- 1420 Просмотров
- Обсудить
Глава 9 Мистерии. Первая встреча В ночь, когда я раздумывал над сущностью Бога, мне явился образ: я лежал в темной глубине. Передо мной стоял старик. Он был похож на одного из старых пророков.(156) У его ног лежала черная змея. Поодаль я увидел дом с колоннами. Из двери выходит красивая девушка. Она идет неуверенно, и я вижу, что она слепая. Старик машет мне, и я иду за ним в дом, что находится у подножия отвесной скалы. Змея ползет за нами. В доме царит тьма. Мы находимся в высоком зале с мерцающими стенами. На заднем плане — блестящий камень водянистого цвета. Я смотрю на свое отражение, и в нем появляются образы Евы, дерева, змея. После это я увидел Одиссея и его путешествие в открытом море. Вдруг дверь справа открывается в сад, залитый ярким солнцем. Мы выходим наружу, и старик говорит мне: "Знаешь ли ты, где ты находишься?" Я: "Я нездешний, и все здесь мне кажется странным, тревожным, как во сне. Кто ты?" И: "Я Илья (157), а это дочь моя, Саломея". (158) Я: "Дочь Ирода, кровожадная женщина?" И: "Откуда такие суждения? Ты видишь, она слепая. Она моя дочь, дочь прорицателя" Я: "Какое чудо объединило вас?" И: "Это не чудо, так было изначально. Моя мудрость и моя дочь суть одно". Я потрясен, я не могу понять этого. И: "Считай так: ее слепота и мое предвидение сделали нас спутниками через всю вечность". Я: "Прости мое изумление, но я действительно в подземном мире?" С: "Ты меня любишь?" Я: "Как я могу любить тебя? Откуда такой вопрос? Я вижу только одно, ты Саломея, зверь, твои руки обагрены кровью святого. Как я могу любить тебя?" С: "Ты полюбишь меня". Я: "Я? Полюблю тебя? Кто дает тебе право на такие мысли? С: "Я тебя люблю". Я: "Оставь меня в покое, я боюсь тебя, зверь". С: "Ты меня с кем-то путаешь. Мой отец Илья, он знает глубочайшие тайны. Стены его дома сделаны из драгоценных камней. В его колодце — целебная вода, а его глаза видят вещи, которые произойдут в будущем. А чего бы ты не отдал для того, чтобы взглянуть разок, как бесконечность разворачивает то, что будет? Разве это для тебя не стоит греха? Я: "Твое искушение дьявольское. Я очень хочу вернуться в верхний мир. Здесь просто ужасно. Как тяжел и удушлив воздух! И: "Так чего ты хочешь? Выбор за тобой". Я: "Я не принадлежу к умершим. Я живу в свете дня. Почему я должен мучиться здесь с Саломеей? Разве мне не с кем иметь дело в своей собственной жизни?" И: "Ты слышал, что сказала Саломея". Я: "Я не могу поверить, что ты, прорицатель, признаешь ее за свою дочь и своего спутника. Разве она не рождена от дурного семени? Разве она не кичилась своей скупостью и преступным вожделением?" И: "Но она любила святого человека". Я: "И бесчестно пролила его драгоценную кровь". И: "Она любила пророка, который известил мир о новом Боге. Она любила его, ты это понимаешь? Это же моя дочь". Я: "Ты думаешь, она любила пророка Иоанна потому, что она твоя дочь, отец?" И: "В ее любви ты ее признаешь". Я: "Но как же она его любила? Разве это любовь?" И: "Что же это было?" Я: "Я в ужасе. Кто не пришел бы в ужас, если бы Саломея любила его?" И: "Ты труслив? Подумай, я и моя дочь извечно были одним целым". Я: "Ты говоришь загадками. Как могло случиться, что эта нечестивая женщина и ты, проповедник Бога своего, можете быть одним"? И: "Почему тебя это удивляет? Ты же видишь, мы вместе". Я: "Потому что мои глаза видят то, чего я не могу уразуметь. Ты, Илья, прорицатель, уста Бога, и она, кровожадный ужас. Вы — символ самых крайних противоречий". И: "Мы реальные, а не символы". Я вижу, как вверх по дереву ползет черная змея и прячется в ветвях. Все становится мрачным и неопределенным. Илья встает, я следую за ним, и мы молча идем обратно через зал. (159) Сомнения разрывают меня на части. Все это настолько нереально, однако какая-то часть меня тоскует по тому, что я оставил за собой. Смогу ли я вернуться сюда? Саломея любит меня, но люблю ли я ее? Я слышу дикую музыку, бубен, эта знойная лунная ночь, пристально смотрящая окровавленная голова святого (160) — страх охватывает меня. Я вылетаю оттуда. Вокруг темная ночь. Кромешная темнота вокруг меня. Кто убил героя? Не потому ли Саломея любит меня? Люблю ли я ее, и потому убил героя? Она с прорицателем — одно, одно с Иоанном, и со мной тоже — одно? Горе, была ли она рукой Бога? Я не люблю ее, я ее боюсь. Тогда дух глубин заговорил со мной, он сказал: "В этом вы признаешь ее божественную силу". "Должен ли я любить Саломею?" (161) (162) Игра, которой я был свидетелем — это моя игра, не ваша. Это не ваша тайна, а моя. Вы не можете мне подражать. Моя тайна остается девственной, а мои тайны незыблемыми. Они принадлежат мне и не могут принадлежать вам. У вас есть свои. (163) Тот, кто входит в свои тайны, должен идти на ощупь, должен прочувствовать свой путь от камня до камня. Он должен принимать ничтожное с такой же любовью, как и достойное. Гора есть ничто, а песчинка содержит королевства, но есть также ничто. Суждения должны отпасть от вас, даже вкус, но прежде всего — гордость, даже если она зиждется на заслугах. Оберните свой гнев против себя, потому что только вы останавливаете себя от поиска и жизни. Игра мистерии мягка, как воздух и неуловимый дым, а вы — грубая материя, что тревожите ее своей тяжестью. Но пусть ваша надежда, что есть вашим наивысшим добром и наивысшей способностью, ведет вас и служит проводником в мире тьмы, так как она принадлежит сущности и формам того мира (164) [Рис. V (V)] (165) Сцена мистерии — это глубокое место, похожее на кратер вулкана. Мои глубокие недра — это вулкан, что извергает расплавленную огненную массу из аморфного и неразличимого. Так мои недра порождают детей хаоса, первозданной матери. Тот, кто попадает в кратер, становится хаотической материей, он тает. То, что в нем было сформировано, растворяется и снова связывается с детьми хаоса, силами тьмы, с властвующим и уступающим, влекущим и неодолимым, божественным и дьявольским. Эти силы выходят за пределы того, что мне казалось несомненным, ограничивают со всех сторон и соединят меня со всеми формами и со всеми далекими существами и вещами, через которые во мне развиваются внутреннее вести их бытия и их характер. Потому что я упал в колыбель хаоса, в источник начала, я сам опять расплавился, сливаясь с первобытным началом, что есть одновременно тем, что наступило, и тем, что еще произойдет. Сначала я пришел к первоначальному в себе. Но поскольку я являюсь частью сущности и структуры мира, я в первую очередь пришел к первобытному началу мира. Я, конечно, участвовал в жизни, как некто наделенный формой и определенный, но только посредством своего сформированного и определенного сознания, а благодаря этому — в сформированной и определенной части всего мира, а не в неопределенных аспектах мира, что также даны мне. Тем не менее, они даны только моим глубинам, а не поверхности, которая есть сформированное и определенное сознание. Силы моих глубин есть предопределение и склонность. (166) Предопределение или предвидение (167) являются Прометеем (168), который, без определенных мыслей, приводит хаотическое к форме (169) и определению, который роет каналы, и удерживает объект, прежде чем придет удовольствие. Предвидение приходит также перед мыслью. Но удовольствие — это сила, которая желает и разрушает формы, сама при этом формы и определения не имея. Она любит как таковую форму, которую она захватывает, и разрушает те формы, которые она не принимает. Предвидящий является предсказателем, а удовольствие слепо. Оно не предусматривает, а желает того, к чему прикасается. Предвидение само по себе не является могущественным и, следовательно, оно не приводит в движение. А удовольствие — это сила, и потому она движет. Предвидение нуждается в склонности, чтобы иметь возможность прийти к форме. Удовольствие нуждается в предвидении, чтобы прийти к форме, которой она требует. (170) Если бы удовольствию не хватало сформированности, удовольствие растворилось бы в многообразии, раскололось и стало бессильным из-за нескончаемого деления, затерялось бы. Если форма не содержит удовольствия и концентрирует его в себе, она не может достичь высшего, так как она всегда течет, как вода — сверху вниз. Любое удовольствие, когда остается одно, впадает в глубокое море и разрушается в мертвой тишине рассеивания бесконечного пространства. Удовольствие не старше предвидения, а предвидение не старше удовольствия. Оба они в равной степени древние, а по природе тесно связаны. Только в человеке проявляется самостоятельное существование обоих принципов. Я нашел третий символ, кроме Ильи и Саломеи; это змей. (171) Он чужд этим двум принципам, хотя и связан с обоими. Змея научила меня, в чем заключается безоговорочная разница в самой сущности между двумя принципами во мне. Если я смотрю на ту сторону от удовольствия до предвидения, я сначала вижу страшную ядовитую змею. Если я прикасаюсь к предвидению из удовольствия, я также ощущаю холодную жестокую змею.(172) Змей — это земная сущность человека, которую он не осознает. Его характер меняется в зависимости от народов и земель, так как это тайна, которая проистекает к нему из питающей матери-земли. (173) Земное (места божественной силы) отделяет предвидение от удовольствия в человеке. Змея несет в себе тяжесть земли, а также ее изменчивость и прорастание, из которой все появляется. Это змея всегда заставляет человека становиться подневольным то одному, то к другому принципу, так, чтобы он ошибся. Нельзя жить с одним предвидением или с одним только удовольствием. Вы нуждаетесь в обоих. Но Вы не можете быть в предвидении и в удовольствии в одно и то же время, Вы должны быть в предвидении и удовольствии по очереди, повинуясь доминирующему закону, так сказать, будучи неверным по отношению к другому. Но люди предпочитают какой-то один. Некоторые любят думать и строят на этом свое искусство жизни. Они так заняты своими размышлениями и своей предусмотрительностью, что теряют удовольствие. Поэтому они стареют, и лицо у них строгое. Другие любят удовольствие, они практикуют чувствование и проживание. Таким образом, они забывают думать. Потому они молоды и слепы. Тот, кто думает, основывает мир на мысли, тот, кто чувствует — на чувстве. Вы найдете истину и заблуждение в обоих. Образ жизни извивается, как змей, справа налево и слева направо, от размышлений к удовольствию и от удовольствия к раздумьям. Таким образом, змея — это противник, символ вражды, но также и разумный мост, соединяющий правое и левое посредством сильным стремлением, столь необходимым нашей жизни. (174) Место, где Илья и Саломея живут вместе, является темным и светлым пространствами. Темное — это пространство раздумий. Оно темное, так что тот, кто в нем живет, требует проницательности. (175) Это пространство ограничено, поэтому предвидение ведет не в даль, а в глубину прошлого и будущего. Кристалл — это сформировавшаяся мысль, что отражает то, что пришло раньше. Ева и змей показывают мне, что мой следующий шаг ведет к удовольствию, а оттуда — снова в длительные скитания, как Одиссей. Он сбился с пути, когда проделал свою хитрость в Трое. (176) Светлый сад — это пространство удовольствия. Тот, кто живет в нем, не нуждается в видении, (177) он чувствует бесконечность. (178) Мыслитель, который погружается в свое предвидение, обнаруживает, что его следующий шаг ведет в сад Саломеи. Таким образом, мыслитель боится своей предусмотрительности, хотя предвидение — основа его жизни. Видимая поверхность безопасней, чем подземный мир. Мышление защищает от неверного пути, и потому приводит к окаменению. Мыслителю следует опасаться Саломеи, так как ей нужна его голова, особенно если он святой. Мыслитель не может быть святым, иначе он лишится головы. Попытка спрятаться в свои мысли не поможет. Там вас охватит затвердение. Вы должны вернуться к материнскому предвидению, чтобы возродиться. Но предусмотрительность приводит к Саломее. (I79) Потому что я был мыслителем и из своей предусмотрительности увидел враждебный мне принцип удовольствия, он явился мне в образе Саломеи. Если бы я был чувствующим и нащупал свой путь предвидения, тогда бы она явилась как змееподобный демон, если бы я действительно увидел его. Но тогда я был бы слеп и почувствовал только скользкие, мертвые, опасные, предполагаемо преодолимые, пресные и приторные вещи, и я бы отпрянул, вздрогнув так же, как и от Саломеи. У мыслителя никудышные страсти, поэтому он не получает удовольствия. Мысли того, кто чувствует, (180) плохи, поэтому у него нет мыслей. Тот, кто предпочитает размышления чувствам, (181) оставляет свои чувства (182) гнить в темноте. Они не дозревают, а в заплесневелости дают больны побеги, которые не достают до света. Тот, кто предпочитает чувства размышлениям, бросает в темноте свои мысли, где они прядут свою паутину в мрачных закоулках, унылые сети, в которых запутались комары и мошки. Мыслитель чувствует отвращение к чувствам, так как чувство в нем в основном отвратительно. Тот, кто чувствует, думает о раздумьях с отвращением, поскольку мышление в нем в основном отвратительно. Так змея лежит между мыслителем и чувствующим. Они есть яд друг друга и целебное средство. В саду должно было обнаружиться, что я любил Саломею. Это признание поразило меня, поскольку я не думал об этом. Чего мыслитель, не может помыслить, того, по его мнению, не существует, а чувствующий не верит в существование того, чего он не чувствует. У вас появляется предчувствие целого, когда вы принимаете свой противоположный принцип, поскольку целое принадлежит обоим принципам, которые растут от одного корня. (183) Илья сказал: "Ты должен признать ее через ее любовь!" Не только вы чтите объект, объект также освящает вас. Саломея любила пророка, и это очистило ее. Пророк любил Бога, и это его освятило. Но Саломея не любила Бога, и это ее осквернило. А пророк не любил Саломею, и это осквернило его. И так они были друг для друга ядом и смертью. Пусть человек мыслящий примет свое удовольствие, человек чувствующий примет свои мысли. Так они найдут свой путь. (184)
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.