Меню
Назад » »

Маргарита Иосифовна Алигер (2)

Уже сентябрь за окном,
уже двенадцать дней подряд
все об одном и об одном
дожди-заики говорят.
Никто не хочет их понять.
Стоят притихшие сады.
Пересыпаются опять
крутые зернышки воды.
Но иногда проходит дождь.
...Тебе лишь кожанку надеть,
и ты пойдешь, и ты поймешь,
как не страшна природе смерть.

По синей грязи, по жнивью
иди, и думай, и свисти
о том, как много нужно вьюг
просторы эти занести.
Они найдутся и придут.
К твоим тяжелым сапогам,
к деревьям в ноги упадут
сплошные, спелые снега.
Мы к ним привыкнем...

 И тогда
под каблуком засвищет лед,
шальная мутная вода
гремящим паводком пойдет.
Вокруг тебя и над тобой
взметнется зелень.
 И опять
пакеты почты посевной
вне очереди подавать.
А тут лежал когда-то снег...
А тут пищал когда-то лед...
Мы разве помним по весне
о том, что осень подойдет?

Утрами,
 только ото сна,
припоминаем мы слова.
И снова новая весна
нам неизведанно нова.
Тебе такой круговорот
легко и радостно понять.

Между камнями у ворот
трава прорежется опять.

Вот так же прорасти и нам
в иные годы и дела.

Трава не помнит, как она
безвестным зернышком была.
1935

Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т. 
Москва: Художественная литература, 1970.


НАША СЛАВА

Я хожу широким шагом,
стукну в дверь, так будет слышно,
крупным почерком пишу.
Приглядел бы ты за мною,
как бы там чего не вышло,-
я, почти что не краснея,
на чужих ребят гляжу.

Говорят, что это осень.
Голые чернеют сучья...
Я живу на самом верхнем,
на десятом этаже.
На земле еще спокойно,
ну, а мне уж слышно тучу,
мимо наших светлых окон
дождь проносится уже.

Я не знаю, в чем различье
между осенью и летом.
На мое дневное небо
солнце выглянет нет-нет.
Говорят, что это осень.
Ну и что такого в этом,
если мне студеным утром
простучало двадцать лет.

О своих больших обидах
говорит и ноет кто-то.
Обошли, мол, вон оттуда,
да не кликнули туда...
Если только будет правда,
будет сила и работа,
то никто меня обидеть
не посмеет никогда.

О какой-то странной славе
говорит и ноет кто-то...

Мы, страною, по подписке,
строим новый самолет.
Нашей славе быть огромней
великана-самолета;
каждый все, что только может,
нашей славе отдает.

Мы проснемся. Будет утро...
Об одном и том же спросим...
Видишь: много я умею,
знаешь: многого хочу.
Побегу по переулку -
в переулке тоже осень,
и меня сырой ладошкой
лист ударит по плечу.

Это осень мне сказала:
"Вырастай, живи такою!"
Присягаю ей на верность,
крупным шагом прохожу
по камням и по дорогам...

Приглядел бы ты за мною,-
я, почти что не краснея,
на других ребят гляжу.
1935

Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т. 
Москва: Художественная литература, 1970.


* * *

Опять хожу по улицам и слышу,
как сердце тяжелеет от раздумья
и как невольно произносят губы
еще родное, ласковое имя.
Опять не то!
 Пока еще мы рядом,
превозмогая горький непокой,
твержу упрямо: он такой, как надо,
такой, как ты придумала, такой.

Как должен свет упасть на подоконник?
Что - измениться за окном? Какое
сказать ты должен слово, чтобы сердце
вдруг поняло, что не того хотело.

Еще ты спишь. Но резче и иначе
у окон копошится полумгла.
И девушка уйдет, уже не плача
не понимая, как она могла.

И снова дни бегут прозрачной рощей,
без ручейков, мостков и переходов,
и, умываясь налетевшим снегом,
слепая ночь, ты снова станешь утром

Я все спешу.
Меня на перекрестке
ударом останавливает сердце
Оно как будто бы куда-то рвется.

Оно как будто бы о чем-то шепчет.
Его как будто бы переполняет
горячая, стремительная сила.

Я говорю:
- Товарищи, работа...-
Я говорю:
- Шаги, решенья, планы...-
Я говорю:
- Движенья и улыбки...-
Я спрашиваю:
- Разве это мало?

А сердце отвечает:
- Очень много.
Еще бы одного мне человека,
чтоб губы человечьи говорили,
чтоб голос человеческий звучал.
Чтоб ты мне позволяла, не робея,
к такому человеку приближаться
и слушать за стеною гимнастерки
его большое ласковое сердце.
Ты очень многих очень верно любишь,
но ты недосчиталась одного.

Я опущу глаза и не отвечу:
на миг печаль согреет мне ресницы.
Но ветер их остудит.
Очень прямо
пойду вперед, расталкивая снег.

Начальник на далекой новостройке,
чекист, живущий в городе Ростове,
поэт, который ходит по дорогам,
смеется и выдумывает правду.

Неправда, я люблю из вас кого-то,
люблю до горя, до мечты, до счастья,
так прямо, горячо и непреклонно,
что мы найдем друг друга на земле.
1935-1955

Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т. 
Москва: Художественная литература, 1970.


ДРУГ

 В. Луговскому

Улицей летает неохотно
мартовский усталый тихий снег.
Наши двери притворяет плотно,
в наши сени входит человек.
Тишину движением нарушив,
он проходит, слышный и большой.

Это только маленькие души
могут жить одной своей душой.
Настоящим людям нужно много.
Сапоги, разбитые в пыли.
Хочет он пройти по всем дорогам,
где его товарищи прошли.
Всем тревогам выходить навстречу,
уставать, но первым приходить
и из всех ключей, ручьев и речек
пригоршней живую воду пить.
Вот сосна качается сквозная...
Вот цветы, не сеяны, растут...
Он живет на свете, узнавая,
как его товарищи живут,
чтобы даже среди ночи темной
чувствовать шаги и плечи их.

Я отныне требую огромной
дружбы от товарищей моих,
чтобы все,
 и радости,
 и горе,
ничего от дружбы не скрывать,
чтобы дружба сделалась как море,
научилась небо отражать.

Мне не надо дружбы понемножку.
Раздавать, размениваться? Нет!
Если море зачерпнуть в ладошку,
даже море потеряет цвет.

Я узнаю друга. Мне не надо
никаких признаний или слов.
Мартовским последним снегопадом
человеку плечи занесло,
Мы прислушаемся и услышим,
как лопаты зазвенят по крышам,
как она гремит по водостокам,
стаявшая, сильная вода.

Я отныне требую высокой,
неделимой дружбы навсегда.
1935

Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т. 
Москва: Художественная литература, 1970.


22 СЕНТЯБРЯ

 К.М.

Мне новый день -
 как новый человек,
с другим характером, другой судьбою.
Он вышел рано.
 Гор, морей и рек
препятствия он видит пред собою.

Есть люди - праздники, когда с утра
такая легкость в жизни и в природе,
цветут цветы, смеется детвора...
Их долго ждут, они как миг проходят.

А я хочу прожить, как этот день,
в котором солнце с непогодой спорит,
последних листьев трепетная тень,
тревожный запах северного моря;

в котором очень мало тишины
и смелые вершатся перемены.
В нем все задачи будут решены,
и все решенья будут неизменны.

И будут листья в гаснущем огне,
и будет солнце стынуть на дорожках.
и будут люди помнить обо мне,
как о хрустальном и прозрачном дне,
в который были счастливы немножко.

И ты поймешь:
 светла твоя тоска,
любовь ко мне упорна и упряма.
И победят народные войска
У трудных гор Сиерра-Гвадаррама.

Чего же больше?
 Время!
 На людей
родных и сильных наглядеться вдосталь
и умереть, как умер этот день,
не торопясь,
 торжественно
 и просто.
1936

Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т. 
Москва: Художественная литература, 1970.


САМОЕ ГЛАВНОЕ

А разве ты не думаешь о прежнем?

...Над чайханой горели огоньки.
Бараньим жиром и железным стержнем
пылающие пахли шашлыки.
А я тебе напоминать не стану.
Чем попрекну тебя?
Какой виной?
Что пили мы из одного стакана
сухое виноградное вино?
Что мы клялись?
 Но главное не в этом!

...Обрушивалась горная река,
и засыпали мы перед рассветом
в гремящем кузове грузовика
на три минуты. И глядели хмуро,
разбуженные яростным толчком.
И город нас встречал комендатурой
и молодым военным городком.

В Нарыне пахло близостью границы,
на минарете муэдзин кричал;
мы поселились около больницы,
во флигеле у главного врача.
В райкоме шла проверка документов.
Сгущались очертания теней.
И вечером на выпуске студентов
районных курсов для учителей
мы пели "Волочаевку" по-русски,
от дружества киргизского пьяны,
и долго шли по переулкам узким
под солнцем ослепительной луны.
Кузнечик начал на высокой ноте,
короткое молчанье уловив.
Вот тут мы говорили о работе,
о творчестве, тревоге и любви.
И все, что мы друг другу обещали,
как самые прекрасные друзья,
ночные ветры Азии слыхали,
и Азию обманывать нельзя!
1936

Маргарита Алигер. Стихотворения и поэмы в 2-х т. 
Москва: Художественная литература, 1970.


К ПОРТРЕТУ ЛЕРМОНТОВА

Поручик двадцати шести
годов,
 прости меня,
 прости
за то, что дважды двадцать шесть
на свете я была и есть.

Прости меня, прости меня
за каждый светлый праздник дня,
что этих праздников вдвойне
отпраздновать случилось мне.

Но если вдвое больше дней,
то, значит, и вдвойне трудней,
и стало быть, бывало мне
обидней и страшней вдвойне.

И вот выходит, что опять
никак немыслимо понять,
который век,
 который раз,
кому же повезло из нас?

Что тяжче:
 груз живых обид
или могильная трава?
Ты не ответишь - ты убит.
Я не отвечу - я жива.

Примеч.: См. Лермонтов.
1968

Строфы века. Антология русской поэзии. 
Сост. Е.Евтушенко. 
Минск, Москва: Полифакт, 1995.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar