Велимир Хлебников (21)

8

  
   Но что же происходило в лесу? Как был убит Аменофис?
   I -- Аменофис, сын Тэи. II -- он же, черная обезьяна (полосатые волчата, попугай).
   1) Я Эхнатэн.
   2) И сын Амона.
   3) Что говоришь, Аи, отец богов?
   4) Не дашь ли ты Ушепти?
   5) Я бог богов; так величал меня ромету; и точно, как простых рабочих, уволил я Озириса, Гатор, Себека и всех вас. Разжаловал, как рабису. О солнце, Ра Атэн.
   6) Давай, Аи, лепить слова, понятные для пахаря. Жречество, вы мошки, облепившие каменный тростник храмов! В начале было слово...
   7) О Нефертити, помогай!
  
   Я пашни Хапи озаливил,
   Я к солнцу вас, ромету, вывел,
   Я начерчу на камне стен,
   Что я кум Солнца Эхнатэн.
   От суеверий облаков
   Ра светлый лик очистил.
   И с шепотом тихим Ушепти
   Повторит за мною: ты прав!
   О, Эхнатэн, кум Солнца слабогрудый!
  
   8) Теперь же дайте черепахи щит. И струны. Аи! Есть ли на Хапи мышь, которой не строили б храма? Они хрюкают, мычат, ревут; они жуют сено, ловят жуков и едят невольников. Целые священные города у них. Богов больше, чем небогов. Это непорядок.
   1) Хау-хау.
   2) Жрабр чап-чап!
   3) Угуум мхээ! Мхээ!
   4) Бгав! Гхав ха! Ха! Ха!
   5) Эбза читорень! Эпсей кай-кай! (Гуляет в сумрачной дубраве и срывает' цветы.) Мгуум мап! Мап! Мап! Мап! (кушает птенчиков).
   6) Мно бпэг; бпэг! Вийг! Га ха! Мал! Бгхав! Гхав!
   7) Егжизэу равира! Мал! Мал! Мал! Май, май. Хаио хао хиуциу.
   8) Р р р р а га-га. Га! Грав! Эньма мээиу-уиай!
   Аменофис в шкуре утанга переживает свой вчерашний день. Ест древесный овощ, играет на лютне из черепа слоненка. Остальные слушают.
   Ручной попугай из России: "Прозрачно небо. Звезды блещут. Слыхали ль "вы? Встречали ль вы? Певца своей любви, певца своей печали?"
   Трубные голоса слонов, возвращающихся с водопоя.
   Русская хижина в лесу, около Нила. Приезд торговца зверями. На бревенчатых стенах ружья (Чехов), рога. Слоненок с железной цепью на ноге.
   Купец. Перо, бивни; хорошо, дюша моя. Заказ: обезьяна, большой самец. • Понимаешь? Нельзя живьем, можно мертвую на чучело; зашить швы, восковая пена и обморок из воска в руки. По городам. Це, це! Я здесь ехал: "аленькая резвая, бегает с кувшином по камням. Стук-стук-стук. Ножки. Недорого. Еще стакан вина, дюша моя.
   Старик. Слушай, почтенный господин мой, он рассердится и может испортить прическу и воротнички почтенному господину.
   Торговец. Прощайте! Не сердитесь. Хе-хе! Так охота на завтра? Приготовьте ружья, черных в засаду; с кувшином пойдет за водой, тот выйдет и будет убит. Цельтесь в лоб и в черную грудь.
   Женщина с кувшином. Мне жаль тебя: ты выглянешь из-за сосны, и в это время выстрел меткий тебе даст смерть. А я слыхала, что ты не просто обезьяна, но и Эхнатэн. Вот он, я ласково взгляну, чтобы, умирая, ты озарен был осенью желанья. Мой милый и мой страшный обожатель. Дым? Выстрел! О, страшный крик!
   Эхнатэн -- черная обезьяна. Мэу! Манч! Манч! Манч! (Падает и сухой травой зажимает рану.)
   Голоса. Убит! Убит! Пляшите! Пир вечером.
Женщина кладет ему руку на голову.

   Аменофис. Манч! Манч! Манч! (Умирает.)
Духи схватывают Лейли и уносят ее.

  
Древний Египет

  
   Жрецы обсуждают способы мести.
   -- Он растоптал обычаи и равенством населил мир мертвых; он пошатнул лас. Смерть! Смерть! Вскакивают, подымают руки жрецы.
   Эхнатэн. О, вечер пятый, причал трави!
   Плыви "величие любви" И веслами качай.
   Как будто бы ресницей.
   Гатор прекрасно и мятежно
   Рыдает о прекрасном Горе.
   Коровий лоб... рога телицы...
   Широкий стан.
   Широкий выступ выше пояса.
   И опрокинутую тень Гатор с коровьими рогами, что месяц серебрит в пучине Хапи, перерезал с пилой брони проворный ящер. Другой с ним спорил из-за трупа невольника.
   Вниз головой, прекрасный, но мертвый, он плыл вниз по Хапи.
   Жрецы (тихо). Отравы. Эй! Пий, Эхнатэн! День жарок. Выпил! (Скачут.) Умер!
   Эхнатэн (падая). Шурура, где ты? Ай, где заклинания? О Нефертити, Нефертити! (Падает с пеной на устах. Умирает, хватаясь рукой за воздух.) Вот что произошло у водопада.
  
9

  
   Это было в те дни, когда люди впервые летали над столицей севера. Я жил высоко и думал о семи стопах времени; <...> Египет -- Рим, одной Россия -- Англия, и плавал из пыли Коперника в пыль Менделеева под шум Сикорского. Меня занимала длина воли добра и зла, я мечтал о двояковыпуклых чечевицах добра и зла, так как я знал, что темные греющие лучи совпадают с учением о зле, а холодные и светлые -- с учением о добре. Я думал о кусках времени тающих в мировом, о смерти.
  
   И на путь меж звезд морозный
   Полечу я не с молитвой,
   Полечу я мертвый, грозный
   С окровавленною бритвой.
  
   Есть скрипки трепетного, еще юношеского, горла и холодной бритвы, есть роскошная живопись своей почерневшей кровью по белым цветам. Один мой знакомый -- вы его помните -- умер так; он думал как лев, а умер, как Львова. Ко мне пришел один мой друг, с черными радостно-жестокими глазами, глазами и подругой. Они принесли много сена славы, венков и цветов. Я смотрел, как Енисей зимой. Как вороны, принесли пищи. Их любовная дерзость дошла до того, что они в моем присутствии целовались, не замечая спрятавшегося льва, мышата!
   Они удалились в Дидову Хату. На сухом измятом лепестке лотоса я написал голову Аменофиса; лотос из устья Волги, или Ра.
   Вдруг стекло ночного окна да Каменноостровском разбилось, посыпалось и через окно просунулась голова лежавшей спокойно, вдвинутой, как ящик с овощами походившей на мертвую, Лейли. В то же время четыре Ка вошли ко мне. "Эхнатэн умер,-- сообщили они печальную весть.-- Мы принесли его завещание". Он подал письмо, запечатанное черной смолой абракадаспа. Вокруг моей руки обвивался кольцами молодой удав; я положил его на место и почувствовал кругом шеи мягкие руки Лейли.
   Удав перегибался и холодно и зло смотрел неподвижными глазами. Она радостно обвила мою шею руками (может быть, я был продолжение сна) и сказала только: "Медлум".
   Растроганные Ка отошли в сторону и молча утирали слезы. На них были походные сапоги, лосиные штаны. Они плакали. Ка от имени своих друзей передал мне поцелуй Аменофиса и поцеловал запахом пороха. Мы сидели за серебряным самоваром, и в изгибах серебра (по-видимому, это было оно) отразились Я, Лейли и четыре Ка: мое, Виджаи, Асоки, Аменофиса.
  
   22 февраля -- 10 марта 1915