- 766 Просмотров
- Обсудить
Строфы века. Антология русской поэзии.В. В. Маяковскому Бой быков! Бой быков! Бой! Бой! Прошибайте проходы головой! Сквозь плакаты, билеты номера - веера, эполеты, веера!.. Бой быков! Бой быков! Бой! Бой! А в соведстве с оркестровой трубой, поворачивая черный бок, поворачивался черный бык. Он томился, стеная: - Мм-му!.. Я бы шею отдал ярму, у меня перетяжки мышц, что твои рычаги, тверды,- я хочу для твоих домищ рыть поля и таскать пуды-ы... Но в оркестре гудит труба, и заводит печаль скрипач, и не слышит уже толпа придушенный бычачий плач. И толпе нипочем! Голубым плащом сам торреро укрыл плечо. Надо брови ему подчеркнуть еще и взмахнуть голубым плащом. Ведь недаром улыбка на губах той, и награда ему за то, чтобы, ярче розы перевитой, разгорался его задор: - Тор реа дор, веди смелее в бой! Торреадор! Торреадор! Пускай грохочет в груди задор, песок и кровь - твоя дорога, взмахни плащом, торреадор, плащом, распахнутым широко!.. Рокот кастаньетный - цок-там и так-там, донны в ладоши подхлопывают тактам. Встал торреадор, поклонился с тактом,- бык! бык!! бык!!! Свинцовая муть повеяла. - Пунцовое! - Ммм-у! - Охейло! А ну-ка ему, скорей - раз! Бык бросился. - Ммм-у! - Торрейрос. Арена в дыму. Парад - ах! Бросается! - Ммм-у... - Торрада! Беснуется галерея, Тореро на... - Ммм-у!.. - Оррейя! Развеялась, растаяла галерея и вся Севилья, и в самое бычье хайло впивается бандерилья. И - раз, и шпагой в затылок влез. И красного черный ток,- и птичьей стаей с окружных мест за белым платком полетел платок. Это: - Ура! - Браво!! - Герой!!! - Слава ему! - Роза ему! А бык даже крикнуть не может: ой! Он давится хриплым: - Ммм-уу... Я шею хотел отдать ярму, ворочать мышщ шатуны, чтоб жить на прелом его корму... Мммм... нет у меня во рту слюны, чтоб плюнуть в глаза ему!..
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
Строфы века. Антология русской поэзии.1 Кричал я всю ночь. Никто не услышал, никто не пришел. И я умер. 2 Я умер. Никто не услышал, никто не пришел. И кричал я всю ночь. 3 - Я умер!- кричал я всю ночь. Никто не услышал, никто не пришел...
Сост. Е.Евтушенко.
Минск, Москва: Полифакт, 1995.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Роза, сиделка и россыпь румянца. Тихой гвоздики в стакане цвет. Дальний полет фортепьянных романсов. Туберкулезный рассвет. Россыпь румянца, сиделка, роза, крашенной в осень палаты куб. Белые бабочки туберкулеза с вялых тычинок-губ. Роза, сиделка, румянец... Втайне: "Вот приподняться б и "Чайку" спеть!.." Вспышки, мигания, затуханья жизни, которой смерть. Россыпь румянца, роза, сиделка, в списках больничных которой нет! (Тот посетитель, взглянув, поседел, как зимний седой рассвет!) Роза. Румянец. Сиделка. Ох, как в затхлых легких твоих легко бронхам, чахотке, палочкам Коха. Док-тора. Кох-ха. Коха. Кохх...
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Теплотой меня пои, поле юга - родина. Губы нежные твои - красная смородина! Погляжу в твои глаза - голубой крыжовник! В них лазурь и бирюза, ясно, хорошо в них! Скоро, скоро, как ни жаль, летняя долина, вновь ударится в печаль дождик-мандолина. Листья леса сгложет медь, станут звезды тонкими, щеки станут розоветь - яблоки антоновки. А когда за синью утр лес качнется в золоте, дуб покажет веткой: тут клад рассыпан - желуди. Лягут белые поля снегом на все стороны, налетят на купола сарацины - вороны... Станешь, милая, седеть, цвет волос изменится. Затоскует по воде водяная мельница. И начнут метели выть снежные - повсюду! Только я тебя любить и седою буду!
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Моросит на Маросейке, на Никольской колется... Осень, осень-хмаросейка, дождь ползет околицей. Ходят конки до Таганки то смычком, то скрипкою... У Горшанова цыганки в бубны бьют и вскрикивают!.. Вот и вечер. Сколько слякоти ваши туфли отпили! Заболейте, милый, слягте - до ближайшей оттепели!
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.Я надел в сентябре ученический герб, и от ветра деревьев, от веток и верб я носил за собою клеенчатый горб - словарей и учебников разговор. Для меня математика стала бузой, я бежал от ответов быстрее борзой... Но зато занимали мои вечера: "иже", "аще", "понеже" et cetera... Ничего не поделаешь с языком, когда слово цветет, как цветами газон. Я бросал этот тон и бросался потом на французский язык: Nous etions... vous etiez... ils ont... Я уже принимал глаза за латунь и бежал за глазами по вечерам, когда стаей синиц налетела латынь: "Lauro cinge volens, Melpomene, comam!" Ax, такими словами не говорят, мне поэмы такой никогда не создать! "Meine liebe Mari",- повторяю подряд и хочу по-немецки о ней написать. Все слова на моей ошалелой губе - от нежнейшего "ах!" до плевков "улюлю!". Потому я сегодня раскрою тебе сразу все: "amo", "liebe dich" и "люблю"!
Москва: Худож. лит., 1974.
Семен Кирсанов. Собр. соч. в 4-х томах.О, город родимый! Приморская улица, где я вырастал босяком голоштанным, где ночью одним фонарем караулятся дома и акации, сны и каштаны. О, детство, бегущее в памяти промельком! В огне камелька откипевший кофейник... О, тихо качающиеся за домиком прохладные пальмы кофейни! Войдите! И там, где, столетье не белены, висят потолки, табаками продымленные, играют в очко худощавые эллины, жестикулируют черные римляне... Вы можете встретить в углу Аристотеля, играющего в домино с Демосфеном. Они свою мудрость давненько растратили по битвам, по книгам, по сценам... Вы можете встретить за чашкою "черного" - глаза Архимеда, вступить в разговоры: - Ну как, многодумный, земля перевернута? Что? Найдена точка опоры? Тоскливый скрипач смычком обрабатывает на плачущей скрипке глухое анданте, и часто - старухой, крючкастой, горбатою, в дверях появляется Данте... Дела у поэта не так ослепительны (друг дома Виргилий увез Беатриче)... Он перцем торгует в базарной обители, забыты сонеты и притчи... Но чудится - вот-вот навяжется тема, а мысль налетит на другую - погонщица,- за чашкою кофе начнется поэма, за чашкою кофе окончится... Костяшками игр скликаются столики; крива потолка дымовая парабола. Скрипач на подмостках трясется от коликов; Философы шепчут: - Какая пора была!.. О, детство, бегущее в памяти промельком! В огне камелька откипевший кофейник... О, тихо качающиеся за домиком прохладные пальмы кофейни. Стоят и не валятся дымные, старые лачуги, которым свалиться пристало... А люди восходят и сходят, усталые,- о, жизнь! - с твоего пьедестала!
Москва: Худож. лит., 1974.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.