Владимир Владимирович Маяковский (9)

ПИСЬМО ТОВАРИЩУ КОСТРОВУ
ИЗ ПАРИЖА О СУЩНОСТИ ЛЮБВИ

Простите
 меня,
 товарищ Костров,
с присущей
 душевной ширью,
что часть
 на Париж отпущенных строф
на лирику
 я
 растранжирю.
Представьте:
 входит
 красавица в зал,
в меха
 и бусы оправленная.
Я
 эту красавицу взял
 и сказал:
- правильно сказал
 или неправильно? -
Я, товарищ,-
 из России,
знаменит в своей стране я,
я видал
 девиц красивей,
я видал
 девиц стройнее.
Девушкам
 поэты любы.
Я ж умен
 и голосист,
заговариваю зубы -
только
 слушать согласись.
Не поймать меня
 на дряни,
на прохожей
 паре чувств.
Я ж
 навек
 любовью ранен -
еле-еле волочусь.
Мне
 любовь
 не свадьбой мерить:
разлюбила -
 уплыла.
Мне, товарищ,
 в высшей мере
наплевать
 на купола.
Что ж в подробности вдаваться,
шутки бросьте-ка,
мне ж, красавица,
 не двадцать,-
тридцать...
 с хвостиком.
Любовь
 не в том,
 чтоб кипеть крутей,
не в том,
 что жгут угольями,
а в том,
 что встает за горами грудей
над
 волосами-джунглями.
Любить -
 это значит:
 в глубь двора
вбежать
 и до ночи грачьей,
блестя топором,
 рубить дрова,
силой
 своей
 играючи.
Любить -
 это с простынь,
 бессоннницей
 рваных,
срываться,
 ревнуя к Копернику,
его,
 a не мужа Марьи Иванны,
считая
 своим
 соперником.
Нам
 любовь
 не рай да кущи,
нам
 любовь
 гудит про то,
что опять
 в работу пущен
сердца
 выстывший мотор.
Вы
 к Москве
 порвали нить.
Годы -
 расстояние.
Как бы
 вам бы
 объяснить
это состояние?
На земле
 огней - до неба...
В синем небе
 звезд -
 до черта.
Если бы я
 поэтом не был,
я б
 стал бы
 звездочетом.
Подымает площадь шум,
экипажи движутся,
я хожу,
 стишки пишу
в записную книжицу.
Мчат
 авто
 по улице,
а не свалят наземь.
Понимают
 умницы:
человек -
 в экстазе.
Сонм видений
 и идей
полон
 до крышки.
Тут бы
 и у медведей
выросли бы крылышки.
И вот
 с какой-то
 грошовой столовой,
когда
 докипело это,
из зева
 до звезд
 взвивается слово
золоторожденной кометой.
Распластан
 хвост
 небесам на треть,
блестит
 и горит оперенье его,
чтоб двум влюбленным
 на звезды смотреть
их ихней
 беседки сиреневой.
Чтоб подымать,
 и вести,
 и влечь,
которые глазом ослабли.
Чтоб вражьи
 головы
 спиливать с плеч
хвостатой
 сияющей саблей.
Себя
 до последнего стука в груди,
как на свидание,
 простаивая,
прислушиваюсь:
 любовь загудит -
человеческая,
 простая.
Ураган,
 огонь,
 вода
подступают в ропоте.
Кто
 сумеет совладать?
Можете?
 Попробуйте....

Владимир Маяковский. 
Навек любовью ранен. 
Москва: Эксмо-Пресс, 1998.


ЛЮБОВЬ

Мир
 опять
 цветами оброс,
у мира
 весенний вид.
И вновь
 встает
 нерешенный вопрос -
о женщинах
 и о любви.
Мы любим парад,
 нарядную песню.
Говорим красиво,
 выходя на митинг.
На часто
 под этим
 покрытой плесенью,
старенький-старенький бытик.
Поет на собранье:
 "Вперед, товарищи..."
А дома,
 забыв об арии сольной,
орет на жену,
 что щи не в наваре
и что
 огурцы
 плоховато просолены.
Живет с другой -
 киоск в ширину,
бельем -
 шантанная дива.
Но тонким чулком
 попрекает жену:
- Компрометируешь
 пред коллективом.-
То лезут к любой,
 была бы с ногами.
Пять баб
 переменит
 в течении суток.
У нас, мол,
 свобода,
 а не моногамия.
Долой мещанство
 и предрассудок!
С цветка на цветок
 молодым стрекозлом
порхает,
 летает
 и мечется.
Одно ему
 в мире
 кажется злом -
это
 алиментщица.
Он рад умереть,
экономя треть,
три года
 судиться рад:
и я, мол, не я,
и она не моя,
и я вообще
 кастрат.
А любят,
 так будь
 монашенкой верной -
тиранит
 ревностью
 всякий пустяк
и мерит
 любовь
 на калибр револьверный,
неверной
 в затылок
 пулю пустя.
Четвертый -
 герой десятка сражений,
а так,
 что любо-дорого,
бежит
 в перепуге
 от туфли жениной,
простой туфли Мосторга.
А другой
 стрелу любви
 иначе метит,
путает
 - ребенок этакий -
уловленье
 любимой
 в романтические сети
с повышеньем
 подчиненной по тарифной сетке.
По женской линии
тоже вам не райские скинии.
Простенького паренька
подцепила
 барынька.
Он работать,
 а ее
 не удержать никак -
бегает за клёшем
 каждого бульварника.
Что ж,
 сиди
 и в плаче
 Нилом нилься.
Ишь! -
 Жених!
- Для кого ж я, милые, женился?
Для себя -
 или для них? -
У родителей
 и дети этакого сорта:
- Что родители?
 И мы
 не хуже, мол! -
Занимаются
 любовью в виде спорта,
не успев
 вписаться в комсомол.
И дальше,
 к деревне,
 быт без движеньица -
живут, как и раньше,
 из года в год.
Вот так же
 замуж выходят
 и женятся,
как покупают
 рабочий скот.
Если будет
 длиться так
 за годом годик,
то,
 скажу вам прямо,
не сумеет
 разобрать
 и брачный кодекс,
где отец и дочь,
 который сын и мама.
Я не за семью.
 В огне
 и дыме синем
выгори
 и этого старья кусок,
где шипели
 матери-гусыни
и детей
 стерег
 отец-гусак!
Нет.
 Но мы живем коммуной
 плотно,
в общежитиях грязнеет кожа тел.
Надо
 голос
 подымать за чистоплотность
отношений наших
 и любовных дел.
Не отвиливай -
 мол, я не венчан.
Нас
 не поп скрепляет тарабарящий.
Надо
 обвязать
 и жизнь мужчин и женщин
словом,
 нас объединяющим:
 "Товарищи".

Русская советская поэзия. 
Под ред. Л.П.Кременцова. 
Ленинград: Просвещение, 1988.