- 431 Просмотр
- Обсудить
Вопрос 34. Должно ли любить только лишь отсутствие страха? Если не бояться — это порок, не должно любить его. Но никто блаженнейший не страшится, и никто блаженнейший не имеет порока. Итак, не бояться — это не порок. Но дерзость — порок. Потому не всякий не боящийся — дерзок, хотя всякий, кто дерзок, не боится. Также и труп вовсе не боится. Поэтому хотя не бояться — общее и для блаженного, и для дерзкого, и для трупа, но блаженный владеет этим благодаря миру души, дерзкий — в силу безрассудства, а труп — поскольку вообще лишен чувств. Итак, надлежит любить отсутствие страха, поскольку мы желаем быть блаженными; но не только лишь это одно любить, поскольку дерзкими и бездыханными мы быть не желаем. Оглавление Вопрос 35. Что должно любить? 1. Так как все, что не живет, не страшится, и никто не стал бы убеждать, что нужно лишиться жизни для того, чтобы мы могли также лишиться и страха, то следует любить жить без страха. Но, с другой стороны, поскольку жизнь, лишенная страха, если лишена также и разумения, — не то, к чему следует стремиться, то должно любить жить с разумением без страха. Следует ли любить только лишь это или также и саму любовь? Именно так, поскольку без второго не любимо первое. Но если из-за другого, которое надлежит любить, любима любовь, то она неправильно называется любимой. Ибо любить есть не что иное, как добиваться некой вещи ради нее самой. Итак, должно ли искать любви ради нее самой, если при отсутствии того, что любимо, она является несомненным несчастьем? Далее, так как любовь есть некое движение, и нет никакого движения, кроме как движения к чему-либо, то если мы спрашиваем, что должно быть любимо, тем самым спрашиваем, что является тем, к чему должно двигаться. А потому, даже если любовь должна быть любима, то, разумеется, не всякая [любовь] должна быть любима. Ибо есть и постыдная любовь, когда дух порабощает себя более низкому, чем он сам; и она гораздо точнее именуется «страстным желанием» (cupiditas), то есть «корнем всех зол» (ср.1Тим.6,10). Итак, не следует любить того, что может быть удалено от любящего и наслаждающегося. Поэтому любовь к какой вещи должно любить, если не к той, которая не может отсутствовать, когда она любима? И таковым является то, иметь что — не что иное, как знать. А золото и всякое тело [вовсе] не то, иметь что — то же самое, что и знать, а значит, не должно любить это. И поскольку нечто может быть любимо и не наличествовать не только из тех вещей, которые не должны быть любимы, как какое-нибудь красивое тело, но и из того также, что должно быть любимо, как блаженная жизнь; и, в свою очередь, нечто можно иметь и не любить, как кандалы, — то по праву спрашивается, может ли кто-либо не любить то, иметь что означает то же самое, что и знать, хотя он это и имеет, то есть познал. Но мы видим, что некоторые, например, учат счет только лишь для того, чтобы благодаря этой самой науке стать состоятельными или цениться у людей, и когда изучили ее, относят ее к той же самой цели, которую предложили себе, когда изучали. Однако нет такой науки, обладать которой [значит] нечто иное, чем знать ее, поэтому может случиться, что кто-либо имеет нечто, обладать чем означает знать это, но не любит этого. Хотя никто не может вполне знать или владеть благом, которое не любимо. Ибо кто может знать, каково благо, которым он не наслаждается? А если не любит, то и не наслаждается, и, значит, тот, кто не любит, не обладает тем, что следует любить, хотя тот, кто не обладает, и способен любить. Итак, нет никого, кто знает блаженную жизнь и остается несчастным; поскольку если надлежит любить ее, как и действительно [надлежит], то знать ее — то же самое, что и иметь. 2. И если это так, то что другое означает жить блаженно, как не иметь нечто вечное благодаря познанию? Ибо вечным является — и это одно правильно считать таковым — то, что не может быть удалено от любящего, а это как раз то самое, знать что — то же, что и иметь. А из всех вещей превосходнейшее — то, что вечно, и потому мы можем обладать этим лишь при помощи того, благодаря чему и сами мы становимся более превосходными, то есть при помощи ума. Но все, что содержится умом, содержится познанием, и никакое благо не познается вполне, если не бывает вполне любимо. Причем неверно, что если ум может познавать один, то также и любить может один. Ибо любовь есть некое стремление, а мы видим, что стремление присуще и прочим частям души, и если оно согласно с умом и разумом, то может ум в великом мире и безмятежности созерцать то, что вечно. Поэтому душа также и другими своими частями должна любить нечто великое, то, что следует познавать умом. И поскольку то, что любимо, необходимо уделяет от себя любящему, то и происходит, что таким образом любимое вечное уделяет вечность душе. Поэтому именно та жизнь блаженна, которая вечна. Что же яв-ляется вечным и предоставляет вечность душе, если не Бог? Любовь (amor) же к тому, что должно любить, лучше называть [духовной] любовью (caritas) или приязнью (delectio). И потому всеми силами разумения следует размышлять об этой в высшей степени спасительной заповеди: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим» (Мф.22,37); и о том, что сказал Господь Иисус: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа» (Ин.17,3). Оглавление Вопрос 36. О взращивании любви 1. Любовью (caritas) я называю то, чем любимо что-либо, что не следует считать худшим, чем само любящее, то есть то, что вечно и что само может любить вечное. Итак, когда любимы Бог и душа, то [такая любовь] называется в соб-ственном смысле любовью (caritas), и, если не любимо ничто другое, любовью непорочнейшей и совершенной; ее же, по-видимому, можно назвать и приязнью (dilectio). Но когда Бог любим больше, чем душа, так что человек предпочитает принадлежать более Ему, чем себе, тогда мы правильно и наилучшим образом заботимся о душе, а следовательно, и о теле, заботясь об этом не под влиянием некоего беспокойного желания, но лишь принимая наличествующее и предложенное. И ядом для любви является надежда на что-либо временное, чего нужно добиваться или что должно охранять, пища же ее — ослабление страстного желания, а совершенство — вообще отсутствие страстного желания. Признак ее роста — уменьшение страха, признак совершенства — полное отсутствие страха, поскольку и «корень всех зол — страстное желание» (cupiditas) (в Синод.пер.: «Корень всех зол нсть сребролюбие» (1Тим.6.10), и «совершенная любовь изгоняет страх» (1Ин.4,18). Итак, всякий, кто желает взращивать ее, пусть усердно займется искоренением страстных желаний. Ибо страстное желание есть любовь к стяжанию временного и обладанию им. Начало же его искоренения — страх Божий, ибо одного только Бога нельзя бояться, не любя. И [этот страх] стремится к премудрости, так что нет ничего вернее сказанного: «Начало премудрости — страх Господень» (Притч.1,7). Ведь нет никого, кто искал бы наслаждения больше, чем избегал страдания, ибо мы видим, что даже самые свирепые животные от величайших наслаждений отпугиваются страхом страдания, и если он обращается у них в привычку то называются они домашними и ручными. А потому, поскольку человеку присущ разум, который, — если по причине плачевной испорченности служит страстному желанию, так что люди не страшатся, — убеждает, что можно скрыть грехи, и для сохранения грехов сокрытыми устраивает хитрейшие уловки, случается, что люди, которых еще не услаждает красота добродетели и которые только лишь из страха наказаний, вернейшим образом предсказанных святыми и божественными мужами, способны удержаться от греха и согласиться, что скрываемое от людей не может быть скрыто от Бога, укрощаются с большим трудом, чем дикие звери. А чтобы страшиться Бога, надлежит быть убежденным, что все управляется Божиим Промыслом; и не столько с помощью доводов разума (в которые если кто способен вникнуть, то может уразуметь и красоту добродетели), сколько примерами или недавними, если какие встречаются, или из истории, и особенно из той, которая, при руководящем действии самого Божественного Промысла, будь то в Ветхом или в Новом Завете, получила высочайшее ручательство религии. Точно так же нужно действовать и в отношении наказаний грешников, и в случае наград праведников. 2. Когда же некая привычка не грешить убедит, что считавшееся тягостным является легким, — начинает вкушаться сладость благочестия и передаваться красота добродетели, так что свобода любви возвышается над рабством страху. Тогда уже верующих, предварив [это] Таинствами возрож-дения, которые непременно весьма сильно воздействуют [на человека], следует убеждать, в чем различие между двумя людьми: ветхим и новым, внешним и внутренним, земным и небесным, то есть между тем, кто стремится к благам плотским и временным, и тем, кто — к духовным и вечным; а также следует наставлять их ожидать от Бога не исчезающих и преходящих даров, которые могут быть в изобилии и у негодных людей, но твердых и непреходящих, ради стяжания которых следует совершенно презреть все, что в этом мире считают благом и злом. Здесь надлежит предложить превос-ходнейший и необыкновенный пример Господнего Человека, Который после того, как столькими чудесами показал, что Он имеет столь великую власть над [всеми] вещами, отверг то, что глупцы считают великим благом, и принял то, что они считают великим злом. Таковым нравам и учению пусть всякий дерзает подражать тем больше, чем больше чтит Его; и из обещаний и увещаний Его, а также из [примера] множества подражавших Ему апостолов, мучени-ков и бесчисленных святых должно быть ясно, что вовсе не следует отчаиваться в этом. 3. С другой стороны, там, где преодолены соблазны плотских удовольствий, следует быть бдительным, как бы желание нравиться людям не подкралось и не проникло или посредством некоторых сотворенных чудес, или через воздержание, терпение, или некую щедрость, или под именем науки, или красноречия. К этому роду относится и стремление к почестям. Против всего этого пусть предлагается и преподается написанное о славе любви и о суетности хвастовства, а именно насколько стыдно желать нравиться тем, подражать кому не желаешь: ибо либо они не добрые, и тогда нет ничего особенного в похвале злых, либо добрые, и в таком случае подобает им подражать. Но те, кто добры, добры добродетелью, добродетель же не добивается того, что во власти других людей. Итак, кто подражает добрым, не ищет похвалы никакого человека, а кто злым — не достоин похвалы. Если же ты хочешь для того нравиться людям, чтобы способствовать их любви к Богу, то уже не самого этого жаждешь, а другого. Кто желает нравиться, у того непременно все еще есть страх, во-первых, как бы вследствие тайных грехов не быть причтенным Господом к лицемерам; затем, если он стремится нравиться поступающим хорошо, как бы, добиваясь этого вознаграждения, не потерять то, которое будет дано Богом. 4. Но, когда это желание будет побеждено, следует остерегаться гордости. Ибо трудно считать себя достойным сравнения с людьми тому, кто уже не желает им нравиться и считает себя исполненным добродетели. Итак, все еще необходим страх, как бы не было у него отнято и то, что, как ему кажется, он имеет (Ср. Мф.25,29); и не был бы он брошен со связанными руками и ногами во внешнюю тьму (Ср. Мф.22,13). А потому страх Божий не только полагает начало премудрости, но и делает ее совершенной в том, кто в высшей степени любит Бога и [любит] ближнего, как самого себя. Каких же на этом пути опасностей и трудностей должно страшиться и какими средствами подобает пользоваться, это другой вопрос. Оглавление Вопрос 37. О всегда рожденном Всегда рожденный лучше, чем всегда рождающийся, так как тот, кто всегда рождается, еще не рожден и никогда не был рожден и никогда не будет, если рождается всегда. Ведь рождаться — это одно, а быть рожденным — другое. И потому никогда не является Сыном, если никогда не рожден. Но Он есть Сын, поскольку рожден, и всегда есть Сын, а значит, всегда рожден. Оглавление Вопрос 38. Об устроении души Так как одно есть природа, другое — обучение, третье — опыт, и они мыслятся в одной душе без всякого различения сущности; так же и врожденные способности — это одно, добродетель — другое, умиротворенность — третье, и все это равным образом принадлежит одной и той же сущности; и так как душа есть иная сущность, чем Бог, хотя сотворена Им, Сам же Бог — Святейшая, многими на словах и немногими на деле познанная Троица, то следует очень тщательно исследовать то, что сказал Господь Иисус: «Никто не приходит ко Мне, если не привлечет его Отец» (Ин.6,44); и: «Никто не приходит к Отцу, как только чрез Меня» (Ин.14,6); и: Сам «наставит вас на всякую истину» (Ин.16,3). Оглавление Вопрос 39. О видах пищи Что принимает ту вещь, которую изменяет? Живое существо — пищу. Что принимается и изменяется? Та же пища. Что принимается и не изменяется? Свет глазами и звук ушами. Но это душа принимает посредством тела. А что же [душа] принимает сама по себе и изменяет в себе? Другую душу, приняв которую в дружбе, делает ее подобной себе. А что [душа] сама по себе воспринимает и не изменяет? Истину. А потому должно познать и то, что сказано Петру: «Заколи и ешь» (Деян.10:13); и что [сказано] в Евангелии: «И жизнь была свет человеков» (Ин.1:4). Оглавление Вопрос 40. Если природа души одна, откуда у людей различные желания? От различных представлений — различное стремление душ, от различного стремления — различный способ достижения, от различного способа — различные привычки, от различных привычек — различная воля. А различные пред-ставления создает порядок вещей хотя и сокрытый, однако несомненный под властью Божественного Промысла. Итак, не следует из-за этого полагать, что природы душ различны, поскольку различны желания, ведь даже воля одной души меняется в зависимости от различных обстоятельств; поскольку она то жаждет стать богатой, то, презрев сокровища, желает быть мудрой. И в самом стремлении к временному одному человеку нравится то торговля, то воинская служба. Оглавление Вопрос 41. Если все сотворил Бог, почему не сотворил все одинаково? Так как не было бы всего, если бы оно было одинаковым. Ибо не было бы многих родов вещей, которыми образуется вселенная, содержащая в себе творения первого и второго порядка и так далее вплоть до самого последнего. И именно это называется всем. Оглавление Вопрос 42. Каким образом Премудрость Божия Господь Иисус был [одновременно] и в утробе Матери, и на небесах? Так же, как человеческое слово: даже если его и слышат многие, каждый слышит целиком. Оглавление Вопрос 43. Почему Сын Божий явился в человеке, а Святой Дух — в голубе? Потому что первый пришел, чтобы показать людям пример жизни, а второй явился, чтобы обозначить сам дар, которым достигают доброй жизни. И оба сделались видимыми ради плотских, ради тех, кого нужно вести по ступеням таинств от различаемого телесным зрением к постигаемому умом. Ведь и слова звучат и исчезают, но не исчезает сходным образом то, что обозначается словами, когда в речении предлагается нечто Божественное или вечное. Оглавление Вопрос 44. Почему так поздно пришел Господь Иисус Христос? Поскольку все прекрасное существует от высшей красоты, а это — Бог, временная же красота обеспечивается уходящими и сменяющими [их] вещами. И в каждом человеке каждый возраст от детства и до старости имеет свою привлекательность. Потому как глупо, если кто-нибудь захочет, чтобы в подверженном времени человеке был лишь молодой возраст, ведь он презрит тем самым прочие красоты, проявляющиеся в прочих возрастах поочередно и по порядку; точно так же глупо, если кто-либо пожелает, чтобы во всем человеческом роде присутствовал лишь один возраст. Ибо и человеческий род проходит свои возраста подобно отдельному человеку, и надлежало, чтобы Учитель, подражанием Которому в нравах делаются совершенными, пришел по изволению Божию только лишь во время молодости [человеческого рода]. К этому относится сказанное апостолом, что под законом как под детоводителем (Ср. Гал.3:23-24) были хранимы дети, пока не пришел Тот, для Кого были они соблюдаемы, обещанный пророками. И одно дело – то, что Божий Промысл как бы частным образом делает с каждым, а другое — то, как поступает он как бы открыто со всем родом в целом. Ибо и любые отдельные [люди] достигают точной мудрости, только если просвещены одной и той же истиной порознь, в подходящем для каждого возрасте. И эта Истина, чтобы [весь] народ сделался мудрым, восприняла [природу] человека в подходящем возрасте самого человеческого рода. Оглавление Вопрос 45. Против «математиков» (астрологов) 1. Древние называли математиками не тех, кого называют так ныне, но тех, кто тщательно исследовал интервалы времени посредством [наблюдения] за движением неба и звезд. О них весьма верно говорится в Священном Писании: «Но и они неизвинительны. Ибо если они столько могли разуметь, что в состоянии были исследовать временный мир, то почему они скорее не обрели Господа его?» (Прем.13:8-9) В самом деле, человеческий ум, судя о видимом, может познать, что сам он лучше всего видимого. И когда он признает, что и сам является изменчивым, вследствие преуспеяния в мудрости или ее недостатка, обнаруживает, что над ним находится неизменная Истина, и таким образом, прилепляясь к Ней, как сказано: «К Тебе прилепилась душа моя» (Пс.62:9), он становится блаженным, находя внутри себя даже Творца и Господа всего видимого и не ища видимого вовне, хотя бы и небесного. Ибо все это или не бывает найдено, или с большим трудом бывает найдено напрасно, если только из того, что вовне, благодаря красоте [этого], не обнаруживается Творец, пребывающий внутри и созидающий сперва в душе высшие, а затем и в теле низшие красоты. 2. А против тех, кого ныне зовут математиками, желающих подчинить наши действия небесным телам и нас продать звездам, саму же цену, за которую мы продаемся, получить от нас, не может быть сказано ничего более краткого и верного, чем отвечать им, лишь приняв во внимание сами гороскопы. В гороскопах отмечают они части, которых, говорят, в звездном кругу имеется триста шестьдесят. Движение же неба в течение одного часа совершается в пятнадцати частях, так что за столько времени возникают пятнадцать частей, сколько содержит один час. Говорят, что каждая эта часть содержит шестьдесят минут. А секунд уже не обнаруживают в гороскопах, согласно которым, как они говорят, предсказывают они будущее. Но зачатие близнецов, поскольку, по свидетельству врачей, наука которых гораздо точнее и яснее, совершается оно в одно соитие, происходит в столь малый момент времени, что тот не длится и двух секунд. Итак, откуда в близнецах такое различие действий, результатов и желаний, если они необходимо имеют один и тот же гороскоп при зачатии, и один гороскоп был бы составлен для них астрологом, как для одного человека? Если же захотят придерживаться гороскопа при рождении, то будут опровергнуты теми же близнецами, которые в большинстве случаев выходят из утробы друг за другом таким образом, что промежуток времени [между их рождением] вновь заключен в пределах секунд, а их как подлежащих исследованию в гороскопах не находят, а значит, и исследовать не могут. А то, что, как говорят, они предсказали много истинного, выходит потому, что люди не запоминают их заблуждений и ошибок и, обращая внимание в их ответах лишь на то, что исполнилось, припоминают то, что происходит не в силу их искусства, которого вовсе нет, но из-за некоего скрытого жребия вещей. Ибо, если желают воздать должное их умению, то говорят, что они искусно предсказывают даже по чему-либо написанному на пергаменте, [ведь] и из этого обычно невольно выпадает некий жребий. И если, вне зависимости от искусства, из книг часто выходит стих, предвещающий будущее, то что удивительного, если не благодаря искусству, а в силу случая из души говорящего исходит некое предсказание будущего? Оглавление Вопрос 46. Об идеях 1. Считается, что Платон первым стал говорить об идеях. Однако если этого имени не было, прежде чем он установил его, это не означает, что по этой причине или самих вещей, которые он назвал идеями, не было, или что они никем не были познаны; но, возможно, это значит, что то одним, то другим назывались они разными именами; ведь некой познанной вещи, у которой нет никакого общеупотребительного имени, можно назначить какое угодно имя. Ибо не похоже на правду то, что или до Платона не было мудрецов, или, если они были, то не познали того, что, чем бы это ни было, Платон, как было сказано, называет идеями, если только в них заключена такая сила, что, не постигнув их, никто не может быть мудрым. Однако вероятно, что кроме Греции были мудрецы и у других народов, о чем сам Платон не только достаточно свидетельствует пребыванием на чужбине ради совершенствования в мудрости, но упоминает и в своих книгах. Итак, не следует полагать, что если некие [мудрецы] были, они не знали об идеях, хотя, возможно, и называли их другим именем. Но до сих пор говорилось об имени. Рассмотрим же саму вещь, которую надлежит весьма хорошо обдумать и узнать, под руководством установленных наименований, чтобы кто как хочет, так и называл то, что познал. 2. Итак, идеи по-латыни мы можем называть или формами, или видами, чтобы, как кажется, переводить дословно. Если же назовем их замыслами, то отступим тем самым от точности объяснения, потому что по-гречески называются λόγοι замыслы, а не идеи; однако всякий, кто хочет пользоваться этим словом, не вступит в противоречие с самой вещью. Ибо идеи — это некие первичные формы или замыслы вещей, постоянные и неизменные, сами не получившие форму [извне], и в силу этого вечные и всегда тождественные себе; и заключены они в Божественном разумении. И хотя они сами не возникают и не гибнут, однако согласно им, говорят, оформляется все, что способно возни-кать и гибнуть, и все, что возникает и гибнет. Отрицают же, что они могут быть созерцаемы [какой-либо] душой, кроме как разумной, и той ее частью, которая является наилучшей, то есть самим умом и разумом, словно неким ее внутренним и умозрительным взором или оком. Также и сама эта разумная душа, не всякая и какая угодно, но [лишь] ставшая святой и чистой, признается подходящей для этого созерцания; то есть та, у которой то самое око, которым они созерцаются, здраво, непорочно, ясно и подобно тому, что она стремится созерцать. В самом деле, какой верующий и знакомый с истинной религией [человек], хотя бы еще не был он способен созерцать это, дерзнет отвергнуть, и, напротив, кто не заявит открыто, что все сущее (то есть все, что заключено в своем роде благодаря своей собственной природе), чтобы быть, было произведено на свет Богом Творцом, и что этим Творцом живет все, что живет; а также, что всеобщая целостность вещей и сам порядок, согласно которому все, что изменяется, под строгим руководством совершает свое временное движение, содержится и управляется законами вышнего Бога? Когда это установлено и принято, кто дерзнет сказать, что Бог сотворил все бессмысленно? Если же невозможно поверить в это и назвать это правильным, то остается, что все сотворено в соответствии с замыслом, и не по тому же самому замыслу человек, что и конь; ибо такое и предполагать неле-по. Итак, все сотворено в соответствии с особыми замыслами. Где же следует признать находящимися эти замыслы, если не в уме Творца? Ибо Он не взирал на что-то расположенное вне Его, чтобы в соответствии с этим устроить то, что устроил, — таковое и предполагать кощунственно. Итак, если эти замыслы всех вещей, которые уже были сотворены или еще будут созданы, заключаются в Божественном уме, а в Божественном уме не может быть ничего, кроме вечного и неизменного, и эти первые замыслы вещей Платон называет идеями, то они не только являются идеями, но суть и самые истины, так как вечны и пребывают тождественными и неизменными. Благодаря причастности им все, что есть, бывает таково, каково оно есть. Но разумная душа среди вещей, сотворенных Богом, превосходит все и весьма близка к Богу, когда является чистой; и насколько прилепляется она к Нему любовью, настолько, исполненная и просвещенная от Него светом умозрения, различает эти замыслы, благодаря созерцанию которых становится поистине блаженной. И различает она их не посредством телесных очей, но благодаря тому, что главенствует в ней самой, чем она и возвышается [над всем остальным], то есть посредством своего разумения. Эти замыслы, как было сказано, можно называть или идеями, или формами, или видами, или замыслами; и многим дано называть их как угодно, но немногим — увидеть то, что истинно. Оглавление Вопрос 47. Сможем ли мы когда-нибудь видеть наши мысли? Имеют обыкновение спрашивать, каким образом после воскресения тела и изменения его, которые обещаны святым, мы сможем видеть наши мысли. И тут нужно взять соображение от той части нашего тела, которая более всего обладает светом, поскольку подобает верить, что ангельские тела, каковые мы надеемся иметь, являются светлейшими и эфирными. Итак, если многие движения нашей души ныне познаются в глазах, вполне возможно, что никакое движение души не будет сокрыто, когда все тело станет эфирным, ибо по сравнению с ним эти глаза — плоть. Оглавление Вопрос 48. О заслуживающем доверия Есть три рода того, что заслуживает доверия. Первый — то, во что всегда верят и никогда не познают; и такова всякая история, охватывающая временные людские деяния. Второй — то, что познают для того, чтобы поверить в это, и таковы всякие человеческие соображения или о числах, или о каких-либо науках. Третий род — то, во что сначала верят, а позже познают. Таковым является относящееся к Божественным вещам; и познать это не может никто, кроме чистых сердцем. А это [чистота сердца] появляется, если соблюдают заповеди, принятые относительно доброй жизни. Оглавление Вопрос 49. Почему сыны Израилевы видимым образом приносили в жертву скот? Потому что существуют также и духовные жертвы, и плотскому народу надлежало исполнять их образы, чтобы посредством рабства ветхого народа совершилось предызображение народа нового. Различие между этими двумя народами можно заметить в любом из нас, так как всякий из утробы матери по необходимости выходит ветхим человеком [и остается им] до тех пор, пока не придет в юношеский возраст; и тогда уже ему нет необходимости мыслить плотски, но способен он обратиться волей к духовному и вновь родиться внутренне. А потому то, что происходит благодаря порядку природы и обучению в одном человеке, воспитанном правильно, это самое становится в высшей степени прекрасным, когда посредством Божиего Промысла совершается и происходит во всем человеческом роде. Оглавление Вопрос 50. О равенстве Сына Поскольку Того, Кого Бог родил, не мог родить лучшим, чем Он Сам (ведь нет ничего лучше Бога), то родил Он Его равным. Ибо если Он хотел, но не мог, то Он бессилен, а если мог, но не хотел, то — завистлив. И из этого заключают, что Он родил Сына равным [Себе]. Оглавление Вопрос 51. О человеке, созданном по образу и подобию Божию 1. Так как Божественное Писание упоминает о внешнем и внутреннем человеке и столь сильно различает их, что апостолом сказано: «Но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор.4:16), может возникнуть вопрос: только ли один из них создан по образу и подобию Божию? Ведь если только один, то глупо спрашивать: который из них? Ибо кто станет сомневаться, что скорее тот, о ком говорит [апостол], что он обновляется, чем тот, о ком говорит, что тлеет. Но не оба ли, — это большой вопрос. Ведь если внешний человек — Адам, а внутренний — Христос, то правильно предположить, что оба. Но так как Адам не пребыл благим, таким, каким был сотворен Богом, и из-за любви к плотскому сделался плотским, то может показаться весьма уместным, что пасть для него означало потерять образ и подобие Божие. И поэтому он обновляется и является также внутренним [человеком]. Каким же образом он является при этом и внешним? Разве не сообразно телу, как и внутренним он является согласно душе, и внутреннему присуще воскресение и обновление, происходящее ныне путем смерти для прежней жизни, то есть для греха, и возрождения для жизни новой, то есть для праведности? Также, упоминая об этих двух человеках, одного, которого нам надлежит совлечься, апостол именует внешним, а другого, в которого должно облечься — внутренним (Ср. Кол.3:9-10). В другом месте одного из них он на-зывает «образом земного человека», так как тот рождается, будучи связан грехом первого человека, то есть Адама; а другого «образом небесного человека» (Ср. 1 Кор.15:47-49), — ведь тот рождается благодаря праведности второго Человека, Иисуса Христа. А внешний человек, тлеющий ныне, будет обновлен в грядущем воскресении, после того как уплатит дань той смерти, которую должен природе, по закону, данному в раю посредством заповеди. 2. А по какой причине не является несообразным и то, что, как говорят, также и тело создано по подобию Божию, легко поймет тот, кто обратит пристальное внимание на сказанное: «И сотворил Бог все весьма благим» (Быт 1:31); ведь никто не станет сомневаться, что Сам Он — Первое благо. Ибо вещи могут быть названы подобными Богу во многих смыслах: одни — будучи сотворенными сообразно силе и премудрости, ведь и в Нем Самом пребывают несотворенные Сила и Премудрость; другие живут лишь потому, что Он в высшей степени и изначально живет; третьи есть в силу того, что Он в высшей степени и изначально есть. Поэтому и то, что лишь есть, но не живет или не мыслит, является все же Его подобием, но не в совершенстве, а лишь отчасти, ведь и это есть нечто благое на своем месте, тогда как Он благ превыше всего того, что является благим от Него. А все, что живет, но не мыслит, немного больше причастно подобию. Ибо то, что живет, также и есть, однако не все, что есть, также и живет. В свою очередь, то, что мыслит, уже настолько приближается к подобию Ему, что нет среди творения ничего более близкого. Ведь то, что причастно мудрости — и живет и есть, а то, что живет — с необходимостью есть, но не обязательно мыслит. Поэтому, так как человек может быть причастен мудрости сообразно внутреннему человеку, то сообразно ему он обладает образом [Божиим] так, что образуется [Богом] без посредства какой-либо природы, и потому нет ничего более соединенного с Богом. Ибо [человек] и мыслит, и живет, и есть; так что нет ничего лучше этого творения. 3. Также если считать внешним человеком ту жизнь, в которой мы воспринимаем посредством тела пятью известнейшими чувствами, общими у нас со скотами, — ведь и она может тлеть по причине чувственных тягот, производимых преследованиями, — то и такой человек весьма справедливо называется причастным подобию Божию не только потому, что живет, — ведь это наличествует также и у животных, но скорее в силу того, что обращается к правящему уму, просвещаемому премудростью, — а это невозможно для животных, лишенных разума. Также и тело человека, — а оно единственное среди тел земных животных не склоняется вниз, будучи согнуто в области живота, ибо является видящим и устремленным к созерцанию неба — начала всего видимого, — хотя считается, что оно живет не само по себе, но благодаря присутствию души, однако не только поскольку оно есть, — а насколько оно есть, непременно оно есть и благое, — но и из-за того, что оно наиболее приспособлено для созерцания неба, может по праву показаться, что оно в большей степени создано по подобию Божию, чем прочие тела животных. Однако поскольку лишенный жизни человек назывался бы так непра-вильно, то вернее будет считать внешним человеком не одно только тело и не одну лишь жизнь, содержащуюся в чувстве тела, но и то и другое вместе. 4. И не неумело различают, что одно — образ и подобие Божие, называемое также Сыном, а другое — то, что по образу и подобию Божию, и мы знаем, что так создан был человек. Есть также те, кто не напрасно думают, что в двояком смысле сказано было: по образу и подобию, так как утверждают, что если бы это было одно и то же, то было бы достаточно одного имени. Но желают, чтобы по образу был создан ум, который образуется непосредственно самой Истиной. Этот ум называют также духом, однако это не Тот Дух Святой, Который имеет ту же сущность, что Отец и Сын, но дух человека. Ведь апостол разделяет их таким образом: «Никто не знает, что делается в человеке, кроме духа человеческого, и никто не знает, что делается в Боге, кроме Духа Божия» (1Кор.2:11). Также говорит о духе человека: «Да сохранит [Бог] дух ваш и душу и тело» (Ср. 1Фес.5:23). Ведь и дух создан Богом, как и прочее творение. Ибо в Притчах написано таким образом: «Знай, что Богу известны сердца всех, и Кто сотворил дух всех, Тот знает все» (Притч 24:12). Итак, считают, что, без всякого сомнения, создан по образу и подобию Божию тот дух, в котором есть разумение истины, ибо он непосредственно связан с Истиной. А все прочее в человеке желают видеть созданным по подобию, поскольку всякий образ подобен, однако не все подобное есть также образ в собственном смысле, — это, вероятно, может быть сказано [только] в несобственном смысле. Но в этом вопросе должно остерегаться, как бы не стали утверждать решительно чего-либо лишнего, и будет весьма разумно наблюдать за тем, чтобы, поскольку какое угодно тело имеет пространственную протяженность, не приняли бы, что сущность Божия есть нечто подобное. Ведь вещь, часть которой меньше, чем целое, не соответствует достоинству души, и того меньше — величию Божию.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.