Прот. Евгений Попов / НРАВСТВЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ ДЛЯ МИРЯН (58)

Тайные недоброжелательства ближним «Любы... радуется же о истине» (1Кор.13,6). Зависти вообще свойственно желать, чтоб другие не пользовались счастьем. Но тайные недоброжелательства—нечто отдельное от нее. Они часто бывают только минутным чувством. Иной человек будто и не завидует другому, но в то же время не желает им успеха: сам по себе он тоже или не хочет или не может воспользоваться тем самым, в чем они надеются успеть, но в то же время и не соизволяет им на ожидаемые успехи. (Pечь наша, без сомнения, не о таких успехах, которых и совсем не должно быть. Например, когда бы кто искал должности, будучи вовсе неспособен к этой должности и недостоин ее: в таком случай не только не грешно пожелать неуспеха, напротив—следует употребить возможные меры, чтоб отвлечь человека от успеха в его искании. Нет; мы имеем в виду успехи в чем либо нравственно-позволительном и безвредном). Вот например, человек начинает какое либо полезное дело: мы сознаем полезность его дела, однако втайне говорим себе: «пусть бы была помеха его делу». Или вот иного хотят наградить: мы сознаем по совести его заслуги; однако были бы довольны, если б он остался без награды. Желаем также иному в душе переместиться куда либо от нас или заболеть или даже умереть. Да; иной раз втайне желаем мы кому либо и самой смерти, желаем не как либо злодейски, а как де умирают все прочие. Еще повторю: странно именно то, что в основании всех этих желаний и не имеем мы в виду ничего полезного для ближних наших и не видим для самих себя выгоды или интереса. Выходит: «ни себе ни другим». И сколько подобных недоброжелательств таим мы в своем сердце! Но это не мелочи, которые можно оставить без внимания. Нет; подобными недоброжелательствами мы разрушаем в самом основании естественные свои отношения к ближним: будто все враги нам, коли мы не желаем никому добрых успехов! Где же, притом, справедливость у нас, если без всякой причины не соизволяем мы в своей душе успехам ближнего? Тем более эти тайные недоброжелательства противны христианской братской любви. Дух этой любви таков: ближний для нас то же самое, что мы сами; мы не должны искать своего, чтоб найти свое: потому что кто ищет только своего, хоть часто и не находит своего; мы должны желать другим счастья даже и тогда, как сами бываем застигнуты несчастьем,—желать ближнему добрых успехов, когда сами мало успеваем. Правда, трудно для нашего ветхого человека возвыситься до этой степени в любви в ближнему. Но эта «любы», которая «не ищет своих си» (1Кор.13.6), составляет наш долг, или образец (идеал), к которому мы должны стремиться. Пример этой самоотверженной любви показал нам Спаситель наш во многих случаях; так когда в саду гефсиманском пришли взять Его на страдания и взяли, Он между тем заботился о покое своих учеников. За то любовь к ближнему в этом духе самая приятная пред Богом: это любовь ангельская.—Но и ни чья недоброжелательная душа не может же скрыться от Бога. Пусть ближний наш не догадывается, как мы ему недоброжелательствуем; пусть он смотрит прямо в лицо нам, и однако ничего не предполагает в нас против себя: но пред Всеведущим каждое злое движение сердца нашего открыто. Притом можно ли ручаться за то, что мы не оправдаем на деле тайного своего недоброжелательства, если представится к тому случай, если будем находиться в искушении— сделать вред ближнему? Таким образом повторяю—нельзя оставлять в душе просто, или на произвол самой души, тайные недоброжелательства ближнему, хоть бы они происходили и не от вражды, хоть бы не обнаруживались ничем вредным на деле.—Они виновны еще тем, что обыкновенно сопровождаются коварством-изменою на языке. ГОворят другому: «желаю вам счастья и успехов в делах», между тем как в душе таят совсем противные намерения; или же подписываются в письмах: «ваш доброжелатель, готовый к услугам вам», тогда как совсем нет доброжелательства, нет готовности услужить даже и в том самом деле, которое бывает предметом письма. — Как же нам с тобой, христианин, не быть тайными недоброжелателями?—Будем строже поверять свои чувствования в отношении к ближнему и недоброжелательства покажутся нам самим отвратительными. А что нам будет отвратительно, от того уже не трудно отречься. Если же и затем они будут возвращаться к нам или же против воли нашей будут возникать в нас: в таком случае будем подавлять их в себе смиренною мыслью, но и успокоимся, что они больше не оскверняют нашего сердца. Хорошо на сей раз поставлять себя ко всем ближним приблизительно в такие чувства, как мать относится к своим детям. Вот мать уже всегда и непременно желает своим детям благополучия и успехов, как только понимает это благополучие и успехи! И, о! Если б так-то мы были доброжелательны ко всем и каждому! Оглавление Злоумышленность против ближнего на деле «Скрыша сеть... мне» (Пс.139,5). Это значит копать пред другим яму, или не просто не доброжелательствовать ближнему, не обнаруживая ничем вредным своего недоброжелательства, а тем более не то чтоб подвергнуть кого либо законной ответственности за проступок или остановить иного от зла, которое было бы вредно для него самого. Нет! Это значит уже на деле злоумышлять против ближнего, и злоумышлять особенным образом, тайными путями, под скромным молчанием, иногда же и под дружескою улыбкою. Пример такого злоумышления видим в судьбе пророка Даниила. Придворные, среди которых жил Даниил, не зная на чем уловить праведника, придумали уговорить царя к изданию указа, чтоб никто и ни о чем не просил для себя в продолжение 30 дней, кроме царя. Знали они, что Даниил нарушит этот указ, что праведник не оставит ежедневной своей молитвы истинному Богу. И по человеческим своим соображениям успели же погубить его, буквально ввергли его в ров (к голодным львам): только Промысл Божий не дал им окончательно погубить его жизнь (Дан.6,4-23).— О, как противень Богу человек, который любит изрывать пред другими ямы! Противен он, потому что показывает в себе некоторое «художество на злое», покрывает злостью всю свою душу! Как противен такой человек ближнему! Об его кознях узнает ближний уже тогда, как ничем нельзя поправить дела,— как одна нога будет уже в изрытой им яме: будто он потешается над судьбою ближнего! Словом сказать: изрываемая ближнему яма такое зло пред Богом, что Господь Бог иной раз не только не дает исполниться этому злу, но и обращает его на главу злоумышленника: «ров изры, и ископа, и впадет в яму, юже содела. Обратится болезнь его на главу его» (Пс.7,16-17). Так вельможи, ввергнувшее невинного Даниила во львиный ров, сами туда были брошены: они не успели еще достигнуть дна во рву, как были растерзаны зверями (Дан.6,24). Так некто Ахитофел, когда увидел, что царь Давид, которого он хотел лишить престола, одерживает победу,—поднял на себя руки. Так и предатель Иуда, увидев, что все сделал только на погибель своей головы,—пошел и удавился.—Да удержат тебя, христианин, эти примеры от решимости на злоумышление пред ближним! Оглавление Злорадование несчастью ближнего «Да не порадуешися... в день погибели их» (Авд.12). Злорадования еще нет в том, когда кто бывает доволен, как раскрываются злоупотребления известного человека с неизбежным бесчестием для него или падает чей либо вредный проект какого дела. Нет! Здесь только видно благородное сочувствие торжествующей истине и прекращению или уменьшению зла. Злорадованием считается, когда ближний, которого постигло зло и несчастье которого вот иные радуются, ни пред делом ни пред ними не виноват или же не особенно виновен. Можно и зложелательствовать тайно ближнему, но еще не чувствовать и не выражать радости, когда зло уже на самом деле постигло его. Затем, если иной радуется неблагополучию своего врага, который сделал ему много обид, то здесь злорадование будто и ожидалось. Но без всякой причины не жалеть ближнего в несчастье, но без всякой со стороны его досады или обиды радоваться его несчастью,—только потому, что он превосходнее нас чем либо или более успевал в чем: это показывает каменную душу. Чем же, обыкновенно, выражается такое злорадование?—Чувством удовольствия, когда застигает ближнего что либо неприятное, например, когда ему отказали в просьбе или случилось с ним прямое неблагополучие,—болезнь, потеря службы и тому подобное. Завистник все смотрел невесело: а как только случилась беда с ближним, которому он завидовала, которого не любил, — тотчас же его взгляд проясняется: эта ясность, веселость его взгляда особенная, с злым оттенком, как и вообще ни одно чувство столь сильно не выражается в глазах, как зависть. Что другому печаль и горе, то для завистника составляет радость и удовольствие: несчастье ближнего он считает своим счастьем, неудачу его своим успехом, тревогу его—своим покоем.—Злорадование выражается и на словах, притом—не только заочно, но иной раз прямо в глаза. В таком случае оно более виновно, потому что это значит ругаться ближнему в несчастье его. Иногда говорит прямо: «что теперь каково тебе»? Иногда же намеренно ведут разговор о том, как хорошо этому человеку жилось дотоле, чтоб таким образом сильнее он чувствовал свое новое положение.—Нет! ты христианин, держись на сей раз таких правил: неприятностям и несчастью ближнего сострадай, как в свою очередь и радости его сочувствуй, сорадуйся. Сострадание ближнему гораздо для нас легче, чем сорадование; потому что в первом случае не требуется еще особенное самопринуждение по пословице: «лежачего не бьют», т.е. сострадание является само собой, а в последнем, т.е. чтоб счастливому не только не завидовать, но и сочувствовать, сорадоваться,—для этого нужна уже возвышенная, благородная душа. Ведь к зависти склонны все люди, как склонны и мы сами; например, иной высокопоставленный или даровитый — умный человек всегда может относительно себя думать, что если у него и немного врагов, то завистники ему едва ли не все. И так начнем хоть с легкого-то, т. е. чтоб не чувствовать удовольствия и не выражать радости, когда ближнего, нашего, того самого, который раньше красовался пред нами своим счастьем, постигло зпополучие. Оглавление Бесовское злорадование, т. е. греху невинного лица «Нe радуйся о злодеющих» (Притч.24,19). Бесовская радость противополагается ангельской радости. Как ангелы радуются на небе, когда грешник приносит покаяние, значит восстает от своего падения (Лк.15,10): так бесы в преисподней радуются, когда праведник тяжко согрешит, значит падет со своей духовной высоты. Например, по замечанию святых подвижников, бесов очень радует чей либо блудный грех. Так же вот и некоторые из людей радуются падению невинной девицы, с особенным удовольствием передавая друг другу про такую новость: это выходит радость бесовская. Так же вот иные, увидят человека дотоле набожного падшим в какой либо тяжкий грех или явно-изобличенным в пороке,—торжествуют (повторяя слова: «да спляшет с нами, Исаак»): это выходит опять радость бесовская; потому что бесам только свойственно утешаться душевною погибелью людей. В особенности бесовское злорадование выражается при падении таких по жизни духовных людей, которые сами были строги к другим, хоть строги благонамеренно, или были поставляемы прочим в пример честности и благонравия,- а тем болee лиц духовных по званию,—священников и монахов. Если же это злорадование чисто бесовское: то оно и не может не быть особенно противным Богу: святее от того не будешь что видишь других не устоявшими в своей святости, видишь, и—радуешься в душе их падению.—Hет, христианин, в случае тяжкого грехопадения человека дотоле безукоризненной жизни, первое чувство в тебе должно быть скорбь, а не внутреннее самоуслаждение своим нравственным преимуществом пред этим человеком. Святые плакали, составляли даже в иное время общий, как бы похоронный плачь, если кто из среды их совращался с пути спасения. «Любы» христианская «не радуется о неправде» (1Кор.13,6). Оглавление Всегдашнее недовольство своим состоянием «Навыкох (научился), в них от есм (что есть), доволен бытии» (Фил.4,11). Вопрос о недовольствии своим жребмем и остается рассмотреть в заключение всех служений о зависти; потому что сделаться довольным своею судьбою, значит перестать быть завистливыми. Недовольство здесь разумеется вообще своею судьбою, а не в частности теми и иными неудобствами своего положения, тем более скорбями, которые в известное время терпим: нельзя же не желать предотвратить неудобства своего положения или не чувствовать своей скорби. Недовольство своею участью—это и общая болезнь. Весь род человеческий ничем не доволен. Например, если возьмем во внимание возрасты жизни, то увидим, что дети желают скорей быть взрослыми, молодые хотят казаться старыми, а старые остаются недовольны сединами, скрывают свои годы и с чувством недовольства спрашивают: «где же наша молодость»? Бездетный недоволен тем, что у него нет детей, а имеющий детей скучает, что обременен семейством. Каждый свое лишь горе считает слишком тяжелым. А есть такие, которые обладают по-видимому всеми дарами счастья, между тем жалуются на свою участь. Притом, недовольство своим жребием не считают грехом. Где же причины его? — Нам всегда кажется лучшим то положение, в котором находятся другие, и мы думаем, что были бы боле счастливы и довольны в положении других. Но это пристрастные сравнения себя с другими. Мы смотрим на одну только сторону жизни известного человека, которая ближе к нам,—на его успехи и преимущества: но не видим его внутренней жизни, которая может быть полна разных тревог, не обращаем еще внимания на то,—были ли бы достаточны наши силы и способности для того звания или состояния, в каком находится ближний наш. При этом мы допускаем новую ошибку: непременно сравниваем себя с теми, которые ушли вперед нас по внешнему благосостоянию, или более нас счастливы. Нет, если б мы отбросив частности, внимательнее всмотрелись в свою жизнь, то увидели бы в ней много таких удобств и преимуществ, которых лишены другие,—увидели бы много таких лиц, которых положение в сравнении с нашим, так сказать, еще обиженное.—Затем, мы сами готовим себе несытую трапезу. Как же?—так, что если ожидаем себе какого либо успеха или счастья, то ожидаем всегда в большей мере, чем следовало бы ожидать после здравого размышления и поверки с делом. Отсюда происходят обманутая надежды, отсюда равнодушно мы относимся и к тому немногому, которое из многого выполняется по нашему желанию. Мы досадуем на свои неуспехи, а того и не сообразим, что ожидания наши были излишни и может быть неисполнимы. Кроме того, мы бы должны измерять свои желания не одним сердцем, которого желания (житейские) могут быть беспредельными, а таким взглядом на себя: заслужили ли мы у Бoга, чего ожидаем? Если б мы сами по себе менее удостоивали себя за свои заслуга и способности, то и примирились бы со всякою долею в своей жизни. — Как же после всего этого нам утвердить себя в таком состоянии, чтоб всегда оставаться довольными своим жребием? Нужно сравнивать себя по дарам счастья более с теми, которые на сей раз остаются позади нас, а не с особенными счастливцами. Нужно поставить себе правилом: ожидать в будущем не больше, чем позволяет предмет ожиданий, и даже менее, чтоб с большею ценою принять полученное сверх ожидания. Нужно положить себе цель в жизни, и—цель правильную. Предположенная цель в жизни будет сводить к единству наши мысли и желания; она будет занимать нас после пробуждения утром и до вечернего сна; она будет постоянно возбуждать наши силы к деятельности. Эти цели, правда, и есть у многих, например, у художника его художество, у купца— торговля. Но в том-то опять беда наша, что большею частью цели жизни у нас неверны, что время их изменяет; например, художник почему либо больше не может заниматься своим художеством, равно как и купец, потерявший капитал,—торговлей: в таком случае эти люди начинают скучать, остаются недовольны своим жребием. И так какая же верная и неизменная цель в жизни каждого человека? Это вообще труд для Бога, для спасения души: какими путями каждому достигать этой самой цели, нужно усматривать из обстоятельств своей жизни, из более постоянного положения своего. Тогда цель будет одна, за то и жизнь будет целостна.—О, христианин! и справедливость дела того требует и собственный твой покой состоят в том. чтоб тебе оставаться довольным своею судьбою. Не будь же, как говорится, «вечно недоволен» и неспокоен. Лучше держись мудрого, христианского правила—быть всем довольным! Оглавление Неразвитие в себе чистых природных чувств: истины, изящного, стыда и особенно религиозных, чем приобретается чистота и доброта сердца «Сердце чисто созижди во мне Боже» (Пс.50,12). Сердце наше есть способность чувствовать, и как бы это средина души нашей. К нему сходится вся духовная деятельность наша. Христиански-чистое сердце, это как чистый, светлый ручей воды, в котором можно видеть и самое дно; это—чистое, светлое небо, на котором нет ни одного облачка. Впрочем, и эти подобия еще слабы. Чистое сердце человека— такая краса, что всякая другая красота или изящество в природе будут ниже его. Первый для нас пример этой чистоты, без сомнения, есть богочеловеческое сердце Иисуса Христа: «яко кроток есмь и смирен сердцем», сказал о себе Господь (Мф.11,29). Из Апостолов в особенности была чистая, невинная душа Иоанна Богослова. Святые угодники над чистотой сердца трудились целую жизнь, но за то и обладали ей. (Некоторые из них доходили даже до младенческого простосердечия; так святой Сисой спросил однажды своего ученика: «что же сегодня я ел или нет?» Но не то это значит, будто святые доходили до забывчивости или до слабости ума. Нет! Они были младенцами без младенческих недостатков, - младенцами только сердцем, а не умом. Сердце свое они постоянно обращали к Богу, и потому забывали иногда о своих житейских потребностях) Мы, конечно, не можем похвалиться чистотою своего сердца. А что, с противной стороны, составляет его нечистоту, то в нас есть. Обратимся к евангелию и посмотрим, как об этом предмете говорится там. «От сердца бо исходит помышления злая, убийства, прелюбодеяния» (Мф.15,19) и т. д. «Исходят», т. е. переходят в дела. Но если же «не исходяь», если почему либо не обнаруживаются в греховных делах? Что же тогда? В таком случае злые помыслы остаются в одном сердце: выходит только скверна духа, а и не плоти вместе с тем. Худо первое, т.е. переход нечистых помыслов в самые дела: но нет ничего хорошего и в последнем или в осквернении помыслами сердца. В первом случае помыслы сквернят уже всего человека, т. е. и душу его и тело и внешние члены. А во втором все зло задерживается в одном сердце. Примеры или виды этой нечистоты здесь мы не будем приводить: они были рассмотрены нами, когда мы говорили о тайных недоброжелательствах ближнему и т. д.. Поставим теперь вопрос: как же можем мы достигать сердечной чистоты? Для этого, например мы должны правильно развивать в себе «чувство истины», которое врождено нам, или воспитывать в себе любовь к истине. Ум наш принимаете истину, а сердце должно воспринимать или усвоять ее. Это значит «глаголяй истину в сердце своем» (Пс.14.1) как напротив есть люди, которые хоть об истине и размышляют, хоть истину по какой либо своей обязанности и цели защищают, но в сердце свое ее не проводят: мало того—«любве истины» совсем «не прияша», «благоволят» же только к неправде (Сол.2,10), и в этом-то случае для своих личных видов готовы на время помириться с самым несомненным врагом своим, готовы ужиться, как бы с самим врагом-дьяволом, если б на каком либо пункте жизни явился им этот враг. Не совсем то состояние человека, когда, чувство истины в его сердце глубоко вкоренилось. Тогда выходит человек с убеждением, а не такой, который не имеет никаких убеждений или же действует на каждом шагу противно своим убеждениям; тогда видим человека прямодушного, а не двоедушного (Иак.4,8). Должны мы правильно развивать в себе естественное «чувство красоты», или чувство к прекрасному, высокому, вкус. Что же содействует развитию в нас этого чувства? Например «любовь к природе»,—частая бытность в объятиях природы, или на открытом воздухе, охота любоваться на цветы, поля, леса, горы, звезды, небо и на царство животных. Пример такой любви показал нам Христос—Спаситель. Как известно, Господь чаще всего говорил проповеди к народу в полях и пустынях, молился на горах, во время сорокодневного поста жил со зверями. Все святые (исключая тех, которые избирали себе особенный подвиг затворничества или пещерной жизни) также любили природу: для них самым приятным отдыхом и наслаждением были сады, огороды, прогулка или сиденье в лесу, особенно при закате солнца. Вспомним, куда же в начале был помещен для жизни первый человек? —среди природы под открытым небом. Наши дома, спальни и кабинеты, это уже жизнь искусственная, а не первобытная. Оттого-то чем более человек привязывается к комнатам и чем менее дышит и смотрит на природу, имя возможность и дышать и смотреть на нее: тем дальше уклоняется от патриархальной простоты жизни, тем менее способен чувствовать изящное, прекрасное. (Между прочим при взгляде на царство бессловесных хорошо останавливаться особенным вниманием на тех, которые самым наружным видом или характером внушают нам чувство красоты и чистоты; это например голубь, который и красив и до того любит чистоту, что тотчас оставляет ту местность, где заводится нечистота;—это пчела, которая не терпит смрадного дыма, ведет чудный порядок в своем улье, собирает плод с благоуханных цветов). Да; любовь к природе, развивая в сердце человека чувство прекрасного, имеет очень важное влияние на мягкость его сердца, на чистоту его ощущений, особенно тогда, как сердцем усвоена христианская истина. (Иные из крестьян, постоянно обращаясь в природе, однако ж остаются грубыми: но это оттого, что в них нет развития истинных знаний). Вот дети отличаются чистотой сердца. И смотрите, что же особенно занимает их, если вывести их из ком например, в поле летом?—цветы и цветы, к которым они так и припадают.—Затем, развитию в сердце чувства к благородному и высокому содействуют «картины—живопись». Кому доступно или самое занятие живописью или только приобретение изящных картин или одно рассматривание их: тот и может питать в себе любовь к живописи с таким именно убеждением, что, любуясь на картины, он тем облагораживает, возвышает в себе душу. В православном христианине, хоть бы он по состоянию и был бедный, могут всегда развивать истинный вкус: иконы в церкви, стенная живопись, рисунки иконостаса, обиходность во всем храме.—Прекрасно облагораживает, смягчает и возвышает чувства «пение»: «поюще в сердцах ваших» (Еф.5,19), сказано прямо, т. е. поет как бы не грудь, а самое сердце. В особенности возвышенно действует на чувства пение духовное, а из духовного коренное—церковное, или то, которое, как поминок, оставили нам святые песнопевцы. (Таковы песнопения великопостные, например: «се жених грядет; да молчит всякая тварь...», а из праздничных на Рождество Христово протяженное: «Два днесь», на Сретение—ярмосы канона и друг. Как же все эти ноты при самой простоте своей умиляют душу!) И так вот для христианина «изящные» предметы по своему содержанию и силе! Театры, же, балаганы и подобные наслаждения, хоть так же могут развивать вкус, но только такой, который не будет годен для будущей жизни. Надобно помнить, что вкус для вечности здесь же развивается нами. По вкусу сердца Господь Бог и там назначит каждому, кто достоин, награду или одну из обителей, которых у Него много (Ин.14,2). Есть самое благородное чувство в природе человека. Это «стыд», в котором видим какое-то сжатие сердца. Сердце сжимается от страха встретить бесчестие или позор, иной раз только за чужую вину, а не за свою. Наружно стыд проявляется краскою в лице, или румянцем. Сердце и румянец здесь дружественны. Сердце, так сказать, командирует от себя часть крови к лицу,—не для того, чтоб самому остаться пустым, но чтоб заслонить человека от постыдных речей и действий, чужих или его собственных. Истинный стыд в том состоит, чтоб чувствовать смущение, когда что либо говорится или делается противное совести и закону Божию. Особенно ощущаем мы в себе это чувство во время своей наготы. Так оно обнаружилось и в начале, в раю. Святые Божии «восстановляли в себе все чистые свойства природы»: так и относительно стыда они достигли особенной чуткости; например, они обнаруживали в себе телесный стыд в высшей степени. (Так, они стыдились своей обнаженности не только пред людьми, но и пред неодушевленною природою, например, пред светящим солнцем, и не только пред земною тварью, но и пред небесною, например пред ангелами, которые иногда сопровождали их в дороге и при которых они должны были раскрыться, чтоб переплыть через речку. Они довольны были, когда на берегу встречали лодку, потому что таким образом не имели нужды обнажаться для сплава через реку. Но и когда должны были переплывать, то уходили один от другого на дальнее расстояние, что б не видеть взаимной наготы. Вообще кроме сильной болезни или крайней нужде святые не обнажались! (жит. Ант. вел., Пах., Амм. и друг.). Какое же это неподдельное, нужное и чистое чувство стыда!) Чувство стыда, хоть явилось в человеке после греха и как следствие самого греха, есть чувство благодетельное. Оно для нас охрана от худых слов и действий: только бы мы не понимали его ложно, или не доходили бы в иных случаях до ложной стыдливости.—Чем же развивается и поддерживается в нас это чувство? Развитие или избыток стыда в нас зависит в особенности от строгого нравственного воспитания. Но если кому не дано такого воспитания, тот должен или довоспитывать себя или перевоспитывать (как впрочем и во всяком случае или для каждого человека требуется то или другое). Относительно же стыда воспитание требуется простое. Нужно только не подавлять в себе этого чувства, опасно доходить до таких поступков, которые подвергают нас стыду пред всеми или многими, равно как следует щадить и других от публичного стыда. (Один расстроился в своем поведении: однако ж не до того, чтоб потерять совсем, стыд. Он нарушал седьмую заповедь. Все окружающие его замечали, что к нему приходит для постыдной цели женщина. Решились остыдить его публично. Пришли к нему в комнату, чтоб застать у него постороннее женское лицо. Он успел однако, скрыть это совиновное лицо под большой кадкой, поставив кадку вверх дном. Но один из тех, которые пришли так остыдить его (впрочем, с целью же остановить его), был святой по жизни и прозорливый. Чтоб избавить его от публичного пристыжения, этот святой человек сел на ту кадку и просидел на кадке до тех пор, пока пришедшие не осмотрели комнаты и не ушли все обратно. Так. обр. виновный не понес публичного стыда, хотя уже и заслуживал его, и это пощадение послужило к его исправлению (Алф. патер.).). Потому что понести заслуженно хоть немного раз общенародный стыд—значит, уже быть близким к тому, чтоб совсем подавить в себе чувство стыда. Нужно избегать близкого или частого обращения с такими людьми, которые отличаются бесстыдством (жалкое отличие!) Но если прекрасно стыдиться людей, то тем еще более нужно хранить стыд пред Самим Господом Богом. Когда же можем мы чувствовать стыд пред Богом? Когда сознаем свои грехи или только бываем застигнуты какими либо печалями, которые большею частью происходят также от грехов. Приметьте за собой: если вы останетесь в уединении и будете изливать пред Богом свою душу в скорбных чувствах и молитве,—рука ваша как-то сама по себе поднимается, чтоб прикрыть лицо. Тогда оправдываются слова: «стыд лица моего покры мя» (Пс.43,16). Затем, мы должны развивать и поддерживать в себе чувства прямо благочестивые или, так называемые, «религиозные». Более всего в нас может развивать эти чувства сознание вездеприсутствия Божия, или живое представление, что нет ни на шаг такого места или пространства, где бы ни находился Господь Бог, и нет такого мгновения в нашей жизни, когда бы Он не слышал или не видел нас. Такое сознание носил в себе Иосиф целомудренный, и—сколь же это была чистая, невинная душа! Без сомнения, на развитие религиозных чувств благодетельно действуют: церковные службы, бытность у святых мощей, хранение от мощей покровцов, домашние всенощные молитвословия, принятие у себя достойных своего звания священников и монахов или бытность у тех и других. Чем чаще христианин окружает себя этими священными предметами и лицами, тем более воспринимает религиозных впечатлений на свое сердце. Отсюда возникаете в нем дух молитвенный. Отсюда бывают частые воздыхания его к Богу и образуется в нем привычка «шептать молитвы», особенно так под старость лет. «Шептанием молитв» мы называем здесь привычное произнесение какой либо краткой молитвы, например «Боже мой; Господи помилуй; Боже, милостив буди мне грешнику» или: «ими же веси судьбами, спаси мя»,— произнесете при каждом случае более действующем на чувства, например при горьком каком либо воспоминании, во время боли какой, при громе и т. под. Очевидно, религиозные чувствования должны обнаруживаться и в делах, приносить свой плод в самой жизни. Однако ж дерево приятно уже и тогда, как цветет, или прежде своего плода: так и религиозные чувствования—прекраснейший цвет души нашей. Сделаем общее суждение о чистоте и доброте сердца. Это состояние высокое и трудно-достигаемое. Скорее же можно достигнуть чистоты ума, чем чистоты сердца. Но за то это состояние более постоянное, между тем как ум способен изменяться и колебаться. За то оно более благодетельно для всей жизни человека. Оно ступень к ангельской природе и на том свете удостоится самой высшей награды: «блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят», сказано (Мф.5,8). Без содействия благодати Божией невозможно достигнуть этой чистоты и доброты сердца. Когда святой Давид произнес молитву о чистоте своего сердца, то затем сказал: «и Духа святаго не отыми от мене», т.е выразил надежду быть чистым по сердцу только благодатию Духа. О, благочестивый христианин! если ты хочешь истинно любить самого себя, то полюби чистоту своего сердца и развивай его в доброте. Чистота и доброта сердца мало помалу, сделаются твоим достоянием, если ты для них будешь употреблять средства, т. е. если будешь развивать в себе природные чувства истины, красоты и стыда, особенно же христианские религиозные чувствования (что было предметом настоящей нашей главы). Тогда ни грубый или черный какой либо труд, ни постоянные умственные занятия, ни строгоподвижническая жизнь, ни разочарование в людях; так как люди часто за доверие платят изменою и за доброжелательство кознями, — ничто не иссушит до самой старости твоего сердца. Сердце твое навсегда останется мягким, сострадательным и сочувственным ко всему чистому, возвышенному и святому. И ты храни веру в этого (идеального) человека, как святыню. А главное: старайся прежде быть им сам! Оглавление Омертвление, или бесчувствие сердца к духовным предметам «Сей мертв бы», сказано о блудном сыне (Лк.15,32). Омертвение этого рода есть невидимая, но несомненная, смерть духа для всего божественного и священного;—это холодность к вере, совершенное равнодушие к вечной участи своей. Как в наболевшем каком либо члене тела уже не чувствуется боль, например в сухой руке: так и в душе не бывает сочувствия к духовному. Такое состояние не вдруг образуется, но бывает последствием продолжительной беспечности жизни, — беспечный, впрочем, об одной душе, о Боге, о вечности, но может быть самой заботливой относительно житейского. Таким образом в юношах омертвление души еще не бывает: в них легко пробудить сочувствие в христианской добродетели; в них скорее бывает только вольность направления, легкость суждений, чем бесчувствие души. Последнее состояние свойственно людям пожилым и старым. Оно мирится и с мягкостью характера и с приличною безукоризненною по наружности жизнью,—мирится со всяким званием, даже и духовным. Временное только несочувствие к духовному и божественному, например, хочет человек заняться чтением евангелия, и—на него нападает лень; встанет на молитву, и—торопится окончить свое моленье; стоит за высокой службой литургии, и —хочет cкopеe дождаться конца службы; молится против своей страсти, и—тогда же на деле выполняет страсть: такое охлаждение к духовным ощущениям еще нельзя считать омертвением души. Омертвение — повторяем — уже усвоенная душою холодность, постоянное качество души. Приведем примеры. Человеку предлагают убеждения, советы, чтоб он веровал в Бога, чтоб молился и ходил в церковь, чтоб исполнил долг исповеди и св. причастия. Он слушает вас, но будто совсем ничего не понимает, будто глух, он даже и не противоречит вам, даже не гневается. На глазах его прекрасные примеры христианской набожности каждый день, например со стороны отца; но он — по крайней мире до времени—будто ничего не видит. Если же он не в первый раз слышит чтение евангелия, то и такие места евангельские, как учение о страшном суде, его не устрашают: случается, что прослушает он историю страшного суда, и—начинает смеяться.— Что же занимает такого человека в жизни? О, у него много занимательного. Только он не живет в себе, потому что внутри себя он не находит ничего такого, что питало бы его дух, так как настоящим питанием для человеческого духа могут быть предметы только духовные, евангельские, божественные. Находя в себе пустоту, скучая самим собою, он живет вне себя, в вещах сотворенных. Отсюда, силы его души обращены только к греховному, земному или, по меньшей мере, к суетному. Так, например, стремления своего ума он удовлетворяет многознанием, многочтением, разведыванием; пустоту своего сердца хочет пополнить мирскими, светскими развлечениями, хлопотами о богатстве и другими предметами, которыми услаждаются его чувства; пустоту своей воли пополняет многожеланием суетного, таким многожеланием, чтобы все было в его воле и руках. Иногда же и все наскучивает ему, хоть жить на свете еще желается. Но вот что всего достойнее сожаления: этот человек не видит своего состояния, не признает себя в какой либо опасности, не беспокоится за свои грехи и опущения по обязанностям христианина. Ему и на мысль не приходить, что должен бы он изменить свою жизнь. Если же ему напомнят об этой перемене, он считает напоминание излишним, даже и не понимает, к чему оно. (Один подвижник спрашивал опытного старца: «вот некоторые мирские люди и не постятся и не молятся, не ходят совсем в церковь, живут во грехах и страстях: между тем духом не тревожатся, не считают себя особенно грешными, будто они к не падают. А мы вот а постимся и молимся я стараемся угодить Богу другими подвигами: между тем все боимся, как бы не погибнуть, как бы не очутиться после смерти в предчувствии вечного огня; все виним себя в падениях я называем, себя недостойными и грешными. Что же это значит? Старец отвечал: «справедливо, что миряне, живущие так, уже и не падают; потому что они давно пали, и так пали, что ниже и не куда им пасть. Вместе с тек, и враг-дьявол не борется с ними, так как и они не вооружаются против него» (Пролог, 22 мая).) Не редко случается, что омертвевшие духом, но не явно-порочные, и сами себя почитают и от других, которые подобны им, почитаются безгрешными. (Один человек высокого чина и старых лет умирал от медленной болезни. Он отличался естественною добротою сердца, щедростью для угощеений и вообще щедрыми платами и вознаграждениями: но не был исполнительным христианином, в церковь например приходил разве однажды в год. Такого же направления были и его семейные. Врачи окружали его и уже все предвидели его близкую кончину (болел он водянкой). Оставалось ему напутствоваться перед смертью. Но он сам не просил о напутствований, а семейные не хотели обеспокоить его предложением о священнике. Так без всякого напутствования он и умер. Но чем же успокаивали себя на этот раз его семейные? Говорили: «у него не было грехов; он был как младенец, Он не обижал никого...». Вот сочиненная для других и для себя безгрешность в силу омертвения души!) — Какое самообольщение! какое опаснейшее состояние! Как же выйти из этого омертвения по душе? Оно должно смениться «умилением» (Деян.2,37) сердечным. Умилиться сердцем значит пожалеть самому себя в виду страшной участи, как грешника, на том свете.—Затем, холодное сердце будет оживляться, если человек будет часто читать евангелие, будет с усердием молиться, будет живее представлять себе вечные муки грешнику: прекрасно на сей раз иметь у себя пред глазами изображение «вечной муки» на бумаге или масляными красками: Но застарелые болезни не скоро и не легко излечиваются. Так и от бесчувствия души ко всему божественному и в то же время от сочувствия только греху и суете мирской можно исцелиться только немалым временем. Не напрасно же святые угодники молили Бога, чтоб жить им дольше, что б таким образом и больше покаяться.—О, собеседник мой по настоящим «чтением»! Поверим мы себя,—не близки и мы к страшному состоянию «окамененного нечувствия»? (из молитв.вечер).