Творения - Владимир Богоявленский (8)

Если все сказанное нами доселе приводит нас к заключению, что отлучение состоит в совершенном устранении от Церкви, что оно основывается не на естественном только праве, но учреждено Самим Христом, то этим далеко еще не исчерпывается понятие и содержание этого наказания. Оно состоит не в одном только внешнем изъятии или отделении от общества верующих, но сопровождается несравненно более важными последствиями и действиями — последствиями духовно-нравственного свойства. Установив отлучение словами: аще же и Церковь преслушает, буди тебе якоже язычник и мытарь, Господь наш Иисус Христос присоединяет к этому такие знаменательные слова: аминь бо глаголю вам, елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси (Мф.12,18). Таким образом, здесь идет дело о таком приговоре церковного суда, о таком наказании, действие и границы которого шире, чем судебные решения мирских властей, — о наказании, переходящем за пределы земного бытия, наказании, касающемся души, которое, будучи произнесено на земле, имеет подтвердиться, остаться в своей силе и на небе. Внутренняя действенность отлучения не такова, конечно, чтобы оно само по себе, независимо от нравственного состояния отлучаемого, отделяло от Бога и лишало Божественной благодати. Если бы оно, хотя бы и совершенно правильным, узаконенным образом, произнесено было над невинным человеком, то это нисколько не изменило бы его отношений к Богу, не отдалило бы его от Бога, — только грехи могут удалять его от Бога и лишать Его благодати. Грех и произведенное им разобщение с Богом есть необходимое предположение действительного отлучения. Внутренняя сущность последнего состоит в том, что оно подвергает грешника, и без того разобщенного с Богом, еще большей опасности и к одному его несчастию прилагает новое несчастие. Ибо оно лишает человека той помощи и благодати, которые Церковь предлагает всем своим собратьям. Оно отнимает у него те блага и преимущества, которые приобретены им в Таинстве св. Крещения. Оно совсем отсекает его от церковного организма. Для отлученного чужды и недействительны уже заслуги и ходатайства святых, молитвы и добрые дела верующих. Ему недоступно принятие Святых Тайн, он лишен и тех благ, которые отсюда изливаются на верующих чад Церкви. Он оторван от Христа и Его живого Тела, от Его искупительных заслуг и тех благодатных средств, какие доставляют они человеку. Грешник и безбожный нечестивец, пока его не коснулось еще отлучение, все еще член Церкви, и хотя он сам по себе уже не участвует в ее благодати, но молитвы, нравственные заслуги и добродетели его собратий могут исходатайствовать ему снова Божию милость и благоволение; отлученному же недоступна и эта косвенная помощь, он исключительно предоставлен самому себе и, лишенный благодатных средств, всегда присущих Церкви, без опоры и помощи, без защиты и обороны, предан во власть лукавого. Таково по своему свойству наказание отлучения, наказание, поистине, тяжкое и страшное. Будучи наложено на земле, оно не слагается и на небе; начавшись во времени, оно продолжается вечно. С такой, а не другой точки зрения рассматривала Церковь всегда сущность отлучения; такие, а не иные, она всегда признавала за ним действия и характеристические свойства. Уже апостол Павел прекрасно выражает это, как парадунэ то сатана, как передачу, вручение сатане; ибо как внутри Церкви господствует Христос, и верующие члены ее находятся под Его покровительством, так и вне ее — царство лукавого, где господствует сатана. Изверженный из Церкви подпадает его жестокому господству без высшей помощи и защиты, как некогда дохристианское человечество испытывает его козни и искушения и все более и более опутывается узами греха. Не менее удачно и метко сравнивают св. отцы наказание церковного отлучения с изгнанием Адама и Евы из рая. Как прародители наши, преступлением заповеди навлекшие на себя гнев Божий, изгнаны были из того места, где доселе беседовал с ними Бог, и, лишенные Божественной благодати, предоставлены были во всех жизненных приключениях и вражеских искушениях исключительно своим собственным силам, так и изверженный из Церкви, где он находился в живом общении с Богом, беспомощный, безоруженный предается во власть темных, враждебных сил диавола. Далее, наказание отлучения у св. отцов Церкви нередко называется духовною смертию, по сравнению его с смертию телесною. Когда так называют они отлучение, то в основании этого выражения лежит то представление, что душа, лишенная церковной благодати, высшей помощи и Божественной защиты, постепенно изнемогает в борьбе со злом и в случае закоснения в состоянии греха и нераскаянности лишается возможности исправиться или, что то же, нравственно умирает; что как меч полагает конец телесной жизни, так исторжение из Церкви в последней инстанции влечет за собою смерть духовную. Ту же самую мысль хотят, наконец, выразить отцы Церкви когда представляют отлучение от Церкви как первообраз, как начало будущего страшного Суда Божия. Ибо когда отлученный коснеет в своей нераскаянности и без помощи благодати все дальше и дальше удаляется от Бога, все глубже и глубже погружается в бездну греха, то это может кончиться только совершенною и вечною погибелью, и наказание отлучения действительно является здесь началом и, так сказать, приступом Божественного суда. Кто в состоянии понять, что значит быть членом Церкви, находиться в живой, органической связи с телом Христа и участвовать чрез это во всех благодатных дарах и благах Его искупления, тому само собою будет понятно, почему отлучение от этого спасительного общения Церковь во все времена понимала как самое большое и самое тяжкое наказание. Святой Иоанн Златоуст кратко обозначает его, как тимориа пасон тиморион халепотера, а Августин называет его damnatio, qua poena in ecclesia nulla major est, т. е. таким наказанием церковным, более которого не может быть. Сообразно такому воззрению на сущность и значение отлучения, Церковь, прибегая к этому тягчайшему из всех наказаний (poenarum omnium gravissima) только в самой крайней нужде, когда не виделось уже никакого другого исхода, всегда действовала, по слову св. апостола, с великою скорбию, с тугою сердца и многими слезами (2Кор. 2, 4). Как некогда оглашенного, по принятии им св. Крещения — этого величайшего из всех благ Церкви, — братия встречала с радостию и ликованием и благожелательно приветствовала как нового друга и сотоварища, так, напротив, отлучение от Церкви, лишающее права на общение с отлучаемым, совершалось всегда с глубокою скорбию и слезами. Из многих фактов, служащих подтверждением этой мысли, мы приведем здесь следующие два. Собор Ефесский в приговоре своем против Нестория говорит: „Вынужденные правилами и посланием св. отца нашего и сослужителя Келестина, епископа римской Церкви, с великими слезами приступаем к этому печальному против него решению. Поносимый Несторием Господь Иисус Христос в лице настоящего Собора определяет, чтобы он (Несторий) лишен был епископского сана и всякого священнического сообщества“. Таков же по внутреннему своему содержанию и характеру и приговор Константинопольского собора, произнесенный над Евтихием. Он гласит: „Того ради, скорбя и оплакивая его полное заблуждение и непокорность, мы, во имя Господа нашего Иисуса Христа, Которого хулит он (Евтихий), определили отрешить его от всех священнических прав и обязанностей, отлучить от нашего общества и лишить должности монастырского настоятеля. Всякий, кто будет иметь с ним сношение, пусть знает, что и он подвергнется такому же отлучению (Harduin, 11, р. 163). Но хотя отлучение, как видно из сказанного, есть самое большое и самое тяжкое из всех церковных наказаний, хотя оно отнимает у отлученного закоснелого грешника все духовные блага, приобретенные им через святое Крещение, однако Церковь, подвергая его этому наказанию, отнюдь не имеет целью отрезать ему, так сказать, путь к спасению и причинить вечную погибель, но, наоборот, хочет привести его к этому спасению, возвратить на истинный путь. Церковь, скажем словами апостола, получила право отлучения для назидания, а не для разорения (2Кор. 13, 10). В этом случае она действует как наместница Того, Который приходил не погубить души человеческие, но спасти их. Что Церковь при отлучении имеет своею целью прежде всего исправление и спасение отлучаемого, это не раз и весьма ясно засвидетельствовано в Священном Писании. Так, апостол Павел предал коринфского кровосмесника сатане в измождение плоти, чтобы спасти дух его. Каким же образом может совершиться это спасительное действие отлучения? Каким образом измождением плоти можно спасти душу? В ответ на этот неизбежный и насущный вопрос нужно помнить, что грешник, отлученный от Церкви, вообразив всю великость наказания и несчастия, постигшего его, представив себе ту страшную бездну, в которую низринут он, те опасности, которыми угрожает ему отторжение от недр Церкви и тела Христова, не может не отрезвиться и не прийти к сознанию своего печального положения и не восчувствовать глубокой скорби. А эта скорбь, это сознание, естественно, должны подавить в нем те страсти и порочные чувственные наклонности (измождение плоти), коими он навлек на себя это наказание, должны переломить его упорство и сопротивление, которыми он отвечал на все требования Церкви. В этом случае он, так сказать, вынужден бывает переменить превратный образ своей жизни и мыслей и в чувствах раскаяния возвратиться в недра Церкви, чтобы испросить прощение, сделаться снова участником благодати и таким образом спасти свою душу, как это действительно и было с коринфским кровосмесителем, который, принести чистосердечное раскаяние, снова был принят в общение с Церковью. В таком же точно смысле говорит апостол и об Именее и Александре, что он предал их сатане, дабы научились они не богохульствовать (1Тим.1,20); т. е. он при отлучении их имел в виду привести их к сознанию своей вины и заставить изменить свой преступный образ мыслей, выражавшийся преимущественно в хуле на Христа и христианскую веру, словом, отлучил их, с тем, чтобы, подобно коринфянину, спасти их души. Наконец, когда апостол Павел пишет к солунянам: аще же кто не послушает словесе нашего, посланием его назнаменуйте, и не примешайтеся ему, да посрамится (2Сол.3,14), то этим хочет сказать, что противящихся его постановлениям должно отлучать от Церкви и прерывать с ними всякое общение, дабы они пришли к сознанию своего беззакония и подчинились его требованиям. Так как в Священном Писании отлучение везде представляется как средство исключительно исправительное, то и Церковь во все времена признавала за ним то же самое значение и применяла его к делу с тою же самою целью. Рассуждая о цели отлучения, Иоанн Златоуст, между прочим, замечает, что апостол Павел не всецело отдал кровосмесника во власть сатаны (последнего он употребил как орудие для достижения своей цели — исправления грешника), т. е. чтобы отлученный под властью врага человеческого рода очнулся, пришел в себя и, по принесении покаяния, снова был принят в Церковь как живой член ее. „Велико наказание отлучения, но еще больше его польза: то — только временное и мимолетное, а это — простирается в вечность“. Равно и бл. Августин не раз и самым явственным образом отмечает исправление виновного как самую главную цель отлучения. Оно есть самое тяжелое наказание, какое только может касаться христиан; однако ж, употребляя его, Церковь действует отнюдь не по страсти гнева и мести, но проникаясь тою любовию и жалостию, какая присуща бывает сердцу пастыря при похищении из его стада овцы. Ее деятельность в этом случае, как справедливо замечает бл. Августин, есть „misericors severitas“ (милосердие строгости). Впрочем, при определении наказания отлучения внимание церковной власти обращается не на одно только лицо отлучаемого, но также и на честь Церкви и благо ее членов. Так как честь и достоинство Церкви первее всего состоит в том, чтобы члены ее чистотою своих нравов, высоконравственным, безупречным образом жизни доказывали истинность своей религии и Божественность ее происхождения, то по мере развития между ними беззаконий и порока она теряла бы свой авторитет и уважение, и тем более унизила бы свое достоинство, если бы стала держать в своих недрах или, по крайней мере, оставлять безнаказанными отъявленных и грубых грешников. Вот почему, не желая ронять своего достоинства и давать лишнее против себя оружие в руки врагам своим, Церковь всегда считала и считает своим долгом упорных и неисправимых грешников подвергать формальному отлучению. Этот мотив для определения отлучения весьма естествен и понятен для каждого. Хотя он и не в такой мере, как другие, обеспечивается и подтверждается историческими данными, однако ж не может подлежать никакому сомнению то, что он во многих случаях был главным и решительным основанием при определении этого наказания; ибо кому не известно, с какою неослабною заботливостию Церковь, вопреки язычникам, старалась сохранить доброе о себе мнение и как высоко она держала знамя своей чести во всех отношениях. В подтверждение этой мысли можно указать на один исторический факт. Когда епископ Евкратий обратился к св. Киприану с вопросом: должно ли некоего лицедея, учившего своему искусству детей, терпеть в обществе и иметь с ним сношение, то последний отвечал, что это не согласно ни с величием Божиим, ни с требованием Евангелия, так как через такое сношение страдает честь Церкви. Епископ должен всячески убеждать его оставить такое занятие. Если же он, прекратив это занятие, впадет в бедность, то христианское общество доставит ему необходимые средства к жизни. Буде же для него это невозможно, то пусть идет он в Карфаген для пропитания, дабы вместо того чтобы учить других греховному делу, он сам научился здесь тому, что служит к его спасению. Третья цель, преследуемая Церковью при отлучении от общения с собою публичных грешников, есть благополучие и предохранение от опасности заразы остальных членов ее. Как в каждом обществе пороки и преступления одного при их безнаказанности легко делаются предметом соблазна и подражания и для других и, распространяясь более и более, наносят существенный вред целому, так и в Церкви дурной пример одного может заражать и распространяться и на других. Общественный порядок и дисциплина легко могли бы поколебаться и нравственно-религиозная жизнь более слабых чад ее могла бы подвергнуться большой опасности, если бы она не стала отсекать вредных и зараженных нравственною болезнию членов своих и не предохраняла от нее здоровых. Эту мысль выразил еще апостол, когда он коринфскому обществу и его представителям, которых побуждал он к отлучению кровосмесника, поставил такой вопрос: ужели не знаете вы, что малая закваска квасит все тесто (1Кор. 5, 6); т. е. я настаиваю, как бы так говорит он, отделить преступника от вашей среды потому, что грех одного, как свидетельствует опыт, слишком легко переходит и к другому, он, как язва, заражает и других, когда не бывает удаляем от соприкосновения с ними. Эту мысль повторяют затем и Отцы Церкви. Св. Иоанн Златоуст, объясняя настоящее место Послания к коринфянам, замечает, что при отлучении имеется в виду не одна только личность отлучаемого, но и вся Церковь: ибо только таким образом можно предотвратить от нее опасность заразы; так как преступление одного в случае безнаказанности тотчас же передается и всей Церкви и подвергает ее разрушению. Св. Киприан пишет епископу Помпонию, чтобы он отлучил от Церкви девиц, нарушивших обет целомудрия, равно как и их соблазнителей, и никогда не принимал бы их обратно, если они не исправятся, ne exemlum, продолжает он, exeteris ad ruinam delictis suis facere incipiant, т. е. чтобы они дурным своим примером не вовлекли в подобное преступление и других. Блаженный Августин говорит также, что на пастырях Церкви лежит обязанность отделять больных овец от здоровых, чтобы яд заразы не перешел и на здоровых. „Тот, — говорит он, — для Которого нет ничего невозможного, исцелит чрез это отделение и больных“. Папа Иннокентий I, одобрив и подтвердив решение африканских епископов, которым отлучены были от церковного общения пелагиане, прибавляет: „Если бы они еще надолго оставались в Церкви безнаказанными, то неизбежным следствием этого было бы то, что они вовлекли бы в свое заблуждение многих невинных и неосторожных членов ее. Последние могли бы думать, что проповедуемое ими учение — православное, так как они были еще членами Церкви. Потому-то больной член и отсекается от здорового тела, чтобы сохранить то, чего еще не коснулась зараза“. А в постановлениях апостольских (кн. II, 7) говорится: „Овца шелудивая, если не отлучениа от здоровых овец, передает болезнь свою другим, и человек, зараженный язвой, страшен для многих… Посему если и мы не отлучим беззаконного человека от Церкви Божией, то сделаем дом Господень вертепом разбойников“. И церковное законодательство, таким образом, понимает отлучение как средство сохранять членов ее, еще не поврежденных заразою, и путем страха, возбуждаемого в них тяжестию этого наказания, удерживать их от тех преступлений и пороков, которые навлекают его. Эта точка зрения дает себя здесь замечать самым ощутительным образом. Все эти указанные мотивы и соображения, руководящие Церковию при определении наказания отлучения, в большинстве случаев соединяются между собою и все вместе действуют на волю отлучающего. Но обстоятельства иногда слагаются так, что одна цель берет перевес над другой, причем эта последняя отступает на задний план, так что из двух или трех целей достигается только одна. В заключение всего сказанного нами сделаем общий вывод и дадим общее понятие о церковном отлучении. Соединив все, что доселе сказали мы о сущности и значении отлучения, в одно общее представление, мы получим такое определение его: оно есть отторжение от внешнего и внутреннего общения с Церковию, основанное на естественном и Божественном праве, совершенное лишение всех средств ко спасению, приобретенных в св. Крещении, отсечение от живого тела Иисуса Христа и низведение отлученного в состояние неискупленного человека; оно есть самое тяжкое из всех церковных наказаний, употребляемое с целию исправить виновного, поддержать честь и достоинство церковного общества и предотвратить от прочих членов его опасность соблазна и заразы. Против ли нас (абстинентов) Библия? Доклад Митрополита Владимира, читанный на противоалкогольном Съезде в Москве 6-го Августа 1912 года. Досточтимое Собрание, Боголюбивые отцы и братия! Борьба против алкоголя и пьянства, которую ставим мы своею задачею, — борьба серьезная и очень нелегкая. Нелегкая сама по себе, она еще более затрудняется для нас превратным образом мыслей его защитников, которые и сейчас еще имеют дерзость стоять за распространение и употребление алкоголя. И где только не удается этому алкоголю, несмотря на его страшные и губительные свойства, находить себе друзей и защитников! Он находит их прежде всего в лице опустившихся своих приверженцев, у коих любовь к нему превратилась в страсть; находит между виноторговцами, извлекшими из распространения его свою материальную выгоду, находит их между духовными и мирянами, находит даже и между учеными. Это мало. Будучи злейшим врагом всякой религии, он пытается привлечь на свою сторону самую лучшую из религий — христианство с его Библией, чтобы при по¬мощи ее одержать победу над нами, абстинентами (стоящими за совершенное воздержание от спиртных напитков), и нашими стремлениями. Говоря это, я разумею, между прочим, профессора фармакологии и физиологической химии в Галле доктора С. Гарнака, не очень давно издавшего сочинение под заглавием: «Bibel und alkogolischen Getranke» (т. е. Библия и алкогольные напитки). В этом сочинении он поставил своею задачею доказать абстинентам, — о которых он слышал, что они, для оправдания своего радикального взгляда, часто ссылаются на священное Писание, — что это Писание совсем не на их стороне, что по словам этого писания «хорошо и весело пить иногда воду, а иногда вино». Сочинение это далеко не разрешает алкогольного вопроса и, по своей односторонности и недостаточной научности, конечно, не заслуживало бы серьезного внимания. Но так как оно, по какому то странному стечению обстоятельств, нашло место в сборнике, изданном по случаю двухсотлетнего юбилея Галльского Университета, то может, конечно, не только иметь значительную долю авторитета, как ученое произведение, для сторонников алкоголя, но сбивать с толку и борцов за трезвость. И не скрою от вас, что отзвуки этого произведения уже слышатся и у нас не только среди мирян, но и среди некоторых духовных лиц. Вот почему мне представляется совсем не излишним доложить настоящему почтенному собранию направленную к защите взгляда абстинентов критическую заметку на это про¬изведение 1), а в заключение вкоротке изложить учение абстиненции с нравственным его обоснованием. «Хотя я и не знаю оснований противников, но я не одобряю их». По этому, кажется, образцу, говорить Асмуссен, поступает и Гарнак, когда он, в начале введения в свое сочинение говоря о фанатиках (разумея абстинентов), которые в борьбе своей за трезвость берутся часто за оружие в высшей степени сомнительного свойства, далее говорит; «где царить фанатизм и эгоизм, там всегда стараются, что очень понятно, хотя и в высшей степени печально, ставить дело в связь с религиозными интересами, с субъективной окраской… Это — печальное недоразумение и глубокая ошибка, в которую впадают люди этого покроя, когда они думают найти опору в авторитете Библии, забывая при этом то обстоятельство, что ведь и дьявол может ссылаться на священное писание» (см. евангельскую историю об искушении дьяволом Христа). Таково суждение профессора Гарнака. На странице 15-ой своего сочинения этот муж, забравшийся, так сказать, на Моисеево седалище, приводит слова премудрого Соломона (Притч. 31, 4.): «Не царям, Лемуил, не царям пить вино и не князьям — сикеру, чтобы напившись они не забыли закона и не превратили суда всех угнетаемых». И к этому он тотчас же присоединяет «таким образом действие, производимое вином, на которое здесь указывается, прежде всего обнаруживается в ослаблении рассудка и потере беспристрастия и беспартийности». На это мы вправе сказать, что и для профессоров также имеет значение то, что необходимо для царей и судей, особенно когда они хотят произносить суд над трезвостью и воздержанием. Ибо, если где вино способно оказывать влияние на рассудочную деятельность всякого вообще человека, так в особенности там, где он сам является судьею и критиком в вопросе о вине. Но если, называя нас фанатиками, он против нас выдвигает дьявола и нашу деятельность приравнивает к его деятельности, то в этом уже заключается добрая воля «фанатизма» в борьбе против абстиненции и ея сторонников. Если абстиненты добровольно отказываются от сомнительного и воображаемого наслаждения и о своем деле — именно отречении от спиртных напитков — дозволяют себе такое суждение, которое обследовано и теоретически и практически, чего профессор Гарнак о себе, вероятно, сказать не может, то можно ли поэтому их суждение называть «субъективно» окрашенным, тенденциозным и пристрастным? Но как же, в каком отношении мы — противники алкоголя стоим к «библейскому вопросу о вине»? Этот вопрос в сущности в нашем движении играет совершенно второстепенную роль; мы должны это всегда строго и резко подчеркивать. Мы избегаем, насколько возможно, входить в обстоятельное его обсуждение, так как он — у нас по крайней мере — окончательно еще не решен и потому способен прежде всего возбуждать бесполезные споры и брань. Но так как со стороны чаще всего духовных, а иногда, как в настоящем случае, и мирян, очень часто с большим или меньшим искусством пускается в ход против нас и Библия и так как многие из этих противников думают сразить нас одним только указанием на брак в Кане Галилейской, то по сей причине мы вынуждены бываем чаще, чем это было бы нам желательно, возвращаться к этому вопросу и занимать в отношении его определенную позицию. — Взгляд профессора Гарнака, несмотря на его громкое и докторальное предисловие, следуете назвать неправильным, не выдерживающим критики и совсем необоснованным. Произнося свое суждение об этом предмете, он совершенно не занялся изучением посвященной этому предмету литературы, произведения которой нельзя назвать наивными, натянутыми и ненаучными, так как значительная часть их принадлежит перу выдающихся богословских и философских светил. К тому же ему не достает, как сам он сознается, знания еврейского языка. Конечно, чрезвычайно легко и удобно делать нападение на борцов трезвости, якобы поддающихся великому самообману, когда совсем не знают и не могут хорошо себе объяснить того, что собственно они утверждают, когда, вместо того, чтобы опровергнуть и доказать, набрасывают только на их мнения ложный свет и потом подвергают их осмеянию, как невежд и наивных людей, и нравственно уничижают их. Но при этом нельзя от души не пожалеть, что такая софистика, которая не может претендовать на строгую научность, могла однако же найти место в сборнике, изданном по случаю двухсотлетнего юбилея Галльского университета. — Такое сочинение, конечно, всегда может производить впечатление на закоснелых врагов воздержания (темперенция) и таким путем очень удобно и выгодно апеллировать к та¬кого рода людям. Но все здание профессора Гарнака тотчас же падает, как карточный дом, как только коснешься одного пункта «библейского винного вопроса», и именно следующего: «где и в какой мере в Библии под словом „вино“ следует подразумевать перебродивший алкогольный, и где не перебродивший, свободный от алкоголя виноградный сок»? Это такого рода пункт, который, если хотят спорить, прежде всего должен бы быть приведен в ясность, но профессор Гарнак этого пункта даже и не касается, что в высшей степени является странным, хотя, может быть, для противников воздержания и выгодным. Может быть, этот вопрос, по его мнению, несуществен и не заключаете в себе никакой важности? Но, по тщательном и добросовестном на¬следовали, он не мог бы сказать этого, так как об этом как замечено, написаны знатоками дела целые тома. Кроме того вопрос этот настолько выпуклый вопрос, что на него только тогда не наталкиваются, когда намеренно его обходят. Трудно, поэтому понять, делается ли это по неведению или же предубеждение и пристрастие может так сильно затемнять взгляд человека? Неоспоримо то, что Иудейский народ в смысле напитка употреблял как перебродивший, так и не перебродивший виноградный сок, было ли это питательное, или только вкусовое средство, и очень вероятно, что под не перебродившим вином разумелся не один только свежий сок из ягод виноградных, но что евреи так же хорошо, как и другие народы, умели этот не перебродивший грозд предохранять от брожения и на долгое время сохранять его не перебродившим. В этом отношении заслуживает особенного внимания следующее из¬речение доктора Адлера, английского обер-раввина ортодоксальных Иудеев: «я не знаю ни одного авторитета, говорит он, который ограничивал бы употребление слова „вино“ только вином перебродившим». Но признать новым авторитетом в этой области профессора фармакологии и физиологической химии доктора Гарнака мы не имеем ни малейшего основания. Рассмотрим теперь этот вопрос в приложении к сказанному в Библии. Из Библии известно нам, что Ной возделывал виноградник, выпил перебродившего вина и подвергся опьянению. В этом состоянии он подал своему сыну Хаму повод ко греху, даже послужил причиною его, и проклятие этого греха пало на главу не только самого Хама, но и на детей и внуков его. Это — разительный пример того, что за грех пре-дающихся алкоголю отцов наказываются и их потомки. Зерно неизлечимой телесной и духовной порчи чрез более или менее развитую наклонность и привычку к пьянству родите¬лей переходит по наследству и в их потомство. В этом смысле здесь было бы очень кстати поговорить именно о наследственном грехе, который означает тоже, что медицинская наука называет «наследственным недугом», но это завело бы нас очень далеко и потребовало бы много времени. Далее следует указать на пример Лота, и на тот способ, каким дочери соблазнили отца своего на грех. Здесь вино перебродившее показывает себя соблазнителем и обманщиком, разжигателем низменных страстей, виновником нецеломудрия и кровосмешения; с того времени оно тысячи и миллионы людей привело к падению и лишило чести и во все времена показывало себя самым злейшим и опаснейшим врагом доброй нравственности и благоповедения. Сильное царствование Саула и мудрое управление Давида сделали израильский народ великим и могущественным. Но во времена царей вино было причиною нравственного расслабления, греха и порока. Довольно указать на Аммона, Авесалома и сестер его. Выходя из этой точки зрения, нетрудно понять, почему Давид представляет гнев и наказание всемогущего в образе сосуда в руке Иеговы, наполненного кипящим опьяняющим напитком. Он напояет из этого сосуда живущих на земле, и скорбь и ужас является последствием этого. Ибо чаша, говорится в 74-м псалме ст. 9, в руке Господа, вино кипит в ней, полное смешения, и Он наливает из нее. Даже дрожжи ее будут выжимать и пить все нечестивые земли. И далее в псалме 59, стихе 3 и 5-м, говорится: Боже! Ты отринул нас, Ты сокрушил нас, Ты прогневался… Ты дал испытать народу Твоему жестокое, напоил нас вином изумления (опьянения). Здесь перебродившее, опьяняющее вино характеризуется прямо и решительно, как средство суда и наказания. Какое место занимает по отношению к вину мудрый Соломон, это видим мы в 3-м стихе 2-ой главы Экклезиаста, где он говорит: «Вздумал я в сердце моем услаждать вином тело мое и, между тем как сердце мое руководилось мудростью, придержаться и глупости, доколе не увижу, что хорошо для сынов человеческих, что должны они делать, пока они живут под небом». То, что мудрый Соломон считает необходимым, чтобы составить себе беспристрастное понятие о том, что составляет благо для человека, и чтобы постигнуть, что такое глупость, это должно быть рекомендуемо еще и сегодня (и, может быть, сегодня в особенности) тем, которые призваны и воображают себя призванными быть вождями и учителями. Но особенно необходимо рекомендовать это, как уже замечено, таким людям, которые задаются целью писать по алкогольному вопросу. Подтверждение этого мы находим во 20-й гл. 1-м ст. притчей Соломона, где говорится: «Вино — глумливо, сикера — буйна; и всякий, увлекающейся ими, неразумен». Совершенно ясное и определенное предостережение невоздержным и пьяницам делается и в 31-м—33-м стихах 23-ей главы Притчей Соломона: «Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше, как оно ухаживается ровно; в последствии, как змей, оно укусит и ужалит, как аспид. Глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит развратное». Неоспоримо, что во всех приведенных местах Св. Писание осуждает вино, коль скоро оно обнаруживает свое опьяняющее свойство. Это мы должны крепко и твердо запомнить. Эти предостережения делаются настолько сильно, настолько строго и вразумительно, что каждый, кто хочет основываться на слове и духе Священного Писания, не может не убедиться, что здесь хмель и опьянение, oт первой, самой слабой, его стадии и до пьянства, противны Св. Писанию. Итак, «не смотри на вино». Но это ветхозаветное увещание удивительно гармонирует с позднейшими и новейшими исследованиями науки. Этой последнею дознано, что уже и незначительной дозы вина, постоянно употребляемой, достаточно для того, чтобы ослабить тончайшие и нежнейшие части нашего мозга, чтобы отуманить ясную способность рассудка, — этого высшего Божия дара, который возвышает нас над всеми другими творениями. — Сюда относятся и такие, например, количества вина, которые признаются нормальными, очень «умеренными» и позволительными, как в нравственном, так и в общественном и гигиеническом отношении. Даже и такие «умеренные» порции, которые часто позволяются как «укрепляющие и оживляющие» действуют, как это с достоверностью доказано, разрушающим образом на душевные и телесные функции и силы. И это происходит — чего не следует никогда забывать — таким образом, что подвергающийся этому губительному яду, ни¬сколько этого не замечает и не чувствует. Напротив, он воображает себя более способным к деятельности и более продуктивными Но отсюда, это действие тем опаснее и хуже и потому-то вино для очень многих является западнею или сетью. Это ясно и неопровержимо доказывает своими экспери¬ментами беспристрастная, свободная от предубеждения наука, которая, следовательно, является вполне согласною с предостережением Соломона. Абстиненты поступают по его слову: «не смотри на вино!» — С этой точки зрения Гарнак не можете разубедить нас ни соображениями разума, ни ссылками на Библию. Но прежде чем говорить вообще об отношении Библии вину, рассмотрим поближе вопрос о том, когда и где следует в Библии под словом «вино» разуметь перебродивший, опьяняющий напиток, и когда и где неперебродивший виноградный сок. В предыдущих случаях мы имели дело с перебродившим алкогольным вином; но несомненно верно, что в те времена обыкновенно употребляли, как напиток, и неперебродившее вино и очень высоко последнее ценили; это видно из истории Иосифа в темнице Быт. гл. 40, ст, 11. Здесь в рассказе виночерпия говорится: «И чаша фараонова в руке у меня; я взял ягод, выжал их в чашу фараонову, и подал чашу в руку фараону». Иосиф же растолковал ему этот сон следующим образом: «Чрез три дня фараон вознесет главу твою, и возвратит тебя на место твое и ты подашь чашу фараону в руку его, по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием». Ясно, что здесь речь идет о неперебродившем, безалкогольном виноградном соке; таковой, следовательно, пили за столом Египетских царей. Ориенталист профессор Розенмюллер выводит отсюда такое заключение, что за столом египетских царей дозволяемо было пить не другое какое либо вино, как только неперебродившее; что это было правилом, обычаем, в этом можно убедиться из прибавки: «по прежнему обыкновению, когда ты был у него виночерпием». Равным образом и иудейский писатель Иосиф Флавий, который делает упоминание о сне, снова опять называет этот сок из ягод вином. Еще большую уверенность в употреблении евреями неперебродившего вина, как напитка дает нам повествование о празднике Пасхи. При учреждении ее нет речи ни о каком питии, но прямо говорится (Исх. 12, ст. 19): Ибо кто будет есть квасное, душа та истреблена будет из общества сынов израилевых, пришлец ли то, или природный житель земли той. И далее говорится (Втор. 16, ст. 3): Не ешь в праздник квасного; семь дней ешь опресноки, хлебы бедствия. К этому английский профессор Стюарт делает такое примечание, что слово «есть» в Библии в очень многих случаях употребляется для обозначения всякого вкушения за обедом, вкушения не одной только пищи, но и пития. Слово есть, по нему, значить «вкушать», «употреблять», «наслаж¬даться». В этом же смысле оно всегда было понимаемо и истолковываемо и раввинами, и можно привести множество свидетельств на то, что впоследствии ортодоксальные иудеи во время этого праздника далеко держали себя не только от тех яств, но и от тех питий, которые подвергались процессу брожения. Смотри соч. Мейера «Иудеи, их обряды и церемонии», где говорится: «в течении всей Пасхи не позволялось употреблять ни квасных яств, ни перебродивших напитков, согласно библейским предписаниям». Сличи Исх. 12, ст. 15, 19, 20. Втор. гл. 16, ст. 3, 4. Нет нужды подкреплять справедливость сказанного дальнейшими свидетельствами раввинов, так как уже здравый человеческий разум может подсказать, что неразумно и нелепо было бы запрещать осквернение чрез брожение в пище и в тоже время дозволять его в питии. Если мы крепко запомним это и воспроизведем при этом еще слова Христа при установлении евхаристии (Матвея 26, ст. 29): «Отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в царствии Отца Моего» и совершенно согласные с этим слова (Марка гл. 14, ст. 25): «Истинно говорю вам: Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в царствии Божием», то вышеприведенное толкование, говорящее о том, что здесь идет речь о натуральном соке виноградных ягод, едва ли может показаться натянутым и сомнительным. Этот не подвергшийся брожению сок, есть тот «плод лозный», о коем говорить Спаситель. Напротив же перебродивший алкогольный напиток есть не натуральный уже продукт, но искусственный, — продукт дрожжевого грибка и изобретательности человека. Фарисеи того времени не упрекали ли Христа, как винопийцу, не называли ли Его эти люди также и богохулом? Хотя ни откуда не видно, что Христос пил то, что теперь обыкновенно называют вином, однако многие из фарисеев и нашего времени желают пользоваться Им для прикрытия своей собственной слабости. С этою, конечно, целью стараются иные установить «винную заповедь», — т. е. заповедь употреблять именно алкогольное, опьяняющее вино, якобы данную Христом, которой Он однако же никогда не давал. Так как мы находим в Библии очень много таких мест, где вино прославляется, как дар Божий, и ставится на одну ступень с хлебом и маслом, то из этого уже мы должны заключить, что оно было понимаемо не как только вкусовое средство, но и как необходимое средство питания. Но далее мы знаем, что не подвергшийся брожению сок виноградный действительно близко подходит по его питательному достоинству к молоку (особенно к молоку матери); наконец знаем мы и то, что сахар, который представляет главную питательную ценность, вследствие брожения, вследствие деятельности грибка, большею частью превращается в алкоголь и углекислоту, от чего питательное свойство виноградного сока существенно уменьшается и даже совсем уничтожается. Это верно наблюдали и отмечали и в то время; и сам профессор Гарнак приводит косвенное на это доказательство — прор. Захарии 9 гл. ст. 17, где восхваляется мост (виноградный сок) за то, что он, «воодушевляет язык отроковицам». С другой стороны нам известно, что алкогольное вино «погубило многих людей» и употребление опьяняющих напитков сопровождалось пьянством, безнравственностью и распутством, так что за это налагаемы были тяжелые наказания не только на отдельных лиц, но и на целые города, и даже на весь народ. Не становится ли отсюда совершенно ясным и естественным то, что в Апокалипсисе с одной стороны говорится, что вино и масло не причиняет никакой беды, а с другой идет речь о вине распутства, вине гнева Божия? Не становится ли совершенно понятным, что эта разница заключается в двоякой природе вина? Это ясно видим мы и на опыте; вполне подтверждает в свою очередь и наука, что возникший чрез брожение алкоголь есть наркотический яд и что при строении нашего организма природою он совсем не предусмотрен. Хотя в известных случаях и при известных обстоятельствах он и употребляется, как возбуждающее средство, без большого вреда и по-видимому с благоприятными последствиями; однако неоспоримо верно то, что, употребляемый по привычке и постоянно, он не приносить никакой действительной пользы, а один только вред, так что тот лучше всего поступает, кто совершенно воздерживается от спиртных напитков. Об этом свидетельствуют иногда даже и те, которые прежде сами были противниками воздержания. Наконец, употребление этого наркотика, как достоверно доказано, всюду и у всех народов приводило к неумеренности, и целые народы погибли от алкоголя, добываемого посредством брожения, а теперь этот алкоголизм везде и всюду сделался повальною чумою, эпидемиею. Что же удивительного в том, что люди верующие в божественный авторитет Библии, спрашивают: может ли Премудрый и всеведущий Бог, Слово Которого есть Библия, на самом деле восхвалять и рекомендовать напиток, который играет такую печальную роль в жизни народов, который именно (а у простого народа это замечается в особенности) разжигает низменные инстинкты и который, как говорить Гарнак, убивает чувство стыдливости и таким образом прямо и непрямо усиливает половой инстинкт? Насколько это согласно с Его премудростью? И может ли Он, в одно и тоже время, один и тот же предмет и одобрять и хвалить, и осуждать и даже проклинать? Не понятно ли, а для верующего в Библию христианина не понятно ли это само собою, если сказать так: слово Божие, учение которого есть самое высокое и наилучшее и которое строго и решительно осуждает все дурное, не может один и тот же напиток в одном месте хвалить, а в другом проклинать, и это кажущееся противоречие объясняется совершенно просто и натурально двоякою природою неперебродившего, безалкогольного и перебродившего, алкогольного вина? Мы имеем дело здесь в одном случае с даром Божиим, как чистым произведением природы, а в другом с вином, в коем совершился процесс брожения, которое есть «продукт искусства» человека, или, если можно так назвать, процесс ухудшения. Таково идеальное понимание Библии; дьяволу, о котором говорить Гарнак, как видите, нет здесь места. И православный священник, который объясняет Библию, как чистое слово Божие, смело может стоять на этой точке зрения в полной надежде, что такие неумные слова, каковы слова Гарнака, никогда не собьют с своей позиции твердо верующих в Библию христиан и абстинентов. Далее, совершенно оставляя в стороне религиозную основу, надо исследовать и рассмотреть «библейский алкогольный вопрос» на основании филологического значения употребляемых в Библии для обозначения вина терминов. Но здесь могут иметь авторитет только «ученые» специалисты-лингвисты, к числу которых профессор Гарнак, как не знающий еврейского языка, не может быть отнесен. Его помощником и советником, конечно, был профессор Кауч; но занимался ли этот последний обстоятельным изучением «библейского алкогольного вопроса», — это, судя по содержанию его сочинения, представляется сомнительным. Автор этой критической заметки точно также не сведущ в еврейском языке, но к его услугам являются выводы основательного исследования одного сведущего в еврейском языке очень осторожного сотоварища и споборника, который подверг Библию в этом направлении обстоятельному изучению; а сверх того автор проштудировал большую часть английских сочинений, в которых о вопросе трактуется с точки зрения науки, почему хотелось бы осветить его и с этой стороны. Это и постараемся мы сделать, елико возможно, короче. Профессор Гарнак озаглавливает свое произведение: «Библия и алкогольные напитки». Он трактует преимущественно о вине. Ему сначала необходимо нужно бы доказать, что все то, что у евреев называлось вином, было все без изъятия напитком алкогольного свойства, но он это, как сказано выше, обошел совершенным молчанием; это фальшиво не только по смыслу и духу писания, но и по буквальному смыслу слова. Здесь ближайшим образом дело идет о еврейском слове iajin, которое в Библии встречается 140 раз и которое означает виноградное вино. Iajin'ом был опьянен Ной, jajin веселит сердце человека и об jajin говорится у Исаии 16 гл. 10 ст.: Исчезло с плодоносной земли веселье и ликование, и в виноградниках не поют, не ликуют; виноградарь не топчет винограда в точилах: Я прекратил ликованье. Точно также говорится и у Иеремии 48 гл., 33 ст.: «Радость и веселие отнято от Кармила и земли Моава. Я положу конец вину в точилах; не будут более топтать в них с песнями; будет крик брани, а не крик радости». Подобное читаем мы еще у Иеремии в 40-й главе ст. 10–12. «Вы же собирайте вино и летние плоды и масло и убирайте в сосуды ваши, и живите в городах ваших, которые заняли… И собрали вина и летних плодов очень много». Вытекает ли отсюда, что Iajin, т. е. вино всегда в Библии обозначает перебродивший напиток? Нет! Напротив; jajin в Библии есть генерическое выражение (родовое понятие) для обозначения виноградных ягод и виноградного вина, перебродившего и не перебродившего, алкогольного и неалкогольного, опьяняющего и неопьяняющего. Вместе с словом «мост» обыкновенно всегда повторяется слово «тирош»; это последнее слово мы встречаем в Библии 40 раз. Тирош очень часто ставится наравне с зерновым хлебом и маслом (собственно оливковым маслом) и восхваляется как благодатная вещь. Единственное исключение отсюда составляете 11-й стих 4-ой главы Осии, где говорится: «блуд, вино (тирош) и напитки завладели сердцем их». Однако здесь, может быть, указывается на то, что образ жизни, который служит только удовлетворению естественных, животных влечений, отдаляет сердца людские от Бога, а, может быть и, на опьяняющее действие моста, при наступлении брожения. — Кто может это доказать? Из этого сопоставления с хлебом и маслом и из мест Втор. 11 гл. 14 ст.; Исаии 65 гл. 8 ст. и в особенности Михея 6 гл. 15 ст. (будешь давить оливки — и не будешь умащаться елеем; выжмешь виноградный сок, а вина пить не будешь), ясно видно, что «тирош» близко стоит к виноградному грозду и к человеческому питанию именно в таком же стоит отношении, как и хлебное зерно. Он некоторым образом обозначает сырой, невыделанный продукт. Но так как теперь jajin часто стоит в связи с хлебом, то с другой стороны возможно заключить, что этим словом обозначается и часть винограда, готовая совсем для употребления. Он мог быть перебродившим и неперебродившим, мог быть даже просто виноградного кистью, гроздом. Что же касается того, что слово: jajin — и это есть то вино, которое главным образом имеется в виду при обсуждении этого вопроса — необходимо должно иметь по нынешнему понятию значение перебродившего и потому алкогольного напитка, этого Гарнак никак и никогда не докажет. Но он исходит из этой во всяком случае недоказанной, и, — мы с уверенностью утверждаем это, — совершенно ложной посылки, а потому и приходит также к недоказанным, а следовательно, совершенно неосновательным, ничего нестоящим результатам. Этим я мог бы и закончить это дело, как уже достаточно выясненное справками, но мне хочется прибавить еще кое-что к обоснованию моего только что изложенного мнения. Еврейское слово сикера встречается в Библии 23 раза и всегда переводится словами «крепкий напиток», и «крепкое питье». Слово же сикера shecar, как доказано, есть тоже, что сахар (на персидском «succar» или «chacar», на турецком «checer» или «succer», по исследованию доктора Норманна Керр) и первоначально обозначало жидкости обильные сахором, так как сахар по причине брожения делается жидким, только жидкости неперебродившие. И профессор Гарнак говорит: «не может подлежать никакому сомнению, что эти сикеры производимы были и из других плодовых соков (фиников, смоквы, изюма, гранат) и отчасти из меда». Позже под ним всегда единодушно подразумевали опьяняющий напиток. Но нельзя, без сомнения, принять, что этот крепкий напиток равнялся по крепости нашему рому или водке, которые содержат в себе от 30 %, до 50 % алкоголя. Более высокому содержанию сахара соответствует, конечно, и более высокое содержание алкоголя, но только до известной границы, и нужно иметь в виду, что на этом пути брожения алкогольное содержание не может достигать выше 16 %. Более же высокого искусства дистилляции в то время еще не знали, — оно было изобретено чрез 800 лет по Рождестве Христове. Против опьяняющего напитка «сикеры» Священное Писание высказывается очень строго; оно нигде не прославляет и не благословляет его, а напротив провозглашает горе тем, которые употребляют этот напиток. «Горе тем, говорится здесь, которые с раннего утра ищут сикеры и до позднего вечера разгорячают себя вином (Ис. 5, II)». Или: «горе тем, которые храбры пить вино и сильны приготовлять крепкий напиток». (Ис. 5, 22). Тоже читаем мы и в 28 главе в 7 стихе у того же пророка. Почему же это финиковое или пальмовое вино так строго осуждается в сравнении с виноградным вином и мостом? Ужели оно не было также даром Божием потому только, что на два три процента более заключало в себе алкоголя, чем те? Не необходимо ли всякому беспристрастному судье и исследователю придти здесь к другому толкованию и заключению? Не должен ли он скорее сказать: потому Св. Писание так строго предостерегает от сикеры, что она — опьяняющий напиток? А отсюда следует, что в тех случаях, где делается предостережение и в отношении jajin, там точно также разумеется опьяняющий напиток. Слово oτυoς в Новом Завете повторяется 32 раза. Не только на основании Библии, но и на основании древних писателей твердо и уверенно можно сказать, что мы и здесь имеем дело с генерическим словом, которое обозначает как перебродившее, так и неперебродившее вино. Но с достоверностью далее, установлено, хотя это многим теперь кажется не совсем вероятным, что неперебродивший виноградный сок и виноградный грозд у древних народов играл важную роль как питательное средство и полезный напиток. Кто желает прочитать об этом подробнее, тому можно рекомендовать труд доктора Норманна Керра «Wines Scriptual ad ecclesiastical». Здесь, правда, в этом направлении делаются только намеки, но из них можно видеть, что этот вопрос стоит основательного труда и что тогда получится, вероятно, совершенно другой результат, а не тот, к коему пришел профессор Гарнак, не взяв на себя труда сделать в этом направлении надлежащее научное исследование. В те времена, когда жили пророки и апостолы, знали различные способы предохранять виноградный сок или «мост» от брожения. Это достигалось посредством кипячения, охлаждения и недопущения воздуха масляным слоем или другою плотною закупоркою, а также путем сгущения сока при помощи огня, и, вероятно, при помощи и антисептических (предохраняющих от гниения) средств, серы и т. д. Этим путем предотвращалось разлагающее действие грибка — брожения, так что он не мог уже лишить его питательного свойства и превращать в опьяняющий алкоголь. Нет совершенно никакого основания предполагать, что евреям эти способы, которые были употребляемы у других народов, имевших с ними соприкосновение, оставались неизвестными, или что они менее имели заботы о производстве вина, чем те. Как же называли евреи, как называет обыкновенно это вино Библия? Словом «jajin».