Блаженный Августин / Христианская наука или Основания Герменевтики и Церковного Красноречия (10)

43) Рассуждая в Послании своем к Римлянам о том, что гонения настоящего мира побеждаются любовью при несомненной надежде на помощь Божию, Апостол подобным образом выражается сколь возвышено, столь же и красноречиво. Он говорит: «Притом знаем, что любящим Бога, призванным по [Его] изволению, все содействует ко благу. Ибо кого Он предузнал, тем и предопределил быть подобными образу Сына Своего, дабы Он был первородным между многими братиями. А кого Он предопределил, тех и призвал, а кого призвал, тех и оправдал; а кого оправдал, тех и прославил. Что же сказать на это? Если Бог за нас, кто против нас? Тот, Который Сына Своего не пощадил, но предал Его за всех нас, как с Ним не дарует нам и всего? Кто будет обвинять избранных Божиих? Бог оправдывает [их]. Кто осуждает? Христос Иисус умер, но и воскрес: Он и одесную Бога, Он и ходатайствует за нас. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, [обреченных] на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим.8.28-39). 44) Хотя Послание к Галатам почти все написано простым слогом, за исключением последних частей оного, изложенных слогом средним, однако и в сем Послании есть место, которое в отношении к красоте языка хотя не равняется с вышеприведенными образцами, при всем том в отношении к силе чувствований выражено слогом высоким. Апостол говорит: «Наблюдаете дни, месяцы, времена и годы. Боюсь за вас, не напрасно ли я трудился у вас. Прошу вас, братия, будьте, как я, потому что и я, как вы. Вы ничем не обидели меня: знаете, что, [хотя] я в немощи плоти благовествовал вам в первый раз, но вы не презрели искушения моего во плоти моей и не возгнушались [им], а приняли меня, как Ангела Божия, как Христа Иисуса. Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне. Итак, неужели я сделался врагом вашим, говоря вам истину? Ревнуют по вас нечисто, а хотят вас отлучить, чтобы вы ревновали по них. Хорошо ревновать в добром всегда, а не в моем только присутствии у вас. Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос! Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой, потому что я в недоумении о вас» (Гал.4, 10-20). Есть ли здесь разительные противоположности в словах, есть ли фигурная постепенность, благозвучный склад и расположение запятых, членов и периодов? - Нет; но от сего нимало не охладело возвышенное чувство, которым здесь горит речь Апостола. 45) Но Послания Апостольские, из коих заимствованы вышеозначенные примеры слогов, с одной стороны, ясны и светлы, а с другой - глубоки; они написаны и преданы памяти потомства так, что для них нужен не только просто читатель или слушатель, но вместе необходим и истолкователь, если, не останавливаясь на поверхности, желаешь проникнуть во глубину мыслей. Итак от Посланий Апостольских, обратимся теперь к родам слогов у таких Писателей, кои чтением слова Божия приобрели глубокое познание о вещах Божественных и спасительных и свое знание завещали Церкви в своих Писаниях, кои можно легко читать без толкователя. Блаженны Киприан, в послании своем к Цецилию, рассуждая о таинств Евхаристии (de sacramento calicis), употребляет слог просто Он решает там вопрос: Чаша Господня одну ли воду иметь должна или вместе и вино, смешанное с водою? Для примера я приведу здесь несколько слов из сего послания. После известных мыслей в начале письма Св. Киприан, приступая к решению предложенного вопроса, говорит следующим образом: «А мы, пусть будет тебе известно, приняли заповедь сохранять предание Господне в приношении чаши Господней и не иное что совершать, как то, что ради нас совершено первоначально самим Господом, т. е. чашу в Его воспоминание приносить не иначе, как растворяя вином. Христос говорит: «Аз есмь лоза истинная» (Ин. 15, 1). Значит, Кровь Христова есть не вода, а вино, и нельзя потому думать, что Кровь Господня, которою мы искуплены и оживотворены, находится в чаше Господней тогда, когда в ней недостает вина, потому что одно вино представляет Кровь Христину, как это можно видеть из прообразов к свидетельств всех Писаний. Так, первый прообраз сего таинства мы находим в Книге Бытия в лице Ноя в котором будущее страдание Господне предызображено тем, что он «испи от вина, и упися, и обнажися в доме своем», что средний сын его, видя наготу отца своего, «изшед вон повода», и другие два — старший и меньший — покрыли наготу его (Быт. 9, 21 —23). Предызображали это и многие другие обстоятельства жизни Ноя, но мы считаем излишним исчислять их, находя достаточным указать на важнейшее из них, именно на то, что Ной, представляя собою прообраз будущей истины, пил не воду, а вино и этим предызобразил страдание Господне. Подобным же образом и в священнике Мелхиседеке предызображено было таинство жертвоприношения Господня, как свидетельствуют об этом следующие слова Божественного Писания: «и Мелхиседек, царь Салимский, изнвсе хлебы и вино, бяше же священник Бога Вышняго. И благослови Авраама» (Быт.14, 18— 19). А что Мелхиседек бы прообразом Христа, это видно из псалмов, где Дух Святой говорит от лица Отца к Сыну: 2Прежде денницы родих тя, — ты иерей во век по чину Мелхиседекову» (Пс. 109, 3—4).». Сие и последующие места послания Киприанова изложены простым слогом, что легка могут усмотреть сами читатели. 46) Подобный пример представляет нам Св. Амвросий, когда рассуждает о Святом Духе, дабы доказать равенство его с Отцом и Сыном. Предмет важный, но слог для выражения оного употреблен Св. Амвросием простой: ибо самый предмет, по возвышенности своей, требует не красоты слов, не сильного чувства для убеждения сердца, а доказательств и пояснений Между прочим, Св. Амвросий говорит: «Когда Гедеон, подвигнутый прорицанием, услышал, что Господь избавляет от врагов народ Свой не тысячами воинов, а посредством одного человека то принес козлище от коз; мясо его и хлебы пресные по повелению Ангела возложил на камень и близ юху излил. Ангел Господень прикоснулся концом жезла своего к мясам и хлебам пресным, и возгорелся огнь из камене и поял жертву, которую приносил Гедеон. Сим знамением, кажется, объяснено, что вышеупомянутый камень был образом тела Христова; ибо написано: «ибо пили из духовного последующего камня; камень же был Христос» (1Кор.10,4). Сии слова Апостола относятся не к Божеству Спасителя, а к плоти Его, которая приснотекущим источником крови своей обильно напоила сердца жаждущих народов. Таким образом, еще древле таинственно предызображено было, что распятый Господь Иисус во плоти Своей упразднит грехи всего мира, и не только вины и преступление дел, но даже и похоти сердец. Ибо мясо козлища относится к очищению вины дел, юха же — к омытию нечистоты прелестных похотей, по оному слову Писания: «и сыны Израилевы сидели и плакали и говорили: кто накормит нас мясом?» (Чис.11.4) А простертый жезл Ангела и прикосновение оным к камню, из коего исшел огнь, показывает, что плоть Господа, исполненная Божественного Духа, попаляет все грехи людские. Почему Господь и говорит: «Огонь пришел Я низвести на землю...» (Лк.12,49) Таким-то образом изъясняется Св. Амвросий, стараясь о том, чтоб научить читателя и доказать свой предмет. 47) Образец слога среднего представляет нам Киприан в своей знаменитой «Похвале Девству»: «К девам ныне слово мое, к девам, тем большую имевшим нужду в попечении, чем возвышеннейшая предоставлена им слава. Девственницы - это цвет леторослей Церковных, слава и украшение благодати духовной, веселое выражение хвалы и почести; это невинное и неповрежденное создание, образ Божий, сообразный святыне Господа; это светозарнейшая часть стада Христова. Ими веселится и в них изобильно цветет славное плодородие матери Церкви: и чем более увеличивается число славного девства, тем более умножается радость сей Матери». Вот другой пример, заимствованный из того же послания: «И яко же облекохомся во образ перстнаго, да облечемся и во образ небесного» (1Кор.15,49). Сей образ Небесного носит на себе девство, носит непорочность, носит святость и истина; носят те, кои помнят оправдание своего Бога, кои хранят правду и благочестие, кои постоянны в вере, смиренны в страхе Божием, мужественны во всяком терпении, кротки в перенесении обид, легки к совершению дел милосердия, единодушны и согласны в братском мире. Каждую из сих добродетелей, вы, о девы добрые, должны почитать, любить и исполнять — вы, досужные для Бога и Христа, кои, посвятив себя Господу, предходите к Нему важнейшею и лучшею стезею, нежели мы. Старшие, представляйте собою училище для юнейших; младшие, совершайте служение старшим, возбуждайте рвение в равных вам, ободряйте себя взаимными увещаниями, зовите друг друга к славе, каждая в себе являя образец добродетели, достойный соревнования; мужественно продолжайте, духовно стремитесь, счастливо достигайте. Не забудьте и о нас в то время, когда ваше девство начнет в вас прославляться». 48) Св. Амвросий также выражается средним красивым слогом, когда успевшим в добродетельной жизни девам представляет следующий образец совершенства в виде примера для подражания. «Она была дева не только по телу, но и по душе, даже тенью притворства не омрачила она внутреннего чистого расположения. Смиренная сердцем, важная в словах, благоразная в намерениях и, тем более, бережливая и осторожная в раз говорах, ревностнейшая в чтении Писаний, полагающая надежды свои не в богатстве неверном, но в смиренных мольбах, всегда преданная занятиям и целомудренная в речах, она привыкла судию и посредника своих мыслей видеть в одном Боге, а не в человеке; привыкла всем желать добра, никого не оскорблять, с почтением вставать пред старшими, не завидовать равным себе убегать тщеславия, следовать рассудку, любить добродетель. Оскорбила ли она когда-нибудь своих родителей хоть одною миною неприятною? Разногласила ли когда со своими приближенными? Тщеславилась ли чем-нибудь перед низшими? Насмехалась ли когда-нибудь над слабым? Она любила посещать собрание только таких людей, кои не стыдились дел милосердия и коих поступки украшались целомудрием. Не было во взорах ее ни малейшей суровости, в словах — ни малейшей дерзости, в поступках - ни малейшей нескромности, ее движения быт кротки, походка - пристойна, голос— всегда ласков и приятен; в ее наружности выливалась чистая душа ее, и все тело представляло образец внутренней непорочности. Так прекрасный дом можно узнать по передней комнате, и первый шаг в оный показывает, что внутри его нет темноты! Так светильник, зажженный внутри лампады, ярко изливает свет свой наружу! Что сказать об ее воздержности касательно пищи и об излишестве касательно исполнения многоразличных должностей — об излишестве, кое превышал природу воздержности, для которой почти недоставало природы? Там не знала она никаких перерывов в исполнении служения, здесь все дни ее сочетавшись и удвоявись постом; и если испытывала она потребность дать себе отдых и вкусить пищу, она употребляла первую встретившуюся ей пищу только для чтобы не истощить совершенно себя воздержанием, о не того, чтобы удовлетворить прихотям» Сей отрывок я почитаю образцом слога среднего потому, что Амвросий рассуждает здесь не о том как бы убедить к девству тех, кои еще не посвятили себя оному, а о том, каковы должны быть девы уже посвятившиеся. Если бы нужно было убеждать к сему важному предприятию, в таком случае надлежало бы употребить высокий слог, как наиболее способный к возбуждению и воспламенению чувства. С другой стороны, надобно заметить, что блаженный Киприан Мученик писал собственно о одежде (habitus) дев, а не о расположении принять девство и потому выражался средним слогом, а Св. Амвросий в других местах сочинения своего о Девственницах возвышенным витийством своим возбуждает и самое расположение к принятию девства. 49) Приведу теперь из двух вышеозначенных Писателей образцы слога высокого. Оба они сильно нападают на тех женщин, кои красят или, лучше, безобразят лице свое румянами. Киприан, рассуждая о сем предмете, между прочим, говорит: «Если бы искусный живописец самым верным телесным цветом изобразил на картине лице и стан человека; и если бы в то время, когда картина уже нарисована и отделана, другой кто-нибудь, почитая себя искуснее, наложил на нее свою руку, чтобы, как ему представляется, поправить то, что уже верно сделано и живо представлено, то последний причинил бы первому художнику тяжкую обиду и возбудил бы справедливое негодование. А ты думаешь избежать наказания, если дерзкою и нечестивою твоею безрассудностью нанесешь оскорбление Художнику Богу? Под соблазнительными цветами и прикрасами ты хочешь от людей утаить свой стыд и распутство; но чрез сие делаешься ты гнуснейшею любодейцею, испортивши и растливши в себе то, что Бог создал! Думая украсить лице и искусно убрать волосы, ты разоряешь этим творение Божие и предаешь истину. Вот и голос Апостола, убеждающий тебя: «Итак очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, так как вы бесквасны, ибо Пасха наша, Христос, заклан за нас. Посему станем праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины» (1Кор.5,7-8) . Но может ли торжествовать и праздновать чистота истина там, где чистое оскверняется поддельными цветами где истинное и подлинное превращается в ложь аптекарскими при тираньями? Господь твой говорит: «что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным» (Мф.5,36), ты же хочешь быть сильнее Господа твоего, чтобы одержать победу над словом Его! С дерзким тщанием и святотатственной небрежностью красишь ты свои волосы: злополучное предвестие! Сим самым ты пророчишь себе в будущем огненные власы ада». Дабы не сделаться обширным, не выписываю дальнейших мыслей Киприана. 50) Св. Амвросий, беседуя о том же предмете, говорит: «Отсюда-то происходят первые зародыши пороков, что женщины расписывают лица свои выисканными цветами; боясь не понравиться мужчинам, они подделывают наружный вид свой, а подделкою наружности портят и внутреннюю чистоту нравственную. Как это безумно — изменять свой образ природы, искать себе личины в живописи и, опасаясь суждения мужчин, выставлять напоказ свое собственное невыгодное о себе суждение! Ибо та первая произносит суд о самой себе, которая хочет переменить в себе то, чем она рождена; и явно показывает, что прежде всех она самой себе не нравится, когда силится понравиться другим. О, женщина, женщина! Какого правдивее искать нам судии безобразия твоего, кроме тебя самой, когда ты боишься казаться тем, что ты действительно? Если ты прекрасна, для чего скрываешься в румяна? Если безобразна, для чего лжешь, что ты красива, когда притом этим притворством ты ничего не можешь выиграть ни в собственном твоем сознании, ни от ошибки другого! Ибо, смотри, ты хочешь нравиться одному, а он любит другую; и ты сердишься, если тот любит другую, который у тебя самой научается искусству притворяться. Худая ты наставница к собственному вреду; поскольку соблазнять в чужую пользу не станет даже та, которая сама некогда принимала соблазнителя: и хоть будь она самая пустая женщина, но ошибку делает ради себя самой, а не ради других. Таким-то образом едва ли не менее преступления в явном прелюбодеянии, нежели в подделывании лица; ибо там нарушается целомудрие, а здесь чинится любодейство с самою природою». Мне кажется, подобное красноречие довольно имеет силы, чтобы возбудить в женщинах стыд и страх не портить лица своего ненужным украшением. Поэтому я отношу приведенные мною слова не к простому, не к среднему, но к высокому слогу. У Киприана и Амвросия, представленных мною за образец, равно как и у других Церковных Писателей, можно весьма много найти примеров для всех трех родов ораторского слога, весьма много притом у них и прекрасных мыслей, и прекрасного способа изложения, т. е. по свойству раскрываемых предметов изложения умного, красноречивого и пламенного. Ревностный любитель Церковной словесности может переселить в себя и дух, и язык сих Писателей, если тщательно и неутомимо будет читать и слушать их, особенно же делать опыты и упражнения в подражании оным. 51) Немаловажное искусство - уметь произвести сколько можно приличное смешение в слогах и разнообразить проповедь свою всеми способами выражения. Если поучение слишком долго и пространно выражается одним каким-либо из трех вышеозначенных слогов, то скоро наскучивает слушателю. Напротив, если делаешь приличные отливы и переходы от одного слога к другому, тогда и длинная проповедь бывает гораздо занимательнее. Конечно, в речах искусных ораторов каждый слог сам по себе получает свои особые оттенки, свое разнообразие, которое не допускает тому или другому слогу слишком застывать, ни слишком нагреваться в чувствах слушателей; но, вообще, гораздо легче и долее можно слушать и выносить один простой слог, нежели один слог высокий, долго тянущийся. И потому, чем важнее потребность возбуждать сильные движения души, дабы исторгнуть согласие и чувство у наших слушателей, тем короче должно быть сие возбуждение, дабы остановиться именно там, где душа слушателя растрогана до надлежащей степени. Всегда надобно опасаться дабы - стараясь поднять выше и выше то, что уже поднято - не уронить чувство слушателя с той точки, на которую сила речи возвысила оное. Но умейте кстати примешать в вашей проповеди слог простой; тогда вам хорошо будет переходить, где нужно, к слогу возвышенному, дабы течение и стремительность вашей речи поочередно изменялась, как прилив и отлив моря. Отсюда происходит, что высокий слог (если есть нужда продолжить оный на значительное пространство) никогда не должен быть употребляем один, сам по себе, но должно разнообразить его применением других слогов. Ибо, вообще, образ изложения мыслей относится к тому роду слога, который оказывается преобладающим в речи. 52) Какой слог с каким именно слогом должно смешивать? В каких случаях прилично взаимное сочетание оных? В слог высокий всегда или почти всегда с достоинством и приличием могут входить начала и основания слога среднего. Равным образом, от воли оратора зависит выражать простым слогом некоторые черты таких предметов, о коих можно говорить слогом высоким, дабы слог возвышенный от сравнения с простым слогом представлялся еще возвышеннее и, стоя как бы в некоей тени, являлся тем светоноснее. Далее, в каждом слоге нужно бывает разрешать известные узлы вопросов и возражении, следовательно, в каждом слоге нужна тонкость (acumen) или проницательность; а тонкость есть собственная принадлежность слога простого. Поэтому простой слог необходимо должен входить в состав других двух слогов и именно там, где встречаются вопросы для решения. Также точно и средний слог должен входить в состав и простого, и высокого слога в таких случаях, где нужно бывает что-нибудь или хвалить, или порицать, но где, впрочем, главная цель речи не есть ни решительное осуждение чего-либо, ни оправдание, ни убеждение к известному действию. Итак, в высоком слоге имеют свои места простой и средний слог; в простом также могут быть средний и высокий; а средний слог, если не всегда, то иногда имеет нужду в простом, т. е. (как выше сказано) когда ему встречаются вопросы, необходимые для решения, или, когда некоторые мысли, сами по себе способные к красоте, не украшаются, но выражаются простым языком для того, чтобы другим мыслям доставить как бы в брачной храмине красот блистательнейшее место. Но этот же средний слог не имеет нужды в слоге высоком; ибо цель среднего есть нравиться, а не убеждать сердца. 53) Не признак и не доказательство возвышенного и сильного слога, когда проповеднику воздают громкие похвалы и частые рукоплескания: ибо то же самое действие производят и остроты слога простого, и красоты слога умеренного или среднего. Напротив, возвышенный слог тяжестью и силою своей задушает хвалебные клики, но исторгает искренние слезы... В Мавританском городе Кесарии был варварский обычай, называвшийся «катервою»; это было народное игрище, похожее на междоусобную войну, и даже хуже, чем на междоусобную. В известное время года собирались в назначенное место не только граждане, чужие друг другу, но даже близкие родственники, братья, отцы и дети; по жеребьям делились на две стороны и в течении нескольких дней сряду торжественно производили битвы и поражали - нередко до смерти — друг друга, кто кого чем мог. Мне надлежало поучениями своими отклонить народ от сего обычая, и потому я употреблял, сколько можно, сильный и возвышенный тон речи, чтобы исторгнуть и уничтожить в сердцах и нравах моих слушателей столь жестокое и от давности глубоко вкоренившееся зло. Но о надлежащем действии моих поучений узнал я не тогда когда слышал одобрительные клики народа, а тогда, как приметил на глазах его слезы. Клики народные показывали что мои слушатели понимают меня и что я нравлюсь им; а слезы их свидетельствовали, что они точно убеждены мною. Как скоро увидел я эти искрение слезы, тогда вполне уверился, что победил этот варварский обычай, переданный от отцов, отделов и даже от дальнейших предков бедным потомкам, обычай злодейски осаждавший, или, лучше сказать, совершенно державший в плену сердца народа. Тотчас окончивши мое слово, я обратил сердца и очи к небу, дабы возблагодарить Господа. И вот, по милосердию Христа моего, протекло уже почти восемь или более годов, как варварская забава не возобновляется. Много есть и других опытов, которые научили меня, что подобное действие на слушателей, производимое высоким слогом, благоразумно употребляемым в слове, выражалось не хвалебными восклицаниями проповеднику, а более глубокими вздохами, иногда даже слезами, и, наконец, переменою образа мыслей. 54) Поучения, изложенные простым слогом, также многих переменили: но переменили только в отношении к предметам ведения веры, а не в отношении к предмету деятельности, т. е. слушатели взяли из сих поучений то, чего прежде не знали, поверили тому, что прежде казалось им невероятным, но, если они не хотели делать того, что, впрочем, признавали необходимым для деятельности, то и не делали. Ибо, чтобы победить упрямство лени упорных, убеждая их к деятельности, для сего нужно употреблять слог высокий. Равным образом и слог средний или умеренный, красноречиво изображаю предметы похвалы или порицания, так сильно действует на некоторых людей, что они не только восхищаются красноречием в изображении похвал и порицании, но, в тоже время, самым делом стремятся к похвальному и избегают укоризненной жизни. Между тем, все ли те изменяют образ жизни, кои восхищаются слогом умеренным, как все действуют надлежащим образом, коих убеждает слог высокий, и все, научаемые слогом простым, действительно знают то, чему их учат, или верно приемлют за истину то, чего они не знают?