- 100986 Просмотров
- Обсудить
ЗИГМУНД ФРЕЙД ТОЛКОВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ
ФИЛОСОФИЯ \ ЭТИКА \ ЭСТЕТИКА \ ПСИХОЛОГИЯ \
РИТОРИКА \ КРАСНОРЕЧИЕ \ РИТОРИЧЕСКИЙ \ ОРАТОР \ ОРАТОРСКИЙ \
РИТОРИКА \ КРАСНОРЕЧИЕ \ РИТОРИЧЕСКИЙ \ ОРАТОР \ ОРАТОРСКИЙ \
Предварительное сообщение.
Весною 1897 года два профессора нашего университета внесли предложение о назначении меня экстраординарным профессором. Известие это было неожиданно и обрадовало меня, как выражение дружеского отношения со стороны двух выдающихся ученых. Я подумал тотчас же, однако, что не имею никакого основания связывать с этим каких-либо надежд. Министерство народного просвещения в последние годы не удовлетворило целый ряд таких ходатайств, и несколько моих старших коллег, совершенно равных мне по заслугам, уже много лет тщетно ожидают назначения. У меня не было никаких причин думать, что меня ждет лучшая участь. Я решил, таким образом, ни на что не надеяться. Насколько я сам могу судить, я не честолюбив и успешно занимаюсь своей врачебной деятельностью, не обладая громким титулом. Впрочем, речь шла вовсе не о том, нравился или не нравился мне виноград, все равно он висел слишком высоко.
Однажды вечером меня навестил один мой коллега, один из тех, участь которого заставила меня отказаться от надежд на назначение профессором. Он уже долгое время состоит кандидатом в профессора, титул которого, как известно, превращает врача в нашем обществе в полубога; он менее скромен, чем я, и время от времени наведывается в министерство, стараясь ускорить свое назначение. После одного из таких посещений он и явился ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стене очень высокопоставленное лицо и предложить ему вопрос, правда ли, что его назначению препятствуют исключительно вероисповедные соображения.
Ответ гласил, что конечно – при теперешнем настроении – его превосходительство – в данное время не может и так далее «Теперь я, по крайней мере, знаю в чем дело», – закончил мой друг свой рассказ. В последнем для меня не было ничего нового, и он только укрепил мое убеждение. Те же самые вероисповедные соображения стояли на дороге и у меня.
Под утро после этого посещения я увидел следующее сновидение, чрезвычайно интересное также и по своей форме; оно состояло из двух мыслей и двух образов, так что одна мысль и один образ меняли друг друга. Я привожу здесь, однако, лишь первую половину его, так как другая не имеет ничего общего с той целью, ради которой я сообщаю здесь это сновидение.
I. Коллега Р. – мой дядя. Я питаю к нему нежные чувства.
II. Он очень изменился. Лицо его вытянулось; мне бросается в глаза большая рыжая борода.
Затем следуют две другие части, опять мысль и опять картина, которые я опускаю.
Толкование этого сновидения я совершил следующим образом.
Когда, проснувшись, я вспомнил о сновидении, я только рассмеялся и подумал: «Какая бессмыслица!» Но от сновидения я не мог отделаться, и оно весь день преследовало меня, пока наконец вечером я себя на упрекнул: «Если бы кто-нибудь из твоих пациентов сказал про сновидение: „Какая бессмыслица", то ты, наверное, рассердился бы на него или подумал, что позади скрывается какая-нибудь неприятная мысль, сознавать которую он не хочет. Ты поступаешь совершенно так же; твое мнение, будто сновидение бессмыслица, означает лишь твое внутреннее нежелание истолковывать его. Это непоследовательно с точки зрения твоих убеждений».
Я принялся за толкование.
«Р. – мой дядя». Что это может означать? У меня ведь всего один только дядя – дядя Иосиф. Удивительно, как здесь моя память – в бодрственном состоянии – ограничивает самое себя в целях анализа. Я знал пятерых своих дядей и одного из них любил и уважал. В тот момент, однако, когда я преодолел нежелание истолковать свое сновидение, я сказал себе: ведь у меня был всего лишь один дядя, тот, которого я видел в сновидении. С ним произошла чрезвычайно печальная история. Однажды – теперь тому уже больше тридцати лет – он, поддавшись искушению нажить крупную сумму, совершил поступок, тяжело караемый законом, и после этого понес заслуженную кару. Отец мой, поседевший в то время в несколько дней от горя, говорил потом очень часто, что дядя Иосиф не дурной человек, а просто «дурак», как он выражается. Если, таким образом, коллега Р. – мой дядя Иосиф, то тем самым я хочу, наверное, сказать: Р. – дурак. Маловероятно и очень неприятно. Но тут я вспоминаю лицо, виденное мною во сне, вытянутое, с рыжей бородой. У дяди моего действительно такое лицо, вытянутое, обрамленное густой белокурой бородой. Мой коллега Р. был темным брюнетом, но когда брюнеты начинают седеть, то им приходится поплатиться за красоту своей юности. Их черные волосы претерпевают довольно некрасивую метаморфозу: они становятся сперва рыжими, желтовато-коричневыми и наконец седыми. В этой стадии находится и борода моего коллеги Р.; впрочем, также и моя, что я недавно заметил, к своему неудовольствию. Лицо, виденное во сне, принадлежит одновременно и коллеге Р., и моему дяде. Оно, подобно смешанной фотографии Гальтона, который приказал сфотографировать несколько лиц на одной и той же пластинке для того, чтобы установить семейные сходства. Не подлежит поэтому никакому сомнению: я действительно думаю, что мой коллега Р. – дурак, как и мой дядя.
Я не предполагаю еще, с какой целью я произвел это сопоставление, против которого решительно восстаю. Оно, однако, довольно поверхностно, так как мой дядя был преступником, коллега же Р. никогда не имел касательства к суду. Он привлекался к ответственности однажды за то, что велосипедом сбил с ног какого-то мальчика. Неужели же этот поступок послужил причиной сопоставления? Но ведь это значило бы, что сновидение мое действительно было бессмыслицей. Неожиданно мне приходит в голову другой разговор на эту же тему, который я вел несколько дней назад с другим моим коллегой Н. Я встретил Н. на улице; он – тоже кандидат в профессора; он узнал о сделанном мне предложении и поздравил меня. Я отклонил это поздравление. «Именно нам не следовало бы шутить, ведь вы же сами знаете цену таких предложений». Он ответил, по-видимому, не очень серьезно: «Нельзя знать. Против меня ведь имеется серьезное возражение. Разве вы не знаете, что одна особа когда-то возбудила против меня судебное преследование. Мне нечего вам говорить, что дело не дошло даже до разбирательства: это было самое низкое вымогательство, мне пришлось потом выгораживать обвинительницу от привлечения к суду за недобросовестное обвинение. Но, быть может, в министерстве знают об этом и считаются с этим до некоторой степени. Вы же никогда ни в чем не были замешаны». Вот передо мною и преступник, а вместо с тем и толкование моего сновидения. Мой дядя Иосиф совмещает в своем лице двух не назначенных профессорами коллег, одного в качестве «дурака», другого в качестве «преступника». Я понимаю теперь также и то, какую цель имело это совмещение. Если в отсрочке назначения моих коллег Р. и Н. играли роль «вероисповедные» соображения, то и мое назначение подвержено большому сомнению; если же неутверждение обоих обусловлено другими причинами, не имеющими ко мне никакого отношения, то я все же могу надеяться. Мое сновидение превращает одного из них. Р., в дурака, другого, Н., в преступника; я же ни тот, ни другой; общность наших интересов нарушена, я могу радоваться своему близкому утверждению, меня не касается ответ, полученный коллегой Р. от высокопоставленного лица.
Я должен остановиться на толковании этого сновидения. Оно недостаточно еще исчерпано для моего чувства, я все еще обеспокоен тем легкомыслием, с которым я отношусь к двум своим уважаемым коллегам, имея лишь в виду открыть себе путь к профессуре. Мое недовольство собственным поведением понизилось, однако, с тех пор как я понял, что означает это мое поведение. Я категорически отрицаю, что действительно считаю коллегу Р. дураком, и не верю в грязную подкладку обвинения, предъявленного к коллеге Н. Я не верил ведь в то, что Ирма опасно заболела благодаря инъекции препаратом пропила, сделанной ей Отто; здесь, как и там, мое сновидение выражает лишь мое желание, чтобы дело действительно обстояло таким образом. Утверждение, в котором реализуется мое желание, звучит во втором сновидении абсурднее, нежели в первом; здесь оно вылилось в форму более искусного использования физических исходных пунктов – в моих мнениях о коллегах была частица правды – против коллеги Р. в свое время высказался один выдающийся специалист, а коллега Н. сам дал мне материал относительно своего обвинения. Тем не менее повторяю, сновидение нуждается, на мой взгляд, в дальнейшем толковании.
Я вспоминаю, что сновидение содержит еще один элемент, на который толкование до сих пор не обращало внимания. В сновидении я питал нежные чувства к своему дяде. К кому относится это чувство? К своему дяде Иосифу я, конечно, нежных чувств никогда не питал. Коллега Р. мне очень дорог, но если бы я пришел к нему и выразил словами свою симпатию, которая бы приблизительно соответствовала нежному чувству в сновидении, то он, наверное, очень бы удивился. Моя нежность по отношению к нему кажется мне неискренней и преувеличенной, все равно как мое суждение относительно его умственых способностей: но преувеличенной, конечно, в обратном смысле. Я начинаю понимать суть дела. Нежные чувства в сновидении относятся не к явному содержанию, а к мыслям, скрытым позади сновидения; они находятся в противоречии с этим содержанием; они имеют, вероятно, целью скрыть от меня истинный смысл сновидения. Я припоминаю, с каким сопротивлением приступил к толкованию этого сновидения, как я старался его откладывать и думал, что мое сновидение – чистейшая бессмыслица. Мои психоаналитические занятия нередко показывали мне, какое значение имеет такое нежелание истолковать сновидение. Оно в огромном большинстве случаев не относится к действительному положению дела, а лишь выражает известное чувство. Когда моя маленькая дочурка не хочет яблока, которым ее угощают, то она утверждает, что яблоко горькое, хотя на самом деле она даже его и не пробовала. Когда мои пациентки ведут себя совсем как моя дочурка, то я знаю, что у них идет речь о представлении, которое им хотелось бы вытеснить. То же самое следует сказать о моем сновидении. Я не хотел его толковать, потому что толкование его содержало нечто для меня неприятное. Теперь же после этого толкования я знаю, что именно мне было так неприятно: утверждение, будто коллега Р. «дурак». Нежные чувства, которые я питаю к коллеге Р., я не могу отнести к явному содержанию сновидения, а только к этому моему нежеланию. Если мое сновидение по сравнению с его скрытым содержанием производит в этом отношении искажение, то проявляющееся в сновидении нежное чувство служит именно этому искажению, или, другими словами, – искажение проявляется здесь умышленно, как средство замаскирования. Мои мысли, скрытые в сновидении, содержат своего рода клевету на Р.; чтобы я не заметил этого, сновидение изображает прямую противоположность – нежные чувства к нему.
Это, безусловно, может быть общим правилом. Как показали примеры в главе III, есть много сновидений, представляющих собою явное осуществление желания. Там, где это осуществление скрыто, замаскировано, там должна быть на лицо тенденция, противоположная желанию, и вследствие этой тенденции желание могло проявиться исключительно в искаженном виде. Мне хочется сопоставить это явление с явлениями в жизни социальной. Где в социальной жизни можно найти аналогичное искажение психического акта? Лишь там, где имеется двое людей, из которых один обладает известной силой, другой же принужден считаться с последней. Это второе лицо искажает тогда свою психическую деятельность, или, как мы бы сказали в обыденной жизни, «притворяется», наша вежливость отчасти не что иное, как результат этого «притворства»; истолковывая для читателя свои сновидения, я сам бываю вынужден производить такие искажения. На необходимость такого искажения жалуется также и поэт:
«Das Beste, was du wiseen kannst, darfst du den Buden doch nicht saqen». («Все лучшее, что мы знаем, ты тем не менее не смеешь сказать людям».) В аналогичном положении находится и политический писатель, желающий говорить в лицо сильным мира сего горькие истины. Если он их высказывает, то власть имущий подавит его мнение: если речь идет об устном выступлении, то возмездие последует после него, если же речь идет о печатном выступлении, то мнение политического писателя будет подавлено предварительно. Писателю приходится бояться цензуры, он умеряет и искажает поэтому выражение своего мнения. Смотря по силе и чувствительности этой цензуры он бывает вынужден либо сохранять лишь известные формы нападок, либо же выражаться намеками, либо же, наконец, скрывать свои нападки под какой-либо невинной маской. Он может, например, рассказать о столкновении между двумя мандаринами в Срединной Империи, но на самом деле иметь в виду отечественных чиновников. Чем строже цензура, тем менее прозрачна эта маска, тем остроумнее средства, которые приводят все же читателя на след истинного значения слова. Д-р Г. ф. ГугТелльмут. сообщила в 1915 году сновидение (Intern. Zeitschr. f. arztl. Psychoanalyse III), которое пригодно, как, может быть, никакое другое сновидение для того, чтобы оправдать мои термин «искажение». Искажение в сновидении прибегает в этом примере к тем же приемам, что и цензура писем, вычеркивающая те места, которые кажутся ей неподходящими. Цензура писем зачеркивает эти места настолько, что их невозможно прочесть, цензура сновидения заменяет их непонятным бормотаньем.
Для понимания сновидения следует сообщить, что сновидящая – уважаемая, высокообразованная женщина, 50-ти лет, вдова штаб-офицера, умершего приблизительно 12 лет тому назад, мать взрослых сыновей, один из которых к моменту этого сновидения был в походе.
Теперь я привожу это сновидение о «любовном услужении». Она идет в гарнизонный госпиталь № 1 и говорит привратнику, что она должна видеть главного врача… (она называет при этом, неизвестную фамилию), так как она хочет поступить в услужение в госпиталь. При этом она настолько подчеркивает слово «услужение», что унтер-офицер тотчас замечает, что речь идет о «любовном» услужении. Ввиду того что она пожилая женщина, он после некоторого промедления пропускает ее в госпиталь.
Поразительное совпадение феноменов цензуры и феноменов искажения в сновидении дает нам право предполагать для тех и других одни и те же условия. Мы имеем основание, таким образом, предполагать, что в сновидении играют наиболее видную роль две психические силы (течения, системы), из которых одна образует желания, проявляющиеся в сновидении, другая же выполняет функции цензуры и, благодаря этой Но вместо того чтобы пойти к главному врачу, она попадает в большую темную комнату, в которой за длинным столом стоит и сидит много офицеров и военных врачей. Она обращается со своим ходатайством к одному штабному врачу, который понимает ее с первых слов. Текст ее речи в сновидении таков: «Я и многие другие женщины и молодые девушки-венки готовы солдат и офицеров без различия…» Здесь в сновидении следует бормотанье. Но отчасти смущенные, отчасти лукавые мины офицеров свидетельствуют о том, что все присутствующие правильно поняли это бормотанье. Дама продолжает: «Я знаю, что наше решение весьма странно, но оно сделано всерьез. Солдата на войне не спрашивают, хочет ли он умереть или нет». В течение минуты тянется мучительное молчание. Штабной врач кладет ей руку на грудь и говорит: «Милая дама, пользуйтесь случаем, дело действительно дойдет до того…» (бормотанье). Она отталкивает руку врача, думает при этом: «Один как другой», и возражает: «Боже мой, я старая женщина и, может быть, совсем не буду в состоянии. Впрочем, должно быть соблюдено условие: считаться с возрастом, так, чтобы более пожилая женщина и молодой человек не… (бормотанье); это было бы ужасно». Штабной врач: «Я вполне вас понимаю». Некоторые офицеры, среди них один, который домогался ее в молодости, громко смеются, и дама хочет, чтобы ее повели к знакомому ей главному врачу с тем, чтобы вывести все на чистую воду. При этом она, к великому своему смущению, вспоминает, что она не знает его фамилии. Несмотря на все, штабной врач вежливо и почтительно называет ей эту фамилию и указывает ей дорогу ва второй этаж через узкую железную винтовую лестницу, которая ведет непосредственно из комнаты на верхние этажи. Подымаясь, ова слышит, как один офицер говорит: «Это колоссальное решение: безразлично, молодой или старый, послушайте!» Она идет по бесконечным ступеням вверх с таким чувством, как будто она просто исполняет свой долг.
Это сновидение повторилось на протяжении двух-трех недель еще два раза и, как замечает дама, в нем были очень незначительные и совершенно бессмысленные изменения[43] цензуре, способствует искажению этого желания. Спрашивается, однако, в чем же состоит полномочие этой второй силы, проявляющейся в деятельности цензуры. Если мы вспомним о том, что скрытые в сновидении мысли до анализа не сознаются человеком, между тем как проистекающее из них явное содержание сновидения сознательно вспоминается, то отсюда следует предположить, что функция второй инстанции и заключается именно в допущении к сознанию. Из первой системы ничто не может достичь сознания, не пройдя предварительно через вторую инстанцию, а вторая инстанция не пропускает ничего, не осуществив своих прав и не произведя желательных ей изменений в стремящемся к сознанию материале. Мы обнаруживаем при этом совершенно особое понимание «сущности» сознания; осознавание является для нас особым психическим актом, отличным и независимым от процесса воспоминания или представления, и сознание кажется нам органом чувства, воспринимающим содержание, данное ему извне. Можно показать, что психопатология на может обойтись без допущения этих основных предпосылок. Более подробно мы коснемся их ниже.
Принимая во внимание роль обеих психических инстанций и их отношение к сознанию, мы можем подметить аналогию между нежным чувством, проявленным мною в сновидении к моему коллеге Р., получившему столь низкую оценку в дальнейшем толковании, и политической жизнью человека. Я переношусь в общественную жизнь, в которой властелин, чрезвычайно ревностно относящийся к своей власти, борется с живым общественным мнением. Народ восстает против нелюбимого администратора и требует его увольнения; чтобы не показать, что он считается с народной волей, властелин должен дать администратору повышение, к которому в противном случае не было бы ни малейшего повода. Таким образом, моя вторая инстанция, властвующая над входом в сознание, обращается к коллеге Р. с преувеличенно нежным чувством, так как желание первой системы на основании особого интереса, с которым они именно и связаны, стараются назвать его дураком. Такие лицемерные сновидения не являются редкостью ни у меня, ни у других. В то же время, как я был занят разработкой одной научной проблемы, меня в течение нескольких ночей подряд посещало несколько непонятное сновидение, содержанием которого было мое примирение с одним моим другом, с которым я давно разошелся. Когда это сновидение повторилось раз пять, мне удалось наконец понять его смысл. Он заключается в желании отказаться от последних остатков внимания, уделяемого данному лицу, совершенно освободиться от него. Я сообщил слышанное от одного лица «лицемерное эдиповское сновидение», в котором враждебные побуждения и пожелания смерти в мыслях сновидения заменяются нежностью в явном содержании. («Типичный пример скрытого эдиповского сновидения».) Другой вид лицемерных сновидений будет приведен в другом месте (см. ниже гл. VI «Работа сновидения»).
Здесь может возникнуть мысль, что толкование сновидения способно дать нам разъяснение относительно структуры нашего душевного аппарата, которого мы тщетно ждали от философии.[44] Мы не пойдем, однако, по этому пути, а, выяснив значение искажающей деятельности сновидения, вернемся к нашей исходной проблеме. Мы задались вопросом, каким образом неприятные сновидения могут означать все же лишь осуществление желаний. Мы видим теперь, что это вполне возможно при наличности искажающей деятельности сновидения, если неприятное содержание служит лишь для замаскирования приятного и желательного. Учитывая наше предположение о второй психической инстанции, мы можем теперь утверждать: неприятное сновидение действительно содержит нечто, что неприятно для второй инстанции, но что в то же время осуществляет желание первой инстанции. Такие неприятные сновидения постольку означают осуществление желания, поскольку каждое сновидение исходит из первой инстанции, вторая же действует лишь тормозящим образом. Если мы ограничимся лишь оценкой того, что вносит в сновидение вторая инстанция, то мы никогда не поймем сновидения. Перед нами останутся все те же тайны, которые казались столь неразрешимыми большинству ученых.
Что сновидение имеет действительно тайный смысл, означающий всегда осуществление желания, должно быть доказано для каждого отдельного случая при помощи анализа. Я приведу несколько сновидений с неприятным содержанием и постараюсь проанализировать. их. Это большей частью сновидения истериков, требующие обстоятельного предварительного сообщения, а иногда и проникновения в психические явления при истерии. Я не могу, однако, избегнуть этого осложнения моего изложения.
Когда психоневротик подвергается моему аналитическому лечению, его сновидения становятся тотчас же, как уже было упомянуто, одной из главнейших тем наших бесед. Мне приходится давать ему при этом различные психологические разъяснения, при помощи которых я сам достигаю понимания его симптомов; в ответ на это я слышу от него почти всегда неумолимую критику – такую, какую мне не приходится встречать и со стороны моих заклятых противников. Пациенты постоянно восстают против того, что все их сновидения содержат в себе осуществление желания. Вот несколько примеров сновидений, сообщенных мне как бы в опровержение моей теории.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.