Прот. Евгений Попов / НРАВСТВЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ ДЛЯ МИРЯН (35)

Прот. Евгений Попов. НРАВСТВЕННОЕ БОГОСЛОВИЕ ДЛЯ МИРЯН В ПОРЯДКЕ ДЕСЯТИ ЗАПОВЕДЕЙ БОЖИИХ. (Изд.1901 г) Заповедь 7: «Не прелюбодействуй». Заповедь 7: «Не прелюбодействуй» - не вреди целомудрию ближнего, равно как и своему – вообще жизни душевно-нравственной в других и в себе Важны обязанности наши к телесной жизни ближнего, равно как и к собственной, и виновно пред Богом нарушение этих обязанностей, от помехи чьему-либо сну до удара оружием. Но обязанности в отношении к душе, или к внутренней – нравственной жизни, столько же важнее их, сколько душа дороже тела: нарушения обязанностей последнего рода в сравнении со грехами против тела (исключая решительного убийства или самоубийства) еще преступнее. После шестой заповеди Божией, которая запрещает касаться со вредом телесной жизни ближнего и своей, и напоминаются нам следующей (седьмой) эти обязанности наши относительно чистоты нравов в своем и чужом образе жизни. Требуется, главным образом, целомудрие не только телесное, но и душевное целомудрие, как наилучшее украшение человека. Оглавление Раздел: Виды сердечной похоти Оглавление Блудные помыслы, или представления Бывают помыслы о блуде невольные, у иных только минутные. Они требуют исповедания пред духовным отцом, но еще не вменяются в вину. И вообще худые помыслы полезно выводить из себя наружу пред другими, притом - не пред духовным только отцом, которого иногда не близко или не легко увидать, но и пред мирянами, только бы известными строгою жизнью. А особенно с блудными-то помыслами нечего таиться пред искренним и благочестивым человеком. Святые подвижники, обыкновенно, спешили открывать их опытным старцам, а медлительные терпели вред (Патер. гл.5, сказ.17). С другой стороны, те, пред которыми кто-либо открывает свою борьбу с блудными помыслами, как и с самою телесною похотью, те должны иметь осторожность, чтобы не пренебречь этим человеком, будто бы человеком нехорошей жизни. Бывают блудные помыслы или представления, как воспоминание прежних падений. И эти помыслы тоже не составляют вины, если только человек не услаждается ими, если с первого раза отвергает их, стыдясь себя и испуская вздох самоосуждения пред Богом. Но когда кто останавливается приятным воспоминанием на них, например, как он первоначально познал сласть плотского совокупления с другим полом или как впоследствии допускал тот же грех или как недавно, несколько лишь дней или часов назад, согрешил: это самое показывает, что он не от врага - дьявола, а «…искушается увлекаясь и обольщаясь собственною похотью» (Иак.1,14). Тут две вины: и повод от себя, по прежней своей жизни, к плотским помыслам, и согласие с ними (а иначе, т. е. если бы они не нравились, то нечего было бы и останавливаться на них). Тогда человек может дойти или до нового падения или до падения только духом. Бывают, наконец, такие блудные помыслы, которые человек сам намеренно возбуждает в себе и подолгу питает в своей душе, приобретая к ним любимую привычку: это любострастная фантазия, распутство мыслей. Человеку, например, живо представляются любовные целования с лицом другого пола, к которому есть влечение; воображается нагота иного пола (видит, например, он женщину, как она ходит, и представляет ее себе нагою); собственная обнаженность; рисуются в уме все телесные движения к совершению плотского греха, так что одно лишь тело остается не оскверненным, а душа уже вся в блуде. Действительно, в таком случае бывает прямое желание плотского греха, но только нет возможности совершить грех по каким-либо обстоятельствам, это значит зажигать огонь в своем теле. Евангельский закон решительно осуждает подобные помыслы как блуд, преследуя зло в самом корне, а не запрещая одно лишь внешнее прелюбодеяние, как запрещалось более в Ветхом Завете: «уже прелюбодействует с нею в сердце своем», сказано в Ев. от Матф.5,28. (Говоря о сладострастных помыслах, мы не повторяем здесь о нападение такими-то помыслами, вместе с огненным распалением плоти, со стороны врага - дьявола, и этому подвергаются люди благочестивые и святые (См. в 1части под 2-ой заповедью «о страстях»): здесь и помыслы и самое распаление тела – не вина). Кто же вообще хочет избавиться от блудных помыслов и скверных плотских картин, тот с пользою может представлять себе, как эти гнусные тайны для грешника нераскаянного изобличатся пред всеми на страшном суде; как они сходствуют с зловонием в нечистых местах; как наша собственная плоть, которою теперь мы занимаемся и чужая красота, которою прельщаемся, как после смерти они обезображиваются, гниют и оставляют от себя одни кости (остов). Неосуждение ближнего, воздержание в пищи и молитва также сильные средства против блудных мыслей и представлений. Оглавление Похотный взгляд на другой пол и пристрастие к красивым лицам «Глаза у них исполнены любострастия» (2Петр.2.14); «не засматривайся на чужую красоту» (Сир.9,8). Как мысли блудные пробуждают в теле страсть и тело может быть доведено от них до настоящего блуда; так, с противной стороны, телесное впечатление вносит в душу блудную мысль. Яснее сказать: «от внутреннего блуда заражается и внешний, но и от внешнего возникает внутренний». Праведный Иов потому-то и полагал себе зарок не смотреть на красоту женскую (Иов.31,1), что «за воззрением следует мысль, за мыслью - услаждение, за услаждением страстное пожелание, а за пожеланием - и само падение». Кто препобедит из этих искушений первое, т.е. соблазнительный взгляд (как в свою очередь и блудную мысль): тот разом удаляет от себя все остальное. (Против блудных помыслов должны вооружаться преимущественно люди одинокие, например, монашествующие, которые редко встречаются с лицами другого пола; а против взглядов должны беречь себя преимущественно те, которые постоянно обращаются среди мира). Но если и от непредвиденного, однако, неосторожного, любопытного взгляда на лицо другого пола бывает вред целомудрию: то тем более такого вреда и, затем, вины в том, чтобы искать посмотреть на красивых другого пола. Любопытны до того, что, так сказать, раскрывают рот (зевают) на чужую красоту, - думают, как бы с такою-то красавицею или красавцем поговорить или посидеть. Равным образом, нецеломудренное чувство изобличается и такого рода пристрастием к красивым лицам, когда для человека красивой наружности, за одну его наружность, с первого раза делают предпочтение пред другими и в том, и в другом и третьем случае; а также когда любят окружать себя миловидными и молодыми лицами, например, в прислуге. Очевидно, здесь управляет сердцем не любовь к ближнему, но собственная похоть. Пристрастие к красивым наружностям и похотливое услаждение ими глаз, наконец, распространяются и на мертвые портреты! О! как же необходимо, поэтому, преследовать в себе зло на первых порах его. Скорее же всегда можно удержаться от осязания, возбуждающего похоть, чем совладеть с глазами: глаза везде с нами и их не закроешь. Потому через глаз легко приходит в душу похоть. И потому-то зрение требуется охранять со всею осторожностью. Отсюда у человека целомудренного и желающего сохранить себя вполне целомудренным бывает взгляд более потупленный, чем прямой и острый, особенно на противоположный пол. Отсюда у такого человека (будет ли то молодость или самая старость) видна благороднейшая, достожелаемая краска в лице, когда на него посмотрят пристально. Отсюда у святых подвижников было до того осторожное хранение глаз, что они старались не встречаться глазами и не сидели рядом с лицами другого пола, мало этого и с лицами одного пола с собой, к которым замечали в себе некоторое нецеломудренное влечение. Без сомнения, это не брезгливость, а только добрая бережливость себя и других. Оглавление Чтение книг, описывающих страстную любовь «От сердца бо (вот главным образом откуда) исходят... прелюбодеяния, любодеяния» (Мф.156,19). А кто любит читать комедии, модные романы и любовные стихотворения, того сердце переполняется любострастными картинами. Волнуя душу, чтение этих книг волнует и кровь. Но пусть любовные романы и повести еще не сводят человека со степени целомудрия. Во всяком случае они лишают девственности душу, доводят читателя или читательницу до внутреннего саморастления, которое сопровождается своего рода истощением и физических сил. Романическое чтение, разгорячая воображение, возбуждает также к ложной чувствительности и доводит до увлечений. Для женщины например, оно вредно не только в данное время, т. е. когда женщина молода и живет по светски, но и в последующем ее времени; именно те женщины, которые много читали романов, а потом сделались набожными,— те и в новой духовной жизни хотят выказать более романтического, чем аскетического, хотят и по духовному настроению быть слишком нежными. И так напрасно думают, будто не вредит и не грех чтение романов. У скольких же лиц оно расстроило дух мысли! Оглавление Сладострастные разговоры или слушание таких разговоров «Признались в похоти своей», сказано о старцах, которые имели скверный замысел относительно Сусанны (Дан.13,14). Сладострастные разговоры бывают и всецело, т.е. по содержанию своему, когда, например, кто рассказывает историю своей постыдной связи, и по тону своему, когда другие искусственно смягчают свой голос или с нежною, но по смыслу своему бесстыдною, шуткою обращаются к невинному, целомудренному лицу, наконец, и по движениям, которые то утонченно, то грубо, поставляют пред глаза блудный грех. Кто любит такие разговоры и шутки, тот, без сомнения, обнаруживает в себе любострастное направление, хоть бы уже не предавался любострастию, например, в старости лет, или же жил законным браком. Он до того находит их для себя приятными, что думает, будто и другим они приятны; и потому готов так шутить в веселом расположении духа без разбора лиц, среди которых сидит, например, и в присутствии духовного лица; и до того, любя их, считает ничего незначащими, позволительными, что неосторожно допускает их и при девицах, даже иногда при собственных детях. Какое легкомыслие! Но виновно и одно слушание сладострастных разговоров. Если они не производят краски в лице у тех, которые их слушают, напротив, выслушиваются с любопытством и удовольствием; это также показывает развращенность сердца. В той мере, как одни рады случаю рассказать, что вот они тогда-то победили невинность; другие рады очень послушать, тотчас же подсядут к рассказчику. И вообще нехорошие разговоры, действуя только на слух, сильно действуют на пробуждение душевных страстей: это доказывает самый первый грех, который вошел в мир путем слуха. Но сладострастные рассказы, например, о чьем-либо падении в плотской грех, удивительно как пробуждают похоть в говорящих и слушающих. И так «удержи язык твой от зла..., еже не глаголати льсти» (Пс.33, 14) блудной. Оглавление Скверная (матерная) брань и слушание ее «Отложите ... сквернословие (срамословие) от уст ваших», запрещаете слово Божие (Колос.3,8). Этот грех столько не маловажен, что был подвергнут обсуждению (и осужден) на одном из соборов: «непотребными словами (сказано) оскорбляют честь матерей семейств и целомудрие других» (Карфаг.71). Да; употребляющий скверную брань, прежде всего, безжалостно позорит честь матерей, нагло ругается над богоустановленными законами рождения, забывая, что и сам родился тем же путем «хотения плоти, хотения мужа» (ср.Ин.1,13). Как бы он чудовище какое, когда пред словом: «мать, мать» поставляет себе понятие только о блуде и издевается, будучи рожден и воспитан матерью же! Затем, так как он произносит свою гнилую брань не шепотом и про себя, а большею частью громко, и тогда как по какому-нибудь случаю рассердится, думая найти в ней не то подкрепление, или некоторую важность своему гневу, не то облегчение от гнева: то его брань иной раз неизбежно выслушивают и люди вполне стыдливые и целомудренные. Какой же это безобразный оскорбитель нравственного чувства ближних! Как он бьет своим бесстыдным сквернословием по невинному и благородному слуху других! Иногда от его сквернословия возмущается и вся внутренность: иногда ссорящаяся на площади толпа старается перещеголять друг друга искусным подбором оскорбительных для целомудрия слов. Сам же по себе этот человек оскверняет и уста и всего себя: уста его, как грязный и зловонный источник, особенно в часы нетрезвости его. Иной до того привыкнет к матерней брани, что с унижением себя, своего чина или звания, допускает ее и пред низшими: для простолюдинов же это просто как поговорка, преступная еще потому, что иной раз произносится вслед за божбой: опьяневшего, например, простолюдина и не думаешь встретить без матерней брани. Но и только не останавливать этой брани, когда на то есть некоторое право или старшинство, не уходить от нее, когда есть возможность уйти, равнодушно выслушивать ее, когда надлежало бы стыдиться ее: все это также показываете нецеломудренную душу. О? богомерзкая брань! зачем же она так особенно слышится от русского человека? нарушается ли еще где заповедь Божия о чистоте и целомудрии языка, как к стыду сказать, у нас? С глубокою скорбью некогда говорил Карфагенский собор об этой брани: «и изрещи стыд есть». Так же скорбит и ныне Церковь за сквернословящихся между православными. Оглавление Песни, выражающие любовь к другому полу Исключая народных гимнов и тех немногих песен, в которых выражаются то жалоба (протест) молодых невест, насильно выдаваемых в замужество за стариков, то плач на притеснение от мачехи или свекрови, — все прочие светские и мирские песни что же иное, как не голос страстной любви к другому полу вне законного брака? Поются ли они в домах или на улицах, рабочими на работе или путешественником в дороге, мужчиною или женщиною, возрастными или малыми детьми (дети поют их, как иные мальчики и сквернословятся, по примеру старших), — дух в них один: это дух похоти, блуда (ты мой... моя..., я люблю...). Сказать, что здесь воспевается та любовь, которой требуют Бог и закон, будет странно и преступно. Услаждение этими-то песнями и показывает в человеке нецеломудренную душу. А чем ближе кто стоит к грубому, плотскому греху: тем грубее и бесстыднее того песни. Но и, так называемые, романсы и пьесы нисколько не лучше простонародных песен, хоть выражаются в более мягких и красивых словах, хоть поются более нежным или же тоскливым голосом. Напротив, романсы еще пленительнее, еще более расслабляют душу: вместе с тем между ними есть самые бесстыдные (как например: «прекрасная Елена»). Любители искусственного пения романсов и пьес даже до того пристращаются к ним, до того привыкают к этой рассеянности, что первая свободная минута у них или только малый промежуток в занятиях, и они начинают выпивать романсы своим голосом или же свистом, например, проходя улицей; до того они этими романсами изнеживают свою душу, что скучают в церкви простым пением, что ради только искусных певчих с охотою вдуть в церковь, что желали бы и здесь слышать более оперное пение. В какой степени мирские и любовные песни составляют запрещенный плод пред Богом, это видно из того, что к ним, как к запрещенному, особенно располагается поврежденная грехом природа человека: многие, например, из крестьян знают по десятку песен, и не знают ни одной молитвы; самые малые дети, особенно женского пола, воспитанные не под строгим христианским надзором, скорее выучивают нехорошие песни и поют их бессознательно, чем знают хоть одну краткую молитву. О, какая печаль для христолюбивой души! На этот раз все люди ученые и все очень памятливые. Что же до внутреннего действия или влияния на человека любовных песен, романсов и пьес, то, без сомнения, они растлевают душу и подготовляют к телесному блуду. (Укажут ли на потребность к пению? Но зачем же ее обращать к превратную сторону? Если б люди так воспитывались, что с малолетства привыкали бы к духовному пению: то всей душой полюбили бы пение духовное. И есть такие, даже из светских. Быв певчими, они и дома не поют мирских песен, но в часы досуга - благодушия поют только духовное, к которому приучили свое ухо и вкус) Оглавление Страстная музыка Первым изобретателем музыки был некто Иувал. Этот человек «был отец всех играющих на гуслях и свирели (Быт.4,21). (Бытописатель Моисей, однако, не совсем в похвалу упоминает о нем). Музыка, как искусство, как чувство изящного, если и не будет прямо или исключительно обращена для священных песней, все же может не служить для похотей человека. Она, подобно поэзии и живописи, не делаясь чисто-священною или религиозною, иногда также выражает прекрасные нравственные чувства. Такова, например, музыка, возбуждающая патриотические чувствования, и военно-походная, воодушевляющая воинов и придающая им часть и телесных сил. Но мы хотим сказать только о страстной музыке, которая как прежде, так и ныне, употребляется в свете. Иной композитор, будучи сам человеком развращенным, вложит в музыку свои чувства, которые действуют решительно на половое стремление. И как в книге мысль сочинителя усвояется читателями: так и эта музыка, не сопровождаясь даже пением или не выражаясь в словах, но, состоя в одних мелодических звуках, возбуждает те же страстные стремления и в том человеке, который выигрывает ее или слушает. Она прямо проходит в сердце, минуя голову, которая могла бы еще попрепятствовать развитию чувственных образов. С другой стороны, у простолюдинов известна своя разгульная музыка. И так на стороне страстной и разгульной музыки несомненная доля развития в человеке похоти. Доходят до слуха звуки музыкальные, и чувствует человек досаду на то или тоску о том, что он вот один, что нет у него вблизи лица иного пола, что хорошо бы быть этому лицу сейчас же или тут же, словом, отдаться бы наслаждениям плотской любви. Это равняется чтению целого романа, особенно когда музыка соединяется с самым искусственным пением романсов. Кто когда-либо в жизни своей падал грехом нецеломудрия, тот, слушая звуки страстной музыки, вдруг припомнит себе все эти падения. Если сравним и оперную музыку с духовным чтением, то вполне сознаем вредное влияние ее на душу: как духовное чтение привлекает к Богу, так эта музыка отвлекает мысль от Бога. — После сего «читающий да разумеет» (Мк.13,14). Оглавление Бесстыдные танцы и пляска, бытность при них, равно как и на бесстыдных зрелищах «Дочь Иродиады вошла, плясала и угодила Ироду и возлежавшим с ним» (Мрк.6,22): здесь видим грех и пляски и смотрения на пляску. Нельзя назвать совершенно невинными вообще танцы с лицами другого пола. Это сознают сами танцующие и дозволяющие танцевать; потому что неприличным же, оскорбительным для целомудрия было бы признано то, когда бы вне танцев девица одну руку свою прямо отдала постороннему мужчине, а другую положила на плечо ему. А также разве ничего не значат для молодой девицы такие минуты: в промежутки танцев она сидит с незнакомым мужчиною, который может говорить с ней под звуки заглушающей музыки, о чем хочет? И вот, как же многие в танцевальных залах захватили заразу для девственной души своей! Но бывают танцы, это именно балетные и канкан (сюда же относится простонародная площадная пляска), танцы, в которых и мимика и движения и костюмы - все рассчитано на то, чтоб заставить душу похотствовать и в теле пробудить похоть. Надобно быть ангелом бесплотным, чтоб в виду этой пляски сохранить себя в чувстве целомудрия. Выходить же на такую пляску, а с другой стороны—прямо просить ее (кричать: «канкан, канкан…»!)—полнейшее бесстыдство. (Для такой-то пляски особенно применимы слова св.отцов, которые вообще осуждали танцы: «праздник дьяволу» (Ефрем Сирин), «подводный камень невинности и могила для нравственности» (Амвросий Медиоланский). Затем, не менее воспламеняют и питают похоть плоти и бесстыдные зрелища, т.е. такие зрелища, где например, слышится разговор двух лиц, мужского и женского, о плотской любви (а в каком же театре нет этого?); где можно видеть тесное приближение друг ко другу мужчины и женщины (в лице актеров) до немногих шагов к самому акту греха, запрещаемых седьмою заповедью; где представляются разные обольстительные телодвижения, где также, как и в пляске, приняты короткие и обтянутая одежды у женского пола; и где при этом действия — игры девиц или женщин выполняются на возвышении, например, в цирке бег их на лошади с поднятием ног в виде пляски, а в садах — хождение их по канату. Одному Богу известно, сколько душ вовлечено в грех от таких зрелищ! Женатые и семейные с них возвращаются домой в расстроенном духе, возвращаются не одни, но вместе с театральною женщиною, т.е. не вводят же они этой женщины открыто в дом, против чего восстала бы законная жена, но вносят и оставляют ее в своем сознании; а иные и совсем не приходят в тот вечер к семейству, уклонившись на распутия порока. Холостые же тотчас обращаются в постыдные дома; случается еще, иной из холостых, пленившись искусством и наружностью актрисы, вступает с этой актрисой в брак: по увлечению брак не приносит им обоим счастья. И так справедливо св. Церковь на своих соборах отлучает от себя представителей и посетителей таких бесстыдных зрелищ (6 Всел,51 снес.Карфаг.,18). Оглавление Переписка о любви или списывание в том же духе стихов То и другое показывает не только легкомысленную личность, но и готовую предаться преступной связи. Два человека разных полов уверяют друг друга в любви, выражают тоску о разлуке, назначают часы для уединенного свидания. Или одно которое либо (им почти всегда бывает девица), не имея определенно никого для своей половой любви, только любовными стихами услаждает свою душу. Любовь к лицу другого пола может быть в пределах лишь закона, или под условием законного брака. Говорить же, что она к известному лицу есть невольное сочувствие (симпатия) или невинное расположение - и опять странно. Ужели она неизбежная потребность? Ужели по здравому смыслу верны слова о женском поле: «прекрасный пол», а о мужчинах: «кавалеры» (т.е. рыцари)? ужели, например, женщина без мужчины немыслима, или как бы бесцельное, незаконченное существо? Нет; такой взгляд на взаимные отношения полов был бы как взгляд язычника, притом —средневековых времен. Каждое лицо, и мужчина и женщина, есть отдельное, самостоятельное лицо. Нет непременной необходимости человеку привязываться любовью к лицу иного пола (как и нет нужды каждому соединяться браком). Евангелие желающему любить указывает гораздо шире пределы для его любви. Это любовь не к одному лицу (да уже не слепая и страстная), а ко всему человечеству. Для проявлений ее в самых делах еще более представляется возможности или удобства тем, которые никому не отдали своего сердца ни вне брака, ни в законном браке. Лазарь (сторона мужская) и сестры его (сторона женская), оставаясь одинокими, какие же были любящие души и какие это высокие личности! И так переписываться о любви или списывать откуда либо любовные стихи, забавляя себя ими, — все это легкомысленность и шаг к постыдной связи. Но тут присоединяется и новая вина: тайность от родителей. Переписываются, обыкновенно, несовершеннолетние и во всяком разе из женского пола; еще не вышедшие из дома и попечения родительского. А говоря здраво и по совести, разве у детей несовершеннолетних и не пристроенных могут быть в переписке с кем-либо секреты пред родителями? Очевидно, нет; потому что родители и первые наставники их во всем и первые друзья для них и первый предмет их любви. Коли они таятся в какой ни есть переписки, коли скрывают от глаз родителей выписку стихов любовных: то уже и понятно, что тут есть нечистота отношений их к другим. Отсюда-то заботы, которые делает отцу взрослая дочь. Как печалится втайне отец, чтоб дочь не посрамила его пред всеми, чтоб не сделала его посмешищем особенно для врагов; его между прочим — вот и слухом о письмах ее к какому либо холостому человеку или мужчине (Сир.41,11). Но дочь-христианка не доведет своего отца до такой печали. Оглавление Свободное, или короткое, обращение с лицами другого пола «Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего» (Притч.6.27,28). Кто живет в мире, для того обращение с лицами иного пола неизбежно, и, без сомнения, не составляет греха, если бывает в границах нравственности. Короткость же обращения опасна и предосудительна. Ее составляют например: близкая встреча глаз; пожатие рук; хождение под руку; разговор на сердечные вопросы (темы); бытность друг с другом наедине, особенно продолжительная, например, прогулка по саду, в лесу, в дороге, для уроков, т.е. когда один учителем, а другая ученицей, и оба - молодые; пешеходное путешествие куда-либо двух лиц, мужского и женского, с ночлегами в поле; вход в комнату к неодетым или полуодетым другого пола; служение постороннему больному с прикосновениями к обнаженным частям, которое можно было бы заменить людьми того же пола, и во всяком случай—требовалось бы обставить другими посредствами; не прекращение тотчас знакомства и встреч с таким человеком, к которому уже чувствуется плотское влечение (а лучше бы и оставить дело, требующее свидания, чем губить душу, или же выполнить бы это дело через других); неумеренное воспоминание о другом поле, т.е. даже и за глазами его или вдали от него (некоторые из святых подвижников и не без разбора молились о женском поле), а в личном свидании продолжительный разговор с шутками и хохотом; наконец — сидение за вином (как у семейных и пожилых) вместе с замужнею женщиною (Сир.9,10), столь же опасное, как трудно, чтоб уголь в пазухе не прожег платья. Почему все это нравственно не одобряется? Потому что с самого грехопадения Адама в раю чистые отношения полов; мужского и женского, изменились. Теперь, чем короче, вольные и чаще бывает сближение между собой посторонних юноши и девицы или мужчины и женщины,— тем более желается повторять такие встречи и свидания, тем сильнее становится взаимное влияние их тел, а воля по мере этого слабеет, и тем более бывает порывов к решительному падению. (Между прочим, надобно заметить, что более действует на плотскую страсть, следовательно, более опасна, близость к мужчине девицы, чем замужней женщины). В этом-то случае нельзя доверять ни своему, ни чужому целомудрию, которое будто бы не дозволит себе решиться на грубый порок; нельзя всегда успокаиваться и за болезнь, при страданиях от которой по-видимому не до помыслов бы блудных (К одному человеку очень строгой жизни прикоснулась женская рука, прикрывающая его ноги во время ухода за ним по болезни его, и он почувствовал в себе телесные силы для греха и подвергся страшному искушению. Поэтому пр. Пафнутий Боровский, всю жизнь остерегавшийся непосредственных прикосновений к чужой обнаженности, даже до рукопожатий, тотчас отвлек свою руку от человека, который неосторожно взял его за ладонь, проводя его крайне больного в церковь (Четь-мин. Под 1 мая). На этот же случай есть наставление у Антония Великого); нельзя полагаться ни на свою, ни на чужую старость лет (Уже омертвело мое тело», говорил один старец тем, которые предостерегали его от короткости с женским полом. Понадеялся он на свою старость, не принял предостережений, и подвергся также страшному искушению (Древ.Пат.5,38); нельзя оставаться спокойным даже со стороны убогого или урода (глупого от природы). Но если короткость с другим полом многих еще и не привела к падению, несомненно, она сопровождается расстройством мыслей и чувств. Пусть иные из светских лиц хвалятся, что вот они и близко и часто обращаются в обществе другого пола, однако не чувствуют в душе никаких нечистых представлений, ни в теле страстного распаления. Так можно сказать только о том обращении, которое бывает в границах приличия: тут, если будет лицо другого пола и очень красивое, но нравственное, но чистое по сердцу, незнающее плотских грехов, обращение с этою личностью может вливать в душу добрые расположения. Но не таковы впечатления после вольного разнузданного обхождения с обоих сторон или же только с одной которой либо. Когда ничего вредного от этих впечатлений не чувствуют, это показывает скорее неспособность совсем внимать себе: «если не имеешь помыслов, то имеешь дело» (Древ. Пат.5,5), можно сказать в таком случай человеку, который смеется над предосторожностями в обращении с другим полом и хвалится своей бесстрастием. (Действительно, кто не борется в душе со страстью, а прямо впадает в плотской грех, тот по бесчувственности своей и перестает возмущаться помыслами). Или же не чувствуют вреда от свободного обращения с другим полом в то одно лишь время, когда воспринимают впечатления. Придя же домой или оставшись в уединении, мужчина (равно как в своем месте и в свою очередь и женщина) после коротких разговоров между собой, после свободных телодвижений, например, во время игры, чувствуют в себе полную войну: в их душе остаются и беспокоят их и красивое лицо, и приятный голос, и взгляд, и походка, и одежда той личности; с которою они провели время. Нет, ни от чего столько не может возникнуть сильнейшее искушение к блудной страсти и последовать самое падение ею, как от свободного обращения с другим полом. В других случаях свободное до дерзости обращение с ближним сопровождается другими вредными последствиями: а с лицами иного пола оно ведет к потере целомудрия. Это сознали все, которые старались сохранить себя целомудренными. Тут и ничтожное обстоятельство вдруг может изменить расположенность душевную и самый образ мыслей. И так отчуждение себя от другого пола вне законного брака вовсе не произвол, а сознанная после множества опытов необходимость. Вовсе это не вражда или пренебрежение, а напротив — истинная любовь к ближнему, которая с сознанием своей и чужой немощи охраняет от падения себя и других. И грешат, по сему, грешат против своего целомудрия (особенно так в нынешний век) дозволяющее себе вольное обращение с другим полом, даже смеющиеся над девственною скромностью других, поставляющие, например, в молодой девице признаком образованности смелость и открытость ее, которые будто бы не дают заметить в ней женской слабости. Оглавление Желание нравиться, чтоб прельстить собой другой пол «Но ты понадеялась на красоту твою и пользуясь славою твоею, стала блудить и расточала блудодейство твое на всякого мимоходящего..» (Иезек.16,15). Желание прельстить собой, однако, обнаруживают не одни женщины, но и мужчины. Оно возникает от сознания своей красоты. Да; и мужчины любят рисоваться красотой своего лица или всего стана пред женским полом; натурально или искусственно они отличают себя тем, что особенно может нравиться в них женскому полу, как например, осанка, звучный голос; заучивают какие-нибудь стихотворения, анекдоты, поговорки, чтобы занимать и веселить женский пол. Но как это неблагонамеренно и неумно со стороны их! Они должны бы, напротив, показывать себя пред женщинами примером рассудительности и степенности. Должны бы щадить женщину, как существо слабее себя, - от соблазна, от прельщения своею красотою. (Святые же Божии, если обладали особенной красотой, то с особенным же старанием избегали встречи с женским полом, и даже иные из них носили в таком случае на лице своем покрывало, как например, Димитрий Прилуцкий (Четь-мин.под 11 февраля)). Но преимущественно прельщать своей наружностью - порок женского пола (так называемое, кокетство). У девицы или женщины, которые усвоили себе этот порок - и взгляд и улыбка и тон речи и походка и все движения (не говоря здесь о том, что относится к одежде): все у них направлено к тому, чтобы привлечь к себе внимание других, чтобы понравиться другому полу. При недостатке же природной красоты или при упадке ее с годами, искусство прельщать собой усиливается или только в силу привычки не оставляется, делаясь уже тогда смешным и жалким: тогда-то, например, употребляют румяна, как румянилась Иезавель (4Цар.9,30), чернят брови сажей (равно как постаревшие мужчины красят седины в своей голове, забывая слова Спасителя: «не можешь одного волоса сделать белым или черным» (Мф.5,36). Это женская прелесть сильно расстраивает дух страстных мужчин; она играет душами других, приманивает к себе всех без цели или большею частью для того только, чтоб поторжествовать своей красивой наружностью. Как погрешает здесь женский пол! Когда Евангелие строго говорит к мужчине: «всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействует» (Мф.5,28), тогда оно возвышает и женщину, устраняя, охраняя ее от чувственного наслаждения со стороны мужчины. А между тем женщина своею женскою прелестью сама старается бросить в мужчину стрелу, хочет возбудить в нем чувственные пожелания. Не унижает ли она этим своего нравственного достоинства и не подлежит ли за прельщение мужчины тому же суду, какой произносится на мужчину за похотный взгляд на нее? Вместе с тем, любя жеманство, кокетство, она сама поставляет себя в фальшивое (обманчивое) положение. Вместо любви или поклонения, мужчина проницательный платит ей тайным пренебрежением, а развратные в кругу подобных себе только осыпают ее насмешками. Нет! когда женское лицо чуждо всякого притворства, всякой заботы понравиться другому полу, когда оно показывает себя как есть, без ломки своего языка, без изнеженных повышений голоса, без ложных сожалений или ахов: тогда-то, напротив, эта простота, эта непринужденность, истина и скромность более всего украшают женщину и располагают к ней. Оглавление Чрезмерная угодливость женскому полу, или, так называемое, ухаживание Женский пол, действительно, по самой природе своей требует как бы особенного внимания к нему. Он слабее мужского. Сказано: «сотворим ему помощника, соответственного ему» (Быт.2,18), «помощника», а не более. Эта сравнительная слабость, по самому созданию женского пола, увеличилась с грехопадением человека. После греха в раю, который усвоила себе прежде жена, уже вполне образовалось и теперь вполне прилично название женскому полу «немощнейшего сосуда» (1Петр,3,7). И вот эта то немощь женщин и требует особенного внимания к ним, но в каком смысле? Только в смысле «помощи, руководства, снисхождения, покровительства». «А что сверх этого, то от лукавого» (Мф.5,37). Так например, отдавать особенную почтительность девице или женщине за один их пол: выполнять (в делах даже общественных или служебных) по их просьбе и ходатайству что либо с уступками правде и закону; спешить угодить каждому желанию их; чрезмерно оберегать их покой, делать за них лично или же руками других то, что составляет существенный долг их; придумывать разные случаи, «чтоб только вызвать у них улыбку довольства или слово благодарности: как бы и теряться духом, из лица мужественного и самостоятельного делаться бессильным, когда они прибавят себе красоты уборами; наконец, в самом храме Божием раболепствовать пред ними: все это не имеет для себя никакого законного основания. Разве немощь составляет достоинство или заслугу человека? разве она дает особенное право на то, чтоб пользоваться уважительностью и всевозможными уступками со стороны других? Но что же именно изобличает эта чрезмерная угодливость женскому полу? Ради чего мужчина унижает свое достоинство, как мужчина, поклоняясь женщине, раболепствуя пред ней? Ради только чувственных наклонностей своих. (Оттого-то нет уже раболепства лицам престарелым в женском поле. В древности например, святые жены Таисия и Пелагея, обладавшие привлекательной красотой, до обращения своего в полном смысле были кумиром для похотливых мужчин; богатые кидали к ногам их огромные деньги, а небогатые разорялись для них займами: когда они проходили или проезжали по улице свита поклонников всякого возраста окружала их (Четь-мин. под 8 окт.). Ухаживая за женским полом, мужчина питает в себе внутреннюю похоть таким сознанием, что на него обращается внимание женского лица, что женское лицо к нему признательно и сочувствует: да и то одно ему приятно, что он вращается в кругу женщин. А затем или в иное время этот поклонник достигает на самом деле худой цели. За то, достигнув своей цели, не он уже (как бывает в большинстве случаев) раболепствует женскому лицу, а женское лицо делается ему рабом. Да; для самого женского пола чрезмерная угодливость ему со стороны мужчин составляет великое искушение. Женщина и без того любит, чтоб на нее обращали внимание: она, так сказать, притягивается сама к себе и притягивает все стороннее, потому что живет почти исключительно внутреннею домашнею жизнью. А когда еще пред ней раболепствуют, покланяются: тогда она, если не воспитана родителями в страхе Божием, если и затем нет на нее разумного влияния ни брата, ни мужа, тогда тем более она прихотничает, портится нравственно, а в конце всего готова бывает жертвовать сама всем для прихотей мужчины. Отсюда происходит грубое падение иногда самой благородной прелестницы. (Например, целование наедине посторонним мужчиною рук у женского лица — такое опасное искушение для женщины, что нужно ей спасаться бегством, чтоб не пасть). И так сколь же это положение женщины: «быть ей тварию покланяемою» и противно достоинству мужчин и вредит ей самой!