С.С. ТАТИЩЕВ / ИМПЕРАТОР АЛЕКСАНДР ВТОРОЙ (37)

Вмешательство западных держав в польские дела прервало переговоры, которые с весны 1860 года русский двор вел с ними об улучшении участи турецких христиан. Но ряд событий, совершившихся в христианских государствах Балканского полуострова, побудил великие державы снова заняться сообща их судьбами. Так, три державы-покровительницы Греции — Россия, Англия и Франция — признали происшедшее путем внутреннего переворота низложение короля Оттона и избрание греческим учредительным собранием в короли эллинов второго сына наследника датского престола принца Георга. Договором, подписанным в Лондоне 2-го ноября 1863 года, Великобритания добровольно отказалась от предоставленного ей Венским конгрессом права покровительства над Ионическими островами, которые и были присоединены к Греции. Не так скоро пришли великие державы к соглашению по поводу состоявшегося в начале 1866 года замещения на престоле соединенных княжеств Молдавии и Валахии князя Александра Кузы принцем Карлом Гогенцоллернским. Собранная для обсуждения этого вопроса общеевропейская конференция разошлась без результата. Только два года спустя русский двор, следуя примеру Порты, согласился признать принца Карла князем Румынии. В продолжение 1867 года состоялись: подписанный в Петербурге 18-го марта договор, которым Россия уступала Соединенным Штатам владения свои в Северной Америке, и возведение князя А. М. Горчакова 15-го июня, в день пятидесятилетия его службы, в достоинство государственного канцлера. Вспыхнувшее между тем вооруженное восстание на острове Крите опять привлекло внимание императорского кабинета на Восток. Русский двор пригласил правительства Англии и Франции уполномочить своих представителей в Константинополе действовать сообща на Порту с целью побудить ее дать удовлетворение законным требованиям критян. Когда же оттоманское правительство решило подавить восстание силой, то князь Горчаков возложил на него ответственность за все могущие произойти последствия. В то же время русской средиземной эскадре, в видах человеколюбия, дозволено, чтобы спасти семейства восставших критян от турецкой жестокости, перевозить их с острова на берега Эллады. Борьба турок с критянами, поддержанными из Греции, продолжалась целые два года и вызвала брожение не только среди греков, но и среди всех прочих христианских народностей Балканского полуострова. Князь Михаил Сербский вступил в деятельные сношения с афинским правительством с целью уговориться об общем действии против Порты. По донесению наших дипломатических и консульских агентов, готовилось поголовное восстание турецких христиан. Ввиду признаков близкого разложения Оттоманской империи тюильрийский кабинет предложил русскому двору возобновить соглашение, к которому Россия и Франция едва было не пришли перед польским восстанием. На предложение это князь Горчаков отвечал, что с удовольствием принимает его, и высказал свой взгляд на положение дел на Востоке. Первым шагом к умиротворению он считал добровольную со стороны Порты уступку Греции острова Крит, в крайнем случае образование из него автономной области, поставленной к Порте в те же вассальные отношения, как Румыния или Сербия. Но русский министр предвидел и случайность всеобщего восстания христианских подданных султана и полагал, что ни у одной из великих держав Европы не хватит духа отстаивать турецкое владычество против «отчаяния христиан». По его мнению, всем им следует в данном случае строго держаться начала полного невмешательства, как доказательства собственного их бескорыстия.31 Новый министр иностранных дел Наполеона маркиз Мутье вполне разделял этот взгляд князя Горчакова и предложил французскому послу в Константинополе стараться убедить Порту, что собственный интерес ее требует скорейшей уступки греческому правительству восставшего острова. Такие же наставления дали своим представителям при султане дворы берлинский, венский и флорентийский. Одна Англия упорно отказывалась присоединиться к совокупному давлению Европы, не желая, как выражались ее министры, ускорять ход событий и содействовать распаду Оттоманской империи. Но и сент-джемский кабинет согласился, что так или иначе, но непременно следует улучшить положение турецких христиан. Императорский кабинет разослал всем прочим составленную русским послом в Константинополе генерал-адъютантом Игнатьевым программу преобразований, признаваемых им самыми нужными и неотложными. Они обнимали новое разделение Оттоманской империи на области по национальностям, административное устройство их и в них — уездов и общин, организацию судебную и военную, финансы, народное просвещение. Но все эти реформы, по убеждению русского двора, могли быть действительны лишь при условии, что будут введены при участии делегатов великих держав и действовать под надзором и контролем их представителей. Результатом переговоров Петербурга с Парижем, Берлином и Флоренциею была коллективная нота, врученная министру иностранных дел Порты в апреле 1867 года послами России, Франции, Северо-Германского Союза и Италии с подтверждением совета предоставить критянам путем плебисцита высказаться относительно будущей участи Крита, что было бы равносильно присоединению его к Греции. Отказ Порты последовать этому совету вызвал тождественную декларацию помянутых четырех держав, которою они слагали с себя всякую ответственность за последствия турецкого ослепления и предупреждали Порту, что она ни в каком случае не может рассчитывать ни на материальную, ни на нравственную помощь держав с целью вывести ее из затруднений, созданных ее упрямством.32 Смысл и значение этого акта князь Горчаков следующим образом разъяснил в циркуляре к дипломатическим представителям России при иностранных дворах: «Наш августейший государь желает выгородить свою ответственность в положении, коего опасность его императорское величество предвидит и всячески старался устранить. Государь желает воспрепятствовать политическому соперничеству усилить и без того серьезные усложнения Восточного вопроса придачею к ним тех, что заключает в себе нынешнее положение Европы. В этих видах его императорское величество выставил начало невмешательства, которое готов соблюдать, доколе оно будет уважаемо прочими державами. Впрочем, начало это не означает равнодушия. Вот почему ни мы, ни кабинеты, к ним присоединившиеся, не хотим отречься от великодушного подвига, который собственная совесть может внушить великим державам в таких случаях, когда этого потребует долг человеколюбия. Вот почему также, устраняя себя от всякого одинокого действия, которое усложнило бы нынешние восточные замешательства, императорский кабинет всегда будет готов принять участие в европейском соглашении с целью их разрешения. Он твердо убежден, что такого рода соглашение может лишь совершить дело справедливости, достойное христианских держав, соответствующее общим интересам мира и цивилизации, перед которыми должно изгладиться всякое политическое соперничество и все своекорыстные виды».33 После устранения великих держав от вмешательства в критское дело Порта уже не стеснялась в средствах к усмирению восстания на острове. Оно было окончательно подавлено к концу 1868 года, и тогда Оттоманское правительство предъявило в Афинах ультиматум, которым, под угрозою немедленного дипломатического разрыва и бомбардирования греческих портов сильною турецкою эскадрою, потребовало прекращения прилива на Крит греческих добровольцев и поддержания восстания присылкою боевых снарядов и продовольствия. Общественное возбуждение не позволило правительству короля Георга подчиниться требованию Порты. Война Турции с Грецией представлялась неминуемою. С целью предупредить столкновение столь неравных силами противников, императорский кабинет предложил созвать в Париже конференцию великих держав для изыскания способов к мирному разрешению греко-турецкого спора. Конференция потребовала от афинского правительства принятия декларации, коею Греция обязывалась не благоприятствовать и не допускать: 1) образования на своей территории вооруженных шаек для нападения на Турцию; 2) вооружения в греческих гаванях судов, предназначенных содействовать какими-либо способами всякой попытке восстания во владениях султана. Князь Горчаков протелеграфировал русскому посланнику в Афинах: «Император твердо рассчитывает на принятие декларации, которая, по мнению его величества, не посягает ни на достоинство, ни на истинные интересы Греции». Король Георг последовал этому дружескому совету. Новое составленное им министерство приняло декларацию конференции, и мир между Грециею и Турциею нарушен не был.34 Из балканских христиан не одни греки были предметом заботливости русского двора. Попечительность его распространялась и на славянское население полуострова. В возникшей распре между болгарами и великою Константинопольскою церковью он выступил примирителем, стараясь успокоить страсти и привести две враждующие народности к полюбовному соглашению. Императорский посол в Константинополе являлся влиятельным заступником и покровителем всех угнетенных подданных султана. Он же энергично поддерживал пред Портою требования вассальных государств, как например, настойчивое представление князя Михаила Сербского о выводе турецких гарнизонов из трех последних занятых ими крепостей в княжестве: Смедерева, Шабаца и Белграда. Убеждения России, поддержанные другими великими державами, имели на этот раз успех. Порта согласилась на потребованную уступку, и весною 1867 года Белградская цитадель была торжественно передана сербским войскам под одним лишь условием, чтобы на стенах ее рядом с сербским продолжало развеваться и турецкое знамя. Когда же год спустя Михаил Обренович пал от руки убийцы, императорский кабинет настоял на признании султаном избранного скупщиною в преемники ему малолетнего племянника Милана, с подтверждением всех прав и преимуществ, какими пользовался князь Михаил. В конце 1868 года впервые прибыл в Петербург для личного представления императору Александру князь черногорский Николай. Посещение им русского двора сгладило и прекратило недоразумения, возникшие между ним и местными нашими консульскими агентами. Обласканный государем, радушно принятый и всеми членами царской семьи, молодой владетель Черногории проникся чувством благоговейной преданности к могучему покровителю своего народа русскому царю, и самого дружественного расположения к России, преданность которой с этого дня не переставал гласно исповедовать, тщательно соображая свои действия с советами и указаниями императорского кабинета. Осенью 1869 года государь принял в Ливадии князя Карла Румынского, начавшего с русского двора свой объезд дворов великих держав. Вскоре женитьба князя Карла на принцессе Елизавете Вид, близкой родственнице великой княгини Елены Павловны, еще более сблизила его с русским императорским домом. Пока все эти события совершались на Востоке, на Западе Европы накоплялись грозные тучи предвещавшие, в более или менее близкий срок неизбежное столкновение между ставшею во главе северной Германии Пруссиею и империею третьего Бонапарта. В эти тревожные дни помыслы императора Александра были направлены к предотвращению поводов разлада между великими державами или по меньшей мере к смягчению самых условий войны. По его почину осенью 1868 года собралась в Петербурге конференция из представителей шестнадцати европейских держав, подписавших декларацию, коею державы, участвовавшие в конференции, принимали обязательство не употреблять в своих войсках как сухопутных, так и морских в случае войны разрывных пуль или снарядов, весящих менее 400 граммов, признав такие снаряды «противными законам человеколюбия».35 Высокое отличие, пожалованное королю прусскому императором Александром в день столетнего юбилея русского военного ордена — первая степень ордена Св. Георгия, а также обнародование во всеобщее сведение телеграмм, которыми оба государя обменялись по этому поводу, обратили на себя общее внимание Европы, свидетельствуя о тесной дружбе, связывавшей с любимым дядей царственного племянника. Но когда полгода спустя, в июне 1870 года, во время пользования в Эмсе Александра Николаевича минеральными водами, не только прибыл туда король Вильгельм, но и были вызваны оба канцлера, князь Горчаков и граф Бисмарк, из этого заключили, что между Россиею и Пруссиею существует и тесное политическое единение. Едва успел государь возвратиться в Царское Село, как получил известие о раздоре Франции с Пруссией, возникшем из-за кандидатуры принца Леопольда Гогенцоллернского на испанский престол. Искренно желая предотвратить кровавое столкновение двух государств, император Александр обратился к обеим сторонам с советами благоразумия и умеренности. Влиянию его на короля Вильгельма следует приписать согласие этого государя на отречение принца Леопольда от предложенной ему испанцами короны. Французскому послу генералу Флери Александр Николаевич сказал, что вполне понимает все, что это предложение заключает в себе оскорбительного для Франции, ввиду того что каков бы ни был кандидат, он все же в настоящую минуту может обратиться в носителя прусского знамени, а князь Горчаков заявил австрийскому посланнику, что в том же смысле русский двор высказался и в Берлине. Когда же, не довольствуясь одобрением, выраженным королем прусским племяннику за его отречение, французское правительство потребовало от берлинского двора ручательств в том, что кандидатура эта не будет возобновлена и впредь, русский посол в Лондоне барон Бруннов сообщил великобританскому министру иностранных дел проект протокола, который, по занесении в него заявления короля прусского, подписали бы уполномоченные всех великих держав, что послужило бы Франции вполне достаточным ручательством за будущее. Но события шли так быстро, что примирительная попытка русского дипломата не могла быть даже доведена до сведения враждующих дворов. 8-го июля Франция объявила Пруссии войну, а три дня спустя русский двор обнародовал следующую декларацию: «Несогласия, возникшие в последнее время между правительствами французским и прусским, и поспешность, с которою были приняты самые крайние решения, сделали тщетными усилия императорского правительства и других держав, стремящихся достигнуть той же цели. С глубоким сожалением государь император взирает на бедствия, неизбежно сопряженные с войною на европейском материке. Его императорское величество принял твердую решимость соблюдать строгий нейтралитет в отношении воюющих держав, до тех пор пока случайностями войны не будут затронуты интересы России. Императорское правительство всегда готово оказать самое искреннее содействие всякому стремлению, имеющему целью ограничить размеры военных действий, сократить их продолжительность и возвратить Европе блага мира».36 Согласно заявлению о нейтралитете, русским подданным высочайше воспрещено поступать добровольцами на службу обеих воюющих сторон. Заключительные слова декларации указывали на решение императора Александра обусловить свой нейтралитет невмешательством и прочих великих держав в франко-немецкую распрю. Такое решение русского государя побудило удержаться в нейтральном положении Австро-Венгрию и Италию, невзирая на связывавшие их с Францией обязательства и обещанную последней союзную помощь. Скоро, по предложению Англии, четыре нейтральные державы подписали договор, которым обязались в случае выхода своего из нейтралитета предупредить о том прочие державы заблаговременно. Таким образом, война 1870 года обратилась как бы в поединок между Германиею и Франциею, и бедствия ее, ограниченные сравнительно тесными пределами, не распространились на всю Европу. Уже в первый период войны, после сражений под Вертом и вокруг Меца, вполне обозначился перевес сил немцев над их противниками. Это побудило государя, как сам он поведал о том послу Наполеона III, написать дяде письмо, в котором убеждал его, в случае если Франция будет побеждена окончательно, не предписывать ей мира унизительного, который в сущности был бы только перемирием и служил бы постоянною опасностью для прочих государств. На письмо это король Вильгельм отвечал, что ему трудно будет принудить общественное мнение Германии отказаться от присоединения отвоеванных от Франции областей.37 Седанский погром, взятие в плен Наполеона III, падение Второй французской империи и провозглашение республики в Париже не изменили доброжелательного расположения императора Александра к Франции. На запрос правительства народной обороны: будет ли принят в Петербурге Тьер в качестве его чрезвычайного уполномоченного? — последовал утвердительный ответ князя Горчакова. Старец Тьер прибыл в русскую столицу 24-го сентября и был тотчас принят канцлером предупредительно и ласково. «Вы найдете здесь, — сказал ему князь Александр Михайлович, — живые симпатии к Франции, порожденные предпочтением, питаемым в России к вашей родине, и старою общностью интересов, давно забытых. Симпатии эти вам будут выражать, но не заблуждайтесь на этот счет. В России один владыка — император, он один правит. А император хочет мира, и усилиям вашим воспротивится не племянник, а государь, обязанный пещись о благе своего народа, и только его одного. Впрочем, он окажет вам помощь для переговоров, но и не больше. Вам помогут вступить в переговоры без потери времени, и верьте мне: вот все, что можно для вас сделать». Сам Тьер так отзывается о приеме, которого удостоил его государь в Царском Селе: «Канцлер был прав, и я скоро в том убедился. Император сделал мне честь принять меня. Государь этот — благороднейший в мире человек, прилежный к делам, понимающий в них толк и исполненный откровенности и прямодушия. Он подтвердил мне слова своего министра, сказав, что сам войны не поведет, но послужит нам опорой в переговорах и сделает все от него зависящее, чтобы Франция понесла возможно меньшие жертвы, земельные и денежные. Он честно сдержал слово». В том же смысле и почти в тех же выражениях высказывались пред Тьером и милостиво принявшие его члены царской семьи, настаивая на необходимости заключить как можно скорее мир с Германиею, ценою жертв, которые будут тем значительнее, чем долее станут их откладывать. Между тем государь отправил в главную прусскую квартиру в Версаль письмо, на которое долго не получалось ответа. Тьер уже назначил день своего отъезда из Петербурга, как вдруг князь Горчаков пригласил его к себе и приветствовал следующими словами: «Мы получили известия. Мир возможен. Но вам надо много принять на себя. Надо ехать в Версаль, мужественно начать переговоры, и вы получите условия, которые позволительно принять, особенно если Париж хоть немного, но сумел защищаться. Проявите мужество мира (ayez le courage de la paix) и, я повторяю вам, вы дадите мир вашей родине и всей Европе, особенно если счастье чуть-чуть улыбнется французскому оружию под стенами Парижа». Тьер заметил собеседнику, что для заключения мира не имеет полномочия, он не взял, да и не хотел взять его с собою. «Будьте великим гражданином, — возразил канцлер, — и возьмите на себя ответственность. Вас ждут в Версале; вы будете приняты хорошо и получите все, что возможно получить в настоящую минуту». Тьер отвечал, что, во всяком случае, ему нужно будет съездить в осажденный Париж и там получить полномочие от правительства народной обороны, без которого подписанный им мир оказался бы недействительным. Князь Горчаков доложил о том государю, который вызвался уладить и это затруднение. По его настоянию Тьеру выдан был прусскими военными властями пропуск в Париж и оттуда в главную немецкую квартиру.38 Несколько дней спустя канцлер поведал английскому послу в Петербурге: «Император Александр пошел дальше всех прочих, потому что написал королю Вильгельму письмо с выражением надежды, что он не потребует от Франции территориальных уступок».39 Переговоры о мире, веденные Тьером с графом Бисмарком в Версале во второй половине октября, не привели к соглашению. Прошло еще три месяца, и выморенный голодом Париж сдался на капитуляцию. Падение столицы сломило силу сопротивления Франции. 14-го февраля 1871 года канцлер восстановленной Германской империи и Тьер, провозглашенный созванным в Бордо учредительным собранием главою Французской республики, подписали предварительные условия мира по всей воле победителей. О событии этом принявший титул императора германского король Вильгельм известил императора Александра следующею телеграммой: «С невыразимым чувством и вознося благодарение Богу, уведомляю вас, что предварительные условия о мире сейчас подписаны Бисмарком и Тьером. Эльзас, но без Бельфора, немецкая Лотарингия с Мецом уступлены Германии; пять миллиардов контрибуции будут уплачены Франциею, по мере выплаты этой суммы страна будет очищена в течение трех лет. Париж будет частью занят до утверждения мира национальным собранием в Бордо. Подробности мирного договора будут обсуждаться в Брюсселе. Если утверждение состоится, мы, наконец, достигли конца войны, столь же славной, сколько кровопролитной, объявленной нам с беспримерным легкомыслием. Никогда Пруссия не забудет, что она вам обязана тем, что война не приняла крайних размеров. Да благословит вас за это Господь! До конца жизни ваш признательный друг, Вильгельм». Государь отвечал по телеграфу же: «Благодарю за сообщение подробностей о предварительных условиях мира и разделяю вашу радость. Дай Бог, чтобы последствием был твердый мир. Счастлив, что мог, как преданный друг, доказать вам мое сочувствие. Да будет дружба, нас связывающая, залогом счастья и славы наших обоих государств. Александр». Предварительный версальский и окончательный договор, заключенный Германиею с Францией во Франкфурте 28-го апреля, завершил начатое нападением на Данию в 1864 году видоизменение карты Европы. Вопрос о разграничении Германии и Франции, решенный в 1814 и 1815 годах под высшим руководством русского императора с общего согласия Европы и сообразно требованиям европейского равновесия, разрешен теперь по уговору двух воевавших сторон, или, вернее, по произволу державы-победительницы. Ни Россия, ни одна из прочих великих держав не потребовала представления этой сделки на утверждение соединенной Европы. Внутреннее переустройство Германии, слияние всех государств, некогда входивших в состав Германского Союза, в единую Германскую империю под наследственною властью прусских королей было просто сообщено для сведения европейским державам и признано ими беспрекословно. Впрочем, все эти меры приняты были не без предварительного соглашения с Россиею. На обстоятельство это указывает обмен военных отличий между родственными дворами. В день вступления немецких войск в побежденный Париж император Вильгельм назначил императора Александра шефом 1-го гвардейского Гренадерского императора Александра I-го полка, «в память того времени, — писал он ему, — когда наши армии, связанные между собою тесным братством, вступили в неприятельскую столицу под предводительством почивших в Бозе его величества императора Александра I-го и моего отца». Со своей стороны, государь назначил императора Вильгельма шефом 13-го драгунского полка военного ордена, а наследного принца Германской империи — вторым шефом С.-Петербургского гренадерского короля Фридриха-Вильгельма III полка. Тогда же принцы Фридрих-Вильгельм и Фридрих-Карл и граф Мольтке возведены в звание русских генерал-фельдмаршалов и получили ордена Св. Георгия 2-й степени. Устраняя себя от посредничества между победителями и побежденными и от участия в определении как внутреннего устройства Германии, так и новых границ ее со стороны Франции, русский двор воспользовался франко-немецкою войною, чтобы возбудить и разрешить в пользу России вопрос, составлявший давний предмет забот императора Александра, а именно восстановление во всей их полноте державных прав России на Черном море. В самый разгар войны государственный канцлер объявил всем державам-участницам Парижского договора 1856 года, что ввиду неоднократных нарушений этого договора во многих существенных статьях государь император должен был поставить себе вопрос: какие права и какие обязанности проистекают для России из этих перемен в общем политическом положении и из этих отступлений от обязательств, которые Россия не переставала строго соблюдать, хотя они и проникнуты духом недоверия к ней? «Зрелое обсуждение этого вопроса, — писал князь Горчаков, — привело его величество к следующим заключениям: По отношению к праву наш августейший государь не может допустить, чтобы трактаты, нарушенные во многих существенных и общих статьях своих, оставались обязательными по тем статьям, которые касаются прямых интересов его империи; по отношению к применению его императорское величество не может допустить, чтобы безопасность России была поставлена в зависимость от теории, не устоявшей перед опытом времени, и чтобы эта безопасность могла подвергнуться нарушению вследствие уважения к обязательствам, которые не были соблюдены во всей их целости». «Государь император, — продолжал канцлер в циркуляре к дипломатическим представителям России при дворах великих держав, — в доверии к чувству справедливости держав, подписавших трактат 1856 года, и к их сознанию собственного достоинства повелевает вам объявить, что его величество не может долее считать себя связанным обязательствами трактата 18-го (30-го) марта 1856 года, насколько они ограничивают его верховные права на Черном море; что его императорское величество считает своим правом и своей обязанностью заявить его величеству султану о прекращении силы отдельной и дополнительной к помянутому трактату конвенции, определяющей количество и размеры военных судов, которые обе прибрежные державы предоставили себе содержать в Черном море; что государь император прямодушно уведомляет о том державы, подписавшие и гарантировавшие общий трактат, существенную часть которого составляет эта отдельная конвенция, что его императорское величество возвращает в этом отношении его величеству султану права его во всей полноте точно так же, как восстановляет свои собственные». «При исполнении этого поручения, — заключал циркуляр, — вы употребите старание точно определить, что наш августейший монарх имеет единственно в виду безопасность и достоинство своей империи. В мысль его императорского величества вовсе не входит возбуждение Восточного вопроса. В этом деле, как и во всех других, он только желает сохранения и упрочения мира. Он не перестает по-прежнему вполне признавать главные начала трактата 1856 года, определившие положение Турции в ряду прочих государств Европы. Он готов вступить в соглашение с державами, подписавшими этот договор: или для подтверждения его общих постановлений, или для их возобновления, или для замены их каким-либо другим справедливым уговором, который был бы признан способным обеспечить спокойствие Востока и европейское равновесие. Его императорское величество убежден в том, что это спокойствие и это равновесие приобретут еще новое ручательство, когда будут опираться на основаниях более справедливых и прочных, чем при том положении, которого не может принять за естественное условие своего существования ни одна великая держава».40 Общий циркуляр князя Горчакова сопровождался разъяснениями по адресу каждой из держав-участниц Парижского договора 1856 г. Англии канцлер напомнил, что право России на пересмотр постановлений этого договора признано было графом Русселем еще в 1866 г. Князь Горчаков искал успокоить сент-джемский кабинет уверением, что опасности, угрожающие Оттоманской империи, ни в каком случае не исходят ни от Англии, ни от России; что обе эти державы одушевлены равным желанием продлить, елико возможно, существование ее посредством согласования ее интересов с интересами христианских подданных султана, и что если, невзирая на усилия обоих дворов, все же наступит решительный кризис, исхода из него должно искать в общем соглашении великих держав.41 Так же точно напомнил князь Горчаков и венскому двору, что он дважды предлагал взять почин в предложении пересмотра Парижского трактата, как заключающего постановления, оскорбительные для России: в 1859 году, в бытность министром иностранных дел графа Рехберга, и в 1867 году, тотчас по вступлении в должность нынешнего канцлера графа Бейста. Представителю нашему в Вене поручалось объявить последнему: Черноморский вопрос настолько важен для России, что она сочтет отношение к нему великих держав за пробный камень их расположения к себе и будет сообразоваться с ним при определении собственных к ним отношений.42 Что касается Италии, то в сообщении флорентийскому двору канцлер ограничился заявлением, что двор этот слишком проникнут сам сознанием своего достоинства, чтобы не признать обязанностей, налагаемых тем же чувством на русское правительство, и итальянские интересы нимало не связаны с анормальным положением, созданным России трактатом 1856 года на Черном море.43 Русскому поверенному в делах во Франции поручалось объявить правительству «народной обороны», что хотя оно и составилось с исключительною целью дать отпор неприятелю, вторгнувшемуся в страну, но Франция занимает слишком значительное место в Европе, чтоб не было доведено до ее сведения изменение, вносимое в договор, коего она была участницею. Канцлер заключал свою депешу следующим рассуждением: «Война 1854 года и договор 1856 года были первым шагом на пути политических переворотов, потрясших Европу и приведших к столь гибельным последствиям. Каково бы ни было правительство, которое окончательно установится во Франции, обязанностью его будет исцелить зло, причиненное политическою системою, давшею столь бедственные плоды».44 Королю прусскому император Александр заметил в собственноручном письме, что настало для него время исполнить обязательство, принятое им пред Россией еще в 1866 году. 45 Наконец, русский поверенный в делах в Константинополе приглашался сделать великому визирю следующее внушение: «Анормальное положение, созданное между Россиею и Турциею договором, не только составляет камень преткновения в их взаимных отношениях, но является также постоянным возбуждением для тех, кто свои расчеты или интересы основывает на разрыве обоих государств. Доколе будет длиться это положение и вызываемые им поводы к неудовольствию с нашей стороны, до тех пор, понятно, великая держава не может бесконечно терпеть их продолжения. Перспектива борьбы, считаемой неизбежной, тяжело ложится на все отношения: одни страстно ее желают и готовятся к ней; другие в своем нетерпении ищут ее ускорить и вызвать. Очевидно, что в этом заключается одна из причин, поддерживающих брожение на Востоке и парализующих миротворные усилия, к которым императорский кабинет не переставал прибегать с 1856 года. Решение, принятое нашим августейшим государем, направлено к тому, чтобы мирным способом устранить этот постоянный повод к раздору. Мы думаем, что и Порта может найти в нем гарантию спокойствия и безопасности, которых не дали ей до сих пор постановления, не выдержавшие испытания времени».46 Но несмотря на успокоительные объяснения, решительная мера, принятая Россиею, вызвала бурю в большинстве европейских кабинетов. Даже водворенная в Type делегация правительства «народной обороны» в ответе своем сослалась на невозможность для нее принять решение, не запросив мнения членов правительства, замкнутых в осажденном Париже.47 Итальянский министр иностранных дел отвечал, что как ни дорожит Италия дружественными отношениями к России, не от нее зависит освободить эту державу от обязательств, принятых относительно пяти других держав, и результат этот может быть лишь следствием добровольного соглашения между всеми дворами, участвовавшими в заключении Парижского трактата.48 Те же возражения, но в несравненно более резкой форме, предъявил и граф Бейст от имени венского двора. Признавая всю стеснительность для России постановлений, ограничивших ее военные силы на Черном море, австро-венгерский канцлер замечал, что как ни стеснительно это положение, оно могло побудить Россию не соглашаться на подписание Парижского трактата, но после его заключения не дает ей права самовольно отречься от него и только может служить поводом к выражению желания о его пересмотре. Решение же, принятое русским двором, по мнению Бейста, компрометирует не только существующие международные договоры, но и те, что имеют быть заключены в будущем: оно может облегчить их заключение, но отнюдь не содействовать их прочности. Возражение свое Бейст заключал выражением глубокого сожаления о решении, налагающем на Россию тяжелую ответственность, и даже удивление по поводу того, что принято оно в такую минуту, когда Европа более всего нуждается в гарантиях, которые дают ее спокойствию и будущности вера в трактаты и уважение к ним.49 Сильнее всех других держав негодовала Англия. Великобританскому послу в Петербурге поручено было прочесть князю Горчакову целую лекцию по международному праву о ненарушимости трактатов и о невозможности допустить, чтобы одна из договорившихся сторон отрекалась от принятых на себя обязательств без предварительного уговора с прочими сторонами. «Учение, усвоенное русским двором, — рассуждал лорд Гренвиль, — подчиняет всю обязательную силу и действительность трактатов самовольному контролю каждой из сторон, что имело бы последствием уничтожение договоров в их совокупности и сущности».50 При первом известии о декларации русского двора король Вильгельм был, видимо, удивлен и сказал чтецу своему Шнейдеру: «Я хоть и знал, что нечто подобное готовится, но при настоящем положении дел, когда ничего еще не решено, эта мера России состоялась в неудобную для нас минуту. Сама по себе декларация совершенно правильна. Спрашивается только: как примут ее Англия и Австрия? Дальнейшее Бисмарк, конечно, передаст мне завтра».51 На северо-германского канцлера весть из Петербурга произвела столь же неприятное впечатление с той лишь разницею, что Бисмарк дал волю своему раздражению в словах, которыми он отозвался о ней перед своим обычным застольным обществом в главной квартире. Тут же принялся он изливать свою досаду пред собеседниками: «Обыкновенно думают, — говорил он, — что русская политика чрезвычайно хитра и искусна, полна разных тонкостей, хитросплетений и интриг. Это неправда... Если бы они, в Петербурге, были беззастенчивы, то воздержались бы от подобных заявлений, стали бы спокойно строить суда на Черном море и ждать, пока их о том запросят. Тогда они сказали бы, что им ничего не известно, что нужно осведомиться, и затянули бы дело. Оно могло бы продлиться, при русских порядках, и в конце концов с ним бы свыклись...» Скоро узнали в немецкой главной квартире, что в Версаль едет английский уполномоченный Одо Руссель с целью потребовать от северо-германского канцлера «категорических объяснений» по поводу русской декларации. «Категорических? — воскликнул король Вильгельм. — Для нас существует одно «категорическое» объяснение: капитуляция Парижа, и Бисмарк, конечно, скажет ему это!» 52 Действительно, в первой же беседе с британским посланцем, на вопрос его — останется ли Германия нейтральною в случае войны Англии с Россиею, Бисмарк отвечал, что это зависит от обстоятельств, но пока он не усматривает поводов к вмешательству в их распрю. Положение Германии, пояснил он, изменилось, и ей незачем услуживать другим, доколе она не уверена, что ей самой отплатят услугой за услугу. «Какую же услугу может оказать Англия Германии?» — спросил Руссель. «Открытие Дарданелл и Босфора для военных судов всех наций, — был ответ канцлера. — Это, — продолжал он, — было бы приятно России, открыв ей доступ из Черного моря в Средиземное, а также и Турции, ибо она могла бы тогда всегда иметь друзей своих под рукою, и американцам, у которых отняло бы один из поводов к сближению с Россией, а именно, удовлетворив их желанию свободно плавать во всех морях». В заключение беседы Бисмарк повторил английскому дипломату отзыв свой о русской дипломатии, которую обозвал наивною (candide). «Если бы она была смышленее, — заметил он, — то совершенно разорвала бы Парижский трактат. Тогда ей были бы благодарны за то, что она снова признала бы некоторые из его условий и удовольствовалась бы восстановлением своих державных прав на Черном море». На втором совещании немецкий канцлер предложил Русселю уладить спор на конференции из представителей великих держав, указав на Петербург как место сознания конференции; когда же англичанин предъявил возражение против такого выбора, сам Бисмарк назвал Лондон.53 Приглашение великим державам собраться на конференцию немецкий канцлер отправил в тот же день — 14-го ноября — по телеграфу в Петербург, Лондон, Вену, Флоренцию и Константинополь. Все дворы отвечали изъявлением согласия на его предложение. Конференция уполномоченных держав-участниц Парижского договора 1856 года открыла свои заседания в Лондоне 5-го января 1871 года, а 20-го февраля ими была подписана конвенция, вносившая в Парижский трактат следующие существенные изменения. Отменялись три статьи этого трактата, ограничивавшие число военных судов, которые Россия и Турция имели право содержать в Черном море, а также право их возводить укрепления по берегам его; подтверждался принцип закрытия Дарданелл и Босфора с правом для султана открыть доступ в эти проливы военным судам дружественных и союзных держав каждый раз, когда Порта признает это нужным для поддержания прочих постановлений Парижского трактата; Черное море объявлялось по-прежнему открытым для свободного плавания торговых судов всех наций; существование международной Дунайской комиссии продолжено на двенадцать лет, с 1871 по 1883 г.; предоставлено прибрежным к Дунаю державам условиться о круге деятельности особой комиссии из их представителей; признано право прибрежных держав взимать пошлину с судов, плавающих по Дунаю, для покрытия расходов по очищению русла этой реки от порогов; подтверждены нейтральность построек, возведенных в устьях Дуная европейскою комиссиею и, вообще, все статьи и постановления трактата 18-го марта 1856 года, не отмененные лондонскою конвенциею.54 Десять дней спустя русский государственный канцлер подписал с турецким поверенным в делах в Петербурге особую конвенцию, которою отменялась та, что была заключена непосредственно в 1856 году между Россиею и Турциею по вопросу о Черном море и служила приложением к Парижскому договору. 55 Высочайшая ратификация этих двух актов последовала 18-го марта, в пятнадцатую годовщину заключения Парижского мира. Жалуя по этому случаю князю Горчакову титул «светлости», император Александр писал в рескрипте к нему: «Даруя вам сие высшее отличие, я желаю, чтобы это доказательство моей признательности напоминало вашему потомству о том непосредственном участии, которое, с самого вашего поступления в управление Министерством иностранных дел, принимаемо было вами в исполнение моих мыслей и предначертаний, клонящихся непрестанно к обеспечению самостоятельности и упрочению славы России».56