Меню
Назад » »

Н.А.Бердяев. Истина и откровение. (5)

Глава III

ОТКРОВЕНИЕ. ДУХОВНОСТЬ И УНИВЕРСАЛЬНОСТЬ ОТКРОВЕНИЯ. СТУПЕНИ ОТКРОВЕНИЯ.
АНТРОПОМОРФИЗМ, СОЦИОМОРФИЗМ И КОСМОМОРФИЗМ. ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ ОТКРОВЕНИЯ.
АПОФАТИКА И КАТАФАТИКА[1]. ТЕОЛОГИЯ И ФИЛОСОФИЯ. 
ДОГМАТИКА И ЕЕ СИМВОЛИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР

§
Если есть Бог, то он должен открывать себя и давать о себе знаки. Он открывает себя в слове, в том, что называют Священным Писанием, но не только в нем. Откровение Бога миру и человеку многообразно. Всякая другая точка зрения бесчеловечна. Не может быть познания Бога без того, чтобы был активен и Бог. Он идет навстречу человеку. Это и значит, что богопознание предполагает откровение, оно бого-человечно. Нужно прежде всего запомнить, что откровение бого-человечно, оно не может быть односторонне божественно. Откровение не есть что-то падающее на человека извне при совершенной пассивности человека. Тогда нужно было бы мыслить человека как кусок камня или дерева. Кусок камня или дерева не может по-настоящему воспринять откровения, но и в нем нужно предположить какую-то реакцию, соответствующую его природе. Должен быть центр излучения откровения, и в вере в такой центр мы — христиане. Если в понимании откровения не оставаться на почве наивного реализма, как мы слишком часто видим в теологических учениях, то мы должны признать, что откровение есть внутреннее духовное событие, символизирующееся в истории, в исторических событиях. Нельзя мыслить откровение как событие, подобное природным и историческим фактам, хотя часто его мыслят так и при этом признают его сверхъестественным. Сверхъестественность откровения только и может заключаться в том, что оно есть духовное событие. Моисей внутри себя, в глубине своего духа, услыхал голос Божий, и так услыхали голос Божий все пророки. Ап. Павел пережил свой переворот, превративший Савла в Павла, как событие своей духовной жизни, как духовный опыт. Он внутренне встретил Христа. Явление Иисуса Христа было и историческим явлением, которое, впрочем, с трудом может быть опознано. Можно считать установленным, что биография Иисуса как исторического явления с большим трудом может быть написана. Евангелия не являются историческим документом для такой биографии. Написана может быть только духовная биография Христа, да и то очень неполная. За историей со всей ее относительностью и спорностью просвечивает метаистория. Отношение же между историей и метаисторией рационально необъяснимо, как с трудом объяснимо отношение между феноменом и ноуменом. Мы должны знать только, что метаисторическое нельзя целиком сводить к историческому, понимая это в смысле докритического наивного реализма. Наивный исторический реализм в понимании откровения подлежит такой же критике, как и наивный реализм в познании вообще. Христианская идея боговоплощения не должна означать обоготворения исторических фактов. Истина христианства не может зависеть от исторических фактов, которые не могут быть удостоверены в своей полноте и в своей наивно принятой реальности. Природно-историческая объективация откровения есть явление вторичное, а не первичное. История есть уже объективация и социализация откровения, а не первичная жизнь духа. Откровение есть откровение человеку и должно быть приемлемо для человеческого сознания. Чудо откровения, необъяснимое исторической причинностью, есть внутреннее духовное чудо. Откровение происходит в человеческой среде и через человека, т. е. зависит от состояния человека. Человек никогда не бывает в этом вполне пассивен. Активность человека в откровении зависит <от> его сознания и направленности его воли, от степени его духовности. Откровение предполагает мою свободу, мой акт избрания, мою веру в вещь, еще невидимую и не насилующую меня. Мессия Христос был невидимой вещью, Бог явился не в царственном, а в рабьем образе. Это кенозис Божества[2]. Как любил говорить Кирхегардт, Бог остается incognito в мире. Откровение всегда есть и прикровение. Откровение, как и Истина, предполагает активность всего человека. Усвоение откровения требует и нашего мышления. Откровение не есть интеллектуальная Истина, но оно предполагает и интеллектуальную активность человека. Мы должны любить Бога и разумением своим, хотя основная Истина откровения должна быть доступна и младенцам. Нельзя мыслить, если мы уже мыслим, откровение так, что оно автоматически принимается человеком в силу особого акта божества. Должно быть свободное согласие человека не только на откровение, но и на самое творение человека. Ортодоксальные протестанты говорят, что все ответы заключены в слове Божьем. Но остается невыясненным, в чем критерий того, что есть слово Божье, а что есть человеческое привнесение. У самого замечательного из современных протестантских теологов К. Барта остается неясным, в какой мере слово Божие есть исторический факт. Неясность получается оттого, что К. Барт хочет совершенно освободиться от философии, хотя для теологии это невозможно. Он как будто не хочет оставаться на почве наивного исторического реализма, он, по-видимому, даже допускает библейскую критику. Человек всегда был активен в принятии и истолковании откровения, и активность его была и плохой, и хорошей. Откровение не может быть чем-то законченным, статическим, требующим лишь пассивного принятия. Старое статическое понимание откровения, требующее пассивного послушания, есть в сущности одна из форм натурализма, столь сильного в теологии. События, раскрывающиеся в Евангелии, которые не походят на обычные исторические события, понятны лишь в том случае, если это также события моего духовного опыта и духовного пути. То, что откровение всегда пытались истолковывать и объяснять, чтобы был процесс развития в Церкви наряду с традиционностью, значит, что откровение всегда подлежало суду разума и совести, но разума и совести, просветленных изнутри откровением, суду просветленной человечности. Многое еще подлежит этому суду, напр<имер>, идея вечных адских мук, предопределения, судебного понимания христианства. Старое и часто омертвевшее восприятие и истолкование откровения сталкивается не только с философским и научным сознанием, но и с моральным чувством, с человечностью. Вопрос совсем не в том, что нужно исправлять откровение и прибавлять к нему человеческую мудрость. Вопрос в том, что мы в историческом откровении находим много человеческого, слишком человеческого, совсем не божественного. В том, что ортодоксы называют интегральным откровением, отталкивает и шокирует совсем не божественная таинственность и высота, а хорошо нам известное плохое человеческое. Чистая же человечность и есть божественное в человеке. В этом основной парадокс бого-человечности. Именно независимость человеческого от божественного, свобода человека, творческая его активность — божественны.
Можно говорить об эзотеризме[3] и экзотеризме в христианстве, не придавая этому специфически теософического и оккультического оттенка. Невозможно отрицать, что есть разная степень глубины в понимании христианства. Христианство интеллектуального слоя и народного слоя есть одно и то же христианство, но тут есть разные ступени и формы объективации. Эту тему очень чувствовали Климент Александрийский и Ориген, и это давало основание обвинять их в том, что они гностики. Провал гнозиса Валентина и Василида был в том, что он оставлял человека во власти космических сил, космической иерархии, плохо понимал свободу человека, совсем не понимал возможности преображения низшего в высшее. В этом смысле в этом гнозисе оставалось много дохристианского и внехристианского, что перешло и к теософическим учениям, по существу космоцентрическим. Но возможен истинный христианский гнозис. Таким является замысел религиозной философии. Народные формы христианства, в которых всегда есть примесь древнего язычества, очень непосредственны и эмоциональны, но в них чувствуется социализированная религия, первоначальная стадия племенной социализации до возникновения индивидуального религиозного опыта и индивидуальной религиозной драмы. Это есть форма объективации, гораздо более древняя и первоначальная, чем та объективация, которая происходит в теологических системах и в более развитом церковном сознании. Трудность проблемы заключается в том, как избежать этих двух форм объективации, как достигнуть очищения, возвышающегося над формами, в которых религиозное откровение принимает социологический характер и в этом своем качестве претендует на общеобязательность. Р. Отто говорит, что происходит рационализация, морализация и очеловечение идеи Бога. Но этот процесс имеет двойственный характер. С одной стороны, это процесс очищения. Уже Ксенофан говорил против наивно антропоморфических элементов религии. Но, с другой стороны, этот просветляющий процесс может приводить к отрицанию тайны, к рационализации, которая есть другая форма объективации, объективации на вершинах просвещения. Мучительность и трудность проблемы в том, что Божество, чтобы открывать себя человеку, должно гуманизироваться. Но эта гуманизация двойственна, она и положительна, и отрицательна. Бог может быть понимаем как антропоморфная личность, и Бог может быть понимаем как Истина, возвышающаяся над всем человеческим и над всеми идущими от тварного мира ограничениями, исключительно апофатическое понимание Бога как отрешенного Абсолютного ведет к отрицанию возможности всякого живого отношения между человеком и Богом. Происходит смещение и отождествление Gott с Gottheit[4], употребляя выражение Экхардта. Есть высшая и очистительная Истина апофатической теологии. Но есть другая сторона Истины, которая и является источником религиозной Истины, с которой связан опыт богообщения, связана бого-человечность. Это есть Истина о чистой человечности Бога. Идея Бога, самодовольного и самодостаточного, чистого акта, самодержавного властелина, ниже идеи Бога, страдающего, тоскующего по Другому, любящего и жертвенного. Идея Абсолютного сама по себе холодная идея. По-настоящему должен происходить двойной процесс — процесс очищения и освобождения идеи Бога от ложного антропоморфизма, при котором он является обижающимся и мстительным существом, и процесс гуманизации идеи Бога, при котором Бог является существом любящим, тоскующим, жертвенным. Человечность в данном понимании божественна. Необходимо повторять, что это есть основной парадокс богопонимания. Ортодоксальные системы, всегда имеющие социологический смысл, были направлены на унижение, а не <на> возвышение человека. Опыт негативности позитивен. И человек есть противоречивое существо, у которого отсутствие любимого может ощущаться сильнее и острее, чем присутствие. Негативная теология учит о Боге, непосредственное присутствие которого может не чувствоваться, хотя Он в глубине. Очищение богопознания и богосознания должно идти в двух направлениях, в негативном направлении постижения Бога как не выразимой ни в каких человеческих понятиях и словах Тайны и в направлении позитивном как постижения человечности, божественной человечности Бога. Это и есть простая Истина христианского откровения. Учители Церкви, создававшие ортодоксальное учение, пользовались категориями философии, как, напр<имер>, природа, усия[5] или личность, ипостась, последнее встречало затруднения. Но также можно было бы сказать, что Бог не имеет усии. И те теологи, которые хотят быть совершенно свободными от философских категорий, пользуются ими наивно, как, напр<имер>, К. Барт. Когда говорят, что движение, становление, нужда Бога значили бы несовершенство, неполноту Бога, остаются в совершенно условных, лишь человеческих словах. С неменьшим основанием можно было бы сказать, что движение и творческое восполнение в Боге есть признак его совершенства. Откровение Бога страдающего и тоскующего выше откровения Бога довлеющего себе и довольного собой. Так открывается высшая человечность Бога, человечность делается единственным Его атрибутом. Бог есть тайна и свобода, Бог есть любовь и человечность. Но Он не есть сила, власть, господство, суд и наказание и т. п., т. е. не имеет этих совершенно человеческих, социоморфных атрибутов. Бог действует не во власти, а в человечности. Откровение человечно уже потому, что зависит от веры и от качества веры. Бог абсолютно возвышается над всякой объективацией, и Он не есть ни в каком смысле объектное, объективное бытие. Противоречивость и парадоксальность отношений между божественным и человеческим снимается лишь в Божественной Тайне, о которой никакие человеческие слова ничего не могут выразить. Христианство было центральным фактом очеловечения откровения Но процесс не закончен, он может закончиться лишь в религии Духа, в почитании Бога в Духе и Истине.
Откровение Бога и божественного носит универсальный характер. Но изучение света от единого Солнца совершается по ступеням, лучи Солнца дробятся, хотя и остается центральный луч. Ступени откровения соответствуют ступеням сознания, его широте и глубине. Откровение идет не только сверху, оно подготовляется и снизу Подготовление откровения снизу, от человека, от его творческой активности означает все же всегда пронизывание человека божественным лучом, изменяющим человеческое сознание. Активность человека есть также и активность Бога, и, наоборот, в этом основной религиозный парадокс, который всегда нужно повторять. Поэтому ступени откровения или, как говорят, его развитие в истории не есть развитие в смысле эволюционной теории. Эволюционная точка зрения неприменима в отношении к религиозной жизни, исторической и индивидуальной, хотя самый факт изменения и возрастания несомненен. Неверно также тут было бы говорить о революции, ибо революция слишком определяется отрицательными реакциями и легко отрывается от глубины. Откровение божественного всегда носит характер прорыва иного мира в этот мир, в нем есть что-то катастрофическое, переворачивающее. Свет может изливаться мгновенно. Но излияние божественного света ограничивается состоянием человека и народа, границами человеческого сознания, историческим временем и местом. Это особенно видно в откровении Библии, где Бог воспринимается сообразно сознанию и духовному уровню древнееврейского народа Древняя библейская идея Бога не может уже соответствовать нашему религиозному сознанию. Уже пророки прорывались за пределы библейского понимания Бога, свойственного древнему пастушескому племени. Наш Бог не есть уже антропоморфный и социоморфный Бог племен, Бог войн, Бог мстящий и убивающий. Он уже иначе открывается в откровении Сына. В Библии остаются и для нас лучи божественного света, но они окутаны исторической тьмой давнего прошлого. И на христианском откровении отпечатываются антропоморфизм, социоморфизм и космоморфизм исторического времени и места, границ сознания еврейского народа. В Евангелии изливался вечный свет. Но он был воспринят человеческой средой Вечная Истина христианства выражена на ограниченном человеческом языке, переведена на категории мысли ограниченного человеческого мира. Бог говорит людям на понятном им языке, Он нисходит к человеческому уровню. Употреблялись привычные людям того времени слова. Это особенно чувствуется в притчах, в которых многое может казаться жестоким и даже противным образу Иисуса Христа. Не только человек создан по образу и подобию Божию, но и Бог создается по образу и подобию человеческому. Фейербах был наполовину прав. Нужно особенно настаивать на том, что на Бога переносились понятия, взятые из социальной жизни, из жизни государств. Бог понимался как господин, царь, властелин, управитель, человек же — как его раб и подданный. Отношения господина и раба — основное. Бог оскорбляется, как оскорбляются люди, мстит, требует выкупа, возбуждает уголовный процесс против непокорного человека. Это наложило роковую печать на человеческое понимание христианства и сделало его более доступным людям. Но социоморфизм совершенно исказил идею Бога, отразил рабство человека в обществе. Понимание же Бога как силы, мощи, детерминирующей причинности взято из жизни природы и есть космоморфизм. Душа и сознание современного человека уже совсем иные, чем душа и сознание прежних христианских эпох. На человека внутренне упал луч божественной человечности. Поэтому христианство должно быть уже иначе воспринято и выражено. Мы не можем уже, напр<имер>, продолжать чудовищные споры о предопределении, о судьбе детей, умерших без крещения, и о мн<огом> др<угом>. Стало уже нестерпимым судебное понимание христианства, нестерпимы старые угрозы адом, о которых даже католические власти советуют говорить поменьше.
Совершенно ложно применение и к Богу, и к отношению Бога к миру категории причинности, применимой лишь к отношениям феноменального мира.
Бог не есть причина мира, как не есть господин и царь, как не есть сила и мощь. Бог нечего не детерминирует. Когда говорят, что Бог есть Творец мира, то этим говорят что-то безмерно более таинственное, чем причинное отношение. Бог в отношении к миру есть свобода, а не необходимость, не детерминация. Но когда говорят о свободе, то говорят о величайшей тайне. Бога превратили в детерминирующую причину, в силу и мощь, как превратили в господина и царя. Но Бог ни на что подобное не походит, выходит совершенно за пределы подобных категорий. В известном смысле у Бога меньше власти, чем у полицейского, солдата или банкира. И нужно перестать говорить о Боге, как говорят о Божьем Промысле, как говорят об управлении государствами этого мира. Все это есть ложная объективация. Неверно, когда Шлейермахер говорит, что религиозное чувство есть чувство зависимости, зависимость очень земная вещь. С большим основанием можно было бы сказать, что это чувство независимости. О Боге можно говорить лишь по аналогии с тем, что раскрывается в глубине духовного опыта, а не по аналогии с природой и обществом. Но в глубине духовного опыта раскрывается свобода, противоположная детерминизму природного мира, как раскрывается любовь, противоположная вражде природного мира. Очищение откровения есть признание его человечности, но это есть человечность трансцендентального человека, божественной глубины человека, а не эмпирического человека с его рабьей ограниченностью. Можно было бы сказать, что Бог человечен, человек же бесчеловечен. Тайна бого-человечности и есть величайшая тайна. И она обозначает границы так называемой апофатической теологии. Бог есть Тайна не в смысле Непознаваемого, о котором не может быть никакого опыта, с которым не может быть никакого общения. Бог есть Тайна не божественности только, но и человечности. Катафатическая теология сделала Тайну социоморфной. Эта социоморфность совсем не была человечной, она часто бывала бесчеловечной, отражала рабство, царящее в мире. Христианское общество, как и все религиозные общества, стремились к удаче, к успеху, к приобретению силы. Таков закон мира. Хотя в известном смысле неудача в земном плане есть более высокий символ, чем удача, в этом тайна креста. К удаче и приобретению силы были приспособлены и теологические учения.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar