, «La politique de Saint Gregoire le Grand» (1872); Wolzsgruber, «Die vorpapstliche Lebensperiode Gr. d. Grossen» (1886); Clausier, «Saint Gregoire le Grand» (1887).
П. Васильев.
Григорович
Григорович (Дмитрий Васильевич) — известный писатель. Род. 19 марта 1822 г. в Симбирске. Отец его был помещик, отставной гусар; мать — француженка, дочь погибшего на гильотине во время террора роялиста де-Вармона. Г. рано лишился отца, устроившего семью в Каширском у. Тульской губ., и вырос на руках матери и бабушки, которые дали ему чисто французское воспитание. 8 лет его отвезли в Москву, где он пробыл около 8 лет во французском же пансионе Монигетти, а в середине 80-х гг. поступил в спб. инженерное училище. Его товарищами были здесь Достоевский, Тотлебен, Радецкий. К точным наукам, составлявшим главный предмет преподавания, Г. не имел ни малейшего призвания. Его влекло к себе искусство, и, кроме рисовании, к которому у него был талант, он мало чем занимался в училище. Случай помог ему убедить мать позволить ему оставить учебное заведение, столь мало соответствовавшее всему складу его способностей. Гуляя раз по улице, он не заметил проезжавшего мимо вел. кн. Михаила Павловича и не отдал ему чести. Это повлекло за собою ряд трагикомических последствий, весьма забавно рассказанных в «Воспоминаниях» Г. Рассеянного кадета посадили на неопределенное время в карцер и только по болезни перевели на некоторое время в лазарет. Испуганная такими строгостями мать Г. поддалась, после этого, настояниям сына, и он променял инжен. уч. на акд.-худож. Но и тут Г. оставался очень короткое время, потому что серьезного художественного дарования у него не было. К тому же его сильно начинала привлекать к себе литература. Еще будучи «кондуктором» инж. учил., он около 1841 г. познакомился с Некрасовым, в то время издававшим разные юмористические сборники: «Первое апреля», «Физиология Петербурга» и др. В них появились пробы пера молодого писателя — «Штука полотна» и «Петербургские шарманщики». Кроме того, он переводил разные книжки для Плюшара, писал небольшие очерки в «Литературной Газете» и театральные фельетоны в «Северной Пчеле». В конце 1846 г. была напечатана (в «Отеч. Зап.») «Деревня», сразу давшая Г. литературное имя, а в 1847 г., в «Современнике» — знаменитый «Антон Горемыка». За ним последовал ряд небольших повестей из петерб. жизни — «Капельмейстер Сусликов» (1848), «Похождения Накатова» (1849), «Свистулькин», «Школа гостеприимства» и др.; романы «Проселочные дороги» (1862) и «Два генерала» (1864), два романа из народной жизни — «Рыбаки» (1852) и «Переселенцы» (1855) и мн. др. В 1858 — 59 г. Г., по поручению морского м-ва, совершил путешествие кругом Европы и описал его в ряде очерков, носящих общее заглавие: «Корабль Ретвизан». В начали 60-х годов литературная деятельность Г. почти прекращается и он, в качестве секретаря общ. поощрения художеств, всецело отдает себя делу споспешествования русскому искусству. Благодаря его энергии, прекрасно организована при обществе рисовальная школа, в которой получают первоначальное художественное образование многие сотни учеников; его же стараниями устроен замечательный художественный музей при обществе, мастерские, библиотека и наконец пожалован обществу бывший дом градоначальника на Б. Морской. За долголетние труды по общ. Г. был пожалован чин ДСС. и пожизненная пенсия. Со средины 80-х гг. Г. снова берется за перо и пишет повести: «Гутаперчевый мальчик», «Акробаты благотворительности» и «Воспоминания» (1893). Кроме отдельных произведений, полные собр. соч. Г. были издаваемы в 1859 г., в 1872 г. и в 1890 г. (Н. Г. Мартыновым, в 10 т.).
Литературная деятельность Григоровича служит удивительно яркою иллюстрацией того почти стихийного влияния, которое оказывают на всякого писателя основные течения эпохи формирования его духовно-нравственного существа. Если мы, в самом деле, обратимся к недавно вышедшим «Воспоминаниям» Г., в которых он очень подробно знакомить нас с душевной жизнью первой половины своей деятельности, мы не преминем убедиться, что трудно было бы придумать человека, менее подходящего к тому, чтобы стать отцом русской «мужицкой» беллетристики. Полуфранцуз не только по крови, но и по воспитанию, Г. в ранней молодости настолько неудовлетворительно владел русскими языком, что даже долго говорил с французским акцентом. Когда, двадцати трех лет от роду, он начал свою первую большую повесть «Деревня», ему страшно трудно было справиться с самым процессом подбора подходящих слов и выражений. Не менее любопытным фактом биографии Г. является и то, что он, в сущности, весьма мало знал деревню и народ. Отрочество и юность он провел в Москве и Петербурге, а наезды в деревню были и очень редки, и очень непродолжительны. Но самое главное — по всему складу своих вкусов и наклонностей Г. весьма мало подходил для роли выразителя той пламенной заботы о благе народа, которою характеризуется миросозерцание эпохи Белинского. Из тех же «Воспоминаний» видно, что всю свою жизнь он был типичнейшим «эстетиком», поклонником «чистой красоты» и т. д. Чтение его ограничивалось исключительно романами и повестями, не увлекался он, подобно большинству своих литературных сверстников, ни Гегелем, ни Фурье, ни французским движением, подготовившим 1848 г., ни вообще какими бы то ни было теоретическими вопросами. Но таково неотразимое действие идей, составляющих сущность эпохи, что они как бы носятся в воздухе и впитываются молодою душою почти инстинктивно. Достаточно было Г. сойтись с кружком братьев Бекетовых (химика и ботаника), где собиралось много хорошей молодежи, чтобы почувствовать, по собственному его выражению, все «легкомыслие» своего прежнего умственного строя, когда его «общественные вопросы нисколько не занимали». Ему стало больно «за отсталость», его охватило неудержимое желание написать что-нибудь серьезное — и он одно за другим пишет «Деревню» и «Антона Горемыку».
Этими двумя повестями определяется положение Г. в истории русской литературы. Значение первой из них — в том, что здесь «натуральная школа» впервые направила свое творчество на изображение народа в тесном смысле слова. До того литературная молодежь довольствовалась возбуждением симпатии к мелкому мещанству и бедному чиновничеству. Ниже она еще не опускалась. Г. первый посвятил целую повесть ежедневному быту самого серого простонародья — не того, говорящего всегда шутками, да прибаутками простонародья, которое фигурирует в повестях Даля, и не того «народа», который является в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» окутанным в поэтическую дымку легенд и поверий, а народа во всей неприглядности его ежедневной обстановки. Жизненность, с которою в «Деревни» обрисован народный быт, была так необычна для того времени, что славянофилы, любившие народ только в проявлениях его величавости, усмотрели в повести Г. унижение народа. Но если «Деревня» имеет выдающееся значение, как первая попытка новой русской литературы возбудить интерес к реальному народному быту, то еще несравненно большую важность имел "Антон Горемыках, где интерес перешел в самую горячую симпатию и где так рельефно обрисовано тягостное и бесправное положение крепостного крестьянина. «По прочтении этой трогательной повести», говорил Белинский, «в голову читателя поневоле теснятся мысли грустные и важные». Сколько-нибудь определеннее великий критик и пламенный демократ не мог выразиться, но в те времена умели читать между строк, и «важные» мысли о крепостном праве действительно теснились в голове всякого читателя «Антона Горемыки», хотя прямого протеста в нем нет и быть не могло по цензурным условиям. Сам автор, правда, закончил повесть тем, что выведенные из терпения крестьяне поджигают дом ненавистного управляющего и его самого бросают в огонь. Но просвещеннейший из цензоров 40-х годов, Никитенко, переделал конец и совершенно несообразно с общим складом характера главного героя заставил его пристать к конокрадам и потом каяться миру, перед отправлением в Сибирь. Скомканный и неестественный конец повести нимало, однако, не ослабил общего смысла повести, которая производила потрясающее впечатление. Историческое значение «Антона Горемыки», вообще, не меньше, чем «Записок Охотника». Уступая им в художественных достоинствах и в глубине народной психологии, «Антон Горемыка» яснее и непосредственнее обрисовывал ужасы крепостного права. Если возводить 19-ое февраля к его литературному генезису, то слезы, пролитые над «Антоном Горемыкой», занимают в нем такое же почетное место, как чувство глубокого уважения к народу, которое читателя «Записок Охотника» приводило к убеждению, что народ достоин свободы.
В «Деревне» и «Антоне Горемыке» Г. сразу достиг кульминационного пункта своего творчества. Талант, по художественным достоинствам своим, второстепенный, Г. только потому создал эти две перворазрядные по своему историческому значению вещи, что в них ему удалось уловить «момент» и заставить биться, согласно с собственным сердцем, сердца всего что было в русском обществе хорошего и честного. Но стоило пройти «моменту», стоило общественному сознанию вступить в дальнейший фазис своего поступательного движения — и Г., ничуть не утратив основных свойств своего дарования, уже не мог идти в первых рядах. Все остальные, многочисленные произведения Г. из народной жизни написаны с не ослабевшей симпатией к народу; но уже не было надобности возбуждать эту симпатию в читателе. Семена, брошенные «Антоном Горемыкой», взошли пышным цветом, и потому «Рыбаки», «Переселенцы» и др. уже мало кого волновали. Следует прибавить, впрочем, что и в чисто художественном отношении пространные народные романы Г. уступают первым его повестям. Правда, язык в них по-прежнему прост и естественен, прекрасные описания природы соответствуют действительности, фабула интересна, но в общем романы растянуты и страдают мелодраматизмом и искусственными эффектами. Упреки в «пейзанстве», т. е. в том, что российским незамысловатым мужичкам приданы Г. совершенно несвойственные им французскоромантические качества, в известной степени справедливы по отношению к большим его народным романам. Идеализации в них действительно не мало. Вне изображения народной жизни, произведения Г. не представляют собою литературного интереса. Его «петербургские» повести, в которых обыкновенно фигурируют мелкие франты и люди, неудачно лезущие в знать, его натянуто юмористические очерка и даже описание путешествия — все это, говоря кудреватым выражением Белинского, ничего не прибавило к «тоталитету» известности Г. Некоторое исключение составляет только позднейшая повесть Г. «Акробаты благотворительности», где верно схвачены типичные черты петербургской карьеристской филантропии.
С.Венгеров.
Григорьев
Григорьев (Аполлон Александрович) — один из выдающихся русских критиков. Род. в 1822 г. в Москве, где отец его был секретарем городского магистрата. Получив хорошее домашнее воспитание, он окончил московский университет первым кандидатом юридического факультета и тотчас же получил место секретаря университетского правления. Не такова, однако, была натура Г., чтобы прочно осесть где бы то ни было. Потерпев неудачу в любви, он внезапно уехал в Петербург. пробовал устроиться и в Управе Благочиния, и в Сенате, но, по вполне артистическому отношению к службе, быстро терял ее. Около 1845 г. он завязывает сношения с «Отеч. Зап.», где помещает несколько стихотворений, и с «Репертуаром и Пантеоном». В последнем журнале он написал ряд мало чем замечательных статей во всевозможных литературных родах: стихи, критические статьи, театральные отчеты, переводы и т. д. В 1846 году Г. издал отдельною книжкою свои стихотворения, встреченные критикою не более как снисходительно. Впоследствии Г. не много уже писал оригинальных стихов, но много переводил: из Шекспира («Сон в летнюю ночь», «Венециан. купца», «Ромео и Джульету») из Байрона («Паризину», отрывки из «Чайльд Гарольда» и др.), Мольера, Делавиня. Образ жизни Г. за все время пребывания в Петербурге был самый бурный, и злосчастная русская «слабость», привитая студенческим разгулом, все более и более его захватывала. В 1847 т. он переселяется обратно в Москву, становится учителем законоведения в 1-й моск. гимназии, деятельно сотрудничает в «Моск. Город. Листке» и пробует остепениться. Женитьба на Л. Ф. Корш, сестре известных литераторов, не надолго сделала его человеком правильного образа жизни. В 1850 г. Г. устраивается в «Москвитянине» и становится во главе замечательного кружка, известного под именем «молодой редакции Москвитянина». Без всяких усилий со стороны представителей «старой редакции» — Погодина и Шевырева, как-то сам собою вокруг их журнала собрался, по выражению Г., «молодой, смелый, пьяный, но честный и блестящий дарованиями» дружеский кружок, в состав которого входили: Островский, Писемские, Алмазов, А. Потехин, Печерский-Мельников, Эдельсон, Мей, Ник. Берг, Горбунов и др. Никто из них не был славянофилом правоверного толка, но всех их «Москвитянин» привлекал тем, что здесь они могли свободно обосновывать свое общественно-политическое миросозерцание на фундаменте русской действительности. Г. был главным теоретиком кружка и знаменосцем его. В завязавшейся борьбе с петербургскими журналами оружие противников всего чаще направлялось именно против него. Борьба эта Г. велась на принципиальной почве, но ему обыкновенно отвечали на почве насмешек, как потому, что петербургская критика, в промежуток между Белинским и Чернышевским, не могла выставить людей способных к идейному спору, так и потому, что Г. своими преувеличениями и странностями сам давал повод к насмешкам. Особенные глумления вызывали его ни с чем несообразные восторги Островским, который был для него не простой талантливый писатель, а «глашатай правды новой» и которого он комментировал не только статьями, но и стихами, и при том очень плохими — напр, «элегией-одой-сатирой»: «Искусство и правда» (1854), вызванною представлением комедии «Бедность не порок». Любим Торцов не на шутку провозглашался здесь представителем «русской чистой души» и ставился в укор «Европе старой» и «Америке беззубо-молодой, собачьей старостью больной». Десять лет спустя сам Г. с ужасом вспоминал о своей выходки и единственное ей оправдание находил в «искренности чувства». Такого рода бестактные и крайне вредные для престижа идей, им защищаемых, выходки Г. были одним из характерных явлений всей его литературной деятельности и одною из причин малой его популярности. И чем больше писал Г., тем больше росла его непопулярность. В 60-х годах она достигла своего апогея. Со своими туманнейшими и запутаннейшими рассуждениями об «органическом» методе и разных других абстракциях, он до такой степени был не ко двору в эпоху «соблазнительной ясности:» задач и стремлений, что уже над ним и смеяться перестали, перестала даже и читать его. Большой поклонник таланта Г. и редактор «Времени», Достоевский, с негодованием заметивший, что статьи Г. прямо не разрезаются, дружески предложил ему раз подписаться псевдонимом и хоть таким контрабандным путем привлечь внимание к своим статьям.
В «Москвитянине» Г. писал до его прекращения в 1856 г., после чего работал в «Русской Беседе», «Библиотеке для Чтения», первоначальном «Русском Слове», где был некоторое время одним из трех редакторов, в «Русском мире», "Светоче, "Сыне Отеч. " Старчевского, «Русск. Вестнике» Каткова — но устроиться прочно ему нигде не удавалось. В 1861 г. возникло «Время» братьев Достоевских и Г. как будто опять вошел в прочную литературную пристань. Как и в «Москвитянине», здесь группировался целый кружок писателей «почвенников» — Страхов, Аверкиев, Достоевские и др., — связанных между собою как общностью симпатий и антипатий, так и личною дружбою. К Г. они все относились с искренним уважением. Скоро, однако, ему почуялось и в этой среде какое то холодное отношение к его мистическим вещаниям, в он в том же году уехал в Оренбург учителем русск. языка и словесности в кадетском корпусе. Не без увлечения взялся Г. за дело, но весьма быстро остыл, и через год вернулся в Петербург и снова зажил беспорядочной жизнью литературной богемы, до сидения в долговой тюрьме включительно. В 1863 г. «Время» было запрещено. Г. перекочевал в еженедельный «Якорь». Он редактировало газету и писал театральные рецензии, неожиданно имевшие большой успех, благодаря необыкновенному одушевлению, которое Г. внес в репортерскую рутину и сушь театральных отметок. Игру актеров он разбирал с такою же тщательностью и с таким же страстным пафосом, с каким относился к явлениям остальных искусств. При этом он, кроме тонкого вкуса, проявлял и большое знакомство с немецкими и французскими теоретиками сценического искусства.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.