Джозеф Редьярд Киплинг (47) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

972 Просмотра

Обсудить

Джозеф Редьярд Киплинг

Последняя песнь честного Томаса

Король священника позвал,
Король взял шпоры и клинок,
Чтоб Томаса в рыцари посвятить,
И все из-за песен, что петь он мог.

Низко искали его, высоко,
Искали на дюнах и на лугах,
Нашли, где терновник молочно-бел, —
У Волшебных ворот он стоял на часах.

Кверху сине, покато вниз,
Ослепленные очи видят едва.
Коровы пасутся среди холмов,
О, это Царицы волшебства!

«Довольно петь! — сказал Король, —
Довольно песен! Помолчим!
Дай клятву, стереги твой меч,
Ты будешь рыцарем моим.

Потому что я дам тебе коня,
Оруженосца и пажей,
И герб, и крепость, и закон,
И землю, чтоб владел ты ей».

Но верный Томас над аркой вздохнул
И поднял лицо свое к небесам,
Гоним дыханием ветров,
Чертополох носился там.

«В другом я месте клятву дал,
И горше клятвы мне не знать,
Я стерег свой меч в бесконечную ночь,
Там, где сотня бойцов обратилась бы вспять.

Мое копье из живого огня,
И щит мой выбит холодной луной;
Я шпоры добыл в Сердцевине миров,
Тысячу сажен под землей.

И что бы я делал с твоим конем,
И зачем мечу твоему был бы рад?..
Чтоб уничтожить ряды Дворян?
Чтоб ускакать в Волшебный град?

Зачем мне герб, зачем мне закон,
Зачем оруженосец мне,
Зачем мне крепость и земля?
Я сам Король в своей стране.

Я пошлю на запад, пошлю на восток,
Когда моя воля будет послать,
На заре, и в сумрак, и в сильный дождь,
И вернутся Послы ко мне опять.

Они принесут мне стон земли,
Они принесут океанский вздох,
И речи Тела, Ума и Души,
И человека средь этих трех».

Король закусил до крови губу
И сказал, по колену ударив себя:
«Верный Томас, клянусь своей душой,
Любезным нельзя назвать тебя.

Я гордых графов делать могу,
Столько, сколько хочу я сам,
Чтоб сзади скакали и шли впереди,
И покорно служили моим сынам».

«Какое мне дело до графов твоих?
Какое дело до сыновей?
Чтоб добиться славы, они должны
Считаться с волею моей.

Я делаю Славу множеством ртов,
Рассылаю Позор на легких ногах,
Чтоб пелось на улицах людьми,
С собаками бегало на площадях.

И платят золотом мне одни,
И другие платят мне серебром,
И третьи жалкий дают кусок,
Потому что беден и пуст их дом.

И то, что за золото я пою,
То же пою я за серебро,
Но лучшая песня моя звучит
Беднякам за жалкое их добро».

Бросил Король серебряный грош,
Шотландской чеканки серебряный грош,
«За нищенский дар, — промолвил он, —
Верный Томас, ты, может быть, мне споешь?»

«Когда маленьким детям я пою,
Меня обступает их тесный ряд,
Но кто же ты, — Верный Томас сказал, —
Что сидишь на коне там, где дети стоят?

Ты много и громко говоришь...
Слезай, слезай с твоего коня!
Тебе три слова я пропою,
Коль посмеешь, потом посвятишь меня».

Король сошел с своего коня,
Прислонился к утесу и затих.
«Теперь берегись, — Верный Томас сказал, —
Я вырву сердце из ребер твоих!»

Верный Томас на арфе своей заиграл,
На той, что умела быть грозой,
И первое слово вдруг обожгло
Глаза Короля соленой слезой.

«Я вижу любовь, что давно потерял,
Надежду, которой не видеть дня,
Все тайно-позорное, что совершил,
Как змеи, шипит вокруг меня.

В полдень потерян солнечный свет,
Предсмертный ужас меня охватил,
Верный Томас, под плащ меня спрячь,
Видит Бог, что нет уже больше сил!»

Кверху сине, покато вниз,
Средь широких полей и текущих вод,
Где солнце в траве, во рву, на стене
Горячо согревало змеиный род.

«Ложись, ложись! — Верный Томас сказал, —
Все свершится, а там лишь Бог — судья.
Но я лучше слово тебе скажу,
Подыму облака, что надвинул я».

Верный Томас на арфе своей заиграл,
И гремела она, словно музыка сеч,
Услышав второе слово, Король
Схватил коня, схватил свой меч.

«Я слышу тяжелый шаг бойцов,
И солнце пики и копья зажгло,
Раздвигая лесной кустарник, стрела
Низко летит и поет светло.

Двигай знамена мои на войну,
Пусть рыцари скачут во весь опор,
Увидит коршун свирепый бой,
Какого не выдывал до сих пор».

Кверху сине, покато вниз,
Средь голых небес и кивающих трав,
Там, где, сражаясь с мощью ветров,
На сороку кобчик летит стремглав.

Верный Томас вздохнул над арфой своей,
И песнь зазвенела на средней струне,
И последнее слово, что Томас запел,
Короля вернуло к его весне.

«Я — князь, и я делаю хорошо,
Что без страха люблю ту, что любит меня,
Называю другом, кого хочу,
И за оленем гоню коня.

Его насмерть затравят псы мои, —
Оленю гордому больше не жить,
Милая ждет меня у окна,
Чтоб от крови руки мои отмыть.

Для того живу я, довольный собой,
(О, в глаза любви заглянул я сам!)
Чтоб стоять с Адамом в Райском саду,
И чтоб скакать по Райским лесам».

Средь голых небес и кивающих трав,
Средь широких ветров и текущих вод,
Где, самку свою поджидая, олень
Заслонил собою открытый проход.

Верный Томас арфу свою опустил,
И низко он наклонил чело,
И стремя взял, и подал узду,
И посадил Короля в седло.

«Спишь ты или нет? — Верный Томас сказал, —
Что ты так тих, что молчишь так давно?
Спишь ты или нет? До последнего сна
Моей песни тебе не забыть все равно.

Я игрою вызвал от солнца тень,
Что стоит пред тобой, и кричит, и зовет,
Я землю зажег под твоей ногой,
Над твоей головой затемнил небосвод,

Тебя поднял я в небо, где Божий престол,
Тебя бросил я вниз, в Петли огня,
Натрое душу твою разорвал,
А ты — рыцарем — вздумал — сделать — меня?»