- 100866 Просмотров
- Обсудить
Без учета этих ярких и волнующих рассказов свидетелей и участников восстания, непосредственно воздействовавших на Пушкина своей интерпретацией личности Пугачева как подлинного вождя крестьянского движения, как живого воплощения их идеалов и надежд, "История Пугачева" не могла бы, конечно, иметь того политического и литературного звучания, которое она получила в условиях становления не только русской исторической науки, но и русского критического реализма как новой фазы искусства. Мастерство Пушкина, как и мастерство Толстого, - это мастерство раскрытия самых существенных сторон действительности, самых существенных черт национального характера, показываемого не декларативно, не статично, а в живом действии, в конкретной исторической борьбе. В особой записке, представленной Пушкиным 26 января 1835 г. царю в дополнение к только что вышедшей в свет "Истории Пугачевского бунта", великий поэт обращал внимание Николая I на то, что в своем труде он не рискнул открыто указать на тот исторический факт, что "весь черный народ был за Пугачева" и что его лозунги борьбы с крепостническим государством нисколько не противоречили интересам прочих общественных классов. "Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства, - утверждал Пушкин. - Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворянство склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны... Разбирая меры, предпринятые Пугачевым и его сообщниками, должно признаться, что мятежники избрали средства самые надежные и действительные к своей цели. Правительство с своей стороны действовало слабо, медленно, ошибочно". Из этих конфиденциальных "замечаний" непосредственно вытекали два политических вывода, прямо формулировать которые Пушкин по тактическим соображениям не решился, но в учете которых царем не сомневался. Первый вывод заключал в себе признание известной случайности победы помещичье-дворянской монархии в борьбе ее с Пугачевым, а второй сводился к напоминанию о том, что "Пугачевский бунт показал правительству необходимость многих перемен". Однако сделанный Пушкиным тут же краткий перечень тех поистине ничтожных "перемен", которые были осуществлены государственным аппаратом (разукрупнение областей, "новые учреждения губерниям", "улучшение путей сообщения" и т. д.), красноречиво свидетельствовал о том, что неосуществленной осталась важнейшая из реформ, подсказанных правительству уроками пугачевщины. Пушкин имел, конечно, в виду необходимость ликвидации крепостных отношений, таящих в себе угрозу "насильственных потрясений, страшных для человечества". Данные "Истории Пугачева" в этом отношении особенно живо и выразительно документировали политические обобщения и прогнозы "Путешествия из Петербурга в Москву". Вопросы, волновавшие Радищева, продолжали оставаться, говоря словами Белинского, "самыми живыми, современными национальными вопросами" и в пору работы Пушкина над "Историей Пугачева"1). Несмотря на то что процесс разложения крепостного хозяйства определялся в стране все более явственно, правовые нормы, регулировавшие жизнь помещичьего государства, в течение полустолетия оставались неизменными. Не претерпели существенных изменений и формы борьбы "дикого барства" или "великих отчинников", как называл Радищев крупных земельных собственников, со всякими попытками не только ликвидации крепостного строя, но и с какими бы то ни было подготовительными мероприятиями в этом направлении. Естественно поэтому, что Пушкин в середине 30-х гг. с таким же основанием, как Радищев в 1790 г., а декабристы в 20-х гг., не возлагает никаких надежд на возможность освободительного почина, идущего от самих помещиков, и так же, как его учителя и предшественники, трезво учитывает политические перспективы ликвидации крепостных отношений не только сверху, "по манию царя", но, как мы полагаем, и снизу - "от самой тяжести порабощения", то есть в результате крестьянской революции. Характерно, однако, что ни Радищев, ни декабристы не склонны были эту грядущую революцию полностью отождествлять с пугачевщиной. В первой трети XIX столетия события крестьянской войны 1773-1774 гг. еще продолжали глубоко волновать представителей передовой русской интеллигенции, но отнюдь не в качестве примера положительного. Изучая опыт этого неудавшегося восстания, затопленного в крови десятков тысяч его участников, Радищев неудачу Пугачева ("грубого самозванца", по его терминологии) объяснял тем, что восставшие не имели сколько-нибудь определенной государственной программы, не отрешились от царистских иллюзий и искали "в невежестве своем паче веселие мщения, нежели пользу сотрясения уз". Опыт истории полностью, казалось, оправдал худшие из прогнозов Радищева. Мы имеем прежде всего в виду кровавую эпопею восстания военных поселян летом 1831 г. Естественно, что проблема крестьянской революции, вопрос о ее движущих силах, ее лозунгах и перспективах оказывается в центре ближайших интересов Пушкина. Эти интересы и привели великого поэта, с одной стороны, к "Путешествию из Петербурга в Москву", к проверке наблюдений и выводов Радищева, а с другой - к собиранию и изучению материалов по истории восстания Пугачева, как самого большого по своим масштабам движения народных масс за весь императорский период российской истории. Именно "Путешествие из Петербурга в Москву" и помогло автору "Бориса Годунова" осмыслить восстание 1773-1774 гг. не как случайную вспышку протеста угнетенных низов на далекой окраине, не как личную авантюру "злодея и бунтовщика Емельки Пугачева", а как результат антинациональной политики правящего класса, как показатель загнивания и непрочности всего крепостного правопорядка. Вот почему имена Радищева и Пугачева оказываются в центре внимания Пушкина и как романиста, и как историка, и как публициста. От Пугачева к Радищеву и от Радищева опять к Пугачеву - таков круг интересов Пушкина в течение всего последнего четырехлетия его творческого пути. Конечно, было бы ошибочно ставить знак равенства между политическими концепциями Пушкина и Радищева даже в период их известного сближения: нельзя забывать, что в то время как Радищев не питал никаких иллюзий относительно совместимости самодержавно-помещичьего государства с чаяниями трудового народа, Пушкин после разгрома декабристов пытался отделить самодержавие как юридический институт от его классовой базы и от его же военно-бюрократического аппарата. В этом отношении великий поэт хотя и был не прав, зато, в отличие от Радищева, проводил более резкую грань между ненавистной им обоим верхушкой правящего класса - придворной и поместной аристократией - и дворянской интеллигенцией, или, по его терминологии, "просвещенным дворянством". С позиций последнего Пушкин вскрывал несовместимость анархо-утопических идеалов крестьянской революции с исторически-прогрессивными тенденциями политического и экономического развития русского государства. Очень показательно то внимание, которое уделено было в "Истории Пугачева" материалам о быте и нравах яицких казаков, восстановление вольностей которых и их распространение на "всякого звания людей", обездоленных дворянско-помещичьей диктатурой, входило в программу Пугачева: "Совершенное равенство прав; атаманы и старшины, избираемые народом, временные исполнители народных постановлений; круги, или совещания, где каждый казак имел свободный голос и где все общественные дела решены были большинством голосов; никаких письменных постановлений; в куль да в воду за измену, трусость, убийство и воровство: таковы главные черты сего управления". С этой мечтой об установлении в будущей крестьянской империи патриархальных нравов казачьего круга были связаны и многочисленные "указы" Пугачева, тщательно скопированные Пушкиным и сохранившиеся в его архиве.
Теги
Похожие материалы
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.