Меню
Назад » »

Крупнейшие мировые аферы. Искусство обмана и обман как искусство (3)

В 1879 году, ровно через 10 лет после завершения суэцкой эпопеи, Фердинанд Лессепс с согласия правительства Колумбии создал акционерное общество «Всеобщая компания Панамского межокеанского канала». Но панамская история похожа на суэцкую, как фарс на трагедию. Символическая выемка грунта в Колоне, на Карибском побережье, была отмечена не менее пышно, чем открытие Суэцкого канала: банкет, фейерверк, гала-концерт. На следующий же день компания приступила к строительству… роскошных вилл для руководящего административного и инженерного состава. Сотрудники компании получали фантастические по тем временам оклады в десятки тысяч франков. Откуда же взялись деньги? Как и в прошлый раз, Лессепс рассчитывал на мелких французских вкладчиков. Его расчеты оправдались только отчасти. В отличие от Суэца, значение которого было понятно рядовым французам, Панама представлялась им чем-то далеким и малоактуальным. Чтобы объяснить потенциальным акционерам, какие выгоды сулит сооружение канала между Тихим и Атлантическим океанами, Лессепс развернул мощную пропагандистскую кампанию в прессе. Подписка на акции стала быстро расти. Но немало денег съела сама рекламная кампания. К тому же выяснилось, что трассу будущего канала пересекает американская железная дорога, и компания купила ее по тройной цене. Так, еще до начала земляных работ было истрачено $60 млн (две трети от стоимости Суэца!). В 1885 году, когда средства от продажи акций уже почти иссякли, руководители компании задумали пополнить кассу, проведя лотерею. Для этого требовалось согласие парламента. 104 депутата получили чеки на суммы от 10 до 500 тыс. франков, тем не менее законопроект о проведении лотереи был окончательно утвержден только в 1888 году. Впрочем, лотерея, которая принесла 254 млн франков вместо предполагавшихся 720 млн, положения не исправила. К 1889 году компания растранжирила около 1,3 млрд франков ($260 млн) — деньги 700 тыс. человек, а между тем канал не был прорыт и на четверть. Всеобщая компания Панамского межокеанского канала потерпела сокрушительный крах. Никогда прежде Франция не знала подобного скандала. Слово «Панама» стало синонимом финансовой авантюры. Несколько депутатов парламента покончили жизнь самоубийством. Фердинанд де Лессепс и другие руководители компании были приговорены к пяти годам тюрьмы. Правда, ни один из них не отбыл срока. Когда на улицах Парижа обманутые вкладчики скандировали «Долой жуликов!», 85-летний Лессепс сидел в кресле-качалке в своем поместье Ла Шенэ и, уставившись в одну точку и поглаживая ручную обезьянку, в который раз пытался найти ответ на вопрос, был ли суэцкий триумф случайной удачей, или Панама — несчастным стечением обстоятельств? Не обманешь — не продашь! Место действия: Россия. Время действия: XIX–XX века. Отрасль экономики: торговля. Corpus delicti: обвес, обмер и обсчет покупателей. Масштаб: национальный и международный. Действующие лица: оптовые и розничные торговцы. Тип: P2P, B2B. Торговля — мать родная для аферистов всех мастей, «на живное дело» per se. Купить подешевле, продать подороже, втюхать покупателю то, что ему и не нужно совсем, всучить ему залежалый или подмоченный товар, содрав при этом вдвое против настоящей цены, да еще обмерить, обвесить и обсчитать — без этого какая торговля? Да еще в России, где народ, как известно, любит покупать и продавать? Торговали, конечно, и честно. Слово свое держали, покупателя не обманывали — но ведь это в основном староверы — отечественные протестанты с их строгими нравственными правилами. Да и то (вспомним Мельникова-Печерского), многие из них говорили, что выгодно им держаться старой веры, потому что доверия тогда к ним больше. Это, конечно, не голландские купцы, которые ради завоевания японского рынка топтали лик Христа, но тоже как-то… Одно слово — торговля. Мифы о себе, любимых, создавали все народы мира и во все времена. Причем легенды о людях одной профессии, сложенные в отделенных друг от друга землях, подчас похожи так, словно сложены одним сказителем. Взять, к примеру, рассказы о княжеских дружинниках или рыцарях. От их забав в мирное время страдали в равной степени и русские княжества, и европейские королевства. Но в устных и письменных сказаниях эти кровожадные воины предстают исполненными исключительного благородства. А завистливые и злобные крестьяне превращаются в гостеприимных и добродушных поселян. Однако купцы многие столетия, особенно в нашем отечестве, стояли в этом ряду особняком. На Руси их хоть и именовали почтительно «ваше степенство», но не особенно любили. Собственно, ничего другого в стране, где родилась поговорка «не обманешь — не продашь», и быть не могло. А обманывали они почти всегда, везде и как только могли. На протяжении веков в Москве и других русских городах у приезжавших в базарные дни крестьян товар скупали посредники. И если будущая прибыль не радовала их своими размерами, они безо всякого стеснения прибегали к разным трюкам. В «Записках сыщика» Михаил Максимов рассказывал о них так: «В Москве проживают мужики, торговцы хлебом, овсом, крупой, дровами и сеном; их почему-то называют одни кулаками, другие — хлыновцами. Промышленность их заключается собственно в том, что они, покупая у приезжих степных мужиков в зимнее время хлеб, овес и крупу, рассыпают все это на свои воза, делая из трех четыре, а из пяти — семь. И когда у них покупают, бессовестно обманывают. В возы с сеном для весу укладывают бревна, или во время взвешивания один или двое из них, прицепясь сзади или сбоку воза, усиливают вес незаметным образом. Укладывая на свои воза дрова, они середину делают пустой или перекладывают незаметно сучками и редко продают на сажень, а всегда повозно. При перемере овса и крупы, если не осмотреть, они меры три-четыре насыпят на дно. С кучерами и дворниками они в деле. Каждого покупателя они строго рассматривают и, если увидят невозможность к обману, никогда не продадут. Один мой знакомый купил по незнанию своему у этих кулаков десять возов дров. По цене и по обширности возов сделка показалась ему очень выгодной. Дело было к вечеру, и дрова ему все покидали в сарай, без укладки на место. На другой день, разговаривая с кухаркой, он сообщил ей: — Теперь у нас дров, кажется, хватит до весны. Я полагаю, что тут будет около пяти сажен. — И каких тут, сударь, пять сажен! Да тут едва ли наберется и три, — сказала ему кухарка. — Вы извольте-ка посмотреть, что вы купили — большую часть сучков, а не поленьев. Богатый человек, скупец, имел привычку у заставы покупать на известных рынках все, что он находил для себя выгодным, а потому постоянно шатался там для покупки по дешевой цене различных припасов. Этого человека давно знали кулаки, но не находили возможности, как бы его обмануть. В трескучий мороз, увидав его на базаре около возов с кучером покупающего для своих лошадей овес, они тотчас, договорившись с кучером, приступили к делу. Один из этих хлыновцев, подойдя к скупцу, предложил ему купить 20 возов овинного овса, объявив решительную цену, самую выгодную. В возах этих в самом низу находилась мякина. Посмотревши овес и найдя его довольно хорошим, скупец начал еще выторговывать у них несколько копеек, в чем и преуспел. Но впоследствии, увидав в своем закроме, что в овсе наполовину мякина, сказал сам себе: „Как это я недосмотрел, что попал на кулаков? Эки мошенники!"». Весьма распространенным в Москве и Петербурге трюком была торговля спитым чаем. Купцы скупали в трактирах и ресторанах использованную заварку, высушивали ее, паковали и продавали по крайне привлекательной для покупателя цене. Естественно, во избежание неприятностей «особый товар» продавали главным образом приезжим крестьянам, которые назавтра собирались домой. Подобными трюками баловались не только мелкие купчишки и лавочники, но и вполне солидные купцы первой гильдии. И не только во времена царя Гороха, но и в начале XX века. Русский военный атташе в Дании граф Алексей Игнатьев вспоминал об осмотре датской столицы вместе с русским дипломатом Бибиковым: «Осматривая из любопытства Копенгагенский порт, я только увидел, как грузились на английские пароходы с их пестрым красно-синим флагом бочки с большим ярлыком, изображавшим корову на зеленом поле. — Полюбуйся, это наше родное сибирское масло, — объясняет Бибиков. — Вон видишь под этим навесом бочки в грязных рогожах? Здесь масло перекладывают в датские бочки, что, правда, необходимо из-за встречающихся в нем булыжников — знаешь, для веса. Сибирское масло превращается в датское и отправляется в этот всепожирающий Лондон». Русские газеты пестрели подобной же информацией. К примеру, в феврале 1903 года они поместили сообщение Российского телеграфного агентства из Копенгагена: «В прибывшем вчера из России пароходном грузе сибирского масла, адресованном здешней фирме „Зунд и Петерсен", снова оказалось несколько бочек, наполненных вместо масла камнями, землей и льдом». Но заработанная такими способами дурная репутация на внешних рынках ничуть не мешала представителям отечественного бизнеса создавать о себе красивые легенды для внутреннего употребления. Одним из самых распространенных объектов мифологизации была история накопления первоначального капитала. Практически каждая уважающая себя купеческая династия имела предка, пришедшего в лаптях из забытых богом мест на заработки в Петербург, Москву или иные места. Затем этот самородок каторжным трудом, выплачивая оброк барину, зарабатывал деньги на выкуп из крепостной неволи и разворачивался во всю широту своей новой, теперь уже купеческой души. В некоторых случаях подобные рассказы были почти правдой. К примеру, известная до революции и не забытая поныне династия Кузнецовых владела фарфоровыми заводами, контролировала немалую часть российского рынка посуды, их фирма даже удостоилась звания придворного поставщика. Их предок — кузнец Яков Кузнецов, который, согласно легенде, вполне соответствовавшей истине, перешел от подковывания лошадей к производству чашек и плошек. Правда, о том, на какие деньги он поставил первое производство, в дореволюционных изданиях не говорилось. Ответ нашли и опубликовали уже в советские годы: «На большой дороге между деревнями Речица и Новохаритоново высился добротный рубленый дом. Рядом — кузница. Владелец кузни Яков Васильевич Кузнецов и сыновья его Терентий и Анисим ковали коней, мастерили оси к телегам, выделывали косы, вилы, топоры, грабли. Товар ходкий, без него ни в одном крестьянском хозяйстве не обойтись. Ничем не гнушался Яков Васильевич, чтобы добыть денег, скопить капитал. Приторговывал пиленым лесом, пускал на постой проезжающих. Кормил, поил, ночлег предоставлял и за все плату взимал. Но не каждого встречного привечал и пускал в дом. Звенят деньги в карманах — получай кров и хлебосольство, нет за душой ни гроша — кати мимо. Дождливым осенним вечером подъехал к дому кузнеца богатый купец во хмелю и остановился на постой. Когда уехал купчина, никому то не известно. Только по прошествии некоторого времени начал Кузнецов на окраине деревни, на правом берегу речушки Дорки, рубить большой сруб. Вслед за плотниками пришла на стройку артель каменщиков. А потом к новому зданию потянулись обозы с кварцем, шпатом, глиной. Вскоре запылали огнем трубы двух горнов фарфорового завода. Было это в 1810 году. Тогда же пополз по деревне слушок, что богатый купец не уехал восвояси, а исчез бесследно и что в происшествии этом повинен Яков Васильевич. На купцовы, дескать, деньги поставил он завод». Практиковались и другие способы обзаведения капиталом. Одним из самых надежных считалось фиктивное банкротство. И потому его довольно широко применяли на протяжении всего XIX века. Технология этого процесса в те времена была проста и безыскусна. Купец набирал в кредит товара, затем продавал или прятал его, составляя фиктивные бумаги о неудачной продаже и грандиозных убытках. Как утверждали знатоки, по существовавшей тогда практике потерпевшему удавалось сговориться с кредиторами о возврате 25 копеек с рубля, после чего он божился вернуть остальное, как только поправятся дела, и брал у них вновь товары в кредит. И лишь после этого объявлял о своей полной несостоятельности. Успех дальнейшего процесса целиком и полностью зависел от его правильной подготовки. За взятку мнимый банкрот добивался назначения состоящего с ним в деле конкурсного управляющего — конкурсиста, а затем выстраивал очередь из фиктивных кредиторов, чьи требования конкурсист удовлетворял в первую очередь. Так что реальные кредиторы в итоге оставались ни с чем. Но самое любопытное заключалось в том, что большинство проведенных таким образом купцов не обижались на мошенничающего коллегу. Ведь каждый из них либо пользовался таким трюком, либо мог прибегнуть к нему в будущем. Максимов в своих записках приводил слова опытного конкурсиста, рассказывавшего о трижды обанкротившемся с его помощью фабриканте: «Мало ли какими средствами люди приобретают капитал! При каждом торговом обороте есть своего рода мошенничество. Нужно уметь орудовать делом и уметь концы хоронить. Ты вот указываешь на фабриканта и, быть может, удивляешься: как, дескать, он все это обработал? А так. Он был человек трезвый, деятельный. Он заранее заготовил от кое-каких лиц на свое имя векселя да кое у кого векселей-то скупил на умерших, платя по 5 копеек за рубль. Тогда уже и начал подготовляться к несостоятельности, постепенно жалуясь на неплатеж ему денег. А потом некоторых кредиторов склонил на сделку по 60 копеек за рубль. После, окредитовавшись у них вновь товаром, он предложил им вторичную сделку, в которой ему также не отказали. Да и кредиторам-то уже было делать нечего, потому что он ловко сумел всех запутать. Потому и соглашались на предложенные им сделки. Ведь стоит только с сильными лицами повестись — о мелких-то и толковать нечего, — поневоле согласятся. После хотя они и узнали о его проделках, да взять-то уже было нечего: они только кланялись ему и пожимали дружески руку. Конечно, это делали только богатые, а те, которых он сделал нищими, посылали ему вечное проклятие, да он об этом мало думал — был уже богат и счастлив. Мне недавно рассказывал мой приятель, что какой-то фабрикант… придумал, застраховав свою фабрику на порядочную сумму, сжечь ее. И если это правда, то выдумка полезная и средство для наживы легкое…». Правда, при мнимых банкротствах случались и афронты. Конкурсист либо один из мнимых кредиторов мог нарушить договоренности и повернуть дело к своей пользе — не вернуть деньги прикидывавшемуся банкротом купцу. Но суть дела от этого не менялась, просто первоначальный капитал зарабатывался не на собственном, а на чужом банкротстве. Однако ни убийствами, ни банкротствами самые крупные капиталы в России не составлялись. 40 % государственного дохода приносила торговля алкоголем, и те, кто сумел примоститься возле финансовых потоков от торговли хлебным вином, в считанные годы становились баснословно богатыми людьми. Правда, мало кто решался называть эти деньги праведными. Приказчики откупщика и зависевшие от них трактирщики делали все для того, чтобы превратить жителей «питаемых» их водкой территорий в хронических алкоголиков. Ведь только наличие постоянных и зависимых клиентов приносило стабильный доход. Обычной практикой было назначение плановых заданий для кабаков и трактиров. Откупщик устанавливал, сколько хлебного вина должно купить то или иное питейное заведение, заплатив вперед. Как именно будет сбываться водка, было заботой кабатчика. Существовали и неписаные правила смены откупщика. Если его по какой-либо причине смещали, то новый обладатель откупа выплачивал предшественнику отступные. В случае же отказа новичка от «налога» свергнутый откупщик немедленно сбывал имевшиеся у него запасы водки по демпинговым ценам богатым крестьянам. И несколько месяцев в деревнях шла торговля дешевым хлебным вином, а новый откупщик либо нес огромные убытки, либо совершенно разорялся. Выдвинувшийся в число первых по богатству людей Российской империи откупщик Василий Александрович Кокорев, как утверждали современники, долгое время делился прибылью с «крышей» — казанским губернатором С. П. Шиповым. Но и того, что у него оставалось, хватило, чтобы организовать торговлю с Персией, а затем вложить деньги в наиболее прибыльный проект той эпохи — строительство железных дорог. В качестве партнера он привлек другого крупного откупщика — Ивана Мамонтова, отца известного купца и мецената Саввы Мамонтова. А затем чутье подсказало Кокореву новый выгодный объект для вложений — нефтяные промыслы в Баку. К середине XIX века его состояние достигло колоссальных для того времени размеров — 30 млн рублей. Но способы, которыми он нажил эти деньги, как ни странно, довольно мало волновали заботившуюся о народе и чистоте нравов общественность. Ведь Кокорев часто и помногу жертвовал на различные проекты, предлагаемые интеллигенцией, которая в большинстве случаев и получала кокоревские дотации. К примеру, в 1856 году он дал 200 тыс. рублей на торжества, посвященные встрече в Москве героев обороны Севастополя, — виднейшие люди того времени потратили их на организацию представлений. Куда дальше продвинулся в освоении технологии покупки общественного мнения младший партнер Кокорева и своего отца Савва Иванович Мамонтов. Слава богатейшего человека России и крупнейшего и безотказнейшего из меценатов позволяла Савве Мамонтову делать все, что ему только хотелось. Прокурору или судье, вздумавшему обидеть попечителя Музея изящных искусств, о благодеяниях которого беспрерывно писали газеты, в приличном обществе вряд ли кто-либо подал бы руку. Именно поэтому дело Ризоположенской церкви села Леонова против правления Общества Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги, которое возглавлял Мамонтов, и тянулось бесконечно долго. Суть же его была предельно простой. Добрый христианин Мамонтов приказал без согласия владельцев и оплаты прорубить в лесу на церковной земле просеку. А когда церковь предъявила претензии, отказался их признавать и выплачивать компенсацию. Причем суды, в которые обращались священники, неизменно отказывали им в удовлетворении иска против известного общественного деятеля. Дело дошло до императора, который в 1898 году повелел рассмотреть дело вновь. Но сдвинулось оно с мертвой точки только в 1899 году, когда Савва Мамонтов был арестован по обвинению в мошенничестве и злоупотреблении общественными фондами. Вот как этот процесс описывал современник: «В течение целой недели в стенах Московского окружного суда слушалась длинная эпопея о том, как коммерции советник Савва Иванович Мамонтов со своими чадами и домочадцами геройски боролся с роковыми обстоятельствами, погубившими его широкие коммерческие замыслы и предприятия, и как эта борьба постепенно и систематически привела всю эту почтенную компанию на скамью подсудимых… Один из этих свидетелей (г. Михайловский) читает на суде Савве Ивановичу целый панегирик, передавая с пафосом, как он был сильно поражен, узнав об аресте г. Мамонтова, который, по мнению свидетеля, — выдающийся русский человек, „промышленный гений", обладающий сердцем, „умеющий вместить великое", и, кроме того, „истинный поклонник" искусства, „всеми любимый и уважаемый"! Такой же панегирик поет и другой свидетель (инженер г. Лосев), служивший когда-то на железной дороге, где подсудимый был главным воротилой. И по словам этого свидетеля, Савва Иванович — тип железнодорожного строителя, преследующего не узко эгоистические цели, а „общегосударственные"! Прислала свое похвальное слово С. И. Мамонтову и г-жа Винтер, восхваляя его как мецената. И в этом отношении подсудимый оказался выше всякой похвалы. Во время всероссийской выставки С. И. обратился к ней (г-же Винтер) с предложением устроить нам оперу, причем подарил ей все оставшееся от итальянской оперы театральное имущество. Оно мало пригодилось ей, потому что она ставила оперы исключительно русские. Г-жа Винтер понесла 20 тыс. рублей убытку, и С. И. возместил ей эту сумму. Затем она держала русскую оперу в Москве. Савва Иванович заведовал здесь художественною частью постановки, был, так сказать, главным режиссером, в чем ему помогали художники Поленов, Васнецов и др. Любовь к искусству переходила у него подчас в увлечение, и г-же Винтер приходилось его сдерживать. Сезон 1891–1892 годов опять-таки повлек за собой убыток в 20 тыс. руб лей, который Савва Иванович опять покрыл. Ну разве это не почетное меценатство? Правда, теперь оказывается, что все эти убытки Саввою Ивановичем покрывались не из своего личного, а из общественного, не принадлежащего ему капитала. Савва Иванович Мамонтов, этот „промышленный гений", преследуя какие-то „общегосударственные цели", стал распоряжаться общественными капиталами по своему единоличному усмотрению и как широкая русская натура в размерах ссуд и подачек не стеснялся. Тому нужно миллион — извольте; другому нужно два — прикажите получить. А послушные родственники и посторонние „из деловых", удостоенные избрания с получением хорошего жалованья в якобы коллективное правление, едва успевают скреплять своими подписями единоличное распоряжение своего главаря — „выдать" и „выдать"… И в этих выдачах не стеснялись, особенно если требовались такие выдачи в предприятия, где были замешаны материальные интересы семьи Мамонтовых. Из сумм Архангельской железной дороги передано несколько миллионов для поддержания Невского завода, принадлежавшего членам той же семьи Мамонтовых; из того же источника выдана значительная сумма и Северному лесопромышленному обществу, в числе крупных акционеров которого находились все тот же Савва Иванович и его родственники. Не довольствуясь этими, так сказать, более крупными кушами, Савва Иванович не брезгал, как видно из дела, и мелочами. Так, за счет той же злополучной Московско-Архангельской дороги возили для него в Петербург театральные декорации, устраивали эстраду в Сокольниках, платили деньги за канализационные трубы в доме г. Мамонтова и за кирпич и доставку материалов в его имение, за малярные и кровельные работы, переделку сарая и т. п. Каков размах широкой русской натуры! С одной стороны, из кассы Московско-Архангельской дороги летят миллионные капиталы, а с другой — из того же источника извлекаются два рубля с полтиною на уплату маляру за окраску сарайчика в своем имении!» Но в итоге купленная на средства общества репутация помогла Мамонтову избежать долгого тюремного заключения. Суд признал, что в его действиях отсутствовал умысел. Его, впрочем, объявили несостоятельным должником и конфисковали имущество. А несчастная церковь села Леонова добивалась справедливости до 1904 года, когда ей наконец-то оплатили причиненный великим меценатом ущерб. Если благотворителями дореволюционные купцы все-таки бывали, то образцом для подражания, нравственными столпами общества они не были никогда. Газеты и книги конца XIX — начала XX века были переполнены рассказами об их самодурстве и жадности. Одна из типичнейших историй выглядела так: «Умер в Москве в 80-х годах известный богач И. Фирсанов. Первым делом его наследников было отыскать ключ от шкатулки с деньгами и бумагами, находившийся в спальне умершего. Но ключа, несмотря на всевозможные поиски, нигде найти не могли. Говорили, что ключ был в руках покойного незадолго до смерти, но, куда он делся, никто не знал. Послали за слесарем и заказали сделать новый ключ. Между тем, когда обмытое тело положили на стол, кто-то из родственников заметил, что одна щека у умершего сильно вздулась. Посмотрели — и за щекой у него оказался искомый ключ от шкатулки. Переходя в другую жизнь, он хотел унести с собой хотя бы ключ от нажитых им богатств». В 1911 году была опубликована история об охоте видных текстильных фабрикантов и филантропов братьев Морозовых: «Од нажды братья Морозовы охотились в своих лесах. Охота была из неудачных, но они узнали, что в соседнем лесу, смежном с их лесом, обложены волки и что с минуты на минуту должны приехать из Москвы охотники, члены О-ва Императорск. Правильной Охоты. Будучи сами членами этого общества, они пренебрегли его традициями и, ворвавшись в чужое владение, несмотря на протесты лесной стражи, перестреляли всю стаю и скрылись, увезя убитую добычу. Приехав и узнав об этом, возмущенные члены вернулись в Москву, где на назначенном экстренном заседании оба брата Морозовы были исключены из членов О-ва, о чем их известили повестками, потребовав членские билеты. Каково же было изумление членов, когда до них дошла весть, что купцы-феодалы обиделись и подали в суд. Суд, конечно, стал на сторону действительно обиженных, отринув нелепые притязания Морозовых». В мифологизированных рассказах о русском купечестве важное место занимало честное купеческое слово, под которое без всяких бумаг совершались сделки на колоссальные суммы. В узком кругу знающих друг друга купцов сделки под честное слово действительно практиковались. К чему это приводило, рассказывала накануне революции «Петроградская газета»: «Наглая 200-тысячная афера на Калашниковской хлебной бирже. Несколько времени тому назад Виталий Творогов распустил слух, будто в его распоряжении имеется несколько вагонов муки-крупчатки, в которой торговцы ощущают большую нужду. При появлении на бирже В. Творогова окружающие купцы начали каждый в отдельности предлагать ему задатки. Делец начал брать по 15–25 тыс. рублей. И в течение двух дней собрал задатков на 200 тыс. рублей. Любопытно, что на такую колоссальную сумму ни у кого в Петрограде даже не могло быть муки, тем менее у Творогова. Конечно, никто из вручивших Творогову задатки муки не получил. Сам Т. скрылся в Финляндию. Достойно особого внимания, что никому Виталий Т. расписок не давал, потому что на Калашниковской бирже крупные сделки совершаются „на купеческое слово"». Сегодня в любом магазине (не только в супермаркетах, но и в каж дом ларьке) стоят электронные весы и кассовые аппараты. На видном месте вывешены Правила обслуживания потребителей и выписки из закона «О правах потребителей». А нарушение контрактных обязательств карается законом. Да только обман, обмер и обвес покупателей продолжается. И ничего с этим не поделаешь — торговля…
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar