Меню
Назад » »

Августин, блж. О количестве души (2)

Глава XII. Могущество точки. А. В самом деле, посмотри, какую имеет она силу. Ею начинается линия, ею же оканчивается; мы видели, что из прямых линий не может образоваться никакой фигуры, если ею не завершится угол. За тем, если линия может быть рассечена в каком-либо месте, она рассекается ею; и соединяется всякая линия с линией только посредством ее. Наконец, разум показал, что из всех плоских фигур (ибо о высоте мы еще не говорили ничего) следует предпочитать ту, которая очерчивается круговою линией, по причине ее высшего равенства; а это самое равенство устанавливается не иным чем, как лежащею в средине ее точкою: Можно было бы много говорить о ее могуществе, но я буду умерен, и предоставляю остальное обдумать тебе самому. Е. Пусть будет и так; я не буду 347 скучать над исследованием и более темных вещей; а теперь, по моему мнению, я достаточно вижу великую силу этого знака. А. Теперь обрати внимание на следующее. Ты узнал, что такое знак, что такое долгота и что такое широта. Что из этих трех, по твоему мнению, нуждается в другом, и в чем именно, и нуждается так, что без него не может существовать. Е. По моему мнению, широта нуждается в долготе, без которой её вовсе нельзя представить. Затем я нахожу, что долгота хотя и не нуждается для своего существования в широте, но без упомянутого знака (точки) быть не может. Знак же, очевидно, существует сам по себе и ни в чем другом не нуждается. А. Это так. Но рассмотри внимательнее, действительно ли широта может быть рассекаема со всех сторон, или есть сторона, с которой и она не допускает сечения, хотя допускает его более, чем линия. Е. Решительно не понимаю, откуда бы она не могла. А. Думаю, что ты забыл, потому что не знать этого ты никак не мог. Я наведу тебя на мысль так. Ведь ты, конечно, представляешь себе широту не придавая ей мысленно никакой высоты? Е. Так точно. А. Следовательно к широте может присоединиться еще высота; а теперь скажи, может ли присоединиться еще что-нибудь, чтобы могло еще более быть рассекаемо со всех сторон. Е. Ты замечательно навел меня на мысль. Теперь я вижу, что высота может принимать сечение не только сверху или снизу, но и с боков, и нет вообще никакого направления, но которому она не могла бы быть делима. Отсюда видно, что и широта не может принимать сечения с тех сторон, с которых встает высота. А. Так как ты, если не ошибаюсь, уяснил себе и долготу, и широту, и высоту, то скажи, может ли не быть двух первых там, где есть высота? Е. Без долготы, на 348 мой взгляд, высота быть не может; но без широты может. А. В таком случае возвратись к представлению широты, а если ты представлял ее в своем воображении как бы лежащею, то пусть она поднимется на какую-нибудь сторону так, как бы ты хотел провести ее через эту узенькую расщелину, которая замечается между створенными дверями. Понимаешь, что я хочу сказать? Е. Что ты говоришь, то я понимаю; но что ты хочешь сказать, того быть может еще не понимаю. А. Я хочу, чтобы ты сказал мне, кажется ли тебе, что поднятая так широта перешла в высоту и потеряла уже название и свойство широты; или остается еще широтою, хотя приведена и в такое положение? Е. На мой взгляд она сделалась высотою. А. Помнишь ли ты, скажи мне на милость, как мы определили высоту? Е. Припоминаю хорошо, и стыжусь уже, что ответил так. Широта, и так как бы поднятая, не допускает сечения продольного сверху вниз: ничего внутри содержащегося в ней представлять нельзя, хотя и можно представлять средину и окраины. По определению же высоты, которое ты, как я припомнил, сделал выше, там решительно нет высоты, где нельзя представить ничего внутри. А. Ты говоришь верно, и я желал, чтобы ты вспомнил именно это. Поэтому теперь скажи мне, предпочитаешь ли ты истинное ложному? Е. Сомневаться в этом — невероятное безумие. А. В таком случае скажи мне на милость, будет ли истинною линией та, которая может быть рассечена продольно; или истинным знаком (точкою) тот, который может быть рассечен каким бы то ни было образом; или истинною широтою такая, которая, если ее поднять в таком виде, как мы сказали, допускала бы продольное сечение сверху вниз? Е. Решительно нет. 349 Глава XIII. Бестелесная душа созерцает бестелесное. Что такое душа. А. Видел ли ты когда-нибудь этими телесными глазами такую точку, ила такую линию, или такую широту? Е. Решительно никогда: потому что они не телесные. А. В таком случае если телесное, в некотором удивительном акте познания вещей, созерцается телесными очами, то душа, которую мы усматриваем это бестелесное, по необходимости не должна быть телесною или телом. Или ты иначе полагаешь? Е. Пусть так, я согласен, что душа не есть тело или что-нибудь телесное; но скажи же мне наконец, что она такое? А. Да ты в данном случае обрати внимание на то, вытекает ли из сказанного следствие, что душа вовсе не имеет той величины, о которой у нас теперь речь; к удивлению моему, ты забыл, что вопрос о том, что такое душа, был уже разобран нами. Ведь ты помнишь, что ты сперва спрашивал, откуда она; на этот вопрос я, помню, отвечал двояко: сперва так, как бы дело шло о родине ее; а потом так, как бы она была из земли, или из огня, или из другой какой либо из этих стихий, или из всех, или из нескольких из них. При этом нам уяснилось, что об этом также не следует спрашивать, как и о том, откуда земля или какая либо из остальных стихий, отдельно взятых. Ибо хотя Бог и сотворил душу, но ее следует представлять так, что она не есть ни из земли, ни из огня, ни из воздуха, ни из воды; а имеет свою особую субстанцию; разве только предположить, что Бог, давший земле, чтобы она не была ничем другим, как только землею, не дал душе того, чтобы она не была ничем дру- 350 гим, как только душою. Если жe ты хочешь, чтобы я определил тебе душу, и поэтому спрашиваешь, что такое душа: то я легко отвечу тебе. Душа, по моему мнению, есть некоторая субстанция, причастная разуму, приспособленная к управлению телом. Глава XIV. Какую силу имеет душа бестелесная. Итак лучше обрати внимание на то, откуда возникает сомнение, не имеет ли душа количества и, так сказать, пространственного объема. Как скоро душа не есть тело,— потому что иначе она не могла бы созерцать ничего бестелесного,— то без всякого сомнения она не имеет и пространства, которым измеряются тела; а поэтому не может быть правильным полагать, или мыслить, или представлять в ней такое количество. Тебя приводит в сомнение то обстоятельство, как, не имея сама никакой величины, она содержит в памяти такие пространства неба, земли и моря? Но она есть некоторая удивительная сила, которую ты, насколько присущ уму твоему свет, мог заметить из того, что раскрыто нами. Как скоро разум показал, что нет такого тела, которое не имело бы длины, широты и высоты, и что ни одно из этих свойств не может быть в теле без других двух, а между тем относительно души мы признали, что некоторым внутренним оком, т.е. умом, она может созерцать и одну линию: то я полагаю, что мы признали этим как то, что душа не есть тело, так и то, что она лучше тела. Признав это, мы, полагаю, не должны сомневаться, что она и лучше линии. Ибо если все эти три находятся в теле, как скоро оно есть тело: то было бы смешно, если бы не была лучшею всех этих трех та, которая лучше тела. Но и сама линия, над которую превосходство души дока- 351 зывается несомненно, потолику превосходит широту и высоту, поколику менее этих двух может подвергаться сечению. Далее, эти две потолику подвергаются большему сечению, чем линия, поколику более ее распространяются в пространстве; линия же не имеет другого протяжения, кроме долготы, по отнятии которой не останется вовсе никакого пространства. Поэтому то, что лучше линии, неизбежно не имеет никакого протяжения, и вовсе не может быть делимо и рассекаемо. Следовательно, мы напрасно, по моему мнению, стараемся отыскать величину души, которой она не имеет, как скоро мы согласились, что она лучше линии. И если из всех плоских фигур самая лучшая есть та, которая очерчивается круговою линиею, а в этой фигуре, по учению разума, нет ничего лучше и могущественнее точки, которая, в чем не сомневается никто, частей не имеет: то что удивительного, если душа не есть телесная, не протягивается в длину, не распространяется в широту, не нагромождается в высоту; хотя тем не менее имеет столько силы в теле, что от нее зависит управление всеми членами и она представляет собою как бы средоточную точку для всех телесных движений? Но как средина глаза, которая называется зрачком, есть не иное что, как известная точка глаза, в которой однако же такая сила, что с какого нибудь возвышенного места может видеть и охватывать половину неба, пространство которого беспредельно; так не противоречит истине и то, что душа но имеет никакой телесной величины, определяемой тремя указанными измерениями, хотя и может представлять в своем воображении какие угодно громады тел. Но не многим дано посредством самой души созерцать душу, т. е. чтобы душа сама себя видела; видит же она посредством ума. Ему одному предоставлено видеть, что между вещами нет ничего могущественнее и величе- 352 ственнее тех натур, которые представляются существующими, так сказать, без вспученности. Ведь не без смысла же величина тела называется вспученностью, которая если бы имела большую цену, то слоны несомненно были бы разумнее нас. А если бы какой либо родня их стал утверждать, что слоны мудры (встречал я, хоть и к удивлению своему, но встречал нередко и таких людей, которые спорили и об этом), такой, по мнению моему, согласится, по крайней мере, с тем, что пчелка мудрее осла; а приравнять их по величине значило бы быть более, чем ослом. Но мы заговорили о глазе. Кому неизвестно, что глаз орла гораздо меньше нашего? А между тем, паря в такой высоте, что и при дневном свете мы с трудом различаем его, он ясно видит зайчика, скрывающегося под кустом, и рыбку под волнами, Если же в самых чувствах, которым дано чувствовать только телесное, не имеет значения для дела, т. е. для силы чувства, величина тела: то скажи на милость, следует ли бояться за душу человеческую, которой превосходнейший и почти единственный взор есть сам разум, стремящийся постигнуть ее же саму,— бояться, что она ничто, если тот же разум, т. е. она же сама докажет, что она не имеет никакой величины, занимающей место? Поверь мне, что о душе следует мыслить нечто великое, но великое без всякого представления массивности. Это легче удается тем, которые, будучи хорошо образованы, приступают к этому не из желания пустой славы, а воспламененные божественною любовию к истине; или тем, которые упражняются в изысканиях этого рода, и хотя приступили к ним недостаточно подготовленными наукою для исследований, но терпеливо отдаются на учение добрым и отказываются, насколько это возможно в настоящей жизни, от всяких связей телесных. Не может же допустить божественное 353 провидение, чтобы благочестивейшие души не имели возможности найти себя самих и Бога своего, т. е. истину, как скоро ищут ее благочестиво, с чистым сердцем и с усердием. Глава XV. Ставится возражение, что душа растет с возрастом человека. Если у тебя не остается более сомнений, то покончим уже, если угодно, с этим вопросом, и перейдем к другому. А что об известных фигурах мы говорили быть может пространнее, чем ты желал, то увидишь сам, насколько это будет иметь значение для другого, если признаешь, что настоящему рассуждению это помогло не много. Ибо этот род знаний с одной стороны упражняет душу, подготовляя ее к созерцанию более возвышенных предметов, чтобы, пораженная их светом, и не будучи в состоянии выносить его, она не бежала с удовольствием назад в тот мрак, из которого желала уйти; а с другой — доставляет доказательства, если не ошибаюсь, самые точные; так что когда при помощи их бывает что либо найдено и доказано, то, насколько подобное дано исследовать человеку, сомнение делается бесстыдным. Ибо я в этих вещах сомневаюсь менее, чем в тех, которые видим мы этими глазами, вечно ведущими войну с слизью. Что может быть несноснее и неприятнее для слуха, когда утверждают, что мы превосходим животных разумом, а между тем ту вещь, которую мы видим телесными глазами, и которую некоторые животные даже лучше нашего видят, признают за нечто существующее, а то, что мы созерцаем разумом, усиливаются представить не существующим? Ведь если бы сказать, что последнее таково же, как и то, что мы видим глазами, то и в таком слу- 354 чае, казалось бы, нельзя было бы сказать ничего более недостойного. Е. Принимаю это с полною охотою и соглашаюсь с тобою. Но хотя заключение, что душа не имеет телесной величины, для меня так ясно, что я решительно не знаю, как бы я мог опровергнуть эти доказательства и в на ком из них не согласиться, однако меня колеблет следующее. Почему, прежде всего, как с годами растет тело, так растет или кажется растущею и душа? Кто станет отрицать, что мальчики в детстве уступают по способностям даже некоторым животным? Кто также усомнится, что с возрастом их в них некоторым образом растет и самый разум? Затем, если душа распространяется по пространству тела своего, каким образом она величины не имеет? А если бы не распространялась, каким образом она ощущала бы укол, где бы он ни был сделан? А. Ты задаешь точно такие же вопросы, над которыми и я задумывался часто. Поэтому я также готов отвечать тебе, как обыкновенно отвечаю себе. Удовлетворителен ли будет ответ, будет судить разум, который руководит тобою. Каков бы впрочем он ни был, более точного я дать не могу, разве только при помощи Божией придет на ум что лучшее во время самого рассуждения. Но поведем, если угодно, речь по обычаю своему так, чтобы ты под руководством разума отвечал сам себе; и прежде всего рассмотрим, действительно ли то обстоятельство, что человек с возрастом делается способнее в человеческих отношениях и приобретает в них все большую и большую опытность, служит верным доказательством возрастания души с телом. А. Делай, как тебе угодно. И я весьма одобряю этот способ учить и учиться. Не знаю, как это происходит, но когда я сам отвечаю на то, о чем по неведению спрашивал, самое 355 открытие становится более приятным не только по существу дела, но и по неожиданности, приводящей в удивление. Глава XVI. Дается ответ на возражение, и доказывается, что душа делает успехи независимо от роста телесного. А. Итак скажи, думаешь ли ты, что словами — больше и лучше, обозначаются две какие либо вещи, или двумя именами названо одно и тоже? Е. Одно разумею я под тем, что называется больше, и другое под тем, что — лучше. А. К чему из этих двух, по твоему мнению, относится величина? Е. А к тому, разумеется, что мы называем больше. А. Ну, а когда мы признаем что из двух фигур круг лучше квадрата, величина ли нас побуждает к этому, или что другое? Е. Отнюдь не величина, а причиною этого превосходства служит то равенство, о котором мы говорили выше. А. В таком случае обрати внимание на следующее. Находишь ли ты, что душевная доблесть есть некоторое равенство жизни, сообразующейся во всех отношениях с разумом. Ведь если в жизни одно идет в разрез с другим, то это, если не ошибаюсь, оскорбляет нас более, чем если какая либо часть круга находится в большем или меньшем, чем другие, расстояния от центра. Или тебе представляется это иначе? Е. Напротив, я согласен с тобою, и принимаю это сделанное тобою определение доблести душевной. Ибо и разумом должен быть называем и признаваем только разум истинный; и тот, чья жизнь во всех отношениях согласна с истиною, тот только один или по преимуществу живет хорошо и честно; и только так построенный должен быть признаваем имеющим добродетель и ею живущим. А. Ты хорошо говоришь; но полагаю, заме- 356 чаешь и то, что круг имеет более сходства с душевною доблестью, чем какая либо другая из плоских фигур. Отсюда у Горация, обыкновенно превозносимый великими похвалами, известный стих, в котором он говорит, когда ведет речь о мудром: Сильный, и в себя самого весь свернувшийся и округленный 1) И это верно. Ибо как в числе добрых качеств душевных не найдешь ничего, что во всех отношениях соответствовало бы самому себе более, чем добродетель; так и в числе плоских фигур — более, чем круг. Поэтому, если круг превосходит остальные не величиною объема, а некоторою стройностью образования: то тем более следует думать о душевной доблести, что она превосходит остальные расположения душевные не тем, что занимает большее место, а некоторою божественною соразмерностью и согласием в образе действий. Теперь, когда отрок похвальным образом совершенствуется, в чем по преимуществу разумеется это усовершенствование, как не в доблести душевной? Или на твой взгляд это не так? Е. Это очевидно. А. После этого ты не должен думать, будто душа совершенствуется как тело, через рост. Совершенствуясь, она достигает доблести, которой красота и совершенство, как мы признали, зависят не от пространственной величины, а от великой силы постоянства; и если, как ты согласился, иное есть больше, и иное лучше, то усовершенствование души возрастом, по моему мнению, не значит, что она делается больше, а лучше. Если же бы это происходило от величины __________________ 1) Serm. lib. II, sat. 7 ѵ. 60. 357 членов, то был бы и благоразумнее тот, кто длиннее или больше. Но полагаю, ты не станешь отрицать, что на деле это бывает иначе. Е. Кто стал бы отрицать это? Однако же, так как и ты признаешь, что душа совершенствуется с возрастом, я удивляюсь, как это бывает, что чуждая всякой величины душа получает что-то, если не от объема членов, то от пространства времени. Глава XVII. Когда говорят, что душа растет временем говорят метафорически. А. Перестань удивляться, потому что и на это я отвечу тебе подобным же доводом. Как нет доказательств на то, чтобы величина членов придавала что-нибудь душе, потому что многие, имеющие члены слабые и малые, оказываются мудрейшими некоторых, снабженных большою массою тела: так точно мы видим, что некоторые юнейшие гораздо деятельнее и предприимчивее очень многих старейших. Поэтому я не нахожу оснований думать, чтобы расстояние времени в человеческих возрастах давало приращение как телам, так и душам. Ведь и между самыми телами, которые с течением времени растут и занимают более обширные пространства, более многолетние часто имеют меньший объем, и это не только старческие, которые от продолжительности времени сморщиваются и уменьшаются, но даже и тела детей; между последними мы встречаем меньших по телесному росту сравнительно с такими, которых они старше по летам. Итак, если продолжительность времени не служит причиною увеличения самых тел, но вся сила в этом отношении заключается в семени и в некоторой тайной и трудной для познания естественной мере; то тем менее следует думать, будто от долготы времени душа получает большую долготу 358 Изучает она многое, как мы знаем, опытностью и настойчивостью. Тебя, быть может, приводит в сомнение то, что так называемую у грековμακροθυμίαν мы обыкновенно переводим словом longanimitas1) Но нужно заметить, что много слов переносится от тела на душу, равно как и от души на тело. Если Виргилий называет гору недобросовестною, а землю справедливейшею,— именами, как видишь, перенесенными от души на тело, то что удивительного, если и обратно мы употребляем слово longanimitas, хотя долгими (longa) могут быть только тела? А та из добродетелей, которая называется величием души, правильно понимается относящеюся не к пространству, а к некоторой силе, именно к могуществу и власти душевной; и добродетель эта тем высшую заслуживает цену, чем большее она презирает. Но об ней будем говорить после, когда будем рассматривать вопрос о том, как велика душа, в таком смысле, в каком обыкновенно спрашивается, как велик был Геркулес не по массивности членов, а но превосходству подвигов. Ибо такой мы выше установили порядок. В настоящем же случае тебе следует припомнить то, что сказано нами о точке, и сказано в достаточном количестве. Разум учил нас, что она есть самое могущественное и по преимуществу господствующее в фигурах. Могущество же и господство разве не указывают на некоторое величие? А между тем в точке мы не открыли никакого пространства. Поэтому, когда мы слышим или говорим о душе, что она великая или высокая, мы должны представлять не то, сколько она зани- __________________ 1) Долгодушие; по смыслу соответствует рускому долготерпению; употребляется и в смысле великодушия. мает места, а то, какою располагает она силою. Итак, если твой первый довод, по которому тебе казалось, будто душа растет с телом годами, разобран уже достаточно, то перейдем к другому. Глава XVIII. Способность говорить, которую дитя усваивают понемногу, не следует приписывать возрастанию души. Е. Все ли мы пересмотрели, что обыкновенно приводит меня в немалое недоумение, не знаю. Может случиться, что из памяти моей ускользнуло что-нибудь. Но разъясним то, что пришло мне на мысль в настоящее время, именно, что в младенчестве дитя не говорит, а выростая начинает говорить. А. Это легко сделать. Ты, полагаю, знаешь, что каждое из них говорит тем языком, каким говорят люди, между которыми оно родилось и воспитано. Это знает всякий. А. Представь же, что кто-нибудь родился и вырос там, где люди не говорят, а передают взаимно друг другу свои мысли посредством мановений и движения членов. Не думаешь ли ты, что и он будет делать тоже, и что тот не будет говорить, кто не будет слышать никого говорящего? Е. Не спрашивай меня о том, чего быть не может. Разве я могу представить кого-нибудь рожденным между такими людьми. А. Неужели ты не видел в Медиолане юношу прекрасного телосложения и в высшей степени деликатного, который однакоже нем и так глух, что и других может пониматъ только по движениям тела, и сам не иначе может выражать то, что желает выразить? Этим он получил особую известность. Я же знал одного крестьянина, который сам говорил и от жены, также говорившей, родил всех детей, четырех или более того (теперь точно не припоминаю) мальчиков и девочек, немыми и глухими. Они были немы, так 360 как не могли говорить; а так как они замечали делаемые им знаки только глазами, то считались и глухими. Е. Первого я хорошо знаю, а относительно других, которых не знаю, верю тебе. Но что же из этого? А. Но ведь ты сказал, что не можешь представить себе, чтобы кто-нибудь родился между такими людьми. Е. Я и теперь говорю тоже самое; потому что ты согласишься, если не ошибаюсь, что эти люди родились между такими, которые говорили. А. Я не отрицал этого; но как скоро нам известно, что такие люди могут быть, то представ, пожалуйста, что из таких людей мужчина и женщина вступили бы между собою в брак, и заброшенные по какому-нибудь случаю в пустыню, где однако же могли бы жить, родили сына не глухого. Как стал бы он разговаривать с своими родителями? Е. А не иначе, разумеется, как давая и с своей стороны движениями знаки, какие давали бы ему родители. Но очень малое дитя не могло бы и этого делать. Поэтому мой довод остается в своей силе. Получает ли душа с возрастом способность говорить или делать знаки движениями, это не делает большой разницы; потому что и то и другое одинаково относится к душе, которую мы не желаем признать возрастающею. А. После этого мне кажется, что по твоему мнению и тот, кто ходит по канату, имеет душу большую, чем те, которые этого делать не могут. Е. Это другое дело; в этом всякий увидит искуство. А. А почему же искуство? Не потому ли, что он изучил его? Е. Точно так. А. Так почему же ты не считаешь искусством, если кто-нибудь изучит что либо другое? Е. Напротив, я не отрицаю, что все, что ни изучается, относится к искуству. А. Стало быть тот не научился от родителей делать движениями знаки? Е. Научился, без сомнения. А. В таком случае ты должен согласиться, что и это есть дело своего 361 рода подражательного искуства, а не увеличения души вследствие возраста. Е. С этим согласиться я не могу. А. В таком случае не все, что изучается, относится к искуству, хоть ты только что и согласился с этим. Е. Непременно к искуству. А. Так тот не научился делать движениями знаки, с чем ты также было согласился. Е. Он научился; но это не относится к искуству. А. Но не задолго же перед этим ты сказал, что то, что изучается, относится к искуству. Е. Пожалуй, я уже согласен, что уменье и говорить и делать движениями знаки относится к искуству, так как мы этому научаемся. Но иного рода те искуства, которые мы изучаем, наблюдая за другими, и иного рода те, которые влагаются в нас учителями. А. Какие же из этих искуств, по твоему мнению, усвояет душа в силу того, что делается больше? Уж не все ли? Е. Думаю, что не все, а именно первые. А. А не из этого ли рода искуств будет, на твой взгляд, искуство ходить по канату? По моему мнению и это искуство приобретается посредством наблюдения за теми, которые так делают. Е. Думаю, что так; но однако же не все, которые видят это и всматриваются с великим старанием, в состоянии бывают усвоить это искуство, а только те, которые отдаются в науку знатокам этого дела. А. Ты очень хорошо говоришь. В том же роде я дам тебе ответ и относительно говорения. Многие греки слышат нас, говорящих другим языком, гораздо чаще, чем смотрят на хождение по канату; однако же, чтобы изучить наш язык, часто, как делаем то и мы, желая изучить их язык, обращаются к учителям. Если это так, то мне кажется удивительным, почему ты приписываешь возрастанию души то, что люди говорят, а не хочешь приписать ему же то, что они ходят по канату. Е. Не понимаю, каким образом ты смешиваешь это. Ведь тот, кто для изучения нашего языка 362 берет себе учителя, уже знает известный свой язык, который, по моему мнению, он изучил вследствие возраста души; когда же затем он изучает чужой, то это я приписываю уже не увеличению души, а искуству. А. Ну, а если бы тот человек, который родился и вырос между немыми, попав в среду других людей, научился говорить поздно и будучи уже юношею; полагаешь ли ты, что его душа выросла бы в то время, когда он научился бы говорить? Е. Этого я никогда не решусь сказать; и уже верю выводу, и не считаю уменья говорить доказательством увеличения души. Иначе я вынужден был бы признать, что и все другие искуства душа усвояет посредством возрастания. А сказав это, я должен был бы допустить в заключении ту нелепость, что душа уменьшается в росте, как скоро что-нибудь забывает. Глава XIX. В каком смысле говорится, что душа растет или уменьшается А. Ты прекрасно понял дело, и настолько верно, что я могу тебе сказать, что о душе правильно говорится, что она как бы растет, когда учится, и напротив уменьшается, когда разучивается; но говорится в переносном смысле, как показали мы это выше. При этом нужно однако остерегаться, чтобы при слове растет не представлять себе, будто она занимает большее пространство; а нужно представлять, что, становясь более сведущею, она приобретает для деятельности некоторую большую силу, чем какую имеет менее сведущая. Большую разницу делает также и свойство того, что она изучает и чем она представляется в некотором роде увеличившеюся. Есть троякого рода приращение в теле. Одно необходимое, которым придается членам естественная стройность. Другое 363 излишнее, когда что-нибудь через увеличение нормального состояния разнится от других членов. Так бывает, между прочим, когда люди рождаются с шестью пальцами; таковы и многие другие отступления, которые, когда принимают сверх обыкновения чрезвычайные размеры, называются чудовищными. Третье вредное, которое, если случается, называется опухлостью. И в последнем случае о членах говорят, что они выросли, и на деле они действительно занимают большее пространство; но это с потерею здорового состояния. Также точно и в душе есть некоторые приращения как естественные, когда о ней говорят, что она увеличивается почтенными и имеющими приложение к честной и блаженной жизни науками. Когда же мы изучаем такое, что более возбуждает удивление, чем приносит пользу, то такое, хотя в некоторых отношениях и очень выгодно, должно быть вообще признаваемо излишним и относимо к упомянутому второму роду. Из того, что известный игрок на флейте, как рассказывает Варров, доставил такое удовольствие народу, что сделался царем, не следует, чтобы мы должны были зазаботиться об увеличении души своей этим мастерством; также точно, как мы не пожелали бы иметь зубы большие человеческих, если бы услышали, что кто-нибудь, имевший такие зубы, растерзал ими врага. Вредный же род искуств есть тот, который вредит здоровому состоянию души. Уменье, например, с удивительным искуством различать по запаху и вкусу кушанья; уменье сказать, в каком озере поймана рыба или скольких лет вино,— уменье, заслуживающее сожаления. Если какая либо душа, которая, пренебрегши умом, погрязла в чувства, представляется выросшею такими искуствами, то об ней следует сказать, что она только вспухла, или даже что она истощала. 364 Глава XX. Не из самой ли себя душа приобретает знания Е. Допускаю это и соглашаюсь с тобою; тем не менее сокрушаюсь, что душа наша является такою во всех отношениях невежественною и скотскою, какою мы видим ее, насколько то бывает возможно видеть, в недавно рожденном дитяти. Почему это она не приносит с собою никакого знания, если, она вечна? А. Ты поднимаешь великий вопрос, такой великий, что я не знаю, есть ли другой более великий; и притом такой, по которому мнения наши до такой степени противоречат себе взаимно, что тебе кажется, будто душа не принесла с собою никакого знания, а мне кажется напротив, что принесла все, и что так называемое ученье есть не иное что, как припоминание и представление прошедшего в настоящем. Но не замечаешь ли, что теперь не у места заниматься вопросом, так ли это на самом деле? Теперь мы стараемся, если можно, разъяснить, что она называется малою или великою не по объему занимаемого ею места; о вечности же ее, если она действительна, нам будет уместно рассуждать тогда, когда начнем по возможности отвечать на четвертый, поставленный тобою вопрос, именно: зачем она дана телу? Для вопроса же о такой ее величине не имеет значения, всегда ли или не всегда она была и будет, или что в известное время она несведуща, а в другое сведуща,— как скоро мы доказали выше, что продолжительность времени не служит причиною даже увеличения тел, и как скоро известно вполне, что с ростом может не соединяться вовсе приобретение знания, а с старостию соединяется часто. Сказано нами и многое другое, по моему мнению достаточное для того, чтобы доказать, что с увеличением тела, которое дается возрастом, душа не делается большею. 365 Глава XXI. То обстоятельство, что силы в большем возрасте большие, не служит доказательством возрастания души. Поэтому, рассмотрим, если угодно, твой другой довод, именно, что душа, которой мы не желаем давать никакого пространства, чувствует прикосновение по всему пространству тела. Е. Я дозволил бы тебе перейти уже к этому, если бы не находил нужным сказать кое что относительно сил. Что же значит, что увеличивающиеся с возрастом тела дают душе большие силы, если вместе с тем душа не делается большею? Хотя обыкновенно душе приписывают доблести, а силы телу, однако я никогда не позволю себе отчуждать их у души, как скоро вижу, что в бездушных телах их нет. Правда, отрицать нельзя, что душа пользуется силами, как и чувствами, при посредстве тела; тем не менее, если тело несет эту службу потому, что живет, никто не усомнится отнести это по преимуществу к душе. Итак, если в детях подрастающих мы встречаем силы большие, чем в младенцах, и если потом отроки и юноши изо дня в день вырастают в своих силах, которые потом уменьшаются по мере устаревания тела; то по моему мнению это служит немаловажным указанием на то, что душа с телом растет и с телом стареется. А. То, что ты говоришь, не во всех отношениях нелепо. Но я держусь обыкновенно того мнения, что силы зависят не столько от объема тела и возраста, сколько от известного упражнения и стройного образования членов. Чтобы доказать тебе это, я спрошу тебя, полагаешь ли ты, что зависит от больших сил, что известный человек может делать большие прогулки и менее утомляться, чем 366 другой? Е. Я такого мнения. А. Почему же я, будучи мальчиком, когда упражнялся в птицеловстве, без усталости делал пешком несравненно более пути, чем будучи юношею, когда перешел к другим занятиям, которые принуждали меня более сидеть на месте, если увеличение сил следует приписать увеличению возраста и вместе с ним возрастанию души? Затем, в телах самых борцов учители их искуства весьма умно обращают внимание не на массу или величину, а на известные связки мышц, и на отдельные мускулы, и на всю вообще фигуру тела, взаимно себе в частях соответствующую, и в этом по преимуществу находят доказательство сил. Однако же и это все имеет мало значения, если к нему не присоединится искуство и упражнение. Мы часто видим, что людей огромного роста превосходят низенькие и маленькие, как в движении, так в носке тяжестей, и даже в самой борьбе. Кому неизвестно, что какой угодно победитель на олимпийских играх скорее устанет в дороге, чем какой-нибудь рыночный торговец, которого он мог бы раздавить одним пальцем? Итак, если и силы мы называем великими не все одинаково, а некоторые, наиболее годные к известному делу; если и очертания тел и фигуры их имеют гораздо более значения, чем величина; если и упражнения придают столько, что, как проверилось это очень часто, человек, поднимая ежедневно маленького теленка, достигал того, что мог поднимать и держать его, ставшего быком, не чувствуя большой тяжести, которая прибавлялась понемногу; то силы, обнаруживающиеся в большем возрасте, отнюдь не показывают возрастания души. 367 Глава XXII. Откуда у тела большие силы. Если сравнительно большие тела животных, вследствие того именно, что они больше, имеют несколько больше сил, то причина этого в том, что по закону природы тяжести меньшие уступают большим. Закон этот проявляется не только в тех случаях, когда тела сами собою стремятся занять свое место, как например тела жидкие и земляные — в самом центре мира, который находится в самом низу, а тела воздушные и огненные — наоборот, вверху; но и в тех, когда каким либо метательным орудием, или бросаньем, или толчком, или отражением, они бывают вынуждены чуждою им силою идти не туда, куда стремились бы сами собою. Если ты пустишь с высоты, хотя и вместе, но различной величины два камня, то больший упадет на землю скорее; но если меньший попадет под него и так будет охвачен им, что не выскользнет из-под него, он поддастся ему совершенно и вместе с ним упадет на землю. Также точно если больший будет брошен сверху вниз, а меньший брошен снизу вверх, то там, где они встретятся, необходимо последует отражение и обратное движение меньшего. А чтобы ты не подумал, что это случается потому, что меньшему дано вопреки природе насильственное движение в высоту, тогда как другой направляется с большим стремлением к своему месту,— сделай так, чтобы больший был брошен вверх и встретился с меньшим, падающим на землю; увидишь и в этом случае, что меньший, будучи отражен, получит движение к небу, и когда упадет потом вниз, упадет не в ту сторону, в которую был направлен, а в другую. Также точно если два 368 камня не по естественному движению, а потому, что брошены будут один против другого двумя, например, сражающимися на войне, столкнутся между собою на средине пролетаемого ими расстояния: кто усомнится, что меньший уступит большему и оба полетят в ту сторону, откуда летел первый и куда брошен последний? Впрочем, хотя это и действительно так бывает, т. е. хотя тяжести меньшие, как сказано, и уступают большим, однако большую важность имеет при этом то, с какою быстротою и силою они движутся друг против друга. Если меньший, брошенный посредством какого-нибудь сильного метательного орудия с большею силою и стремительностью, столкнется с большим, брошенным с меньшею силою или уже ослабевшим в полете, то хотя он и отскочит от последнего, но замедлит его движение, или даже даст ему движение обратное, смотря по силе ударов и по тяжестям. Предпослав и уяснив это, я прошу тебя вникнуть, не подходят ли под это правило и так называемые силы в животных. Кто станет отрицать, что тела всех вообще животных имеют свою тяжесть? Эта тяжесть, двинутая по известному направлению мановением души, имеет значительную силу вследствие собственной величины. Но мановение душевное для движения тяжести тела пользуется сухожилиями, как своего рода метательными орудиями; а сухожилиям придает большую живость и подвижность сухость и умеренная теплота, влажный же холод, напротив, расслабляет и обессиливает их. Поэтому во сне, который медики называют холодным и влажным, подтверждая такое воззрение на него доказательствами, члены приходят в расслабление, и самое напряжение сил у просыпающихся отличается особенною слабостию; от того нет слабее и бессильнее летаргиков. Но некоторые сумасшедшие, у которых бессонница, вино и острые лихорадки, т. е. все 369 такое, что вызывает жар, производят крайнее напряжение и жосткость жил, напротив того, как известно, оказывают сопротивление большим силам, чем в здоровом состоянии, и обнаруживают значительную силу вообще; хотя тело их от болезни бывает более худо и сухо. Итак то, что называется силами, слагается из мановения души, из известного механизма сухожилий, и из тяжести тела. Мановение дает воля; оно бывает стремительнее при существовании надежды или отважности, и обессиливается страхом, а еще более отчаянием: потому что в страхе, при котором еще есть место для надежды, силы оказываются обыкновенно большими. Механизм дается соответствующим образованием тела; состояние здоровья видоизменяет его, а упражнение укрепляет. Тяжесть сообщается массивностью членов, приобретаемою возрастом и питанием, а восстановляемою одним питанием. У кого все это получает одинаково значительное развитие, тот возбуждает удивление своими силами, и тем более известный человек слабее другого, чем более у него недостает указанного. Но часто бывает и так, что человек, владеющий меньшею тяжестью тела, в силу настойчивости мановения (воли) и лучшего механизма, побеждает другого, владеющего большею телесною массою. И наоборот, массивность иногда бывает так велика, что при самом незначительном усилии подавляет мелкого противника, не смотря на делаемые им гораздо большие усилия. Но когда уступает не тяжесть тела, и нерасположение и состояние сухожилий, а самое мановение (воли), т. е. сама душа, так что победу одерживает не сильнейший во всех отношениях, а во всем слабейший, и более отважный над трусливым,— я не знаю, следует ли и приписывать ее силам; разве только кто станет утверждать, что и душа имеет свои силы, благодаря которым этот получил большую отважность и са- 370 моуверенность. В таком случае,— как скоро он у одного есть, а у другого их нет,— это дает понять, насколько душа превосходит тело даже в том, что совершается через тело. Итак, как скоро у дитяти есть несомненно одно только мановение (воли) притянуть к себе или оттолкнуть что либо; но его сухожилия по причине недавнего и еще несовершенного образования неповоротливы, по причине влажности, изобилующей в этом возрасте, вялы, и по отсутствию всякого упражнения — слабы; а тяжесть до такой степени мала, что не дает сильного толчка даже когда бывает брошена другим, и вообще оказывается способною более подвергаться гнёту, чем производить его: кто, увидев, что все это, не бывшее прежде, принесено годами, и узнав, что годами же даны таким образом силы, сочтет правильным и разумным мнение, будто выросла душа, которая на самом деле только пользуется тем, что со дня на день увеличивается? Такой, если бы увидел сперва, что не далеко летят и скоро падают камышинки, бросаемые со всею силою из слабого лука юношею, скрытым от него промежуточною завесою, а вслед за тем увидел бы, что летят высоко к небу стрелы, уже отягченные железом, пернатые, брошенные сильно натянутою тетивою,— такой, получив уверение, что то и другое сделано человеком с равным усилием, мог бы пожалуй подумать, что этот человек в такое коротенькое время вырос и увеличился в своих силах? Что можно придумать нелепее этого? Далее, обрати внимание и на то, до какой степени невежественно, если душа вырастает, ставить приращения ее в зависимость от сил телесных, а не считать источником их увеличение познаний в то время, когда как первым она придает со своей стороны только мановение (воли), а последними владеет нераздельно? Затем, если мы думаем, что душа вырастает, когда придаются ей 371 силы; то должны думать, что она и уменьшается, когда силы отнимаются. Но силы отнимаются в старости; отнимаются и при занятиях научных. А между тем в это то время познания приобретаются и увеличиваются. А увеличиваться и уменьшаться что либо в одно и тоже время разом никак не может. Следовательно то обстоятельство, что в большем возрасте силы бывают большие, не служит доказательством возрастания души. Можно было бы сказать и много другого, но если ты уже удовлетворился, я покончу с этим предметом, и мы перейдем к другому. Е. Я убедился достаточно, что большие силы зависят не от того, чтобы выросла душа. Я не буду упоминать о твоих других основательных суждениях; но полагаю, что сам сумасшедший, у которого силы, как известно каждому, делаются большими, чем обыкновенно бывают у здорового,— сам сумасшедший не сказал бы, что помешательством и болезнью телесною душа возрастает, хотя само тело уменьшается. С этих пор я держусь по преимуществу того мнения, что в сухожилиях заключается все, чему мы удивляемся, когда в ком либо оказываются чрезвычайные силы. Поэтому я прошу тебя приступить уже к тому, к чему обращена теперь вся моя мысль, именно: почему душа, если не имеет такой пространственной величины, какую имеет тело, чувствует его повсюду, где бы к нему ни прикоснуться?
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar