- 1430 Просмотров
- Обсудить
| АДОРНО (ADORNO) ВИЗЕНГРУНД-АДОРНО (WIESENGRUND-ADORNO) ТЕОДОР |
НЕГАТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА | ИССЛЕДОВАНИЕ АВТОРИТАРНОЙ ЛИЧНОСТИ
Переворачивание субъективной редукции
Согласно господствующей тенденции, движение теоретико-познавательной рефлексии предполагало свести к субъекту по возможности больше из объективности. Именно эту тенденцию следовало бы развернуть в обратном направлении, перевернуть. Приоритет философии понятия по отношению к субъективности существующего снимается как раз тем, что смоделировано существующим. Тот факт, что философия, вплоть до сегодняшнего дня исследующая недостатки собственного самоосознания, забыла об опосредовании в опоср
162
дующем – субъекте, заслуживает так же мало эпитета сублимации, как и эпитета забвения. Забвение настигает субъекта подобно каре. Пока субъект превращает себе в предмет теоретико-познавательной рефлексии, он разделяет с ним то свойство и измерение предметности, отсутствие которых он всегда охотно преподносил как преимущество относительно сферы фактического. Существенность субъекта, наличное бытие (Dasein) вторичной возможности имеет в качестве своей предпосылки первую – фактичность как условие его возможности, пусть даже подвергнутую отрицанию (об этом не умолчал Гегель). Непосредственность первичной реакции была когда-то привнесена в формацию Я (Ich), а с ней и спонтанность, в которую, согласно трансцендентальному обычаю, должно аккумулироваться чистое Я; это центристское тождество возникает ценой потери того, что идеализм приписал самому Я. Конститутивный субъект философии – это в большей мере вещное, чем особенное душевное содержание, которое субъект исключил из себя, посчитав вещно-натуралистическим. Чем самовластнее возносится Я над существующим, тем в большей степени оно превращается (незаметно) в объект и иронически протестует против собственной конститутивной роли. Онтически опосредовано не просто чистое Я (Я, опосредованное эмпирическим, явно просвечивает как модель первого изложения дедукции чистых рассудочных понятий), но сам трансцендентальный принцип, в котором философия надеется обрести свое первое и первичное относительно бытия. Альфред фон-Ретель сначала обратил внимание на то, что в этом трансцендентальном принципе – принципе всеобщей и необходимой деятельности духа, неизбежно возвышен и доминирует общественный труд. Апоритическое понятие трансцендентального субъекта – несуществующего, которое тем не менее должно действовать; всеобщего, которое должно познать особенное, было бы просто мыльным пузырем; его невозможно почерпнуть из автаркической имманентной связи сознания – необходимо индивидуального. Этому индивидуальному сознанию апоретическое понятие противопоставляет не только более абстрактное, но и более действительное – благодаря своей созидательной силе. По ту сторону магического круга философии тождества трансцендентальный субъект можно расшифровать, – это общество, еще не осознавшее себя, для себя бессознательное. Только такое бессознательное можно получить в результате вывода. С того самого момента, когда под знаком господства духа и узаконивания [этой] привилегии умственный труд отделился от физического, расколотый дух, явно перебирая с меркой нечистой совести, должен взыскивать именно за такое стремление к господству, которое вытекает из идеи первоначальности и первичности духа; при этом сам дух стремится забыть, откуда берется это намерение и претензия, если гибель и распад не вменены ему в обязанность. В сокровенной своей глубине дух надеется, что его стабильное господство вовсе не является господством духа; его ultima ratio обладает физической властью, которой ultima ratio и распоряжается. Тайна духа не должна
163
никогда облечься в слова; цена – собственная гибель. Абстракция, которая, по свидетельству таких жестких идеалистов, как Фихте, вообще впервые и превращает субъекта в созидательное и образующее [начало] (Konstituens), рефлектирует отделение умственного труда от физического через их противопоставление. Маркс в "Критике Готской программы", критикуя лассальянцев за распространенный среди вульгарных социалистов тезис о труде как источнике богатства, утверждал, что не только единственно труд является источником общественного богатства [10]; таким образом Маркс в философской форме (в те годы, когда уже ушел от официальной философской проблематики, оставив ее где-то в прошлом) выразил и высказал то, что труд в любой его форме – усердие рук так же мало, как и духовное производство – не может и не должен гипостазироваться. Гипостазированное только продлит жизнь иллюзии об изначальной власти производящего и созидающего принципа. К этой истине приходишь только в рамках к нетождественному, для которого презирающий теорию познания Маркс выбрал сначала неудобоваримое и, кроме того, слишком узкое по смыслу и плюс ко всему далеко не емкое имя природа, позднее вещество природы и другие, менее обремененные термины". Функциональность, чистая деятельность, которая разворачивается или осуществляется в достижениях отдельных субъектов и одновременно превосходит их, – то, что со времен "Критики чистого разума" составляет сущность трансцендентального субъекта, проецирует свободный и независимый, ничем не обусловленный труд на чистый субъект как на его источник. Кант, локализовав функциональность субъекта еще и тем, что она была бы ничтожна и пуста без подходящего материала, безошибочно уловил и отметил важный момент: общественный труд является трудом над нечто (Etwas), в более значимых выводах других идеалистов этот акцент был незамедлительно устранен. Всеобщность трансцендентального субъекта, однако, является функциональной связью общества – целого, которое складывается из отдельных спонтанностей и качеств, ограниченных как нивелирующим принципом обмена, так и виртуально – они бессильны перед лицом целого. Универсальное господство меновой стоимости над людьми, a priori запрещающее субъектам быть субъектами и принижающее субъективность до уров'ня объекта, отодвигает на задний план, превращает в неистину принцип всеобщности, согласно которому сам этот принцип и создает изначальное господство и доминанту субъекта. Излишек (das Mehr) трансцендентального означает недостаток (das Weniger) самого эмпирического субъекта, редуцированного весьма значительно.
164
Об интерпретации трансцендентального
Как самый внешний, пограничный феномен идеологии трансцендентальный субъект вплотную приближается к истине. Трансцендентальная всеобщность – это не просто нарциссическое самовозвышение Я, не насмешка и издевка автономности этого Я; она обретает свою действительность в принципе господства, которое себя полагает и увековечивает. Движение абстракции, раскрытое и выявленное философией, хотя и приписано исключительно познающему субъекту, имеет место и осуществляется в реальном обществе фактического обмена. Определение трансцендентального как необходимого, соединение с [признаками] функциональности и всеобщности, выражает принцип сохранения рода. Оно дает основание права на абстракцию, без которой не осуществимо; это сфера и средства разума, стремящегося к самосохранению и охраняющего себя. В пародии Хайдеггера можно без особых ухищрений проинтерпретировать идею необходимости философски универсального как потребность обратить все мысли и помыслы к нужде, устранить организованным трудом недостаток средств к жизни; правда, тем самым оказалась бы на крючке сама языковая мифология Хайдеггера: апофеоз объективного духа, изначально отвергающий рефлексию его как вторгающегося в материальный процесс (слишком ничтожно и незначительно это вторжение). Единство сознания – это единство сознания отдельного человека. Поэтому и в качестве принципа оно очевидно несет на себе его отпечаток; единство – это единство существующего. Индивидуальное самосознание в силу своей повсеместности и вездесущности превращается трансцендентальной философией во всеобщее, которое уже не может более кичиться превосходствами и выгодами конкретности самоуверенности; поэтому единство сознания моделируется по объективности, обретает свою меру в возможности конституирования предметов; единство сознания является понятийным рефлексом тотального сплошного соединения актов производства в обществе; в этом производстве впервые образуется объективность товаров, их "предметность". Дальше – устойчивое, постоянное, непроницаемое мимезиса Я, воспринятого примитивным сознанием как истинная непроницаемость внешнего мира для познающего сознания. В духовном всевластии субъекта эхом звучит его реальное бессилие. Принцип Я имитирует отрицание, негацию этого бессилия. На протяжении тысячелетий идеализм разыгрывает свои экзерсисы: нет – это obiectum subiectum, хотя, тем не менее, и subiectum obiectum. Главенство субъективности спиритуалистически продолжает дарвиновскую борьбу за существование. Эксплуатация природы ради целей человека – это просто природные, естественные отношения; отсюда приоритет разума, ориентированного на овладение природой, господство над ней и видимость принципа разума. В этом принципе субъект действует теоретико-познавательно – метафизически; он объявляет себя бэконовским мастером, а в конце концов – идеалистическим создателем всех вещей. В осуществлении своего господства субъект частично превращается в то, что, как он считает, им покорено и ему подвластно; он побежден и повержен,
165
как и гегелевское "сознание господина". Насколько сильно субъект зависим от объекта, в то время как он пожирает, поглощает этот объект, проявляется в самом объекте. Все совершаемое объектом – это принуждение к тому, что, как ошибочно предполагает субъект, он уловил и почувствовал, принуждая и запрещая объект. Сомнительное самовозвышение субъекта – это реакция на его бессилие, которое мешает самосознанию, абсолютное сознание бессознательного. Великолепное тому свидетельство – явное противоречие моральной философии Канта: согласно Канту, тот же самый субъект, которого он считает свободным, возвышающимся над миром, является реально существующим элементом природной взаимосвязи, возвыситься над которой свобода субъекта совсем не стремится и не желает. Уже учение об идеях Платона – существенный шаг к демифологизации, воспроизводит миф: в качестве существенностей оно увековечивает отношения господства, которые были перенесены с природы на человека и практически реализованы человеком. Если бы господство над природой действительно являлось условием и этапом демифологизации, то демифологизация обязательно вторглась бы и в эту сферу; господство над природой не должно стать жертвой мифа. Но философская эмфаза конститутивной мощи субъективного момента, защищая, изолирует от истины. По аналогии с животными – как тюрьму, которая срослась с ними, волокут свои шипы и костные панцири стегозавр и анкилозавр, динозавр, свой кожный панцирь – азиатский носорог (Phino-ceros); это их защита, и они напрасно хотят освободиться от нее (по крайней мере так это представляется с позиций антропоморфизма). Похожая на плен зависимость от аппарата выживания одинаково хорошо подходит для объяснения как особой свирепости носорогов, так и безответственной и некому не нужной, а потому еще более ужасной жестокости homo sapiens. Субъективный момент словно обрамлен, окантован объективным; но он объективен как возложенное на субъекта его ограничивающее.
"Трансцендентальная видимость"
Все это согласно традиционным нормам присуще философии – идеалистической и онтологической; присуще что-то от ###. Авторитетный тон позволяет выдвинуть на передний план стрингентность, размышлять, строить предположения, не признаваясь в том, что субъект, мышление (а эти размышления хотели вывести их как опосредованные) предварительно опосредуют сами размышления; мыслительные определения будут исключительно определениями субъекта и мышления уже в силу того, что они суть определения. Критическая мысль не хочет добиваться для объекта осиротевшего королевского трона субъекта, на котором объект был бы всего лишь идолом и кумиром; [она стремится] устранить иерархию. Правда, видимость,
166
что трансцендентальный субъект является точкой опоры, едва ли можно разрушить "в себе" при помощи анализа субъективности. Эта видимость содержит истинное, не поддающееся вычленению из опосредований мышления -истину предданности и предшествования истории единичному сознанию и его опыту вообще. Идея опосредованноcсти мышления объективностью не отрицает мышление и объективные законы, в осуществлении которых мышление и становится мышлением. То, что нельзя выйти и выпрыгнуть за его границы, свидетельствует как раз о существовании опоры в нетождественном, которое мышление в равной мере фальсифицирует и выражает [поисками собственной формы и образа]. Основание этой трансцендентальной видимости, далеко выходящей за пределы кантовского анализа, вполне прозрачны; они сводятся к причинам, по которым мышление в intentio obliqua снова и снова, не находя выхода, озвучивает свое собственное главенствующее положение, гипостазирует субъект. Абстракция, овеществление которой в истории номинализма со времен аристотелевской критики Платона вменялось в вину субъекту – считалась его ошибкой, фактически является принципом, при помощи которого субъект превращается в субъекта, становится им, достигает своей собственной сущности. Поэтому самому субъекту протест против того, чем он не является, должен представляться чем-то внешним, насильственным. Все, что субъект по своему произволу передает и препоручает приусу (Prius) собственной апостериорности, звучит для него в любом случае как трансцендентная догма. Если идеализм жестко критикуется изнутри, у него в руках есть аргументы в свою защиту: критика сама санкционировала идеализм. Обслуживая предпосылки идеализма, критика виртуально уже несет их в себе; поэтому идеализм всегда может превзойти критику и превосходит ее. Упреки извне характеризуют идеализм как философскую рефлексию, как додиалектическую [установку мышления]. Ввиду такой альтернативы не нужно сбрасывать со счетов анализ. Имманентность является тотальностью такого полагания тождественного, принцип которого уничтожается в имманентной критике. Идеализму, говоря словами Маркса, можно сыграть его "собственную мелодию". Нетождественное в соответствии с критерием тождества детерминирующее идеализм изнутри, является одновременно и тем противоположным идеалистическому принципу, подчинить которое, овладеть им идеализм напрасно клянется. Любая имманентная критика окажется непригодной, если отсутствует знание извне, если хотят, не учитывая момента непосредственности, понять внутреннюю данность субъективной мысли, заглядывающей поверх процедур диалектики. Именно идеализм не может осудить и отвергнуть момент стихийности, потому что без этой спонтанности он сам не мог бы существовать. Идеализм, чье сокровенное зовется стихийностью, разрывает и разрушает спонтанность. В качестве идеологии субъект околдован именем "субъективность", как нос гауссовского кар-
167
лика был заколдован травкой – "Вкусночихой". Для субъекта эта травка так и осталась загадкой и тайной; именно поэтому он так и не научился готовить паштет "Сюзерен", [кушанье], которое названо именем распада верховной власти. Никакая интроспекция сама по себе не заставит субъекта исследовать свой деформированный образ как дело собственных рук. Субъект нуждается в импульсе извне, в истине гусака Мими. Таким импульсом и является ересь философии, ересь философии Гегеля – пожалуй больше, чем любая другая. Имманентная критика имеет свои границы – в конце концов закон имманентной связи – это такое же ослепление и заблуждение, как и идея, что "этот закон можно опровергнуть". Но именно этот момент и является действительно первым качественным скачком, возникающим исключительно в движении имманентной диалектики, обладающей особенностью трансценди-ровать себя способами, практически отличающимися от движения – перехода платоновской диалектики к идеям, обладающим бытием-в-себе; если диалектика тотально закрывается, замыкается, то она уже превратилась в целостность-тотальность, которая возвращается к принципу тождества. Эту ее потребность в отличие от Гегеля заметил и ощутил Шеллинг; тем самым он открыл для себя и возможность посмеяться над самоотречением мысли, что напрямую связывалось им с мистикой. Материалистический момент в философии Шеллинга, который веществу, материалу "в себе" приписывал нечто вроде движущей силы, мог сработать в данном аспекте его философии. Но нельзя абсолютизировать и качественный скачок, как это было у Кьеркегора. В противном случае идея скачка превратится в поклеп, клевету на разум. Диалектика должна полагать свои границы, исходя из осознания себя, знания о себе. Разочарование в том, что в своем собственном движении, совершенно без скачков и потрясений философия никогда не пробудится от сна; разочарование в том, что философия находится в плену своих заклятий, которые удерживают ее от всего нового и другого, – это разочарование напоминает печаль ребенка, который, читая сказку Гаусса, переживает за карлика Носа – он избавился от своего уродства, но тем самым лишил себя и возможности приготовить герцогу паштет "Сюзерен".
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.