Макарий Митрополит (Булгаков) История русской церкви (82)

Относительно иноческой жизни три нравоучительные сочинения Максимом написаны в учительном роде и одно - в обличительном. В "Слове к хотящим оставляти жены своя без вины законныя и ити во иноческое житие" он учит: ни о чем столько не печется Бог, как о нашем вечном спасении, а достигнуть спасения возможно только чрез веру, чрез удаление от грехов и исполнение заповедей Божиих. Так и спасались еще ветхозаветные праведники, хотя они жили с женами и были обременены житейскими попечениями. Так же могут спасаться и христиане, законно живущие с своими женами и не ищущие, по заповеди апостола, разрешения с ними (1 Кор. 7. 27). Если же кто по легкости ума помыслит вступить в иноческое житие, расторгнув вопреки заповеди апостола союз с своею женою, такой пусть прежде искусит себя в мирском житии, не в состоянии ли он и там исполнять заповедей Божиих. Если увидит, что в состоянии, то пусть не разлучается с своею женою и да пребывает в исправлении добрых дел. Пусть он знает, что иноческое житие, которого желает, не что иное есть, как прилежное исполнение спасительных заповедей; кто исполняет заповеди Христа с прилежанием, с несомненною верою и с теплейшим желанием угодить Богу, тот будет вменен от Него и наречется инок, хотя бы и в "бельческом чине" отошел из мира (2. 231). В "Поучении к инокам о исправлении иноческаго жития" Максим говорит, что они избрали для себя путь ко спасению узкий и прискорбный, который состоит в самоотвержении и последовании за Христом, а потому должны обуздывать все свои внешние чувства - очи, уши, язык и прочие, умерщвлять свои страсти и удаляться всякого злого обычая; должны украшать не внешний свой куколь многопестрыми шелковыми тканями, а мысленный куколь своего внутреннего человека, т. е. свой ум, частыми поучениями в слове Божием, трезвенными молитвами и богоугодными бдениями; должны ходить достойно своих обетов со всякою чистотою, смиренномудрием и братолюбием нелицемерным (2. 220). В "Послании к некоим инокиням" Максим объясняет им, что начало премудрости, т. е. спасения души, есть страх Божий, т. е. исполнение заповедей Божиих, а потому напрасно трудятся те, которые думают спастись только воздержанием от брашен, долгими молитвами и бдениями; что если и нужно снисходить человеческой немощи, то снисходить лишь тогда, когда снисхождение не противно заповедям Божиим и не разоряет отеческих иноческих уставов, каковы: нестяжательность, безмолвие, несребролюбие, нелихоимство, смиренномудрие, кротость, любовь нелицемерная - и что более всего надобно заботиться о нестяжательности и милосердии к бедным и несчастным для стяжания себе сокровища на небеси (2. 394). Наконец, в "Стязании о иноческом жительстве между Филоктимоном - любостяжательным и Актимоном - нестяжательным" первый спрашивает: что лучше - иметь ли довольно стяжаний и всегда жить в обители и пребывать в пениях и молитвах или ради снискания пищи всегда скитаться вне своей обители, обходить грады и страны и, если что дадут, радоваться и хвалить давшего, а если не дадут, сетовать и злословить не давшего? Актимон отвечает: важно то, что стяжательность иноков и обителей противна Священному Писанию и весьма гибельна для них самих. Филоктимон, не соглашаясь с этим, сначала приводит слова Спасителя: Всяк, иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или чада, или села имене Моего ради сторицею приимет (Мф. 19. 29), потом указывает на пример Авраама и других ветхозаветных праведников, владевших богатствами и угодивших Богу, и на пример ветхозаветных священников и левитов, которым даны были грады, и села, и еще десятина, и, наконец, замечает, что никто из иноков в монастырях, владеющих землями и селами, не имеет своих собственных стяжаний, что монастырские стяжания общи для всего братства и ни один инок не может по своей воле взять себе что-либо из общего монастырского достояния. Актимон по порядку рассматривает и опровергает все эти возражения своего собеседника, основательно развивает и доказывает свою мысль и при этом несколько раз повторяет резкие обличения против иноков и монастырей за то, что они всякими неправдами и лихоимством стараются скопить себе злато и сребро, морят крестьян своих тяжкими и непрестанными работами, отдают свои деньги в рост бедным и своим крестьянам и, когда росты умножатся, истязуют этих бедняков, отнимают у них имущество, выгоняют их с семействами из их домов и даже из селений, а иногда навсегда себе порабощают, ведут из-за имений беспрестанные тяжбы и вообще увлекаются молвами и печалями житейскими (2. 89). К сочинениям нравственного содержания, которые Максим написал к частным лицам, относятся: а) послание к некоему другу о том, как бороться с блудным помыслом и малодушием (2. 248); б) послание к Григорию диакону, убеждающее его исправить свою жизнь и удержаться от пьянства (2. 386); в) послание к князю Димитрию о терпении в скорбях (2. 388) и г) послание к некоей инокине, поучающее ее не скорбеть об умерших (2. 425). Прочие отделы сочинений Максима очень незначительны, одни только по малочисленности входящих в состав их сочинений, а другие и по мелкости этих сочинений. Таковы: Отдел сочинений апологетических, которые написал Максим в защиту себя и совершенного им исправления церковных книг. В этом роде известны "Исповедание православной веры", обращенное Максимом к русскому духовенству, князьям и боярам, и послания: к великому князю Ивану Васильевичу, к митрополитам Даниилу и Макарию, к боярам, к князю Петру Шуйскому, к Алексею Адашеву и др., - всего до десяти. Названные сочинения, как неразрывно связанные с жизнию и судьбою Максима, уже рассмотрены нами при обозрении этой судьбы. Отдел сочинений истолковательных. Максим написал: 1) шесть небольших статей с толкованиями на Священное Писание, в одной объяснил семь стихов из Псалтири, в другой - шесть выражений, или мест, из разных священных книг, в третьей - часть 18 псалма, а в остальных трех - только по одному священному стиху (3. 5 - 41, 49); 2) статью с толкованиями на некоторые непонятные "речения" в Слове святого Григория Богослова (3. 42) и 3) восемь мелких статей с толкованиями на некоторые молитвы, священнодействия и предметы, относящиеся к церковному богослужению и обрядности, и именно статьи: о значении слов в ектении "о свышнем мире... Господу помолимся" (3. 92), о воздвижении хлеба Пресвятой Богородицы (3. 104), о значении греческих надписей на иконе Спасителя и на иконе Богородицы (3. 115), о свадебных венцах (3. 117), об освящении воды в заутрии Богоявления (3. 118), об образе Спасителя, называемом Уныние (3. 122), о значении того, что на некоторых церквах бывают водружены кресты как бы на луне (3. 124). Отдел сочинений исторических и повествовательных - самый скудный из всех. К этому отделу можно отнести: а) предисловие к житию Соловецких чудотворцев (3. 263); б) краткую повесть об одном новоявленном мученике в Греческой земле (3. 240); в) краткий рассказ об одном случае из жизни святого Пафнутия (3. 259); г) такой же рассказ об одном случае из жизни святого Спиридона (3. 269); д) краткое сказание о Сивиллах (3. 281); е) четыре весьма кратких сказания: о преподобном Иоанне, называемом Тревеликим (2. 447), о блаженной Фомаиде (2. 448), о мученице Потамии (2. 449) и о некоем безымянном мученике, - с похвалами им (2. 450); ж) краткое сказание о бывшем в Твери пожаре и о возобновлении после пожара соборного храма епископом Акакием с похвалою ему (2. 290); з) краткое послание к старцу Вассиану о жительстве на святой горе Афонской (3. 243) и и) статью "Повесть страшна и достопамятна и о совершенном иноческом жительстве". Эта статья - наиболее замечательная из всех исторических статей Максима. Рассказав в ней сначала о внезапной кончине одного знаменитого парижского ученого, преподававшего богословские науки, который при отпевании его в церкви три раза оживал и в первый раз изрек: "Я поставлен пред Судиею", в другой: "Я испытан", в третий: "Я осужден", после чего умер уже навсегда, Максим продолжает, что, пораженные таким чудом, многочисленные ученики покойного, юноши богатые и знатные, отрекшись от всего, удалились в пустыню, построили там монастырь и вели в нем самую строгую жизнь; и при описании этой жизни делает замечание, что нет у них стяжания злата и сребра, нет празднословия, сквернословия, безвременного и бесчинного смеха, нет пьянства, лихоимства, ростов, лжи и ослушания, нет обычая часто переходить из обители в обитель, как переходим мы бесчинно и вопреки нашим обетам. Затем Максим рассказывает вообще о западных, или латинских, монастырях, хвалит их внутреннее управление, их нестяжательность, братолюбие, благопокорство и выбор в них игуменов и прибавляет: "Так бы следовало и у нас выбирать игуменов Собором, а у нас желающие приобретают себе игуменскую власть приношениями злата и сребра народным писарям, и весьма многие игумены вовсе не научены Божественному Писанию, бесчинны по жизни, постоянно упражняются в пьянстве, подчиненные же им братия, оставленные без всякого попечения и призора, скитаются по распутиям, как овцы, не имеющие пастыря". Далее, как бы в пример нашим игуменам, Максим рассказывает об игумене одного флорентийского монастыря, Иерониме Саванароле, который так часто и с такою ревностию поучал во храме своих развращенных сограждан, что половину города обратил на путь благочестия, хотя впоследствии по проискам врагов был осужден папою и сожжен (3. 178). Наконец, отдел смеси, к которому мы относим как сочинения Максимовы смешанного содержания, так и те, которые, не принадлежа ни к одному из отделов, доселе нами рассмотренных, сами собою по своей единичности или малочисленности не могут составить особых отделов. Таковы: а) две молитвы: одна Пресвятой Троице, другая Пресвятой Богородице (2. 432 - 445); б) краткие обращения Максима: к самому себе (2. 452), к чреву (2. 153), к дьяволу (2. 154); в) краткие заметки, например о том, что грамота никому и никогда не была сослана с неба (3. 286), что святые места не оскверняются, если и долго остаются во власти неверных (3. 156), что русские епископы несправедливо дают пред своим рукоположением обет не принимать митрополита от Цареградского патриарха (3. 154); г) краткие размышления и изречения: о правде и милости (3. 236), о великодушии и совете (3. 237), о хранении ума (3. 271), о птице Неясыти (3. 272), о птице голубе и незлобии души (3. 273), о седми степенях человеческого жития и подобное (3. 281); д) краткие решения некоторых вопросов, например, о том, какой грех первый в человеческом роде (1. 546), о Левиафане (3. 274), о проскурнице (3. 239) и др. (3. 245); е) некоторые письма Максима: к попу Сильвестру (2. 379), к Алексею Адашеву о тафиях (2. 382), к князю Петру Шуйскому (2. 415), к брату Георгию и пр. (2. 420, 421, 424, 386). Сочинения Максима представляют собою как бы зеркало, в котором до некоторой степени отразились и современная ему Россия с нравственной стороны, и его собственная судьба. Максим по своей природе и убеждениям сердца до того был восприимчив, что не мог не отзываться на происходившие вокруг него крупные явления. А обстоятельства жизни его были таковы, что невольно заставляли его вооружаться пером в защиту себя и своего дела. В России жива еще была ересь жидовствующих, хотя уже осужденная и подвергшаяся жестокому преследованию, - Максим подал свой голос против этой ереси и ее проповедников. Русских сильно беспокоили тогда происки придворного врача Николая Немчина, старавшегося распространять между ними и латинство и астрологию, - в обличение его Максим написал несколько сочинений. Между грамотеями русскими были тогда в большом ходу разные апокрифы, и число их еще увеличивалось переводом новых подобных книг с латинского языка - Максим, разбирая эти апокрифы, показывал их нелепость, несостоятельность. В народе русском господствовали суеверия, лицемерие, грубые пороки; между властями - крайняя несправедливость, мздоимство, жестокосердие к бедным и несчастным; в духовенстве - небрежность к своему долгу, попечение о мирском, соблазнительный образ жизни - Максим смело обличал все эти недостатки и учил всех, как жить и действовать по-христиански. Одним из главнейших вопросов времени был вопрос о монастырских имуществах - Максим прямо и твердо высказался и по этому вопросу. Максима судили, осудили, томили в заточении, как будто еретика, когда он считал себя совершено невинным, - и вопль страдальца выразился в целом ряде оправдательных его посланий. Максим не оставлял без ответа и частных вопросов, предлагавшихся ему тем или другим лицом; пользовался и частными случаями (каковы пожар в Твери, победа над татарами), чтобы обличать, вразумлять, наставлять. По внутреннему своему достоинству сочинения Максима далеко не равны между собою. Есть между ними очень удовлетворительные по единству содержания, по основательности мыслей, по стройности и последовательности изложения, по силе убеждения или назидательности, но таких сочинений немного. Между догматико-полемическими таких можно указать не более трех, между нравоучительными - пять-шесть, между апологетическими - два-три, а в остальных отделах нельзя указать и по одному. Наибольшая часть сочинений Максима более или менее неудовлетворительны и слабы: одни - слишком растянуты и многословны, другие - бессвязны и малопоследовательны, третьи рассматривают предмет односторонне или поверхностно; многие по краткости своей едва касаются своего предмета и почти бессодержательны. Некоторые же можно назвать вовсе неудовлетворительными, каковы, например, "Слово обличительное на агарянскую прелесть" и "Слово на арменское зловерие". В первом Максим доказывает ложность магометанской религии, к изумлению, тем, между прочим, что догматы ее несогласны с учением пророков и апостолов, с догматами и преданиями христианства, а все последнее Слово, направленное против армян, состоит в опровержении одной еретической мысли, будто Бог пострадал на Кресте, тогда как армяне отнюдь не держатся этой ереси и обвиняются в ней несправедливо. Причину слабости и неудовлетворительности многих сочинений Максима мы полагаем в том прежде всего, что он писал сочинения эти почти всегда наскоро, в виде писем к знакомым и кратких ответов на предложенные ему вопросы, иногда же не имел времени, как сам сознается, за другими занятиями, написать о чем-либо обстоятельно и подробно, а с другой стороны - и в степени тогдашнего образования русских, для которых Максим мог считать достаточным и того немногого, что он говорил им, не вдаваясь в более обширные рассуждения или исследования. Впрочем, надобно сознаться, что некоторые, даже слабые, сочинения Максима, например из числа написанных им против латинян, гораздо выше и основательнее тех, какие писались у нас прежде для той же цели; а к апокрифам, или лживым книгам, которые прежде у нас только перечисляли в индексах и запрещали читать, Максим первый отнесся критически и разбирал самое содержание их как человек мыслящий и ученый. Направление в сочинениях Максима догматико-полемических, как и естественно, - полемическое и обличительное, нередко отзывающееся самою крайнею резкостию и бранчивостию, особенно против Магомета и его последователей. А в нравственных сочинениях преобладающее направление - учительное и руководственное; особых статей в нравственно-обличительном роде Максим написал до пяти; в других же некоторых сочинениях своих он касается нравственных недостатков и обличает их только мимоходом. Слог в сочинениях Максима нельзя назвать ни чистым, ни правильным. Сначала, по приезде к нам, Максим почти не знал русского языка; потом хотя изучил его и писал на нем, но не владел им в совершенстве. В статьях Максима встречаются нередко слова греческие, латинские, гораздо чаще и русские, или славянские, но им самим придуманные неудачно, или искаженные, или ложно понятые и невразумительные. Встречаются также весьма часто не только выражения, но и целые обороты речи чисто греческие и множество всякого рода погрешностей против правил русского языка, от чего иногда речь писателя до того темна, что ее почти невозможно постигнуть. Богословские свои познания Максим показал преимущественно в статьях против латинян и в некоторых статьях нравоучительных; познания из наук светских обнаружил наиболее в сочинениях против астрологии. В области богословия ближайшим своим руководителем он признавал святого Иоанна Дамаскина: богословскую систему его считал лучшею из книг и надежнейшим оружием против всех ересей, а самого его называл "просветителем вселенной, соловьем церковным, сладкопесненным органом Святого Духа" и давал совет одному своему знакомому: "Держися крепце Дамаскиновы книги и будеши велик богословец и естествословец" (1. 179, 260; 2. 62; 3. 227, 232). Из светских, языческих писателей ссылался на Гомера, Гезиода, Пифагора, Сократа, Платона, Аристотеля, Эпикура, Диагора, Фукидида, Плутарха, Менандра и других (1. 299, 354, 417; 2. 9, 14, 84); а кроме того, по местам высказывал и общие суждения о значении светских писателей и наук. Философию называл священною потому, что она учит о Боге, и Его Правде, и Его Промысле и хотя не во всем успевает, не имея Божественного вдохновения, каким обладали пророки, но показывает достоинство добродетели и устанавливает гражданственность (1. 356). Признавал нужным и полезным изучение логики, наук словесных, астрономии и вообще одобрял всякое "внешнее наказание", или науку (1. 248, 351, 459, 462; 2. 75). Но утверждал, что мы при Божественном Откровении должны пользоваться всеми этими внешними знаниями только настолько, насколько они могут способствовать к утверждению христианской веры и благочестия, возбуждать в нас любовь к Богу, содействовать Его славе и что философия должна быть только рабынею Евангелия и богословия, - мысль, которую высказывали еще древние учители Церкви, - а как скоро внешние писания и знания окажутся несогласными с Священным Писанием, противными Божественному учению, пагубными для христианской веры и нравственности, мы должны чуждаться и "гнушаться" этих писаний и знаний (1. 351, 357; 3. 208, 232). Держась таких мыслей, Максим резко порицал господство схоластического богословия в тогдашних италиянских школах, где "Аристотель, Платон и другие философы потопляли многих, подобно потокам, и никакой догмат не считался верным, если не подтверждался силлогизмами Аристотеля" (1. 247, 462). Излишне было бы доказывать, что Максим Грек, который, как сам о себе говорит, "многа и различив прочет писания, христианска же и сложена внешними мудрецы, и довольну душевную пользу оттуду приобрет" (1. 377) и, как свидетельствуют его сочинения, превосходил всех современных ему русских писателей и грамотеев если не обширностию, то основательностию своих познаний, не только внешних, но и богословских, - те и другие он приобрел чрез чтение самих подлинников во всей их полноте, а не каких-либо славянских переводов, часто отрывочных, иногда неполных или неточных и искаженных, и пользовался этими познаниями при уме, развитом классическим образованием, - преимущества, которые недоступны были тогда писателям русским, хотя некоторые из них (например, Иосиф Волоцкий, митрополит Даниил) собственно богословскою начитанностию едва ли не превосходили Максима. Но, с другой стороны, несомненно, что он по своему просвещению не был выше своего века, не возвышался даже над некоторыми понятиями, воззрениями, погрешностями, какие господствовали тогда в России: например, верил в близкую кончину мира с наступлением восьмого века, или тысящелетия, признавал необходимость казни еретиков и ношение русскими "тафий и сапогов туркообразных" считал до того важным и противным вере, что давал совет: не желавших оставить употребление означенных вещей отлучать от святого причастия и не пускать в церковь, а купцов, привозивших такой товар, подвергать битью кнутом и разграблению (1. 54, 132; 2. 384). Уважение к сочинениям Максима, начавшееся при его жизни, не прекращалось и после его смерти. Еще с XVI столетия стали собирать их в сборники, более или менее полные, и такие сборники списывались и распространялись в течение двух последующих столетий и в значительном числе сохранились доселе. На свидетельства Максима ссылались иногда наряду со свидетельствами святых отцов Церкви. А некоторые статьи его даже целиком вносимы были в другие, вновь составлявшиеся сборники или печатались особо. В наши дни, конечно, сочинения Максима не могут уже иметь другого значения, кроме исторического. В заключении одного из посланий своих к известному Николаю Немчину о заблуждениях латинян Максим Грек, между прочим, написал: "Когда ты будешь просвещен разумом, то вопроси о том господина и учителя Даниила, митрополита всей России, и он научит тебя всей истине; я написал неучено и нерассудно, словом варварским и дебелым, а он просветит своим учением и возвестит тебе; тогда ты ясно увидишь, что, насколько отстоит солнце от звезды по светлости, настолько отстоит он от нас благодатию и светом разума, и ты отринешь луну и прилепишься солнцу... Когда ты узришь изящный разум святого митрополита, доктора закона Христова, украшенный многими знаниями, и с любовию будешь слушать его, пощади, честной друже, малословию и трости моей буей, которою я начертал тебе немногое..." Если бы подобный отзыв о митрополите Данииле Максим поместил в послании к нему самому или к кому-либо из православных, тогда можно было бы еще подумать, что это слова лести или одного приличия и уважения к сану; но, помещенные в письме к иноверцу, латиннику, который действовал во вред православию, был одним из любимцев великого князя, много лет вращался в нашем высшем кругу и, без сомнения, мог получить о митрополите самые верные сведения, они невольно заставляют предполагать, что Максим действительно высоко ценил ум и познания Даниила и считал его архипастырем просвещенным. Таким и является пред нами Даниил в своих словесных произведениях. Он был достойный ученик преподобного Иосифа Волоцкого и если уступал ему по талантам, то отнюдь не уступал по своей начитанности и обширности своих богословских сведений. А в ряду митрополитов собственно Московской митрополии, от Ионы до Иова, или до учреждения патриаршества, Даниил может быть назван самым просвещенным, за исключением одного Макария, без сомнения не менее начитанного, но более даровитого и более сделавшего для нашей духовной литературы, как и вообще для нашей Церкви, хотя оставившего и менее своих сочинений. Не хвалясь собственною мудростию и называя себя "невеждою и поселянином", Даниил, однако ж, сам признавал свои книжные и литературные занятия лучшим делом своей жизни и говорил: "Аз жизнь свою в лености изгубих, и не едино благо сотворих, точию мало нечто прочтох Божественная Писания, и от сих себе и другим воспоминах, и глаголах, и писах". Сочинения Даниила разделяются на два класса: на Слова, или поучения, и на послания. Тех и других вместе известно ныне тридцать пять, хотя есть основание думать, что их было гораздо больше, что Даниил любил часто проповедовать слово Божие своим духовным чадам и часто писал пастырские послания разным лицам. Из уцелевших сочинений Даниила два написаны им еще в сане игумена, именно: поучение к братии Волоколамского монастыря и послание к князю Юрию Ивановичу. Другие сочинения не представляют указаний, когда они писаны, и могли быть написаны автором и в сане игумена, и в сане митрополита. Но большая часть сочинений написана, несомненно, уже митрополитом Даниилом. Первое собрание своих сочинений сделал сам Даниил под именем "Соборника", в котором поместил шестнадцать своих Слов. Вскоре за тем собраны были неизвестным двенадцать посланий Даниила вместе с поучением его к братии Волоколамского монастыря, и это собрание сохранилось в списке XVI в. Остальные два Слова и четыре послания Даниила, не вошедшие в состав означенных сборников, встречаются порознь в разных рукописях. Соборник" митрополита Даниила представляет собою нечто целое и составлен, несомненно, по образцу "Просветителя" преподобного Иосифа Волоколамского. Как Иосиф в своем "Просветителе" желал дать православным руководство, направленное против господствовавшей тогда ереси жидовствующих и их заблуждений, и в предисловии к своей книге написал: "Аще кому что потребно будет противу еретическим речем, и благодатию Божиею обрящет готово в коемъждо Слове" - так и Даниил желал дать в своем Сборнике подобное же руководство своим духовным чадам, направленное вообще против заблуждений и недостатков современного ему общества, и в предисловии к своей книге написал: "Аще что кому ключаемо будет или противу еретических речей, или межи православных некое стязание и речи, и благодатию Божиею обрящет готово без труда в коемъждо Слове, противу бывамых которых вин, к благоугождению Божию и пользе душам". Как Иосиф в своем "Просветителе", кроме Слов, вновь составленных, поместил и некоторые Слова, написанные им прежде, и те и другие соединил только общим предисловием и подробным оглавлением, так и Даниил в своем Сборнике поместил вместе с Словами, нарочито составленными для Сборника, и некоторые Слова, произнесенные им прежде, и соединил те и другие только общим предисловием и подробным оглавлением. Иосиф поместил в "Просветителе" 16 Слов, и Даниил в Сборнике - 16, а кроме того, при составлении своего седьмого Слова, Даниил, несомненно, воспользовался четвертым Словом Иосифа и привел из него буквальную выписку. Не говорим уже о том, что и Иосиф и Даниил, как сами неоднократно повторяют, составили свои Слова не от себя, не от своих мудрований, а собрали преимущественно от Божественных Писаний - это черта общая у писателей того времени, хотя выказывавшаяся и не в одинаковой степени. Поводом к составлению "Соборника" митрополитом Даниилом послужили просьбы каких-то "богомудрых" христиан, которые обратились к нему со многими вопросами, по крайней мере, вследствие этих именно просьб написаны первое и некоторые другие Слова "Соборника". Предисловие к "Соборнику" распадается на две части. В первой, помещенной в самом начале книги, Даниил говорит: "Прилучися мало нечто и нам, Христовою благодатию, духовным чадом духовную трапезу в напитание и в наслаждение предложити". И затем объясняет, что сделал это "не дерзостным умом" своим, ибо знает свою нищету, а из боязни подпасть осуждению раба лукавого и ленивого, которому надлежало вдать сребро свое купцам; по чистой любви, которой свойственно заботиться не о себе только, но и о ближних и не об одних телесных, но и о духовных их потребностях; наконец, по сознанию своего пастырского долга, обязывающего пастырей прилежно питать своих пасомых христианским учением, и что вследствие всего этого он потрудился собрать от Божественных Писаний - от святого Евангелия, от апостол и пророк, и от святых отец и сочетать вместе истинные учения, разумения и предания к душевной пользе всех; а чтобы удобнее было отыскивать каждое из Слов, помещенных в книге, он и предлагает подробное их оглавление. Во второй части предисловия, следующей за этим оглавлением и начинающейся общим заглавием книги: "Грешнаго и худаго инока Даниила, митрополита веса Русии, Съборник, събран от Божественных Писаний, сказание известно имеа по главам коегождо Слова", Даниил продолжает, что цель его Сборника та, чтобы во время споров с еретиками и состязаний между самими православными всяк без труда мог находить готовое в каждом Слове, в чем будет нуждаться, к благоугождению Божию и пользе душам, и просит списывать его книгу, кто пожелает, со всею правильностию и точностию, не глумиться над содержанием книги, ибо он не от себя написал ее, а собрал от Божественных Писаний, и простить его, если в книге обрящется ради его "неразумна и невежества" что-либо неугодное Богу и неполезное душе. Между Словами, помещенными в Сборнике, незаметно никакой наружной связи. Но все они связаны внутренно одною главною мыслию, одним преобладающим направлением против современных недостатков русского общества, хотя есть между ними в этом отношении и некоторая разность. В одних Словах Даниил вооружается преимущественно против вольномыслия в делах веры и Церкви, господствовавшего тогда у нас вследствие движения, возбужденного ересию жидовствующих, и убеждает православных блюстися от ложных учителей, стоять твердо за истину, соблюдать все церковные предания, писаные и неписаные, и рассматривает некоторые частные истины веры и предания, вероятно наиболее подвергавшиеся тогда пререканиям. В других же Словах ратует преимущественно против современного развращения нравов, против пороков, усилившихся в разных сословиях, и решает некоторые практические вопросы, занимавшие тогда наше общество. Говорим преимущественно потому, что в Словах Даниила нет строгого единства и, излагая в каждом Слове один или два главных предмета, он нередко касается и других предметов или вдается в общие соображения и обличения относительно веры и нравственности. План во всех Словах Сборника один и тот же. Каждое Слово состоит из трех частей: в первой излагается не вступление только к Слову, но и самое содержание его или излагается кратко все Слово; во второй приводятся относящиеся к Слову места из Священного Писания вместе с толкованиями на них, места из творений святых отцов, из правил соборных, богослужебных книг, житий святых, Патериков и разных других сочинений и сборников, употреблявшихся у нас; в третьей, которая в каждом Слове надписана наказание, преподаются нравственные уроки, наставления, обличения, убеждения. В первой и третьей части каждого Слова Даниил говорит сам, выражает собственные мысли, хотя и пользуется по местам текстами Библии и изречениями отцов; во второй он только представляет чужие свидетельства, располагает их по своему усмотрению без всякой между ними связи и от себя не прибавляет и не говорит ничего. В этом отношении Даниил, несомненно, подражал пользовавшемуся тогда у нас великим уважением Никону Черногорцу, который в своих Пандектах приводит точно так же, без связи, целые ряды чужих свидетельств, относящихся к тому или другому избранному им предмету, и исключительно этими свидетельствами наполняет свои Слова, не делая от себя никаких прибавлений или пояснений. Свидетельства, приводимые Даниилом, по большей части, кратки, но нередко обширны, даже очень обширны, а иногда между ними встречаются целые послания какого-либо Собора или учителя Церкви и целые исторические повествования. Можно по справедливости сказать, что вторая часть в Словах Сборника Даниилова, самая обширная, есть не более как ряд документов, которые собрал и привел автор в подтверждение или пояснение своих мыслей без всякой перемены и которые удобно могут быть выделены целиком из каждого Слова и помещены особо, на конце Слова, в качестве приложений к нему. А первая и третья части в этих Словах представляют собою ряд собственных сочинений митрополита Даниила, более или менее кратких, которые могут быть рассматриваемы независимо от второй части каждого Слова и почти все имеют самостоятельное значение. Замечательно, что сам автор во многих своих Словах первую часть (не говорим уже о последней) заключает нравственными убеждениями и словом аминь как нечто целое, как поучение законченное и затем уже, без всякого перехода и связи, начинает приводить ряд свидетельств, более или менее относящихся к этому поучению или к некоторым отдельным мыслям, в нем изложенным. Невольно рождается мысль, что поучения свои, помещенные в первой и последней части Слов, Даниил мог произносить, а некоторые, как увидим, несомненно произносил в церкви к народу. Свидетельства же, многочисленные и разнообразные, иногда крайне обширные, помещенные без всякой связи во второй части Слов, он собрал уже в то время, как составлял свой "Соборник" и назначал его собственно для назидательного чтения православным христианам. 1. В первых четырех Словах Даниил старается раскрыть как бы самые начала, которых должны держаться православные, чтобы охранять себя от лжеучений и лжеучителей. "Должно и учить, и веровать, и поступать по свидетельству Божественных Писаний, а не по мудрованиям плотским, человеческим" - такова основная мысль первого Слова. Посему, продолжает Даниил, молю всех, учащих и учимых, бегать плотских мудрований и неразумных состязаний. Если же случится иметь изыскание о чем-либо благословном, будем вести состязания с любовию и осторожно, не понося и не укоряя друг друга; или если произойдет распря о предметах церковных и о каких-либо догматах, то надобно тихо и кротко приводить для решения ее истинные рассуждения по свидетельству Божественных Писаний и отеческих преданий. А кто развращает положенные от Святого Духа законы, отвергает древние отеческие благие обычаи и вводит новые узаконения, подобно древним еретикам, на погибель рода человеческого, с такими лучше не иметь мира, отлучающего нас от Бога. Таких нужно остерегаться как ложных пророков и ложных учителей; они хотя и сладко беседуют, но все это ложь, лесть, лицемерие, лукавство; они помышляют только о том, чтобы прельстить нас, увлечь, погубить... Следует нам ходить в премудрости, как повелевает апостол, и искушать, что есть воля Божия, благая и совершенная, и не мудрствовать паче, неже подобает мудрствовати, но мудрствовать в целомудрии, как приняла святая Церковь от Бога и от святых апостолов и от преподобных отцов. Надобно внимательно читать Божественные Писания, избирать из них истинные разумения и рассуждения и быть готовыми к ответу всякому, вопрошающему нас о нашем уповании... "Не ленимся же, братие мои, - так заключает первую часть этого Слова Даниил, - делать и хранить заповеди Христовы и соберем себе богатство от чтения Божественных Писаний, ибо великое богатство бывает от чтения Божественных слов, если мы творим то со смирением и кротостию, бегая плотского мудрования и презорства". Приведши затем во второй части до семи текстов Священного Писания с толкованиями на них, довольно обширными, из Златоуста, Феофилакта Болгарского и толковых Евангелия и Апостола, также краткие изречения святых отцов и учителей - Ефрема Сирина, Феодора Студита, Василия Великого, Никона Черногорца, Афанасия Великого и Дидима, Даниил в последней части Слова убеждает православных во всем, что мы ни говорим и ни делаем, иметь свидетельство от Божественных Писаний и не прельщаться умышлениями человеческими. "Ибо, - говорит, - Божественные Писания повсюду всем волю Божию возвещают, а человеческие, плотские мудрования ведут в пропасть адову; благие беседы от Священных Писаний, как замечает святой Исаак, возбуждают душу к животу, искореняют страсти, прогоняют скверные помыслы, а злые беседы потемняют ум и растлевают добрые обычаи... Постараемся же со страхом и любовию поучаться в Божественном Писании, и не просто прочитывать Божественные Писания, но с великим любомудрием упражняться в них. Ибо Сам Господь, Божественные апостолы и святые отцы принуждают нас с любомудрием испытывать Божественные Писания, а святой Златоуст изрекает даже страшный глагол, что никто не может спастися, если не часто наслаждается чтением духовным... Ничего да не творим и не говорим по человеческим плотским волям, но что ни творим или говорим, все да бывает по воле Божией, по писанию святых, по законоположению блаженных отцов и как имеет устав и благой обычай святая соборная, апостольская Церковь..." "Должно подвизаться за истину, стоять за правду и Божественные заповеди твердо и непоколебимо, даже до смерти" - такова главная мысль второго Слова. "Кто печется об истине, - рассуждает автор, - тот всячески закон Божий исполняет. Если ты, увидев враждующих друг на друга вопреки воли Божией, примиришь их и приведешь в соединение или, увидев других, любящих друг друга к нарушению закона Божия, устроишь между ними ненависть, разорвешь их греховное соединение, в обоих этих случаях ты совершаешь волю Божию. Если и поропщут и соблазнятся некоторые, но ты не смущайся, не унывай и даже до смерти стой за Божественные заповеди. Если же снизойдешь до угождения людям, эти самые люди укорят тебя и посмеются твоему неразумию... А если станешь за правду твердо и непоколебимо, то хотя сначала и не покорятся, но после почудятся и похвалят непреложную крепость твоей ревности о Господе..." Надобно, однако ж, сознаться, что вообще Слово это составлено неудачно. В первой части его, довольно краткой, главная мысль раскрыта мало и перемешана с другими мыслями, побочными и сторонними. Во второй части приведенные свидетельства (а их приведено здесь, кроме трех мест из Библии с толкованиями Златоуста и Феофилакта, более десяти, именно: Собора Пято-Шестого и учителей Церкви - Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Нила, Василия Великого, Исихия, Кирилла, Исидора и Афанасия, некоторых по два и по три) относятся не столько к главной мысли Слова, сколько к мыслям вносным, сторонним. Наконец, последняя часть Слова, кажется, не имеет никакой связи с двумя предшествовавшими и начинается так: "Се вмале к любви вашей потрудившеся събрахом от Божественных Писаний; принесем же вмале нечто глагол и о пастырех", хотя, конечно, наставляя всех верующих ревновать о истине и правде, автор, естественно, мог вспомнить и о пастырях, которые по преимуществу обязаны быть ревнителями веры и благочестия. Зато эта последняя часть, по-видимому только приставленная к Слову в качестве заключения, сама собою образует особое, полное и обстоятельное Слово, обращенное к пастырям, и по самой обширности своей вовсе не похожа на обычные заключения. Тут, пользуясь нередко текстами Библии и изречениями святых отцов, митрополит говорит и об обязанностях пастырского служения, и об его страшной ответственности, и о трудностях его, и о высоких наградах, ожидающих добрых пастырей; определяет характер их деятельности, предмет их проповеди, наставляет их, обличает, убеждает. "Пастырь поставляется для того, - учит архипастырь, - чтобы исправлять неведение и нечувствие других, и заступать их, и оберегать, и провозвещать им приближение бесовской рати. Он не может оправдываться неведением или прикрываться лицемерно чем-либо другим, не может сказать: "Я не уразумел, даже не слышал трубы, не уразумел и не видел брани и козней лукавого". Затем и взошел он на пастырский степень и сел на святительский престол, да не печется ни о чем ином, как только учить людей богопознанию и благочестию, незлобию и нелихоимству и чтобы они не насильствовали, не грабили, не лукавили, не клеветали, не завидовали. Согрешающих, но кающихся он должен прощать, а согрешающих непослушных - запрещать и обличать. Дело истинных пастырей - провозвещать могущие постигнуть нас наказания и до смерти и после смерти..." Любопытны обличения Даниила современным пастырям: "Многие прелестники вошли в мир, но истинные пастыри положили души свои за овец, не предавая их на расхищение волкам. А худые и ленивые пастыри, каков, увы мне, и я, упасли себя и расширили чрева свои брашнами и пьянством. Заблудших не направили на путь, погибших не взыскали, прельщенных не обратили, сокрушенных не врачевали, недужных не исцелили, строптивым не воспретили, бесчинных не обличили и нимало не попеклись об исцелении овец, но себя упасли, овец же не пасли и все пастырские дела презрели. Устремились только на славу, и честь, и упокоение, и чтобы есть и пить сладкое, дорогое и лучшее, и на тщеславие и презорство, и на восприятие мзды, а душеполезного учения и врачевания не сотворили овцам..." И в другом месте: "Зачем, братие, гордимся, и возносимся, и сами себя прельщаем, ища власти игуменства или епископства, будучи страстными и неспособными взойти на такую высоту? Для чего мы этого ищем? Для того ли, чтобы есть и пить многоразличное, и дорогое, и самое сладкое, или чтобы собирать золото и серебро, богатство и имения, или чтобы веселиться, и прохлаждаться, и возноситься, составлять пиры, и созывать на обед славных и богатых, и напрасно истощать на тунеядцев церковные доходы, которые нужны Церкви, и людям церковным, и странным, и нищим? А мы презираем это, и церковные доходы изъедаем со славными, и богатыми, и тунеядцами, надмеваясь гордостию и тщеславием и заботясь всею душою только о настоящем. И думаем, что мы пастыри и учители, что истинно правим слово Божие и наставляем род человеческий ко спасению. Нет, братие, нет..." Еще любопытнее изображение того, как относились у нас к пастырям некоторые из тогдашних христиан: "Везде и всюду беды и скорби приемлют от всех пастыри. Когда пастырь видит некоторых людей, говорящих неподобное или делающих законопреступное, и если наставит их и воспретит непослушным, то многую ненависть воздвигнут на него, подымаются, хапают, досаждают, сшивают ложные шеперания (?), клеветы, студ, укоризны и если бы им было возможно, то умертвили бы его, - так прельщает их сатана своими лукавствами. Когда же пастырь снова начнет учить их, говоря: "О чада, так и так творите, как повелевают нам Христовы заповеди и прочие Божественные Писания", - они отвечают, говоря: "Прежде себя научи, ибо написано: Начат Иисус творити же, таже и учити". Иногда же говорят: "До чего ты доучишь нас? А ты сам по Писанию ли хранишь житие? А он, а сей по Писанию ли живут? Только на нас вооружился, а тех не видишь ли, а себя забыл? О отче, отче, как тебе не срамно?" Учитель снова начнет учить от Божественного Писания, а они говорят: "О, учитель наш, как фарисей, тщеславится; видишь ли, как он думает о себе; видишь ли, как презорствует; видишь ли, как гордится". Это и подобное и иное тьмочисленное говорят, ничего не стыдясь, - так обессрамил их сатана. Когда же пастырь, усмотрев время, строго воспретит некоторым на спасение их, они станут говорить: "Это не по-отечески, не по-пастырски, не учительски, это обычай бесчинных, и развращенных, и человеконенавистных, и мучительский, а не отеческий и учительский". Если же кто, седя на пастырском и учительском седалище, будет прост, тих, кроток, смирен, то скажут: "Этот человек простой, келейный, а не властительский; не его дело учить и запрещать". Если бы кто из любомудрых захотел исчислить и предать писанию пастырские страдания, и молвы, и смущения, то для этого потребовалось бы целого года". Предмет пастырской проповеди Даниил обозначил общими чертами, повторяя свою любимую мысль: "Будем стараться говорить не от себя, но от Божественных Писаний, евангельских заповедей и апостольских и от священных правил Вселенских Соборов и Поместных, и особо блаженных мужей, и от преданий, и жития, и обычая богоносных отцов. Ничего не будем говорить стороннего и чужого, но да любомудрствуем, и говорим, и весь свой разум да полагаем в том, что приняла от Бога, и от святых апостолов, и от преподобных отцов святая соборная апостольская Церковь и, приняв, передала нам". Очень могло быть, что это поучение к пастырям Даниил составил особо и при случае произнес к ним, но потом с какими-либо изменениями внес в свой Сборник в виде заключения ко второму Слову. В третьем Слове Даниил раздельнее выражает свои мысли, положенные в основу двух предшествовавших Слов, как бы объясняя, что разуметь под теми Божественными Писаниями, которых мы должны постоянно держаться, и под тою истиною и Божественными заповедями, за которые должны стоять твердо и непоколебимо. Он учит: "Христос, возносясь на небеса, оставил апостолам два Завета - Ветхий и Новый, а апостолы и за ними святые отцы узаконили и передали Церкви двоякого рода предания - писаные и неписаные; потому мы должны непреложно соблюдать все церковные предания, писаные и неписаные, узаконенные нам от святых апостолов и богоносных отцов наших". В самом Слове, и именно в первой части его, автор сначала перечисляет многие предания, преимущественно неписаные, или, по его выражению, "различныя устроения, чины и уставы, правила и законы", преданные Церкви апостолами и святыми отцами и касающиеся то церковного управления, то церковного богослужения, в частности литургии, таинств и разных треб, также праздников, постов, монашества, почитания святых икон и святых мощей. Потом кратко замечает, что за эти, как и за другие священные предания, относящиеся к нашей Божественной вере, много потрудились и мужественно постояли пред царями и мучителями сами святые апостолы, святые отцы и мученики, не щадя своей жизни, и многие другие благочестивые христиане, которые, презирая мир с его славою, честию и прочими благами, все свои желания и разум посвящали вере во Иисуса Христа, которую приняли от святых апостолов и святых отцов. Наконец, обращаясь к современному христианину, говорит: "А ты, видя и слыша говорящих неподобное и презирающих церковные законы и уставы, не воспрещаешь, не возбраняешь и не заграждаешь их скверные уста. И не только не воспрещаешь им, а услаждаешься тем и других на то понуждаешь. Когда слышишь слово Божие читаемое или кого-либо говорящего от Божественных Писаний, то затыкаешь, как аспид, уши свои, будучи помрачен прелестию сатаны. Когда слышишь, что собираются в Божественную церковь на молитвы и моления, ты отбегаешь, как зверь, и пронырствуешь, как змий, и лаешь на братию, как пес, и валяешься в нечистоте, как свинья в грязи. И блаженную советницу твою, разумею совесть, советующую и говорящую тебе благое, ты попрал, и отринул, и испепелил. Объедаешься и пьянствуешь, как скот, и элопамятуешь на братию, как сатана. И когда срама ради войдешь в Божественную церковь, то не знаешь, зачем пришел, зеваешь, потягиваешься, поставляешь ногу на ногу, выставляешь и потрясаешь бедра и кривляешься, как похабный. А об уме твоем что и говорить? Ничего не найти в тебе: ни памяти о грехах, ни памяти о смерти и о том, что по смерти, ни памяти о Страшном суде, ни памяти о нестерпимых бесконечных муках; а о Царствии Небесном и о рае не только не вспоминаешь, но отступаешь и от тех, кто говорит о них, и стоишь, как бесчувственный, не слушая ни читающих, ни поющих. Считаешь лихвы и богатство, управляешь домами, говоришь о жене, о детях, о рабах и превозносишься, как другой сатана. Всех людей называешь безумными и грешными, только себя разумным и премудрым являешь всем и думаешь вечно жить в прелестном сем веке, как бессмертный. Зломыслишь, ненавидишь, завидуешь, лукавнуешь на созданных по образу Божию людей, и осуждаешь, и клевещешь, и многое другое злое совершаешь. Называешься христианином, но если не исправишься, то не знаю, как назовешься истинным христианином..." Впрочем, желая как бы смягчить свои резкие обличения, проповедник присовокупляет: "Я говорю это, не осуждая и не укоряя кого-либо, а восставляя свою леность и возбуждая себя и других к исполнению заповедей Господних, да, подвизавшись добрым подвигом и скончавши блаженное течение, получим все вместе те блага, которые уготовал Бог любящим Его, Емуже слава во веки веков, аминь". Во второй части Слова, кроме двух библейских текстов с толкованиями на них, приведены правила Седьмого Вселенского Собора и выписки из отцов и учителей церковных - Василия Великого, Иоанна Дамаскина, Василия Амасийского, Иоанна, митрополита Никейского, Никона Черногорца, из толкового Евангелия, из жития святого Илариона Меглицкого, из Многосложного свитка, и из этих свидетельств одни выражают мысль, что нам даны два Завета, Ветхий и Новый; другие - что нам даны двоякого рода предания, писаные и неписаные, которые должно сохранять, а третьи перечисляют самые предания более или менее подробно или останавливаются на некоторых из них. В последней части, весьма краткой, автор говорит только, что он собрал эти свидетельства на пользу себе и ближним, к истинному извещению правой веры, да постараемся соблюдать все предания, писаные и неписаные, с правою верою и чистым житием для получения вечных благ.