- 1018 Просмотров
- Обсудить
Каждый раз, как мы смотрели на воду, небо призывало: убежим! И тянуло в дальнюю Канаду, за незнаемые рубежи. Мы хранили в нашем честном детстве облик смутный вольных Аризон, и качался — головой индейца, весь в павлиньих перьях — горизонт. Вот и мы повыросли и стали для детей страны иной, призывающей из дали, синей, романтической страной. Каждый раз, как взглянут они на воду на своем туманном берегу — не мечты, а явственную правду, видеть правду — к нам они бегут. Дорогие леди и милорды, я хотел спросить вас вот о чем: «Так же ли уверенны и тверды ваши чувства, разум и зрачок? Каждый раз, как вы глядите на воду, так же ль вы упорны, как они? Прегражденный путь к олеонафту так же ль вас безудержно манит? Если ж нет,— то не грозите сталью: для детей страны иной мы теперь за синей далью стали романтической страной».
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
1 Мир широк и велик с пути полета, но хвалит каждый кулик свое болото. Пускай и в земную треть гнездо куличье, хочу лететь — осмотреть земли величье. Дыши шумней, паровоз,— зима седая. Кружись, лесов хоровод, вниз оседая... Как быстро вдаль ни бежит твой путь,— он робок; глумясь, встают рубежи в крутых сугробах. Раскинулась широко страна — Расея, и в ней таких дураков не жнут, не сеют. Сто дней топочи конем — не сдаст пространство. Пора говорить о нем не так пристрастно. Как медленный сток ржи в амбарный запах,— замедленная жизнь обваливается на Запад. 2 Дорога была навек прочна, опрятна; винтами вилась наверх и шла обратно. Вся белая, без теней, ровна, как скатерть.., И полз мурашом по ней мотор на скате. Теперь, воротясь назад, она воочию впивается мне в глаза и днем и ночью. Чем сможет чужая страна нам сердце трогать? Натянутая, как струна, звенит дорога. Не узенькою тропой — от речки в рощу: по этакой и слепой пройдет на ощупь. С такой к рулю привыкать; здесь воз — помеха. По этой без грузовика не стоит ехать! На этой — кого ни встреть, не разоспится... И люди идут быстрей, и чаще спицы. 3 Чем ближе родные места, тем реже люди: «...Чем тише наша езда, тем дальше будем!» Замшелая мудрость лесов, колтун распутиц... Какое тебя колесо возьмет распутать? И хватит ли лет полста твоей тощищи, чтоб гладью дорог-холстов был грунт расчищен? Товарищи и творцы, болото — шатко: скорей подвози торцы, грани брусчатку. Пусть там, где вилась морошка да голубица, асфальтовая дорожка в тень углубится. Пусть там, где лишь филин ухал во мгле трясины, шуршит хорошо и сухо прокат резины. Пусть каждому станет дорог, как голос близкий, гудок и знакомый шорох сквозь пыль и брызги. Чтоб нам бы не тише ехать вдаль, без задора — пусть всюду звучит, как эхо, зов Автодора!
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Сто довоенных внушительных лет стоял Императорский университет. Стоял, положив угла во главу умов просвещенье и точность наук. Но точны ль пределы научных границ в ветрах перелистываемых страниц? Не только наука, не только зудеж,— когда-то здесь буйствовала молодежь. Седые ученые в белых кудрях немало испытывали передряг. Жандармские шпоры вонзали свой звон в гражданские споры ученых персон. Фельдъегерь, тех споров конца не дождав, их в тряской телеге сопровождал. И дальше, за шорох печористых рек, конвойным их вел девятнадцатый век. Но споров тех пылких обрывки, обмылки летели, как эхо, обратно из ссылки. И их диссертаций изорванных клочья, когда еще ты не вставал, пролетарий, над синими льдами, над царственной ночью, над снами твоими, кружась, пролетали. Казалось бы — что это? Парень-рубаха, начитанник Гегеля и Фейербаха, не ждя для себя ни наград, ни хваленья, встал первым из равных на кряж поколенья. Да кряж ли? Смотрите — ведь мертвые краше того, кто цепями прикован у кряжа, того, кто, пятой самолюбье расплющив, под серенькой русского дождика хлющей стоит, объярмован позорной доскою, стоит, нагружен хомутовой тоскою. Дорога плохая, погода сырая... Вот так и стоит он, очки протирая, воды этой тише, травы этой ниже, к бревну издевательств плечо прислонивши... Сто довоенных томительных лет стоял Императорский университет. На север сея, стоял, и на юг умов просвещенье и точность наук. С наукой власть пополам поделя, хранили его тишину поделя... Студенты, чинной став чередой, входили в вылощенный коридор. По аудиториям шум голосов взмывал, замирал и сникал полосой. И хмурые своды смотрели сквозь сон на новые моды ученых персон. На длинные волосы, тайные речи, на косовороток подпольные встречи, на черные толпы глухим ноябрем, на росчерк затворов, на крики: «Умрем!» На взвитые к небу казацкие плети, на разноголосые гулы столетья, на выкрик, на высверк, на утренник тот, чьим блеском и время и песня цветет!
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Непогода моя жестокая, не прекращайся, шуми, хлопай тентами и окнами, парусами, дверьми. Непогода моя осенняя, налетай, беспорядок чини,— в этом шуме и есть спасение от осенней густой тишины. Непогода моя душевная — от волны на волну прыжок,— пусть грозит кораблю крушение, хорошо ему и свежо. Пусть летит он, врывая бока свои в ледяную тугую пыль, пусть повертывается, показывая то корму, то бушприт, то киль. Если гибнуть — то всеми мачтами, всем, что песня в пути дала, разметав, как снасти, все начатые и неоконченные дела. Чтоб наморщилась гладь рябинами, чтобы путь кипел добела, непогода моя любимая, чтоб трепало вкось вымпела. Пусть грозит кораблю крушение, он осилил крутой прыжок,— непогода моя душевная, хорошо ему и свежо!
Николай Асеев. Стихотворения и поэмы.
Библиотека поэта. Большая серия.
Ленинград: Советский писатель, 1967.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.