А. Г. Брикнер / История Петра Великого (24)

Первоначальный вид Троицкого собора в Петербурге. С гравюры того времени. В мае 1720 г. в Петербург явился шведский дипломат для сообщения о вступлении на престол королевы Ульрики Элеоноры. В августе этого же года в Стокгольм был отправлен Румянцев с предложением возобновить переговоры о мире. Местом съезда уполномоченных обеих держав был назначен Ништадт, близ Або. В Петербурге затем, в начале 1721 года, происходили переговоры о мире со Швециею с французским дипломатом Кампредоном. Ему было объявлено решительно, что царь может возвратить Швеции лишь одну Финляндию, ничего более. Кампредон отправился в Швецию. В конце апреля 1721 года в Ништадте начались переговоры между Брюсом и Остерманом, с одной стороны, и Лилиенштедтом и Стремфельдтом — с другой. Прежде, во время переговоров на Аландских островах, Петр готов был согласиться, чтобы Лифляндия оставлена была в русском владении от тридцати до двадцати лет, и по окончании этого срока была бы возвращена Швеции.[328] Теперь же он мог настаивать на безусловной уступке этой области. После страшного опустошения шведских берегов русскими войсками, повторившегося и в 1721 году, Швеция стала уступчивее; довольно горячо спорили еще о Выборге, так как шведы долго не соглашались на уступку этого города; далее шведы все еще надеялись удержать за собою Пернаву и Эзель, однако Россия не соглашалась ни на какие уступки и также не желала заключения прелиминарного договора. Наконец, после устранения всех затруднений, последовало заключение мира (30 августа), в силу которого Россия приобрела Лифляндию, Эстляндию, Ингерманландию, часть Карелии с Выборгом; Финляндия была возвращена Швеции; Россия заплатила 2 миллиона рублей. Узнав 3 сентября о мире, Петр писал князю Василию Лукичу Долгорукому: «все ученики науки в семь лет оканчивают обыкновенно; но наша школа троекратное время была (21 год), однакож, слава Богу, так хорошо окончилась, как лучше быть невозможно». При получении известия о мире Петр находился в окрестностях Петербурга; тотчас же он возвратился в новую столицу, где происходили торжественная встреча и разные празднества. Генерал-адмирал, флагманы, министры — просили царя принять чин адмирала. На Троицкой площади были приготовлены кадки с вином и пивом и устроено возвышенное место. На него взошел царь и сказал окружавшему его народу: «Здравствуйте и благодарите Бога, православные, что толикую долговременную войну всесильный Бог прекратил и даровал нам со Швециею счастливый, вечный мир». Сказав это, Петр взял ковш с вином и выпил за здоровье народа, который плакал и кричал «Да здравствует государь!» С крепости раздались пушечные выстрелы; поставленные на площади полки стреляли из ружей. По городу с известиями о мире ездили 12 драгун с белыми через плечо перевязями, со знаменами и лавровыми ветвями, перед ними по два трубача. 10 числа начался большой маскарад из 1 000 масок и продолжался целую неделю. Петр веселился как ребенок, плясал и пел песни.[329] 20 октября Петр объявил в сенате, что дает прощение всем осужденным преступникам, освобождает государственных должников, слагает недоимки, накопившиеся с начала войны по 1718 год. В тот же день сенат решил поднести Петру титул Отца Отечества, Императора и Великого. 22 октября царь со всеми вельможами был у обедни в Троицком соборе. После обедни читался мирный договор. Феофан Прокопович в проповеди описывал знаменитые дела царя. Затем подошли к Петру сенаторы, и канцлер, граф Головкин, сказал речь, в которой между прочим говорил: «мы, ваши верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света, и тако рещи, из небытия в бытие произведены, и в общество политичных народов присовокуплены». Затем Головкин просил Петра принять титул Великого Отца Отечества и Императора Всероссийского. Сенаторы три раза прокричали: виват; за ними повторил этот крик весь народ, стоявший внутри и вне церкви; раздались колокольный звон, звуки труб, литавр и барабанов, пушечная и ружейная стрельба. Петр отвечал, что «желает весьма народу российскому узнать истинное действие Божие к пользе нашей в прошедшей войне и в заключении настоящего мира, должно всеми силами благодарить Бога, но надеясь на мир, не ослабевать в военном деле, дабы не иметь жребия монархии греческой; подлежит стараться о пользе общей, являемой Богом нам очевидно внутри и вне, отчего народ получит облегчение». С таким же торжеством было отпраздновано заключение Ништадтского мира и в Москве, куда Петр отправился в начале следующего года. Современники Петра не могли не сознавать, что Северная война навсегда должна была отделить древнее Московское царство от новой России. Война была решена в Москве, окончание ее праздновали в Петербурге. Достойно внимания, что во время войны было сделано распоряжение наблюдать за тем, чтобы Россия в «курантах», т. е. газетах, не называлась более Московским, а только Российским государством.[330] Во время этой войны совершилось окончательно превращение России из азиатского государства в европейское, вступление ее в систему европейского политического мира. Этою войною изменилось многое в политической системе Европы. Гегемония Швеции на северо-востоке прекратилась, падение Польши сделалось неизбежным, зато Россия стала первоклассною державою. Венецианский дипломат заметил: «прежде Польша предписывала царю законы; теперь же царь распоряжается по своему усмотрению, пользуясь безусловным авторитетом».[331] Возле новой великой державы, России, возникло во время этой воины еще другое первоклассное государство — Пруссия. Бывший курфюрст Бранденбургский сделался лучшим и вернейшим союзником России. Центр тяжести политического веса и значения, так долго находившийся на юго-западе, у романско-католических народов, благодаря происхождению и развитию двух новых великих держав на северо-востоке должен был изменить свое положение. Нельзя отрицать, что весьма важная доля успеха принадлежала лично Петру. Его во все тяжелое время войны поддерживала мысль о преобразовании России; он сделался победителем над знаменитым полководцем Карлом XII именно потому, что, уступая ему в военном искусстве, он превосходил его в качестве всестороннего государственного деятеля. Недаром все труды и опасности, лишения и страдания во время Северной войны Петром считались полезною школою. Сознание необходимости успеха в области внешней политики для внутреннего преобразования заслужило ему имя «Великого». Во время этой войны скромный корабельный плотник и бомбардир, лоцман и шкипер — дослужился до чина адмирала. Мало того, царь сделался Всероссийским Императором. Глава VI. Отношения с Азией России было суждено сделаться посредником между востоком и западом. Поэтому Петр и в самый разгар Северной войны, доставившей России важное место в европейской системе государств, не упускал из виду азиатских дел. Еще до заключения Ништадтского мира он был занят проектами завоеваний на востоке. Кавказ и Персия обращали на себя особенное внимание царя. Уже в XVI и XVII веках путь в Персию через Каспийское море, торговые связи с азиатскими государствами — сделались предметом желаний многих держав. Почти все западноевропейские государства домогались заключения договоров с Россиею об исключительном праве на торговые сношения с Персиею. Таковы были старания Англии при Иване IV; отважный и опытный путешественник Дженкинсон в то время предпринимал путешествия в Персию и Бухару; несколько десятилетий позже гольштинское посольство, при котором находился Олеарий, предприняло такое же путешествие с торговыми целями в Персию. Затем Юрий Крижанич старался доказывать, что для России торговые сношения с азиатскими странами представят чрезвычайные выгоды: Россия, по мнению ученого серба, должна была сделаться посредником между промышленностью и торговлею в Бухаре, Хиве и Персии, с одной стороны, и западноевропейским миром — с другой; он выразил надежду, что Каспийское море наполнится русскими торговыми судами, и предлагал сооружение фортов на берегах этого моря, учреждение консульств в Персии и пр. Артемий Петрович Волынский. С портрета, принадлежащего г. Трегубову. Хотя Петру и не были известны сочинения Крижанича, но он не мог не заняться подобными же проектами. Еще в 1691 году Витзен в письме к царю указывал на торговые сношения с азиатскими державами как на обильный источник богатства, и говорил, между прочим, о необходимости сближения России с Китаем.[332] В 1692 году был отправлен в Китай датчанин Избранд для собирания сведений об этой стране. Петр рассчитывал на развитие торговых сношений с Китаем, и поэтому требовал от своих подданных на крайнем востоке особенной осторожности в обращении с китайцами. Оказалось, однако, что иезуиты в Китае старались препятствовать развитию сношений этой страны с Россиею, так что, хотя при Петре и были отправлены посольства в Китай, но успеха в дипломатических переговорах не было. Город Терки в XVIII столетии. С гравюры того времени, находящейся в «Путешествии» Олеария. Успешнее можно было действовать на юго-востоке. Исходною точкою операций при этом служили берега Каспийского моря. Уже в 1699 году была отправлена экспедиция для изучения берегов Каспийского моря, однако, датчанин Шельтруп, бывший начальником этой экспедиции, имел несчастие попасть в плен к персиянам и вскоре умер.[333] Немного позже была снаряжена еще одна экспедиция с тою же целью, о деятельности которой, однако, не имеется сведений.[334] Неудачный Прутский поход заставил Петра обратить еще большее внимание на эти страны. Можно было думать о вознаграждении на Каспийском море потери, понесенной на Азовском и Черном морях. Важною задачею считалось обеспечение торговых сношений с Персиею и центрально-азиатскими странами. На пути в Персию, Бухару и Хиву весьма часто подвергались разграблению караваны русских купцов. Подобные эпизоды случались и на Кавказе. Прежде всего казалось важным собрать более точные сведения о закаспийских землях. Поэтому Петр в начале 1716 года отправил туда князя Александра Бековича Черкасского, которому было поручено, между прочим, построить форт у гавани, где было устье реки Аму-Дарьи, осмотреть все местности края, хана хивинского склонить к верности и подданству, обещая ему наследственное владение, проведать о бухарском хане, нельзя ли его если не в подданство, то в дружбу привести. Для исполнения всех этих поручений Бекович был сопровождаем 4 000-м войском. Предприятие кончилось печальным образом. Хивинский хан, опасавшийся наступательных действий России и обманув Бековича обещанием ласкового приема, велел убить его; войско частью погибло, частью было взято в плен. Русские не могли даже удержать за собою форты, построенные у берегов Каспийского моря. В возмездие за этот поступок русское правительство в 1720 году, когда приехал хивинский посол, велело заключить его в крепость, где он скоро и умер. Отношения к хивинскому хану оставались натянутыми. С одним из хивинцев, приехавших с посланником, отправлена была к хану грамота с уведомлением о смерти посланника и с требованием отпустить всех пленных. В январе 1722 года вышел из Хивы пленный яицкий казак и рассказывал, что, когда хану подана была грамота, то он топтал ее ногами и отдал играть молодым ребятам.[335] Расширение пределов России к востоку от Каспийского моря было лишь вопросом времени. Завоевание этих стран последовало гораздо позже. Зато столкновение с Персиею произошло еще при Петре Великом. Отношения России к Грузии и прочим областям на Кавказе легко могли повести к столкновению с Персией. Уже в 1701 году, как доносил Плейер, царь намеревался требовать от персидского шаха уступки провинции Гилянь, богатой удобными портами и лесом, годным для кораблестроения. Ходили тогда же слухи о сооружении флота, назначенного в Каспийское море, к походу против Персии.[336] Город Дербент в XVIII столетии. С гравюры Оттенса 1726 года. Петр сам был занят изучением вопроса о персидской торговле. В этом отношении достоин внимания наказ Волынскому, отправленному в Персию в качестве русского посланника в 1715 году. Тут сказано, между прочим: «едучи по владениям шаха персидского, как морем, так и сухим путем, все места, пристани, города и прочие поселения и положения мест, в какие где в море Каспийское реки большие впадают, и до которых мест по оным рекам мочно ехать от моря и нет ли какой реки из Индии, которая бы впала в сие море, и есть ли на том море и в пристанях у шаха суды военные или купеческие, також какие крепости и фортеции — присматривать прилежно и искусно и проведывать о том, а особливо про Гилянь и какие горы и непроходимые места кроме одного нужного пути (как сказывают) отделили Гилянь и прочие провинции, по Каспийскому морю лежащие, от Персиды, однако ж так, чтобы того не признали персияне, и делать о том секретно журнал повседневный, описывая все подлинно. Будучи ему в Персии, присматривать и разведывать, сколько у шаха крепостей и войска и в каком порядке, и не вводят ли европейских обычаев в войне? Какое шах обхождение имеет с турками, и нет ли у персов намерения начать войну с турками и не желают ли против них с кем в союз вступить. Внушать, что турки главные неприятели персидскому государству и народу, и самые опасные соседи всем, и царское величество желает содержать с шахом добрую соседскую приязнь. Смотреть, каким способом в тех краях купечество российских подданных размножить, и нельзя ли через Персию учинить купечество в Индию. Склонять шаха, чтоб повелено было армянам весь свой торг шелком-сырцом обратить проездом в российское государство, предъявляя удобство водяного пути до самого С.-Петербурга, вместо того, что они принуждены возить свои товары в турецкие области на верблюдах, и буде не возможно то словами и домогательством сделать, то нельзя ли дачею шаховым ближним людям; буде и сим нельзя будет учинить Смирнскому и Алепскому торгам где и как? [337] разведывать об армянском народе, много ли его и в которых местах живет, и есть ли из них какие знатные люди из шляхетства или из купцов, и каковы они к стороне царского величества, обходиться с ними ласково и склонять к приязни» и пр.[338] В Персии знали о хивинской экспедиции, были весьма недовольны этим предприятием, и когда приехал Волынский (весною 1717 года), оказали ему неблагоприятный прием. Его заперли в доме, поставили крепкий караул и требовали его скорого отъезда. Волынский, отличавшийся необычайною ловкостью дипломат, успел устроить дело так, что ему было дозволено оставаться дольше. О положении Персии он писал царю, между прочим: «здесь такая ныне глава, что не он над подданными, но у своих подданных подданный, и, чаю, редко такого дурачка можно сыскать и между простых, не только из коронованных... Они не знают, что такое дела и как их делать, притом ленивы, о деле же ни одного часа не хотят говорить... от этого так свое государство разорили, что, думаю, и Александр Великий, в бытность свою, не мог так разорить... не только от неприятелей, и от своих бунтовщиков оборониться не могут, и уже мало мест осталось, где бы не было бунта... Бог ведет к падению сию корону... Хотя настоящая война наша (шведская) нам и возбраняла б, однако, как я здешнюю слабость вижу, нам без всякого опасения начать можно, ибо не только целою армиею, но и малым корпусом великую часть к России присовокупить без труда можно, к чему удобнее нынешнего времени не будет» и пр.[339] Однако продолжавшаяся шведская война мешала открытию военных действий против Персии. Приходилось ждать до Ништадтского мира. Между тем Волынский, успев заключить торговый договор с Персиею, возвратился в Россию. На пути он зимовал в Шемахе, где виделся с начальником персидского войска, Форседан-Беком; тут Волынский узнал о печальном состоянии персидского войска, не получавшего жалованья и поэтому всегда готового к бунту, а также о том, что шах персидский узбекскому хану послал в подарок значительную сумму денег за то, что хивинцы убили князя Александра Бековича Черкасского. Далее, Волынскому рассказывали, что в Персии ежечасно ждут нападения со стороны России. В начале 1718 года в Шемахе разнесся слух, что в Астрахань царь прислал 10 бояр с 80 000 регулярного войска, что при Тереке зимует несколько сот кораблей. Хан шемахинский казался склонным изменить шаху и действовать заодно с русскими против Персии. В 1720 году Волынский сделался губернатором в Астрахани. В данном ему наказе встречаются поручения, прямо указывающие на ожидаемую войну с Персиею. В сентябре того же года отправлен был в Персию капитан Алексей Баскаков; ему было поручено осмотреть путь от Терека через Шемаху и Апшерон до Гиляни: удобен ли он для прохода войск водами, кормами конскими и прочим. Волынский не переставал говорить о возможности и выгоде войны с Персиею. В августе 1721 года он доносил, что грузинский принц Вахтанг просит царя защитить христиан, живущих на Кавказе, и предлагает начать военные действия против Персии, выставляя на вид, что легко можно завладеть и Дербентом, и Шемахою. «Вахтанг», писал Волынский, «представляет о слабом нынешнем состоянии персидском и как персияне оружию вашему противиться не могут; ежели вы изводите против шаха в войну вступить, он, Вахтанг, может поставить в поле своих войск от 30 до 40 000 и обещается пройти до самой Гиспагани, ибо он персиян бабами называет». Зато Волынский не советовал сближаться с владельцами других иноверных народов Кавказа, так как на них плохая надежда. Наконец, он представил, что случившееся в августе 1721 года разграбление города Шемахи лезгинцами, причем пострадали и некоторые русские купцы, можно употребить как повод к разрыву с Персиею. «Не великих войск», писал Волынский, «сия война требует, ибо ваше величество уже изволите и сами видеть, что не люди, скоты воюют и разоряют... только б была исправная амуниция и довольное число провианта». Землянка в Дербенте, где, по преданию, ночевал Петр I. В ее современном виде. Петр решился к походу. Узнали о новых бунтах в Персии; желали воспользоваться господствовавшею в этом государстве неурядицею. Весною 1722 года Петр отправился в путь к Каспийскому морю. При нем находились Екатерина, Толстой, Апраксин. На пути к Кавказу царь всюду самолично старался собирать топографические сведения о Кавказе и Персии и среднеазиатских владениях. Тотчас же при появлении царя с войском на берегах Кавказа, владельцы разных местностей выразили готовность служить царю. Особенно торжественно Петр и Екатерина были приняты в Тарках. Петр объявил, что собственно не желает воевать с Персиею, но хочет лишь наказать разбойников, нанесших обиду русским купцам, а к тому же намерен требовать от шаха уступки некоторых областей на берегу Каспийского моря. Русским войскам было вменено в обязанность всюду щадить по возможности туземное население. Начался поход; войско русское состояло из 106 000 человек. На пути к Дербенту приходилось сражаться, но город сдался 23 августа. Петр писал к Ромодановскому, что «тако в сих краях, с помощию Божиею, фут получили».[340] Сенаторы отвечали, что «по случаю побед в Персии и за здравие Петра Великого, вступившего на стези Александра Великого, все радостно пили». После этого успеха, однако, начались затруднения. Провиантские суда пострадали от бурь; пропало множество съестных припасов; лошади падали массами, в одну ночь не менее 1700, как видно из письма самого Петра к сенаторам от 16-го октября 1722 года. Все это не помешало Петру заложить на Судаке новую крепость Св. Креста, для прикрытия русской границы, вместо прежней Терской крепости, положение которой государь нашел очень неудобным. Петр должен был отказаться от исполнения своего намерения отправиться в Шемаху и оттуда в Тифлис. Предоставив главное начальство над войском генералу Матюшкину, он возвратился в Россию. В Астрахани, где болезнь задержала его некоторое время, он составил подробный план кампании следующего года. Тут он дал полковнику Шипову, отплывавшему в Гилянь, следующую инструкцию: «пристав (к берегу), дать о себе знать в городе Ряще, что он прислан для их охранения и чтоб они ничего не опасались; потом выбраться к деревне Перибазар и тут усилить небольшой редут с палисады для охранения мелких судов... смотреть, дабы жителям утеснения и обиды отнюдь не было и обходимо бы дело приятельски и не сурово, но ласкою, обнадеживая их ласкою... разведать не только, что в городе, но и во всей Гиляни какие товары, а именно сколько шелку в свободное время бывало, на сколько денег и сколько ныне, и отчего меньше... и о прочих товарах, и что чего бывало и ныне есть и куды идет и на что меняют или на деньги все продают; проведать про сахар, где родится. Также сколько возможно разведать о провинциях Мазандеран и Астрабад, что там родится» и пр. Петр считал вероятным, что турки пожелают завладеть этими провинциями на южных берегах Каспийского моря. Ежу казалось необходимым противиться этому во что бы то ни стало. Полковник Шипов без затруднений занял город Решт в ноябре 1722 года. Однако здесь русские были приняты далеко не дружелюбно. Мало-помалу персияне начали собирать войска около Решта. Шилову было объявлено, что никто не нуждается в его помощи и защите, и потому пусть он уходит, пока его не принудили. Несколько недель тянулись переговоры по этому делу. Неприязнь дошла до враждебных действий. Происходила схватка, в которой горсть русских заставила бежать многочисленного неприятеля. Между тем в Персии на престоле произошла перемена; шах Гуссейн уступил место шаху Махмуду, и сей последний казался склонным сблизиться с Портою. Такое усложнение персидских дел могло сделаться опасным для России. Турция могла, равно как и Россия, подумать о завоеваниях в Персии. Петр предупредил Порту. Русские войска летом 1723 года заняли Баку, завладели провинциею Гилянь. Спрашивалось, насколько можно было считать вероятным вмешательство в эти дела Турции? И без того русские послы в Константинополе довольно часто находились в чрезвычайно трудном положении; во время последних лет Северной войны английские дипломаты не переставали возбуждать Порту против России, причем постоянно указывалось на сношения царя с христианскими подданными султана. Также и австрийский и французский посланники крамолили против России. Русские дипломаты старались противодействовать этим проискам путем подкупа турецких сановников. Несмотря на все затруднения, русскому дипломату Дашкову удалось превратить заключенный в 1713 году в Адрианополе договор в «вечный» мир (5 ноября 1720 года). Скоро после этого началась война персидская. Кавказские христиане и армяне обратились к царю с просьбою о помощи. Лезгинцы и другие приверженцы ислама требовали защиты Турции, изъявляя готовность сделаться подданными султана. Таким образом, персидские дела легко могли повести к разрыву между Россиею и Портою. Французский посол в Константинополе говорил русскому, Неплюеву, что если русские ограничатся только прикаспийскими провинциями и не будут со стороны Армении и Грузии приближаться к турецким границам, то Порта останется равнодушною, а, быть может, что-нибудь и себе возьмет со стороны Вавилона. Вскоре однако в Константинополь прибыл гонец от персидского шаха с просьбою о помощи против России. Возобновились внушения дипломатов Англии, Венеции, Австрии, султану о чрезмерном могуществе Петра и представления о необходимости сдерживать его. Когда, говорили они, царь возьмет провинции Ширванскую, Эриванскую и часть Грузии, тогда турецкие подданные, грузины и армяне, сами вступят под русское покровительство, а оттуда близко и к Трапезунду, отчего со временем может быть Турецкой империи крайнее разорение. С разных сторон были слышны жалобы на страсть Петра к завоеваниям. Порта не желала разрыва с Россиею, однако визирь говорил однажды Неплюеву: «ваш государь, преследуя своих неприятелей, вступает в области, зависящие от Порты: это разве не нарушение мира? Если бы мы начали войну с шведами и пошли их искать чрез ваши земли, то чтò бы вы сказали?.. государь ваш сорок лет своего царствования проводит в постоянной войне: хотя бы на малое время успокоился и дал покой друзьям своим; а если он желает нарушить с нами дружбу, то мог бы и явно объявить нам войну; мы, слава Богу, в состоянии отпор сделать». Персидский шах Гуссейн. С портрета того времени, находящегося в «Путешествии» де Бруина, изд. 1737 года. Впрочем, Неплюев узнал о некоторых приготовлениях Порты к войне, об отправлении военных снарядов к Азову и Эрзеруму. Татары подкинули самому султану бумагу, в которой упрекали его за неосмотрительность: «министры тебя обманывают: ты и не узнаешь, как русский царь разорит половину твоего государства». Чернь волновалась, требуя от правительства решительных действий. Неплюев узнал, что между Портою и Хивою происходят сношения о союзе оборонительном и наступательном против России. Зато Рагоци, в интересах которого было сохранение мира между Россиею и Турциею, составил проект примирения между обоими государствами, в котором предлагалось разделить Кавказ таким образом, чтобы Турция получила Дагестан, а Россия Грузию и пр. Однако турки не хотели допустить дальнейшего пребывания русских на Кавказе и поддерживали князей кавказских отправлением к ним значительных сумм денег и обещанием им помощи войском для изгнания русских из Кавказа. Гичка Петра Великого, хранящаяся в Астраханском музее. Наконец визирь обратился к Неплюеву с решительным требованием, чтобы русские очистили Кавказ, причем окончил свою речь следующими словами: «всякий бы желал для себя больших приобретений, но равновесие сего света не допускает; например, и мы бы послали войско против Италии и прочих малосильных государей, но другие государи не допустят; поэтому и мы за Персиею смотрим». Внушения английского дипломата продолжались. Он подал Порте мемориал, в котором говорилось, что, по сообщениям прусского двора, русский государь собирает огромное войско и хочет выступить в поход против Дагестана и распространить свои владения до Черного моря. Порта, было сказано в этой записке, должна беречься России, бороться с которою легко, ибо русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей, все они ему злодеи. — Французский посол де-Бонак сказал Неплюеву: «донесите своему двору, что все дело в двух словах: сохранять мир с Турциею и не вступаться в персидские дела; продолжать войну в персидских областях — разорвать с Турциею». Петр думал о возможности разрыва с Турциею. Он писал Неплюеву: «наши интересы отнюдь не допускают, чтобы какая другая держава, чья-б ни была, на Каспийском море утвердилась... если Порта, в противность вечному миру, будет принимать под свое покровительство лезгинцев, наших явных врагов, то тем менее должно быть противно Порте, если мы принимаем под свое покровительство народы, не имеющие никакого отношения к Порте и находящиеся в дальнем от нее расстоянии, на самом Каспийском море, до которого нам никакую другую державу допустить нельзя. Если Порта, без всякой со стороны нашей причины, хочет нарушить вечный мир, то мы предаем такой беззаконный поступок суду Божию, и к обороне своей, с помощию Божиею, потребные способы найдем».[341] Однако войны с Турциею не произошло. Напротив, персидская война кончилась. Новый шах отправил посла в Петербург и здесь был заключен мир 12 сентября 1723 года. Персия уступила России в вечное владение Дербент, Баку, провинцию Гилянь, Мазандеран и Астрабад. Тотчас же Петр распорядился о постройке фортов в новоприобретенных землях; к тому же он требовал скорейшего доставления ему образчиков разных продуктов этих провинций, как то: сахару, меди, нефти, лимонов и пр.; его интересовал вопрос о судоходности реки Куры, о расстоянии от реки Куры до Армении и т. д.[342] Турция была чрезвычайно недовольна русско-персидским договором. Негодование Порты легко могло повести к разрыву; однако старания французского посла содействовали сохранению мира. После продолжительных переговоров трактат между Турциею и Россиею был подписан 12 июня 1724 г. В нем была определена граница между Россиею, Турциею и Персиею. Когда Румянцев отправился в Константинополь для ратификации договора, Петр велел к нему послать рескрипт: «приехали к нам армянские депутаты с просьбою защитить от неприятелей; если же мы этого сделать не в состоянии, то позволить им перейти на житье в наши новоприобретенные от Персии провинции... Если турки станут вам об этом говорить, то отвечайте, что мы сами армян не призывали, но они нас по единоверию просили взять их под свое покровительство; нам, ради христианства, армянам, как христианам, отказать в том было нельзя, как и визирь сам часто объявлял, что по единоверию просящим покровительства отказать невозможно».[343] Вопрос об армянах занимал Петра в самое последнее время его жизни.[344] Также и Грузия до кончины Петра обращала на себя внимание государя. Впрочем, уступленные Персиею Петру провинции недолго оставались в руках России. Скоро после кончины царя нужно было вновь отказаться от этих завоеваний. Цель, которую имел в виду Петр, завоевание вообще берегов Каспийского моря и проложение пути в среднюю Азию, не была достигнута. Однако ясно и точно им было указано направление политики, которой держалась Россия и после него в отношении к юго-востоку. Плезир-яхта Петра Великого, хранящаяся в Астраханском музее. Нельзя удивляться тому, что на западе с напряженным вниманием следили за этими событиями. В июне 1722 года русский дипломат Ланчинский писал из Вены, что там главное содержание разговоров составляют военные действия русских в Персии; рассматривали дело с разных сторон, особенно толковали, что Петр, заняв значительнейшие места на Каспийском море, станет хлопотать об установлении сообщений с Индиею вплоть до Персидского залива, и это ему будет легко при смуте в персидском государстве. В Вене редко кто не имел у себя на столе карты Азии для наблюдения за ходом событий. Английская партия внушала, как неблагоразумно поступало австрийское правительство, не заключивши с Англиею союза против России до Ништадтского мира, а теперь царь своими завоеваниями в Персии может основать государство сильнее римского.[345] О впечатлении, произведенном этими событиями в Голландии, Куракин из Гааги в ноябре 1723 года писал Петру следующее: «не могу умолчать о всех здешних рассуждениях и славе персональной вашего императорского величества, понеже сия война персидская в коротком времени с таким великим прогрессом следует, что весьма всем удивительна; наипаче же во время ситуации дел сходных в Европе начата и следует, что никто оным намерениям помешать не может, и так великая слава имени вашего еще превзошла в высший тот градус, что ни которому монарху чрез многие секули могли приписать. Правда же желюзия не убавляется от многих потенций, но паче умножается о великой потенции вашего величества; но чтó могут делать? токмо пациенцию иметь. Все потенции, завистливые и злонамеренные к великой потенции вашего величества, радуются, что ваше величество в войне персидской окупацию имеете, желая, чтоб оная продолжалась на несколько лет дабы они с сей стороны крепче стать могли».[346] Глава VII. Императорский титул Россия при Петре сделалась великою державою. Общим итогом стараний его в области внешней политики было превращение чуждого Европе Московского царства в состоящую в самой тесной связи с Европою Всероссийскую империю. В 1715 году Петр уже писал: «воинским делом мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают». Царь был прав. Россию почитали, России боялись. Недаром Куракин писал из Гааги в конце царствования Петра о других «потенциях»: «что могут делать? — токмо пациенцию иметь». Недаром, однако, в то же время английский посол в Турции говорил: «русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей: все они ему злодеи». Усилению России, изменившемуся совершенно положению ее в ряду государств, должно было соответствовать принятие императорского титула. Не раз этот титул употреблялся и в прежнее время. В начале XVI века он встречается в договоре, заключенном между императором Максимилианом I и великим князем Василием Ивановичем. В начале XVII века Лжедимитрий в переговорах с польскими послами требовал употребления этого титула. В 1702 году папский нунций в Вене сообщил Голицыну, что папа готов признавать царя восточным императором «за цезаря ориентальского».[347] В 1710 году в одной грамоте английской королевы Анны царю был дан титул императорский; Головкин потребовал тогда, чтобы этот титул был вперед постоянно употребляем, и английский посол изъявил на это согласие.[348] При всем том, однако, русское правительство тогда еще не рассчитывало на общее признание этого титула и потому, например, в 1713 году предписало Матвееву, для избежания бесполезных столкновений, не называть в своих мемориалах к венскому двору царя императором.[349] Зато после окончания Северной войны Петр торжественно и формально принял императорский титул. Спрашивалось: как отнесутся к этой перемене прочие державы? Пруссия и Нидерланды тотчас же признали царя императором. Цесаревна Анна Петровна. С гравированного портрета Вортмана. Совсем иначе известие подействовало на австрийское правительство. Когда русский дипломат Ланчинский уведомил в аудиенции Карла VI, что Петр принял императорский титул, император устроил дело так, что вопрос о признании нового титула оставался открытым. Ланчинский доносил: «его величество мою речь спокойно выслушал, и потом изволил мне ответствовать, но толь невнятно и толь скоро, что я ни слов, ни в какую силу не выразумел; но не мог я требовать у его величества экспликации для того, что многие примеры есть, что когда в чем не изволить себя изъяснять, то и повторно невнятно же ответствовать обык, и в таковых случаях чужестранные себя адресуют к имперскому вице-канцлеру». Вице-канцлер все извинялся, что не имел времени говорить с цесарем; другие министры отмалчивались; между ними была рознь: одни говорили, что лучше заранее признать титул и тем одолжить царя, нежели со временем последовать примеру других, что первенство между императорами все же останется за цесарем священной римской империи. Другие говорили, что если признать императорский титул царя, то и король английский потребует того же, под предлогом, что англичане издавна свою корону называют императорскою, а потом и другие короли, у которых несколько королевств, будут искать того же: таким образом, императорское отличие уничтожится. В конце 1721 года отправлены были от цесаря две грамоты к новому императору, и обе со старым титулом. Решение дела было отложено.[350] Во Франции регент сказал о признании титула за русским государем Долгорукому: «если бы это дело зависело от меня, то я бы исполнил желание его величества; но дело такой важности, что надобно о нем подумать».[351] И в Польше встретились затруднения. Когда в начале 1722 года русский посол обращался с этим делом к некоторым доброжелательным сенаторам, те отвечали, что Речь Посполитая согласится, если король не будет препятствовать; только одно сомнение: не даст ли этот титул будущим государям русским претензий на русские области, находящаяся под польским владычеством? Паны говорили, что можно дать императорский титул только под условием письменного удостоверения, что император и его преемники не будут претендовать на эти области. Вопрос и здесь оставался открытым.[352] Дания опасалась России тем более, что в то время герцог Голштинский сватался за дочь Петра, Анну. Алексей Бестужев писал из Копенгагена в 1722 году, что датский двор признает Петра императором всероссийским, но с условием гарантии Шлезвига или, по крайней мере, удаления герцога Голштинского из России.[353] Таким образом, со стороны разных держав обнаруживались в отношении к новому титулу Петра сомнения, затруднения, недоброжелательство. Мало того: явились в печати брошюры, заключавшие в себе протест против превращения бывшей Московии во Всероссийскую империю. При этом публицисты особенно подробно разбирали вопрос о значении и истории императорского титула вообще и приходили к заключению, что новый титул царю не подобает.[354] Герцог Карл-Фридрих Голштинский. С гравированного портрета того времени. Уже в 1718 году Петр велел напечатать послание императора Максимилиана к великому князю Василию Ивановичу, в котором придавался царю титул императора. Теперь же в одной направленной против России брошюре была заподозрена подлинность этой грамоты.[355] Впрочем, явились и брошюры, защищавшие принятие царем нового титула. Некоторые из них были напечатаны в нескольких изданиях.[356] Цесаревна Елисавета Петровна в детстве. С портрета, находящегося во дворце Марли в Петергофе. В решениях подобных дел не может иметь какого-либо значения вопрос о подлинности того или другого документа, или мнение того или другого юриста или публициста. Значение России принудило все державы ранее или позже помириться с мыслию об империи Всероссийской. Признание нового титула состоялось со стороны Швеции в 1723 г., Турции в 1739 г., Англии и Австрии в 1742 г., Франции и Испании в 1745 г., Польши в 1764 г. Цесаревна Елисавета Петровна. С гравированного портрета Вагнера. В конце своего царствования Петр думал об обеспечении значения России через вступление в родственные связи с разными царствующими домами. Племянница Петра, как мы видели, вышла за герцога Мекленбургского; дочь Петра сделалась невестою герцога Голштинского; другая племянница Петра вступила в брак с герцогом Курляндским, но скоро после свадьбы овдовела. Любимою мыслью Петра в последние годы его жизни было выдать дочь Елизавету за французского короля Людовика XV. Зато во Франции в это время была речь о браке сына регента, герцога Шартрского, с Елизаветою, причем надеялись, что Петр успеет доставить своему зятю польскую корону. Говорили и о герцоге Бурбонском как о женихе или для Елизаветы Петровны, или для Прасковьи Федоровны. Все это оставалось проектом, мечтою. Также не осуществилось предположение выдать дочь Петра Наталью (род. в 1718 году) за испанского инфанта Фердинанда. Переговоры об этом происходили в 1723 году, когда царевне было не более пяти лет. Два года спустя она скончалась. Таким образом, при Петре не было заключено особенно важных в политическом отношении браков между царствующим домом в России и иностранными династиями. Женитьба внука Петра на принцессе Ангальт-Цербстской состоялась через два десятилетия после кончины Петра. Сношения между Россиею и западноевропейскими державами в последнее время царствования Петра были довольно оживленными. Весьма часто Россия вмешивалась в дела прочих государств и через своих дипломатов влияла на общий ход политики в Европе. В особенности жалкое состояние Польши доставляло широкий простор действиям русского посла в Варшаве, князя Григория Федоровича Долгорукого. Вопрос о диссидентах, остававшийся на очереди до самой эпохи разделов Польши, давал возможность ко вмешательству России во внутренние дела этого государства. Русские деньги играли весьма важную роль на польских сеймах. В большей части случаев Россия действовала в Польше заодно с Пруссиею. Можно было ожидать, что и предстоявший выбор короля не состоится без участия Пруссии и России.[357] Несмотря на старания Саксонии и Англии поссорить Пруссию с Россиею, союз между этими державами поддерживался в полной силе; Фридрих Вильгельм I до кончины Петра оставался верным союзником последнего, хотя в сношениях между обоими государями и бывали иногда случаи недоразумений, не имевших, впрочем, особенного политического значения.[358] Только во время царствования дочери Петра совершенно изменились, хотя и не надолго, отношения России к Пруссии. Участие Елизаветы в Семилетней войне привело Пруссию на край бездны. Австрия оказалась гораздо легче доступною внушениям нерасположенного к России английского правительства. Англия не переставала говорить об опасностях чрезмерного могущества России. К тому же и мекленбургские дела содействовали некоторой натянутости отношений между Россиею и Австриею.[359]