Меню
Назад » »

Роберт Грейвс. ЗОЛОТОЕ РУНО (185)

РОБЕРТ ГРЕЙВС \ ПОЭТ \ ПИСАТЕЛЬ \

МИФОЛОГИЯ \ФИЛОСОФИЯЭТИКА \ ЭСТЕТИКАПСИХОЛОГИЯ\

ГОМЕР ИЛИАДА \ ГОМЕР ОДИССЕЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ Ясон говорит с Медеей


Аргонавтов вымыли теплой водой и насухо вытерли теплыми полотенцами дворцовые служительницы, большей частью — рабыни-черкешенки поразительной красоты. С венками на умащенных головах, в ласкающих кожу чистых полотняных рубахах они вскоре возлегли на ложа в царском пиршественном чертоге, где их ждала великолепная трапеза. Перед ними поставили много незнакомых блюд, которые они с удовольствием попробовали, из чистой вежливости не спрашивая, из чего это приготовлено, несмотря даже на то, что кое-что могло им быть ритуально запрещено и вызвало бы судороги в желудке или смерть. Но никому ничто не причинило вреда. Бут пришел в ужас, когда слуги навалили ему на тарелку жареные тельца молодых пчел. Он застонал при этом зрелище, и слезы хлынули из его глаз. Идас посмеялся над горестями Бута и, чтобы доставить удовольствие хозяевам, набил себе рот этим новым кушаньем, обильно посыпанным солью, и потребовал еще.
Ясон и элдский царь Авгий были приглашены за царский стол, установленный за помосте в восточном конце зала. Там их представили четверым смуглолицым и курчавым вельможам — царским государственным советникам. Фронт, сын Фрикса, служил переводчиком, ибо ни один из вельмож не понимал по-гречески, а Ээт, чтобы убаюкать любые подозрения, которые могло возбудить нежданное появление аргонавтов, говорил только по-колхски. Беседа велась в официальном и сдержанном тоне, Ясон и Авгий описывали незначительные происшествия, случившиеся во время плавания, но не сообщали ничего важного. Ээт, который надел золотую, украшенную изумрудами диадему и парадное платье, изображал полное безразличие к греческим делам. Он задал только один вопрос, касавшийся земель за Черным морем: как они прорвались к Геллеспонту, миновав троянские сторожевые корабли.
Ясон небрежно ответил, что троянцы были, несомненно, предупреждены Триединой Богиней, которая почитается ими как Кибела, что корабль миниев должен пройти через пролив по божественному делу. В любом случае, как он сказал, они пропустили «Арго», даже не окликнув его. Царь в ответ неудовлетворенно хмыкнул. Однако, когда Авгий упомянул вскользь фессалийских торговцев, которые сели на корабль в Синопе, Ээт, договор которого с троянцами запрещал ему непосредственно торговать с Синопом, стал слушать с нескрываемым интересом. Он крикнул в зал, чтобы Автолик подошел и сел с ним рядом, а когда тот явился, угостил его лакомствами со своего собственного подноса, как очень важную персону. Автолик отвечал на вопросы царя откровенно и любезно (ибо с торговлей он уже покончил), и перечислил цены, выраженные в золотом песке, какими они были на последней ежегодной ярмарке в Синопе. Он испытывал злорадное удовольствие, наблюдая за лицом царя, поскольку ясно было, что троянский царь Лаомедонт дал своему союзнику совершенно неверный отчет о делах на ярмарке.
В этот момент единственный брат Медеи Апсирт, юноша с кошачьей походкой и откровенно таврическими чертами лица, вошел, вернувшись с охоты. Он приветствовал отца почтительно и, как показалось Ясону, с нежностью, и молча сел к столу. По отношению к Ясону и двум другим грекам он вел себя отстраненно и недружелюбно.
Когда подали десерт, настало время Ясону сделать официальное заявление о цели визита. Он поднялся из-за стола, протянул правую руку сперва царю, а затем его четверым советникам и сказал:
— Прославленный и великодушный Ээт, до твоих ушей уже, возможно, дошло, поскольку троянцы, которые торгуют и с вами, и с нами — завзятые сплетники, что на Грецию, нашу страну, обрушилось за последние два года три бедствия: мощные ураганы, которые вырвали с корнем наши плодовые деревья и снесли крыши с наших домов; бесплодие наших коровьих и овечьих стад и великое нашествие ядовитых змей на наши поля и леса. Решив, что эти бедствия могли быть вызваны только Невыразимой и что обращение к любому Олимпийскому оракулу, таким образом, тщетно, измученный Всегреческий совет, который собрался в Микенах, решил посоветоваться с твоей сестрой Киркой, которая пользуется глубоким доверием Богини, и спросить ее, что надлежит сделать, чтобы умилостивить Богиню. Посланцы явились к твоей светловолосой сестре в ее дворец на острове Ээя; и она, очистившись и войдя в транс, вызванный черным снадобьем, посоветовалась с Богиней, называя ее Бримо. Бримо ответила, что она послала эти напасти как запоздалое наказание за жестокое обращение, которому много лет назад подвергли ахейцы Сизифа Асопийского. И теперь она предписала, чтобы Сизифу выстроили гробницу, как герою, и каждый месяц почитали его богатыми жертвами, а его асопийские земли отняли у Креона, их узурпировавшего, и возвратили законным владельцам — потомственным жрецам Солнца. Поскольку, Твое Величество, ты — несомненный глава старшей ветви этого блистательного клана, обитатели двойного царства в Коринфе пожелали, чтобы я передал тебе их почтительную и смиренную просьбу: они умоляют тебя вернуться и править ими, ибо твои собственные прекрасные земли, включая и сам город Эфиру могут после того, как будет сброшен правящий там Коринф, быть воссоединены под одним скипетром с Асопией. Но если, как они сказали, Колхида стала тебе так дорога, а ты стал так дорог Колхиде, что не можешь ее покинуть, они умоляют, чтобы ты послал немедленно одного из твоих детей — дочь или сын равно их удовлетворят — чтобы править ими вместо тебя. Прислушайся с жалостью к их мольбе, ибо только так царство Эфирское, а заодно и вся Греция, могут быть спасены от бедствий, которые грозят их поглотить.
Таково первое послание, за точность которого с радостью поручится Авгий из Элиды, глава младшей ветви твоего блистательного семейства. С ним связано другое послание — от Кобыльеглавой Матери с Пелиона, которую я в детстве научился почитать, ибо меня воспитывали кентавры. Оно таково: «Ээт Эфирский, страшась моего неудовольствия, ты должен дать покой душе моего слуги Фрикса, миния, которая все еще неутешно томится в его непогребенном черепе. — Затем Ясон добавил, воспользовавшись древней формулой. — Это не мои слова, но слова моей матери».
Долгое время спустя Ээт ответил:
— Что касается первого вопроса, я обсужу его с моими мудрыми государственными советниками и дам тебе ответ в течение трех дней, но не ожидай, что он будет благоприятен. Ибо моя дочь Медея уже ожидает предложения руки от соседнего властителя, а мой сын Апсирт должен остаться в Колхиде, как наследник моего престола и быть мне опорой в старости. Я понимаю так, что коринфяне не просят меня прислать к ним одного из моих четырех внуков правителем, а внука я мог бы для них выделить. Но эфирцы не жалуют миниев, а сыновья Фрикса считаются миниями. Жаль. Тем не менее за все бедствия, которые обрушились на Грецию с тех пор, как я ее покинул, отвечают нечестивые ахейцы и обманутые ими простофили, а не я; меня эти напасти не волнуют.
Что до второго послания, то следует ли мне верить, что Невыразимая себе противоречила, говоря двумя разными устами? Как колхийская Птицеглавая Мать, она дала священное предписание верующим в нее, что никогда не должны кости мужчины ложиться в священную землю Колхиды; а царь Колхиды должен повиноваться Птицеглавой Матери, а не Кобыльеглавой Матери с Пелиона. И я вас молю не возвращаться больше к вашей просьбе, ибо вопрос, должны быть зарыты в землю кости Фрикса или нет, был задан мной в момент его смерти, и на него ответили окончательно мои советники-жрецы: он умер в Колхиде, и его надлежит почтить похоронами по-колхски.
Курчавые советники дали понять, что одобряют его речь, постучав по столу ручками ножей. Ясон хранил молчание, испытывая облегчение от того, что Ээт не принял в пользу Апсирта воображаемое предложение своих бывших подданных, и надеясь, что еще может быть достигнута договоренность по вопросу о захоронении костей.
В тот же день Фронт, сын Фрикса, принес Ясону тайное послание от Ээта, заключавшееся в том, что Птицеглавая Мать не запретила однозначно забрать кости Фрикса для погребения где-либо за пределами Колхиды, и следовательно — если Ясон вздумает тайно и на свой страх и риск снять их с высокого тополя, где они подвешены, то он обнаружит, что кладбище не будет охраняться на следующую ночь, и может спокойно вывезти их из страны для погребения в Греции. Ибо сам он, Ээт, любил Фрикса, как сына, и не желал причинить его духу малейшую боль или неудобство. Этот ответ отнюдь не удовлетворил Ясона, ибо веления Богини были таковы, что кости Фрикса надлежало зарыть прежде, чем будет совершена любая попытка захватить Руно. Он сказал Фронту об этом. Фронт ответил:
— Позволь мне тайно отвести тебя в покои моей сестры Нэеры, которая вернулась во дворец, пока мы обедали. Ты не должен открывать ей твое намерение насчет Руна, лишь скажи ей, что тебе велено Богиней зарыть кости ее отца прежде, а не после того, как ты покинешь Колхиду. Она очень сообразительна, и, возможно, в состоянии будет предложить такую увертку, чтобы никому это не нанесло оскорбления.
Ясон с удовольствием принял план, по которому ему следовало переговорить с юной Нэерой. Фронт провел его туда кружным путем, и от нее Ясон узнал, какое отвращение питает Медея к своему предполагаемому браку со старым албанцем. Ибо хотя Ээт после возвращения во дворец нынче утром строго-настрого запретил Медее говорить об этом браке, она уже выплакала свою скорбь, повиснув на шее у старой няни, от которой и Нэера вскоре обо всем узнала. Темноглазая Нэера почти не могла связно говорить от скорби и печали. Она сказала Ясону:
— О, Ясон, мой родич, явившийся издалека, эти новости слишком жестоки, чтобы я их вынесла. Я боюсь, что сойду с ума, если ничто не будет сделано, дабы воспрепятствовать намерению царя. Брак между моей блистательной Медеей и грубым старым Стиром, поедателем вшей, походил бы на союз белой розы и слизня. Неужели ты и твои спутники ничего не могут сделать, чтобы ее спасти? Разве не можешь ты увезти ее в Грецию, господин мой, Ясон, жениться на ней, возвести ее на коринфский престол и осуществить тем самым святой оракул Бримо?
Ясон ответил:
— Думай о том, что ты говоришь, царевна. Как могла ты предположить, что я пожелаю рискнуть жизнью, похитив единственную оставшуюся в живых дочь царя, и что сама она настолько забудет дочерний долг, что бежит в Грецию, приняв мое приглашение? Я признаю, что беглый взгляд, который бросил я на нее нынче утром, когда она оперлась на балюстраду у грушевого дерева, пронзил мое сердце внезапной любовью, и все же безумием для меня было бы вообразить, что она сгорает от такой же страсти по мне. Поэтому я попытаюсь забыть твои странные слова, хотя в глубине души я тебя за них благодарю. И все же, дорогая родственница, дабы показать мне свою доброту, дай совет, как поступить с костями твоего благородного отца. Ибо Белая Богиня с Пелиона повелела мне зарыть их прежде, но не после того, как я покину Колхиду.
Нэера ответила:
— Только Медея могла бы все устроить. Но сперва скажи мне: позволяешь ли ты мне передать Медее все то, что открыл мне только что о своих к ней чувствах?
Ясон притворился, будто колеблется из скромности. Затем ответил:
— Если ты своим поясом поклянешься, что передашь мои слова в точности, тайно, и ни одному живому существу, кроме самой Медеи, я даю тебе свое соизволение.
Нэера поклялась, как он и пожелал, а затем покинула его. Ясон спросил ее, когда она собралась уходить:
— А как Апсирт? Ему по душе этот брак?
Нэера ответила:
— Он ненавидит свою сестру и доволен всегда, когда что-либо ее расстраивает. Считай его своим врагом, как я считаю его своим.
Вскоре Фронт явился к Ясону с вестью, что Медея посетит его покои сегодня же вечером в сумерки, если он сможет не выйти к ужину, не возбуждая подозрений. Сердце Ясона забилось от радости. Через несколько часов он уже осуществит то, на что, как он ожидал, пришлось бы потратить несколько дней или даже месяцев! Но он ничего не сказал никому из своих товарищей и присоединился к ним в тот день в дружеских атлетических состязаниях с колхской знатью. С трех сторон стадион окружали здания, а именно — крыло дворца, где обитала царская семья, казармы стражи и Конюшни Солнца, где содержались с невообразимыми почестями двенадцать белых коней Бога Солнца (на которых никто не мог садиться верхом) и роковая черная кобыла.
Аргонавты согласились обращаться с Ясоном, по крайней мере, при посторонних — с крайней любовью и почтением, дабы возвысить его в глазах Медеи, которая будет следить за играми с дворцового балкона. Они выдвинули его представлять их в метании кольца, стрельбе из лука и прыжках, и его результаты, хотя они не показались бы примечательными в любом греческом городе, вызвали восхищение хозяев. Ибо колхи, хотя они и храбры — народ ленивый и нетренированный и, подобно своим сородичам-египтянам — отвратительные стрелки из лука. Сам Ээт зрителем не был: он заявил, что не выносит любого зрелища, которое напоминает ему о его молодых годах в Греции, но, возможно, он также предвидел, что его подданные-колхи не завоюют на играх много наград.
В сущности, аргонавты вышли победителями во всех состязаниях, кроме игры в бабки, которую презирали, как детскую забаву, в которой колхи достигли просто поразительного искусства. Апсирт, колхидский чемпион в классической борьбе, проявил невежество в отношении простейших принципов этого искусства. Выйдя против Кастора, он сразу же прыгнул вперед, чтобы схватить его за колено. Но Кастор был слишком проворен для Апсирта, он схватил правой рукой левое запястье противника, а левый локоть левой рукой, быстро вывернул ему руку, поднял ее над своим левым плечом и перебросил Апсирта через голову. Во время второй схватки Кастор, несмотря на попытку захватить и сломать один палец, почти сразу же обхватил его вокруг талии, встряхнув, лишил равновесия и с позором швырнул на спину.
Ясон не вышел в зал к ужину в тот вечер, сославшись на то, что в результате перенапряжения на состязаниях его вдруг одолел возвратный тиф; он должен закутаться в одеяло и пропотеть. Поскольку такие болезни достаточно распространены в Колхиде, никто не заподозрил обмана.
В сумерках его навестила Медея. Она явилась под видом согбенной и хромающей старой ведьмы и принесла ему одеяла, чтобы закутаться. Он вообще не обращал на нее никакого внимания, пока она не сказала ему дрожащим голосом старой бабки:
— Господин мой, я — Медея, — и тут же рассмеялась, вытерла нарисованные на лице морщины, сбросила капюшон со своих великолепных золотых кос, бесформенные войлочные башмаки, сорвала ржаво-черный полотняный балахон и встала перед ним, стройная и прекрасная, облаченная в белое одеяние, изысканно расшитое золотыми листьями плюща и еловыми шишками.
Ясон сбросил с себя одеяла, поспешно провел по волосам гребнем из слоновой кости и стал перед ней, высокий и пригожий, одетый в пурпурную рубаху, обшитую золотым галуном и украшенную у горла и на плечах янтарными подвесками — то была добыча, которую он захватил при разграблении дворца Амика, царя бебриков.
Эти двое стояли, глядя друг на друга некоторое время, ничего не говоря, оба — равно удивленные от того, что при близком взгляде еще ярче стала красота, которую они видели на расстоянии. Медее показалось, будто они — два дерева; она — остроконечный болотный кипарис, в он — золотой дуб, который еще выше ее. Корни их переплелись в земле, ветви их шевелил один и тот же южный ветер. Первым их знаком приветствия друг другу было не слово и не рукопожатие, а трепетный поцелуй, и все же чувство стыда сохранило торжественность встречи, и Ясон не воспользовался случаем, чтобы обойтись с ней столь же запросто, сколь обошелся при первой встрече с царицей Гипсипилой.
Ясон заговорил первым:
— Прекрасная госпожа, ваши священные чары не преувеличивают. Есть жрицы Матери, у которых — двойное зрение и которые используют его, чтобы уничтожать и разрушать, а ты своим обычным зрением целишь и восстанавливаешь.
Медея ответила в удивлении:
— Ты — первый мужчина, который меня поцеловал или которого я поцеловала с тех пор, как я была ребенком и отец качал меня на коленях.
Ясон сказал:
— Позволь мне надеяться, что никто другой, кроме меня, никогда не получит снова такого наслаждения, пока, возможно, однажды, сын-младенец не обнимет тебя за шею, не поцелует тебя и не назовет матерью.
Она сказала:
— Да может ли это быть, моя дорогая любовь? Разве ты не знаешь, что мне приходится принимать сватовство старого Стира, албанского поедателя вшей и что ради блага государства я не могу отказаться за него выйти, а должна буду улыбаться ему, когда он увезет меня в свою угрюмую горную крепость на Каспии. О, но я не могу ничего больше сказать, не могу поведать тебе, какой ужас и отвращение охватывают мое чрево при мысли об этом союзе, ибо отец мой сурово запретил мне жаловаться кому бы то ни было.
— Возможно, — сказал Ясон, — Колхская Мать насмерть поразит твоего жениха у дворцовых ворот, если ты взмолишься к ней со священным рвением; ибо у албанцев, как я слышал, Бог Солнца самонадеянно провозгласил себя равным своей матери — Луне. Но не было бы бесчестьем для меня предположить, как предположила твоя верная подруга Нэера, что ты забудешь свой долг по отношению к отцу и бежишь со мной, прежде чем прибудет этот негодяй? И если ты столь старательно повинуешься своему отцу в таком пустяке, как запрет жаловаться на предстоящий тебе нечестивый брак, откровенное порабощение, как ты осмелишься выказать ему неповиновение в серьезном деле?
Медея не ответила на этот вопрос, подняла опущенные глаза, взглянула ему в лицо и сказала:
— Фронт уже поведал мне о твоих ухаживаниях за лемносской царицей Гипсипилой. Он узнал об этом от твоего товарища Эвфема. Эвфем не обвинял тебя ни в притворстве, ни в жестокости, но разве неправда, что ты ославил царицу всего лишь через два дня и даже не пообещал ей вернуться?
— Мы были вместе три дня, — ответил Ясон, вспыхнув, — и это совсем другая история. Фронт зачем-то довел эту старую историю до твоих ушей, зная, как легко ты можешь все неверно понять и дурно судить обо мне. Что же, я расскажу тебе коротко, как это было на самом деле. Царица Гипсипила предложила мне разделить с ней ложе, главным образом, по соображениям государственным: ей нужен был мальчик, наследник престола, и она желала, чтобы у него был знатный отец. Она оказала мне и моему экипажу удивительное гостеприимство во время нашего пребывания, и я поступил бы, как грубиян, если бы оказал ей без причины. Таким образом, вся та нежность и ласка, которую мы друг другу выказали, была неотделима от задачи произвести потомство. И все же я не влюбился в нее с первого взгляда, как в тебя, или даже — со второго не влюбился. Мои к ней чувства надежно доказаны моим почтительным отказом от престола Лемноса. Много ли ты знаешь мужчин, Прекрасная, которые отказались бы от богатого царства, которое им предлагают, даже если дар этот отягощен объятьями с безобразной старухой? Гипсипила молода и красива, хотя она немного выше тебя (в сущности, слишком высока, чтобы мне нравиться). Волосы у нее темные, а не золотые, и нос — прямой, а не горбатый, как у сокола, вроде твоего и ее бледные губы не так звали меня целовать ее, как твои алые. Легко было забыть Гипсипилу, но тебя я никогда не смогу забыть, даже если переживу египетского феникса. В тот миг, тогда я впервые бросил на тебя взгляд, сердце мое начало золотой танец. Знаешь ли ты как дрожит солнечный луч на беленом потолке верхней комнаты, отброшенный большим котлом с очистительной водой, стоящим во дворе, когда поверхность воды волнует ветер? Так танцевало мое сердце, и так оно танцует теперь.
— Тем не менее, — сказала Медея, пытаясь унять зов своего сердца благоразумной речью, — тем не менее, если когда-либо случится из-за смерти Стира или по какой-то иной причине, что я смогу броситься в более страстные твои объятия, нежели те, которыми мы сейчас украдкой насладились, я вынуждена потребовать от тебя клятву, что ты честно женишься на мне перед этим и впоследствии разделишь со мной коринфский престол; ибо мой брат Апсирт уже неофициально отказался от претензий на него в мою пользу. Я также потребую, чтобы ты первым делом сопроводил меня в истрийский город Ээя, где правит Кирка, сестра моего отца, она призвала меня во сне.
Ясон знал, что Медея в отчаянии, и верил, что может доверять ей сколько угодно. Он сказал:
— Я немедленно дам эту клятву, если ты поклянешься, что поможешь мне выполнить мою двойную миссию в этой стране.
— Какова она? — спросила царевна. — До сих пор мне сказали только о том, что Кобыльеглазая Мать с Пелиона желает, чтобы ты зарыл в землю кости Фрикса, как водится у греков, и сделал это до того, как покинешь Колхиду. Я с радостью тебе помогу, и уже знаю как. Идеесс, старший сын царя мосхов, прибывает сюда завтра с ежегодной данью. Как обычно, он будет совещаться с оракулом Прометея, к которому мосхи испытывают величайшее благоговение, потому что ответы, сообщенные мне героем, всегда оказываются правдивыми. Идеессу будет, помимо прочего, сказано, что Прометей любит мосхов и милостиво дарует им их собственный оракул, с которым они смогут немедленно посоветоваться, когда бы ни случилось что-то необычное, что смутит их умы; что они должны, следовательно, выстроить гробницу из сияющего камня, наподобие нашего святилища Прометея, и положить в нее с должными обрядами славные кости, которые Идеесс по возвращении в свои покои найдет в своей постели. Но его предупредит оракул, что ему следует скрывать кости от любого человеческого глаза, пока они не окажутся захороненными в гробнице, а тайну их происхождения скрывать и после того, иначе ухудшатся их пророческие возможности; а называть героя надо всего лишь Благодетелем. Ипостасью Богини, от имени которой он вещает, будет Белая Богиня, Ино с Пелиона. Я не открою царевичу, что под этим именем эфирцы почитают Ино, которая послала Фрикса в Колхиду, даже несмотря на то, что вследствие самоубийства и убийства сына она стала едина с Многоименной Матерью.
— Это поразительно задумано, — сказал Ясон, — но кто же похитит кости и подбросит их в постель Идеесса?
Она ответила:
— Торговец из Синопа, Автолик, он слывет самым ловким на свете вором; Фронт укажет ему, как действовать. А теперь — другой вопрос. Ты туманно намекнул на свою двойную миссию. Какое еще божественное поручение ты должен выполнить?
Ясон потребовал:
— Сперва поклянись своим поясом, что ты никогда, словом, знаком или действием, не откроешь эту миссию ни одной живой душе, пока мы благополучно не воротимся домой в Грецию.
Медея дала клятву.
Тогда Ясон сказал:
— Вынести Золотое Руно из Святилища Прометея и возвратить его дубовому образу Бога Овна на горе Лафист.
Глаза ее расширились, губы раскрылись в изумлении и ужасе. Наконец она сказала шепотом:
— И ты просишь об этом меня, дочь Ээта и жрицу святилища Прометея?
— Прошу, — ответил он. — И по явному повелению самой Матери.
— Ты лжешь! — отчаянно крикнула она. — Ты лжешь! — Она повернулась и, рыдая, выбежала из комнаты, даже не переодевшись.
Он был застигнут врасплох и не мог вымолвить ни слова. К счастью, коридоры были пусты, так как настал час ужина. Медея добралась до своей комнаты никем не замеченная. Оставшись один, Ясон вскоре распростер руки и, ликуя, сказал себе:
— А разве это было не мудро, что я ничего не сказал и не сделал ни движения, чтобы удержать ее, когда она убегала? Мужчина никогда не должен бежать за женщиной, которая его любит; все равно, как только безумный рыбак бросился бы в воду за рыбой, которая клюнула. Эта моя сверкающая рыбка не уплывет дальше, чем позволит длина лески, которая не оборвется.
В тот вечер он наблюдал из своего окна, как стоя во весь рост в лакированной повозке, она изо всех сил гнала мулов по улицам Эа и дальше, через Восточные ворота, к храму Бримо, Владычицы Преисподней. Поводья были обвиты вокруг ее талии, в правой руке она держала тяжелый бич. По другую сторону от нее сидела на корточках юная жрица, а за повозкой бежали еще четыре в подобранных до колена легких одеяниях, и каждая держала руку на перилах. Она понукала животных яростными криками, и люди отскакивали, чтобы она на них не наехала, остерегаясь ее взгляда. Пока Ясон смотрел на нее и дивился, ворона что-то закаркала ему с тополя, росшего у окна. Он спросил Мопса, который был с ним, что сказала ворона.
Мопс ответил:
— У ворон всегда бывает только две темы: погода и любовь. Эта ворона говорила тебе о любви, уверяя тебя, что все хорошо.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ Похищение Руна
После завтрака на следующее утро Ясон пригласил царя Ээта к себе в покои, и, когда тот вошел, выказал ему свою глубокую благодарность и уважение. Он даже восхвалил решение царя пожертвовать счастьем дочери ради блага Колхиды.
— Увы, Твое Величество, — сказал он. — Царский венец — тяжелый убор для многих любящих отцов!
Ээт ответил, нахмурившись:
— А почему бы моей дочери Медее не быть счастливой? Разве она не свободна принять или отвергнуть любого жениха, которого я ей подыскиваю? Албания — богатая страна, а старик скоро умрет, оставив ее править, как ей заблагорассудится; ибо она будет считаться Матерью сыновьям, которые ему унаследуют, а в Албании как раз Мать царя обладает величайшей властью.
— Умоляю тебя меня простить, — сказал Ясон. — Я не знал, что этот брак совершается по выбору самой Медеи и полностью невежествен по части обычаев Кавказа. И все же я, со своей стороны, предпочел бы стать ничтожнейшим из твоих подданных, нежели единоличным властителем в любой из окрестных земель, если бы мне предложили выбор.
Наговорившись вдоволь о красоте и плодородности Колхиды, где все благие растения вырастают без сева и вспашки и поздравив Ээта с тем, что согласие царит между ее столь несхожими обитателями, Ясон внезапно показал ему скелет Фрикса, рассыпавшийся от ветхости, который Автолик выкрал из конской шкуры, подвешенной к тополю. Ээт узнал скелет по зубам (Фрикс был щербатым) и зарыдал над ним. У костей был весьма жалкий вид, их покрывала плесень. Затем Ясон в присутствии Ээта приказал Автолику отнести их на «Арго» и там запереть в рундуке под сиденьем кормчего, где имелось двойное дно. Автолик унес их, но не на «Арго»: он пошел сперва в покои Нэеры, где она и четверо ее братьев благочестиво очистили и отполировали их. Сам он взял на себя их сочленение, протыкая каждую кость шилом и присоединяя к соседней кожаной полоской. Когда они завершили работу и вставили в глазницы бирюзу, Автолик удалился с этим гибким скелетом. Он отнес скелет в покои Идеесса, которые, как он и предполагал, пустовали. Ибо была предпринята та же хитрость, что и во дворце царя Финея: всех дворцовых слуг — и колхов и мосхов из свиты Идеесса с ним вместе выманил на двор Орфей под влекущие звуки музыки. И теперь они стояли, изумленные и восхищенные, словно к земле приросли, вокруг разноцветной палатки, где творил чудеса чародей Периклимен. Помимо того, что показал аргонавтам, когда они впервые вступили в воды Черного моря, он исполнил немало другого, еще более необычайного. Он проглотил двуручный меч и длинный дротик с широким наконечником, острием вниз, и тут же извлек их у себя сзади. Он запустил деревянную утку в чашу с чистой водой, а затем воззвал к воде, которая столь бурно взволновалась, что утка вылетела из чаши, а когда после этого он попытался ее подхватить, распростерла крылья и, крякая, улетела.
Когда наконец, по тайному сигналу Автолика, Периклимен завершил представление, свита мосхов неохотно вернулась к своим обязанностям; вернувшись в покои, они увидели своего царственного хозяина, лежавшего в постели под одеялами, с головой, покрытой шерстяным ночным колпаком, повернувшегося лицом в стене! Они не посмели к нему обратиться, сели на пол в позы, выражающие раскаяние, выжидая, пока он не проснется. Они были потревожены и удивлены внезапным прибытием самого Идеесса, который не обратил внимания на их взволнованные приветствия и, подойдя к постели, благоговейно простерся перед ней, хорошо зная, что должно лежать под одеялами. Он откинул одеяла — да, вот и белый отполированный скелет героя, точь-в-точь как пообещал Оракул. В одной руке он держал тигриный хвост, который считается у мосхов знаком удачи, в другой — посох самого Идеесса, как если бы намеревался пешком отправиться в Мосхию.
Идеесс подробно допросил четверых слуг, что они знают об этом деле. Первый ответил, стуча зубами от страха, что никто из них ни на минуту не отлучался со своего поста. Второй дерзко заявил, что скелет сам вошел в дверь, не постучавшись; третий добавил, что скелет, размотав тигриный хвост, обвивавший его череп, надел вместо этого ночной колпак, после чего, схватив посох, девять раз ударил им об пол и забрался в постель. Затем четвертый добавил, что это неописуемое происшествие повергло в благоговейный ужас его и его товарищей, и тогда усевшись на корточки вокруг постели в молчании, они почтительно охраняли гостя, пока не появится Идеесс. Ибо мосхи в искусстве сочинять небылицы превосходят даже критян.
Идеесса переполнило ликование. В награду за благоразумное поведение он подарил каждому прекрасный халибейский охотничий нож с рукояткой из слоновой кости и предписал им священное молчание. Затем он сложил скелет, запер в кипарисовом сундуке и немедленно пошел проститься с Ээтом. Оракул предупредил его, что нельзя задерживаться. Вскоре Ясон, глядя с городских стен, увидел, как мосхийское посольство верхом на мулах движется на восток по извилистой дороге вдоль берега Фасиса. Тяжелый груз упал с его души. Было ясно, что Медея дала Идеессу оракульские указания, о которых говорила, и что не только кости Фрикса на пути к достойному погребению с соблюдением всех обрядов, но и что она стала соучастницей в великом обмане своего отца, ибо Ээт предполагал, что кости будут захоронены в Греции, а не в Мосхии. Ясон был убежден, что чем ближе подходит день ее свидания со Стиром, тем неодолимей будет для нее искушение разделить его судьбу, даже если для этого ей понадобится украсть у Прометея Руно.
И все же три последующих дня Медея не подавала ему никакого знака. Она отказывалась принять сыновей Фрикса и даже Нэеру, которую винила больше всех других за то, что события приняли подобный оборот. В последний из этих дней Ясон прогуливался по дворцовым угодьям рано утром, когда услыхал наверху шипение и, подняв глаза, увидел в листве голову на извивающейся шее. Это была не змея, как он предположил, а пестрая вертишейка или птица-змея, попавшая в силки птицелова. Он сразу же вспомнил безотказные приворотные чары, чары героя Иксиона, которым научила его Филара, мать кентавра Хирона. Он высвободил птицу из силков и отнес во дворец, спрятав ее у себя в мешке вместе с листьями растения иксиас, которое, как он и ожидал, росло неподалеку. Во дворце он раздобыл колхское огненное колесо и кусок трута из сердцевины ивы, отнес их в свои покои. В ту же ночь он вырезал из трута куклу в виде женщины и обратился к ней, называя ее Медеей, с нежными словами любви, обвязав вокруг ее талии пурпурный лоскут вместо юбки; этот лоскут Автолик украдкой отрезал от одеяния Медеи, когда она шла по коридору к ужину. Ясон приставил ось колеса к пупку куклы — вместилищу любви у женщин, затем, вымазав клюв и коготки вертишейки измельченными листьями травы иксиас, распластал птицу на четырех спицах колеса-свастики. Затем повернул колесо, вертя его постепенно все быстрее и быстрее, одновременно бормоча:
Вертишейка, с кукушкой при луне
Сговорись ты в ночной тишине:
Приведите эту девушку ко мне.
Колесо завертелось с такой быстротой, что немного спустя куклу Медею охватило пламя; Ясон осторожно раздувал его, пока кукла не превратилась в пепел. Затем он освободил пленную вертишейку, поблагодарил, дал ей поклевать ячменя и поставил на подоконник. Немного погодя птица улетела.
На четвертые сутки в полночь возникло слабое свечение на юго-востоке, далеко за Фасисом: то был огромный костер из сосновых поленьев, зажженный Идеессом в знак благополучного возвращения с костями. Теперь, наконец, Ясон мог приступить к похищению Руна. Он послал Медее весточку через Нэеру:
«Прекраснейшая из женщин, я от всего сердца благодарю тебя за твою благочестивую помощь с костями — пусть вознаградит тебя за это счастьем Птицеглавая Мать. Но, увы, поскольку ты неспособна помочь мне в другом деле, о котором я говорил, ничего не поделаешь, я должен проститься с тобой навсегда! Я предполагаю отплыть через два дня на заре с пустыми руками и болью в сердце, страдания которого не смягчит любовь ни одной другой женщины. Вспомни меня, несчастливого, на утро своей свадьбы».
Нэера боялась заглядывать к Медее, потому что, когда она сунулась туда в последний раз, Медея выгнала ее из комнаты, скорчив гримасу Горгоны; но братья убедили девушку войти. Она застала Медею спящей. Медея вскочила с криком, ибо ей снились ужасные сны и, когда пробудилась, зарыдала. Она обвила руками шею Нэеры, тесно прильнула к ней и закричала:
— Нет, нет, не могу! Это слишком ужасно, я этого не вынесу!
Нэера мягко ответила:
— Моя дорогая, ты не можешь бороться против Судьбы, ибо Судьба — это сама Мать. Судьба привязывает тебя к Эфире и Ясону, а не к Албании и Стиру. Возьми свой пояс-змею и подбрось в воздух, чтобы он подал знак.
Медея так и сделала. Золотая змея упала, вытянувшись в длину, указывая украшенной самоцветами головой на восток.
Нэера испустила крик радости.
— В каком направлении лежит Эфира, и в каком — Албанские горы?! — спросила она. Затем передала послание Ясона слово в слово и сказала: — Идеесс благополучно вернулся назад с костями моего отца в свой город в горах Мосхии. Скоро бедный дух обретет покой, и я буду еще больше благодарна Ясону. Но мне жаль его: он так несчастен и одинок. Почему ты с ним жестока, Медея? Ах, если бы только я сама могла исцелить Целителя!
Медея ответила, заливаясь слезами:
— Я люблю его, я люблю его, моя страсть невыносима. Я не могу выбросить его образ из своей души. Боль, которую я чувствую, бьется под моей грудной костью близко к пупку и врезается мне в загривок наискось, как если бы Бог Любви пронзил меня насквозь стрелой, выпущенной снизу. И всё же как я могу пойти против воли отца, повиноваться которому — мой долг? Для него все погибнет, если, когда царь Стир явится, чтобы увести меня и сделать своей женой, меня здесь больше не будет. Прошлой ночью я не могла спать. Я встала и оделась много спустя после полуночи, когда даже собаки перестали лаять, и ни звука не доносилось из города, разве что порой голоса часовых выкрикивали, который час. Я захотела пойти и поговорить с Ясоном. Но когда я осторожно открыла дверь в зал, где спят мои двенадцать служанок и собиралась пройти в коридор мимо их тюфяков, стыд потянул меня обратно. Это происходило трижды, и, наконец, я в отчаянии направилась в свою аптечную каморку, достала шкатулку с ядом и медленно по одному, открыла замочки. Затем мне пришло в голову: «Если я убью себя, я никогда больше снова не взгляну на Ясона глазами живой, и он женится на другой женщине. Да и не даст мне самоубийство ни малейшего преимущества, ибо в каждом городе, близком или далеком, будут судить и рядить о моем позоре. Колхские женщины станут сплевывать себе на грудь, заслышав мое имя и говорить: „Она влюбилась в светловолосого чужеземца и умерла, как дура, опозорив свой дом и своего отца"». И я убрала шкатулку, дрожа от страха. Я села на низкий табурет у своей постели, опершись щекой о левую ладонь, и стала ждать, когда закричат петухи, думая, что день, возможно, окажется добрее ко мне, чем ночь; но это была глупая фантазия. О, Нэера, что мне делать? Мысли мои гонятся одна за другой все быстрее и быстрее по неразмыкающемуся кругу. Разорви круг хотя бы словом, моя дорогая подруга, иначе я с ума сойду от этой погони. Скажи мне, что мне делать. Я послушаюсь тебя, что бы ты ни сказала.
— Иди к нему, — ответила Нэера. — Это любовное томление пришло к тебе от Птицеглавой Матери, от него просто так не отмахнешься. — Но она не знала об условии, которое Ясон поставил Медее, если она хочет, чтобы он ее с собой взял, и которого Медея не открыла бы — иначе, возможно, Нэера не уговаривала бы ее бежать с Ясоном. Нэера благоговела перед Прометеем с самого раннего детства, и мысль о том, чтобы похитить у него такую драгоценность была бы ей ненавистна.
Вот так Медея и приняла свое решение, а ноги ее, ступая на новую дорогу, больше не спотыкались и не блуждали. Она сказала Нэере:
— Сообщи Ясону, что я выполню все, чего он желает, но только во имя Матери, и что отныне долг у меня не перед моим отцом, но перед ним до тех пор, пока он не нанесет Матери оскорбления, и что я никогда не буду ему неверна, ибо верю, что он никогда не будет неверен мне. — И она дала Нэере мазь для Ясона, чтобы он натерся, когда вымоется трижды в проточной воде; и сказала, где он должен быть в полночь.
Наутро всадники царя Стара, с огромными щитами и в плащах из тигровых шкур, прискакали и постучали в Восточные ворота города, спрашивая, можно ли войти их повелителю, который вскоре прибыл под звон кимвалов и рев рогов, в паланкине, который везли два мула цвета инея. Стир был доброжелательным стариком с редкой бородкой и небольшими веселыми глазами. От него и его придворных несло гнилой рыбой — ибо албанцы на несколько дней зарывают рыбу, прежде чем ее съесть, и чесноком, который они поедают в огромных количествах, чтобы защититься от головокружения на горных вершинах. Ээт потихоньку сказал своим советникам:
— Я окурю дворец серой после того, как закончится брачный обряд. А пока что, умоляю, выносите этот запах с колхийской стойкостью!
Медея была представлена Стиру, который был сперва поражен и недоволен цветом ее волос, но тем не менее попросил ее руки. Она не отказала, но и не дала согласия, стараясь выполнять свое обещание, но обманула его, сказав с покорностью:
— Господин мой, когда я окажусь при твоем дворе, я выкрашу волосы чернилами каракатицы, или какую еще краску ты мне порекомендуешь. А пока что не задевай, порицая их цвет, религиозные чувства колхов, для которых цвет меда и золота обозначает удачу.
Поскольку свита Стира оказалась больше, чем предполагалось, некоторых албанцев постарше, жрецов албанского Бога Солнца, разместили во внутренних покоях, где стояли бронзовые быки, что способствовало замыслам Медеи. Когда все лежали за запертыми дверьми, забывшись в тяжкой дремоте на своих матрасах в ту ночь, Ясон и Автолик вступили во внутренний зал через окно с галереи для музыкантов. Автолик произнес длинное заклинание, отводящее опасность, которому его научила Медея, и, смело подойдя к быкам, кастрировал сперва одного, а затем другого сильными ударами молотка и зубила. Это ужасное задание поручили сперва Аргусу, но, будучи мужчиной-Быком, он решительно отказался от него по религиозным мотивам. Автолик принадлежал к Волчьему братству и, ухмыляясь, проделал то, что надлежало. Он был самым подходящим человеком для такого задания, так как сделался однажды волком-оборотнем. Он принимал участие в празднестве мужчин-Волков, происходящем каждые восемь лет, когда на торжественном пиру у края пруда с волчьими внутренностями смешиваются внутренности мальчика; мужчина, съевший внутренности мальчика, вешает одежду на дуб, переплывает через пруд и живет с волками как волк до следующего празднества. Такое случилось и с Автоликом.
Ясон развернул узел, который они с собой принесли. Там лежали двойное ярмо, постромки и деревянный плуг. Он запряг быков в плуг со словами: «А теперь будьте волами!» Их глаза-самоцветы, казалось, покраснели от гнева в свете ясонова факела, но животные бессильны были причинить вред Ясону или Автолику, которые вскоре снова выбрались через окно на галерею. Так отчасти сбылся сон, который Ээт неразумно открыл Медее, прежде чем поведать его Солнцу; но падение звезды и страдальческий крик Прометея были событиями, которым еще только предстояло совершиться.
Медея, надев предписанный обычаем ивовый венок в честь Прометея, дожидалась Ясона в зарослях недалеко от святилища героя. Месяц был молодой, и его то и дело закрывали облака, спешащие с востока. Теперь на душе у Медеи было спокойно, хотя то и дело ее сотрясал невольный спазм — так огромные волны все еще качают корабль после того, как пройдет водяной смерч. Она принесла бесчисленные жертвы Бримо, и Богиня даровала ей благоприятные знаки. Вскоре она услыхала, как Ясон крадучись шагает по тропе. Ее сердце громко колотилось, она спросила шепотом:
— Дело сделано? Все в порядке?
Он ответил:
— Сделано. И все в порядке. Позволь мне тебя поцеловать, моя светловолосая любовь, и придать тебе храбрости для твоего страшного деяния.
По жилам ее, когда он ее целовал, казалось, побежал огонь, а сердце ее едва не выскочило из груди. В коленях не осталось никакой силы, чтобы отступить, и темный туман застил глаза; и все же она его от себя оттолкнула, слабо вскрикнув:
— Теперь достаточно, любовь моя! Твои поцелуи жалят, как шершни! О, и зачем я только родилась царской дочерью!
Она дала ему женское одеяние и шаль переодеться и сунула ему в руку корзину, где лежали черный петух, мешок ячменного зерна и кремневый нож. Она предупредила его:
— Пригибайся, чтобы скрыть свою стать, ковыляй, прихрамывая, прикрой подбородок шалью, выказывай мне покорность. Если кто-либо к тебе обратится, поднеси к губам палец и покачай головой.
Он повиновался и на этот раз не совершил никаких глупостей, вспоминая, как скверно сыграл роль Аргусова слуги у лапифов. Они двинулись вместе по аллее, густо обсаженной темными кипарисами, пока не дошли до ворот ограды. Там стояло двое часовых с секирами, одетых в маски быков и плащи из черных бычьих шкур с болтающимися хвостами. Медея приложила палец к губам, и часовые пропустили ее и Ясона, низко им поклонившись. Медея пересекла двор, не оглядываясь по сторонам, Ясон следовал за ней в трех шагах позади, пока они не добрались до небольшой бронзовой двери внутренней части святилища. Медея отперла ее бронзовым ключом, и они вступили в мощеный лабиринт, стены которого образовывали высокие тиссы, тесно посаженные и огражденные бронзовыми перилами, Медея вела Ясона, негромко напевая. Время от времени она останавливалась, прислушивалась и снова начинала петь.
Вскоре Ясон услыхал странный шум: что-то то ли шуршало, то ли скреблось. Медея шепнула:
— Это змей выползает из гробницы. Он занимает свое место на дереве.
Она провела его в центральную часть святилища, вымощенную змеевидным узором, в форме равностороннего треугольника, а когда он туда вступил, луна окончательно вышла из облаков. В дальнем углу треугольника за круглой белой гробницей, где покоились священная челюстная кость и пуповина, рос древний кипарис.
Ясон резко втянул носом воздух. Наконец-то он достиг цели своих странствий, но он охотно отдал бы пять лет жизни за то, чтобы снова очутиться на Лемносе с пышнотелой Гипсипилой, да играть с ней в кости на поцелуи под раскрашенным балдахином, и чтобы утренние пташки сладко пели им с розовых кустов под окном. Перед ним, привязанное к кипарису, сияло под легким досчатым навесом Золотое Руно, висевшее вниз головой, как бы в насмешку над Богом Овном; а вокруг ствола и ветвей дерева обвил свои кольца змей Прометей. Он медленно покачивал своей широкой головой и высовывал свой раздвоенный язык, а Медея пела ему по-гречески. Ясон прикинул, что по длине он в четыре раза больше роста высокого мужчины, а по толщине — как бедро человека. Медея взяла корзину из дрожащих рук Ясона и подняла крышку. Она вытащила петуха, сняла капюшон у него с головы, развязала ему ноги, поставила наземь и насыпала ячменя поклевать. Затем обратилась к змее, напевая негромко и ласково:
Черного, черного петуха
Принесла тебе Медея.
Смотри, Прометей, как черен он,
Съешь его, не жалея.
И пусть будет крепок потом твой сон,
Крепок сон Прометея.
Большой змей оставил кипарис, развернувшись во всю длину и шурша, пополз к ним, но запах Ясона встревожил его, и он внезапно зашипел: ибо у всех диких тварей вызывает беспокойство кислый запах, испускаемый испуганным человеком. Медея успокоила его ласковыми словами, как мать капризного ребенка, и добилась от него повиновения. Ее голос успокоил и Ясона, запах его стал чище и больше не раздражал змея. Змей Прометей заметил петуха и свернулся, чтобы его поразить. Петух всполошился, прекратил клевать ячмень, опустил гребень и дрогнул. Змей отвел назад голову и внезапно метнул ее вперед, словно копье.
— Закрой глаза! — приказала Медея. — Ни одному мужчине не дозволено наблюдать трапезы Прометея.
Ясон закрыл глаза. Когда ему велено было их открыть, змей уже проглотил петуха — вместе с перьями, лапками и клювом. Медея протянула назад руку, Ясон поднес ее руку к губам, они молчали.
Вскоре змей медленно уполз обратно к кипарису, обвил его, и Медея снова ему запела. Ясон заметил, что теперь змей, раскачиваясь, больше не попадает в такт музыке, а медленно движется. Голова его падала все ниже и ниже: ибо перья петуха были обрызганы наркотическим соком высокого, с раздвоенным стеблем кавказского крокуса шафранового цвета, корень которого красен, как свежее мясо, и который известен теперь как цветок Прометея. Медея срезала этот корень, когда луна была полной, и положила его, чтобы пустил сок, в раковину из Каспия с тремя витками.
Затем она сняла с груди ветвь можжевельника и стала медленно помахивать ею перед глазами змея, описывая священную восьмерку. Змей расслабился, он свисал с ветвей, и голова его раскачивалась, словно у мертвого, рядом с раскачивающейся головой Овна.
— О, возлюбленный Ясон, — сказала Медея то ли смеясь то ли плача. — Теперь подойди и возьми свою награду. Вот нож.
Ясон взобрался на кипарис, обвитый огромными кольцами одурманенного змея, холодными, как смерть, на ощупь. Он перерезал кожаные ремешки, которыми было привязано к дереву Руно за четыре ноги, схватил его за хвост и начал снова спускаться. Он невольно гримасничал, как если бы осушил рог кислого вина, и все же, когда он снова стоял на каменных плитах, слава его деяния согрела ему желудок и заставила лицо вспыхнуть. Руно было удивительно тяжелым из-за огромных забитых рогов и золотой каймы. Ясон обвязал его вокруг себя под одеянием. Затем Медея снова вручила ему корзину, и он последовал за ней.
Они вновь пересекли двор Бога Войны, не оглядываясь. Часовые с бычьими головами отворили ворота, чтобы их выпустить и низко им поклонились. Они благополучно зашагали по кипарисовой аллее к городу. Медея шла впереди, не говоря ни слова. Ясону хотелось бежать, но шаг Медеи был медленным, словно она погрузилась в раздумья.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar