- 843 Просмотра
- Обсудить
Вот затихает, затихает и в сумерки ютится день. Я шепотом перебираю названья дальних деревень. Ты вечереешь, Заручевье, и не смутит твоих огней на дикой улице кочевье пугливых молодых коней... Ты знаешь, что за темным полем стоит старинный, смуглый Бор и звездным заводям Заполек вручает прясла и забор... Крепки в Неронове уставы старообрядческих годов, и скобки древние у ставен, и винный запах у садов. А заповедные кладбища шмурыгой-лесом занесло, и соглядатай не разыщет и не прочтет заветных слов. Ты вечереешь, Заручевье, грибами пахнет по дворам... . . . . . . . . . . . . . . . А ты? Не знаю, где ты, чей ты и кто с тобой по вечерам...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Во деревне у реки в базарную гущу выходили мужики на Ивана-Пьющего. Тут и гам, тут и гик, тут летают локти, тут и пели сапоги, мазанные дегтем. Угощались мужики, деликатно крякали, растеряли все кульки, гостинцы и пряники: А базар не в уголке, его распирало, он потел, как на полке, лоснился, как сало. У бабонек под мышками выцветала бязь. Базар по лодыжку втоптался в грязь. Но девки шли павлинами, желая поиграться с агентами длинными в пучках облигаций. А пономарь названивал с колокольни утлой, малиновым заманивал еще намедни утром. Тальянки ж в лентах-красоте наяривали пуще, как вдруг завыло в высоте над Иваном-Пьющим. Делать было нечего, базар взглянул туда: там самолет кружился кречетом, а на хвосте его — звезда! И, слушая, как он поет, базар, казалось, замер, базар впивался в самолет трезвевшими глазами, а тот белел со злости, сияя как пожар... ...До горизонта — гостя провожал базар.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Мне просто сквозная усмешка дана, да финские камни — ступени к Неве, приплытие гончаров, и весна, и красная глина на синеве. (Уж гиблые листья сжигают в садах, и дым беловатый горчит на глаза — о, скупость окраски, открыты когда лишь сепия веток и бирюза...) Звенящая глина тревожит меня, и я приценяюсь к молочникам утлым. Старик балагурит, горшки гомонят, синеет с воды валаамское утро, и чаек безродных сияет крыло над лодкою — телом груженым и длинным. Почетно древнейшее ремесло — суровая дружба с праматерью-глиной... С обрывов коричневых глину берут, и топчут, и жгут, обливают свинцом, и диким узором обводят потом земной, переполненный светом, сосуд, где хлебы затеют из теплой муки, пока, почернев и потрескавшись в меру, он в землю не сложит свои черепки, на ощупь отметив такую-то эру. И время прольется над ним без конца, и ветрам сходиться, и тлеть облакам, и внуки рассудят о наших сердцах по темным монетам и черепкам.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Словно строфы — недели и дни в Ленинграде, мне заглавья запомнить хотя б: «Прибыл крымский мускат...» На исходе пучки виноградин, винный запах антоновок сытит октябрь. Это строфы элегий, желтеющих в библиотеках, опадающих с выступов перистых од: «Льды идут на Кронштадт, промерзают сибирские реки, ледоколы готовятся в зимний поход». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Но такие горячие строки доверить кому нам? Только руку протянешь — обуглится, скорчится — шрам... Говорю о стихе однодневной Кантонской коммуны, на газетах распластанной по вечерам. Но сначала — Кантон. И народ, и кумач на просторе; после РОСТА рыдающая на столбах. А потом, леденя, в почерневшем свинцовом наборе отливаются петли, и раны, и храп на губах. А потом — митингуют, и двор заводской поднимает на плечах, на бровях, на мурашках ознобленных рук — рис, и мясо, и кровли повстанцам Китая, и протесты, железом запахшие вдруг...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
О, если б ясную, как пламя, иную душу раздобыть. Одной из лучших между вами, друзья, прославиться, прожить. Не для корысти и забавы, не для тщеславия хочу людской любви и верной славы, подобной звездному лучу. Звезда умрет - сиянье мчится сквозь бездны душ, и лет, и тьмы,- и скажет тот, кто вновь родится: «Ее впервые видим мы». Быть может, с дальним поколеньем, жива, горда и хороша, его труды и вдохновенья переживет моя душа. И вот тружусь и не скрываю: о да, я лучшей быть хочу, о да, любви людской желаю, подобной звездному лучу.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Мы больше не увидимся — прощай, улыбнись... Скажи, не в обиде ты на быстрые дни?.. Прошли, прошли — не мимо ли, как сквозняки по комнате, как тростниковый стон... ...Не вспомнишь как любимую, не вспомни — как знакомую, а вспомни как сон... Мои шальные песенки, да косы на ветру, к сеновалу лесенку, дрожь поутру...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Как на озерном хуторе с Крещенья ждут меня — стреножены, запутаны ноги у коня... Там вызорили яро в киноварь дугу и пращурный, угарный бубенчик берегут... Встречали неустанно под снежный синий порск, а я от полустанка за сотню лет и верст... Встречали, да не встретили, гадали — почему? ...Полночный полоз метил обратную кайму... И пел полночный полоз сосновой стороной, как в тот же вечер голос — далекий голос мой: «Ты девять раз еще — назад вернешься, не взглянув сквозь финские мои глаза в иную глубину... Вернись, забыть готовый, и путы перережь, пусть конские подковы дичают в пустыре... И киноварь не порти зря, и в омут выкинь бубенец — на омутах, на пустырях моя судьба и мой конец...»
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Песенкой надрывною очертивши темя, гуляли призывники остатнее время. Мальчишечки русые — все на подбор, почти что безусые... Веселый разговор!.. Дни шатались бандами, нарочно напылив, украшены бантами тальянки были их. Дышали самогонкой, ревели они: «Прощай, моя девчонка, остатние дни!» Им было весело, таким молодым, кто-то уж привесил жестянку звезды... Мальчишечки русые шли в набор, почти что безусые... Веселый разговор!..
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Галдарейка, рыжеватый снег, небо в наступившем декабре, хорошо и одиноко мне на заставском замершем дворе. Флигель окна тушит на снегу, и деревья тонкие легки. Не могу укрыться, не могу от ночного инея тоски, если небо светится в снегу, если лай да дальние гудки... Вот седой, нахохленный сарай озарит рыданье петуха — и опять гудки, и в переулке лай, и заводу близкому вздыхать... Всё я жду - придешь из-за угла, где фонарь гадает на кольцо. Я скажу: «Я — рада! Я ждала... У меня холодное лицо...» Выпал снег... С заводов шли давно. «Я ждала не только эту ночь. Лавочка пушиста и мягка. Ни в душе, ни в мире не темно, вздрагивает на небе слегка...» Но ложится иней на плечах. За тремя кварталами пыхтит темный поезд, уходящий в час на твои далекие пути...
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
О, наверное, он не вернется, волгарь и рыбак, мой муж! О, наверное, разобьется голубь с горькою вестью к нему.. Мать, останься, останься у двери пойду его отыскать. Только темным знаменьям верит полночь — тело мое — тоска. А если он возвратится, из мира шагнет за порог — вот платок зеленого ситца, мой веселый девий платок. Вот еще из рябины бусы, передай и скажи: «Ушла!» С головой непокрыто-русой, босиком, глазами светла... А если придет с другою, молчи и не плачь, о мать. Только ладанку с нашей землею захвати и уйди сама.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Б. К. Потеряла я вечером слово, что придумала для тебя. Начинала снова и снова эту песнь — сердясь, любя... И уснула в слезах, не веря, что увижу к утру во сне, как найдешь ты мою потерю, начиная песнь обо мне.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Позволь мне как другу — не ворогу руками беду развести. Позволь мне с четыре короба сегодня тебе наплести. Ты должен поверить напраслинам на горе, на мир, на себя, затем что я молодость праздную, затем что люблю тебя.
Ольга Берггольц.
Собрание сочинений в трех томах.
Ленинград, "Художественная Литература", 1988.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.