Меню
Назад » »

Наум Моисеевич Коржавин (5)

Сочась сквозь тучи, льется дождь осенний.
Мне надо встать, чтобы дожить свой век,
И рвать туман тяжелых настроений
И прорываться к чистой синеве.
Я жить хочу. Движенья и отваги.
Смой, частый дождь, весь сор с души моей,
Пусть, как дорога, стелется бумага,—
Далекий путь к сердцам моих друзей.
Жить! Слышать рельсов, радостные стоны,
Стоять в проходе час, не проходя...
Молчать и думать...
 И в окне вагона
Пить привкус гари
 в капельках дождя.
1950

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


НА ПОБЫВКЕ

Уж заводы ощущаются
В листве.
Электричка приближается
К Москве.

Эх, рязанская дороженька,
Вокзал.
Я бы все, коль было б можно,
Рассказал.

Эх, Столыпин ты Столыпин,—
Из окон
Ясно виден твой столыпинский
Вагон.

Он стоит спокойно в парке,
Тихо ждет,
Что людей конвой с овчаркой
Подведет.

На купе разбит он четко.
Тешит взор...
И отбит от них решеткой
Коридор.

В коридоре ходит парень
Боевой,
Вологодский, бессеребреный
Конвой.

...Эх, рязанская дороженька,
Легка,
Знать, тебе твоя острожная
Тоска.
1949

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


ВСТРЕЧА С МОСКВОЙ

Что же! Здравствуй, Москва.
 Отошли и мечты и гаданья.
Вот кругом ты шумишь,
 вот сверкаешь, светла и нова
Блеском станций метро,
 высотой воздвигаемых зданий
Блеск и высь подменить
 ты пытаешься тщетно, Москва.
Ты теперь деловита,
 всего ты измерила цену.
Плюнут в душу твою
 и прольют безнаказанно кровь,
Сложной вязью теорий
 свою прикрывая измену,
Ты продашь все спокойно:
 и совесть, и жизнь, и любовь.
Чтоб никто не тревожил
 приятный покой прозябанья —
Прозябанье Москвы,
 освященный снабженьем обман.
Так живешь ты, Москва!
 Лжешь,
 клянешься,
 насилуешь память
И, флиртуя с историей,
 с будущим крутишь роман.
1952

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


* * *

Мне часто бывает трудно,
 Но я шучу с друзьями.
Пишу стихи и влюбляюсь.
 Но что-то в судьбе моей,
Что, как на приговоренного,
 жалостливыми глазами
Смотрят мне вслед
 на прощание жены моих друзей.
И даже та, настоящая,
 чей взгляд был изнутри светел,
Что вдыхал в меня свежий, как море,
 и глубокий, как море, покой:
Истинная любимая,
 кого я случайно встретил,
Обрадовалась,
 но вдруг застыла,
 столкнувшись в глазах
 с судьбой.

Я вами отпет заранее.
 Похоронен, как наяву.
Похоронена ваша загнанная,
 ваша собственная душа.
Я вами отпет заранее.
 Но все-таки я живу
И стоит того, чтоб мучаться,
 каждый день мой
 и каждый шаг.
1951, Калуга

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


* * *

Как ты мне изменяла.
 Я даже слов не найду.
Как я верил в улыбку твою.
 Она неотделима
От высокой любви.
 От меня.
 Но, учуяв беду,
Ты меняла улыбку.
Уходила куда-то с другими.
Уносила к другим
 ощутимость своей теплоты,
Оставляя мне лишнее —
 чувство весны и свободы.
Как плевок — высоту!
 Не хочу я такой высоты!
Никакой высоты!
 Только высь обнаженной природы...
Чтоб отдаться,
 отдать,
 претвориться,
 творить наяву,
Как растенье и волк —
 если в этом излишне людское.
Это все-таки выше,
 чем то, как я нынче живу.
Крест неся
 человека,
 а мучась звериной тоскою.
Калуга, 1951

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


ЧЕРЕЗ ГОД

Милая, где ты? — повис вопрос.
Стрелки стучат, паровоз вздыхает...
Милая, где ты? Двенадцать верст
Нас в этом месяце разделяет.
Так это близко, такая даль,
Что даже представить не в состоянье...
Я уж два раза тебя видал,
Но я не прошел это расстоянье,
Так, чтоб суметь тебя разглядеть
Вновь хоть немножечко...
Стены... Стены...
Видно, измены меняют людей,
Видно, не красят лица измены...
1952

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


НА СМЕРТЬ СТАЛИНА

Все, с чем Россия
 в старый мир врывалась,
Так что казалось, что ему пропасть,—
Все было смято... И одно осталось:
Его
 неограниченная
 власть.
Ведь он считал,
 что к правде путь —
 тяжелый,
А власть его
 сквозь ложь
 к ней приведет.
И вот он — мертв.
 До правды не дошел он,
А ложь кругом трясиной нас сосет.
Его хоронят громко и поспешно
Ораторы,
 на гроб кося глаза,
Как будто может он
 из тьмы кромешной
Вернуться,
 все забрать
 и наказать.
Холодный траур,
 стиль речей —
 высокий.
Он всех давил
 и не имел друзей...
Я сам не знаю,
 злым иль добрым роком
Так много лет
 он был для наших дней.
И лишь народ
 к нему не посторонний,
Что вместе с ним
 все время трудно жил,
Народ
 в нем революцию
 хоронит,
Хоть, может, он того не заслужил.
В его поступках
 лжи так много было,
А свет знамен
 их так скрывал в дыму,
Что сопоставить это все
 не в силах —
Мы просто
 слепо верили ему.
Моя страна!
 Неужто бестолково
Ушла, пропала вся твоя борьба?
В тяжелом, мутном взгляде Маленкова
Неужто нынче
 вся твоя судьба?
А может, ты поймешь
 сквозь муки ада,
Сквозь все свои кровавые пути,
Что слепо верить
 никому не надо
И к правде ложь
 не может привести.
Март 1953

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


НЕВЕСТА ДЕКАБРИСТА

Уютный дом,
 а за стеною вьюга,
И от нее
 слышнее тишина...
Три дня не видно дорогого друга.
Два дня столица слухами полна.
И вдруг зовут...
 В передней — пахнет стужей.
И он стоит,
 в пушистый снег одет...
— Зачем вы здесь?
 Входите же...
 Бестужев!..
И будто бы ждала —
 «Прощай, Анет!..»
Ты только вскрикнешь,
 боль прервет дыханье,
Повиснешь на руках,
 и — миг — туман...
И все прошло...
 А руки — руки няни...
И в доме тишь,
 а за окном — буран.
И станет ясно:
 все непоправимо.
Над всем висит
 и властвует беда.
Ушел прямой,
 уверенный,
 любимый,
И ничему не сбыться никогда.
И потекут часы
 тяжелых буден...
Как страшно знать,
 что это был конец.
При имени его,
 веселом,—
 будет
Креститься мать
 и хмуриться отец.
И окружат тебя другие люди,
Пусть часто неплохие —
 что с того?
Такой свободы
 строгой
 в них не будет,
Веселого
 не будет ничего.
Их будет жалко,
 но потом уныло
Тебе самой
 наедине с судьбой.
Их той
 тяжелой силой
 придавило,
С которой он вступал,
 как равный, в бой.
И будет шепот
 в мягких воянах вальса.
Но где ж тот шепот,
 чтобы заглушил
«Прощай, Анет!..»
 и холод,
 что остался,
Ворвавшись в дверь,
 когда он уходил...
Ты только через многие недели
Узнаешь приговор...
 И станешь ты
В снах светлых видеть:
 дальние метели,
Морозный воздух.
 Ясность широты.
В кибитках,
 шестернею запряженных,
Мимо родных,
 заснеженных дубрав.
Вот в эти сны
 ко многим
 едут жены...
Они — вольны.
 Любимым — нету прав,
Но ты — жива,
 и ты живешь невольно.
Руки попросит милый граф-корнет.
Что ж! Сносный брак.
 Отец и мать —
 довольны.
И все равно «Прощай!..
 Прощай, Анет...».
И будет жизнь.
 И будет все как надо:
Довольство,
 блеск,
 круженье при дворе...
Но будет сниться:
 снежная прохлада...
Просторный воздух...
 сосны в серебре.
1950

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.


БРАТСКОЕ КЛАДБИЩЕ В РИГЕ

Кто на кладбище ходит, как ходят в музеи,
А меня любопытство не гложет — успею.
Что ж я нынче брожу, как по каменной книге,
Между плитами Братского кладбища в Риге?

Белых стен и цементных могил панорама.
Матерь-Латвия встала, одетая в мрамор.
Перед нею рядами могильные плиты,
А под этими плитами — те, кто убиты.—
Под знаменами разными, в разные годы,
Но всегда — за нее, и всегда — за свободу.

И лежит под плитой русской службы полковник,
Что в шестнадцатом пал без терзаний духовных.
Здесь, под Ригой, где пляжи, где крыши косые,
До сих пор он уверен, что это — Россия.

А вокруг все другое — покой и Европа,
Принимает парад генерал лимитрофа.
А пред ним на безмолвном и вечном параде
Спят солдаты, отчизны погибшие ради.
Независимость — вот основная забота.
День свободы — свободы от нашего взлета,
От сиротского лиха, от горькой стихии,
От латышских стрелков, чьи могилы в России,
Что погибли вот так же, за ту же свободу,
От различных врагов и в различные годы.
Ах, глубинные токи, линейные меры,
Невозвратные сроки и жесткие веры!

Здесь лежат, представляя различные страны,
Рядом — павший за немцев и два партизана.
Чтим вторых. Кто-то первого чтит, как героя.
Чтит за то, что он встал на защиту покоя.
Чтит за то, что он мстил,— слепо мстил и сурово
В сорок первом за акции сорокового.
Все он — спутал. Но время все спутало тоже.
Были разные правды, как плиты, похожи.
Не такие, как он, не смогли разобраться.
Он погиб. Он уместен на кладбище Братском.

Тут не смерть. Только жизнь, хоть и кладбище это...
Столько лет длится спор и конца ему нету,
Возражают отчаянно павшие павшим
По вопросам, давно остроту потерявшим.
К возражениям добавить спешат возраженья.
Не умеют, как мы, обойтись без решенья.

Тишина. Спят в рядах разных армий солдаты,
Спорят плиты — где выбиты званья и даты.
Спорят мнение с мнением в каменной книге.
Сгусток времени — Братское кладбище в Риге.

Век двадцатый. Всех правд острия ножевые.
Точки зренья, как точки в бою огневые.
1962

Наум Коржавин. Время дано. Стихи и поэмы. 
Москва: Художественная литература, 1992.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar