Меню
Назад » »

Логос (941)

Уланы

Уланы — слово татарское: оглан, буквально значить «юноша». В Золотой орде огланами назывались члены ханской семьи из линий не восходивших на престол. Огланов много сосредоточилось в Польше, где они состояли на военной службе и где из них и возникли У. Первоначально одеяние их было чисто татарское; до нашего времени из него удержалась одна особенность — квадратный верх каски, соответствующий такому же верху шапки монгольской, существующей и поныне у наших калмыков.

И. В.

В России название У. впервые встречается в проекте учреждения новороссийской ландмилиции, где предполагалось сформирование поселенного уланского полка, вооруженного саблями и пиками. Такой конный полк и был сформирован, но получил название пикинерного (елисаветградского). При имп. Павле образованы еще два подобные полка: конно-польский товарищеский и литовско-татарский конный; однако, название У. не употреблялось до 1803 г., когда сформирован был л.-гв. уланский (ныне Ее Имп. Велич. Императрицы Александры Феодоровны) полк. Впоследствии сформированы или переименованы из драгунских в уланские полки: в 1805 г. Борисоглебский, в 1807 г. — Литовский и Волынский, в 1808 г. — Чугуевский, в 1812 г. — Серпуховский, Белгородский, Оренбургский, Владимирский и Ямбургский, в 1816 г. — Украинские уланские полки, в 1817 — л.-гв. У. Его Имп. Выс. цесаревича (ныне л.-гв. У. Его Величества), в 1827 г. — С. Петербургский, Курляндский, Смоленский и Харьковский. В 1882 г. уланские полки, кроме двух гвардейских, обращены в драгунские.

Улус

Улус. Это слово имеет несколько значений: самое общее из них — народ, поколение. Означает оно также орду, военную дружину. Иногда это слово употребляется в смысле сословия; так напр. «Хора-улус» — «черный или подлый люд», в отличие от «цагон иocy», сословия «белой (или знатной) кости». В Монголо-ойратском уставе 1640 г. У. имеет значение то жилого места вообще (Dorfschaft, по списку Палласа), то аймака, то родового союза, то целого племени. Чаще всего слово У. употреблялось у древних монголов и калмыков для обозначения определенной формы родового союза, составлявшего часть более обширной родовой группы — «племени» (Тангаги). В этом последнем смысле У. означал союз нескольких отоков (родов) и аймаков, ведущих свое происхождение от общего племенного корня. У., как обозначение особой формы родового союза, встречается исключительно у монгольских племен (монголов, калмыков и бурят), хотя сходные с ними родовые организации можно найти у всех азиатских кочевников. Характернейшая черта У. — это их подвижность. Это не прочные, прикрепленные к определенному месту поселения оседло-земледельческих народов, а своеобразные, многолюдные родовые союзы кочевников, меняющих место пребывания в зависимости от времени года, урожая, кормов, обилия или недостатка воды в том или другом месте. Территории, по которым кочевали У., имели, конечно, границы, но в пределах этих очень больших по пространству территорий передвижение У., равно как отдельных их частей, было совершенно свободное, «безвозбранное». Этот взгляд на землю, как на общее достояние всех У., калмыки перенесли и в Россию, когда прикочевали на Волгу. Признавая всю степь общим владением У., они не установили ни определенных границ между У., ни определенных пространств для кочевки улусных родов. Бурятские поколения, перекочевавшие в XVI и XVII вв. из Монголии к Байкалу, также занимали земли целыми группами родов и владеют ими до сих пор сообща. В административном отношении монгольские и калмыцкие У. сохраняли очень долго (до начала XIX в.) те же основные черты, которые отличали улусное устройство монголов еще во времена Чингисхана: каждый У. составлял отдельную кочевую орду, управляемую своим родовым вождем — нойоном, находившимся в вассальной зависимости от тайши. Отношения нойонов к тайши определялись началами родового старейшинства, т. е. лучшим и обширнейшим У. владел сам тайша, а менее обширные он раздавал в управление наследственным нойонам, сообразно с их родовым старейшинством. Нойон или тайша управлял У. неограниченно, но произвол его в значительной степени регулировался издревле установившимся обычным правом, носителями и выразителями которого являлись лучшие улусные люди — почетные старики. Улусные люди — они же сородичи — обязаны были своему вождю послушанием и ратной службой; они вносили подати на покрытие разных нужд как общественных, так и личных тайши или нойона. Внутреннее устройство У. отмечено всеми чертами родового быта. У., как слишком обширный родовой союз, делился естественно на более мелкие родовые группы — отеки, аймаки и хотоны. Каждая из этих групп управлялась наследственным старейшим родоначальником, которому присваивались разные названия — зайсанга (глава отока), шуленги (глава аймака), ахха или ага (глава хотона). Отвечая за благополучие и порядок в своих кочевьях перед нойоном или тайшой, старейшины содействовали тому, что такая подвижная, текучая общественная группа, как У., сохраняла свою целость, представляя собою прекрасно организованную как для самозащиты, так и нападения боевую орду. В видах большей боевой готовности У. делились еще на искусственные группы — сотни, сорока и десятки, а для сохранения его целости строго возбранялось родовичам откочевывать в чужие У. Всякий перебежчик по строгим началам ойратства подлежал возврату в старый его род, так как освященный веками обычай обязывал родовича стоять всю жизнь на страже. своей родной ставки, своего куреня (хотона). Родовой характер улусного устройства у монгольских патриархальных племен сказывается в трех основных устоях его: родовой солидарности, ответственности и круговой поруке. Родовая солидарность одно-улусных родовичей выражается в обязательном призрении бедных и взаимной помощи. По исконным обычаям монголов, всякий бедняк не только находил у своих одноулусников пищу и приют, но также радушный, братский приют. Богатый сосед всегда приходил на помощь бедному, снабжая его скотом, съестными припасами и всем нужным. Безвозмездный взаимный обмен услуг между родовичами считался обязательным. Круговая порука и ответственность членов одного У. перед членами другого вытекали из того основного начала родового быта, в силу которого всякий У. играл по отношению к чужому роду или У. роль одного коллективного лица. За вину родовича отвечал не только виновный, но все родовичи того союза, к которому он принадлежал. Если виновник какого-либо преступления не открывался, то штраф или виру платил весь род или весь У., на который падало подозрение. Напротив, очистительная присяга одного или нескольких одноулусников совершенно освобождала в некоторых случаях заподозренного родовича. Улусный суд, состоявший из правителя У. и почетных стариков, разбирал споры между одноулусниками; междуродовой суд решал дела, касавшиеся интересов нескольких У. или родов. Древнее улусное устройство потерпело значительные изменения у волжских калмыков в первой половине прошлого столетия (в 1834 г.). Главнейшие из них заключаются в том, что сильно были урезаны права владельцев улусов. У. были ограничены территориально: судебная власть нойонов перешла к суду «зарго», в котором рядом с депутатами от калмыцкого народа заседали также русские чиновники. У восточных монголов родовая организация У. сохранилась до сих пор в гораздо. большей чистоте. У бурят, судя по некоторым историческим данным, улусное устройство в момент их перехода в русское подданство (в XVII в.) было совершенно тожественно с организацией У. у монголов; но с течением времени бурятский У. теряет свои первоначальные большие размеры и начинает означать небольшую группу близкородственных ротонов, кочевавших вместе. Так, в степных законах селенгинских бурят (от 1823 г.) слово У. употребляется в смысле стойбища или небольшой группы юрт или кибиток, составляющих только малую часть рода. Еще 30 — 40 лет тому назад бурятский У. имел следующий внешний вид. Каждый У. состоял обыкновенно из нескольких жерденных загородей. В каждой загороди находилось несколько юрт с разными пристройками. В одной из этих юрт жид старший в семье бурят, старик со старухой, иногда с какими-нибудь сиротами родственниками. В другой, рядом стоявшей юрте, жил сын этого старика, с женой и детьми. Если у старика были еще женатые сыновья, то и они жили в особых юртах, но в той же загороди. У всего этого семейного родового круга пашни, покосы, скот были общие. Все члены загороди работали сообща. При всякой жаренине, при всяком сборе гостей все участвовали, как одна семья. Рядом, в другой подобной же изгороди, жили ближайшие родственники главы первой группы юрт, напр. его братья со своими семьями; и тут в одной общей изгороди, посредине, стояла юрта старшего в роде, по бокам — юрты его сыновей. В более отдаленных загородях жили дальние родственники, которые назывались соседями. Наконец, еще более отдаленные родственники обособлялись в новый У., имевший такое же устройство. Группа подобных соседних У. составляла род, родовую общину (Щапов). Внешний вид бурятского У., таким образом, был совершенно тожествен с видом большого калмыцкого У.: разница между ними была только в числе кибиток и в пространстве, занимаемом ими. Начала родовой солидарности и взаимной помощи сказывались у бурят в целом ряде обычаев и обрядов, происхождение которых относится к глубочайшей древности, Так, во всех улусных общинах безродные сироты и бедные ходили по юртам, как по своим родным жилищам, и находили там приют и пропитание. Они могли сами, без всякого спросу, взять что увидят в юрте съестного. Если в какой-нибудь юрте закалывали барана, готовили жаренину, то буряты всех одноулусных юрт могли, не стесняясь, идти на жаренину, как на общую трапезу. К общеродовым и, следовательно, улусным обязанностям относятся также поднесение невесте подарков, когда она перед свадьбой объезжает своих родных; уплата калыма в складчину за бедного жениха; так наз. «нэшвер», заключающийся в том, что всякий раз, когда кто-нибудь устраивает у себя свадьбу, вечеринку и т. д., родственники-одноулусники, и даже из других У., обязаны привозить с собою мясо, молочные продукты и другие съестные припасы, служащие серьезным подспорьем для родовича, устроившего торжество. Круговая порука и ответственность у селенгинских бурят долго сохранялись в виде обязанности платить за украденную вещь или скотину, если воровской след привел к У. и последний не мог его отвести. Присяга одного или нескольких близких родственников, удостоверяющая добросовестность и честность заподозренного лица, освобождала его от наказания. Таких черт общеродовой солидарности и ответственности в бурятских У. в начале XIX в. было гораздо больше, но за последнее столетие улусное устройство бурят претерпело едва ли не еще более серьезные изменения, нежели устройство калмыков. Главные причины этих изменений — смешение родов, распространение среди бурят ламаизма с одной стороны и хлебопашества с другой. В направлении, разлагавшем древнюю родовую организацию бурят, влияли также правительственные мероприятия последних десятилетий. Бурятские У. во многих местах обратились в неподвижные жилые места, с разнородным населением; древнее обычное право выходило из употребления и уступало место новым правоотношениям, а вместе с тем падали и те устои, которые придавали улусной организации такую крепость и единство. Ср. Pallas, «Sammlungen der historischen Nachrichten uber die Mongolischen Volkerschaften»; Georgi, «Reisen»; M. Kroll, «Das Geschlechts— und Familienwesen der Transbaikalischen Burjaten» («Zeitschrift fur Social— und WirtschaftsGeschichte», 1898); Леонтович, «Калмыцкое право»; его же, «Древний МонголоОйратский устав взысканий»; Голстунский, «Монголо-Ойратский закон 1640 г.»; Самоквасов, «Сборник обычного права сибирских инородцев»; А. Щапов, «Бурятская улусная родовая община» («Изв. Вост. Сиб. Отд. Имп. Рус. Географ. Общ.», 1875); М. Кроль, «Формы землепользования в Забайкальской области» («Материалы по исследованию землевладения и землепользования в Забайкальской области», вып. 10).

М. Кроль.

Ультиматум

Ультиматум — так называется дипломатическая нота, в которой одна из держав объявляет другой свое безусловное, последнее требование, неисполнение которого должно повлечь за собою разрыв дипломатических сношений, а затем, в случае необходимости, и принятие принудительных военных мер.

Ум

Ум. — В процессах сложившегося сознания самонаблюдение различает три основных группы явлений: 1) восприятия и их интеллектуальную переработку, 2) изменения эмоционального равновесия; 3) волевые импульсы. Различение это имеет характер абстракции в том смысле, что мы не знаем состояния сознания, в котором какойлибо из этих элементов отсутствовал бы совершенно; но возможность различной количественной и качественной их комбинировки и невозможность сведения одного из них на другие заставляет нас различать их так же, как различаем мы в объективных предметах форму и цвет, никогда не наблюдаемые в чистом виде. Первая из основных групп психических процессов носит название У., умственной или познавательной деятельности. Разнообразие явлений этой группы и количественное преобладание дифференцированных интеллектуальных процессов над процессами обеих других групп вели и нередко ведут до сих пор к чрезмерному расширению объема понятия «ум» и отожествлению с ним всей совокупности явлений сознания; с другой стороны, та роль, которую в интеллектуальной деятельности культурного человека играют самые сложные процессы переработки восприятия, ведет к вносящему такую же сбивчивость сужению объема понятия и отожествлению «У.» с этими процессами, совокупность которых мы обнимаем именем рассудка, разума и т. д. Трехчленное деление получило в психологии всеобщее распространение сравнительно недавно, благодаря главным образом Канту. Изучать умственную деятельность можно или в ее элементах, или поскольку они объединены в индивидуальной психологии и характеризуют интеллектуальную индивидуальность. Характерная особенность нашего сознания состоит в том, что из бесчисленного множества явлений внешнего мира материал для умственных операций доставляет только ничтожная часть — явления, могущие быть воспринятыми при посредстве наших органов чувств. Можно представить себе душевный мир, область восприятия которого ограничена почти исключительно осязательными впечатлениями (слепая и глухонемая Лаура Бриджмен); при этих условиях возможно образование довольно сложных представлений, но душевная жизнь будет отличаться поразительной односторонностью. Из восприятий зрительных и слуховых большее значение для умственного развития имеют, по-видимому, последняя, вследствие тесной связи их со звуковой речью, которой главным образом мы обязаны возможностью пользоваться умственным опытом, накопленным предшествовавшими поколениями: глухонемые, не получившие образования, остаются всю жизнь на уровне слабоумных даже в том случае, когда глухота не зависать от более общего поражения мозга. Но и при полной невредимости органов чувств не все впечатления, на них действующие, входят в наше сознание как материал, пригодный для дальнейшей умственной переработки. Большая часть получаемых нами ежедневно впечатлений для этого слишком неясны и расплывчаты. Для того, чтобы они стали восприятиями, нужны, помимо условий физиологического характера, условия интеллектуального свойства, определяющие интеллектуальную индивидуальность. Впечатления становятся ясными восприятиями только в том случае, если они встречают в нашем сознании своего рода резонаторы, в виде содержащихся в нем образов воспоминания, совместное возбуждение которых усиливает чувственное раздражение (апперцепция). Человек, незнакомый с растительным миром, получит при рассматривании цветка изумительно скудное количество восприятий, сравнительно с ботаником. То же наблюдают на себе неспециалисты при посещении, напр., выставки машин. Единичные сильные впечатления могут при этом еще проникать в сознание, но они в нем не задерживаются и не усваиваются, так как не вступают в связь с нашими представлениями и понятиями и остаются без последствий в смысле дальнейшей умственной переработки. В таком положении, по отношению ко всей области внешних впечатлений, находится сознание ребенка в первое время по его появлении на свет. Пока впечатления внешнего мира не образовали еще никаких прочных следов для воспоминаний, до тех пор не возникает и та ткань психологических отношений, в которой все последующие впечатления тотчас же сплетаются с умственными приобретениями предшествующего времени. Даже тогда, когда часто повторяющиеся впечатления создали уже в сознании ребенка прочные следы, число его восприятий отличается большою скудостью и односторонностью, в соответствии с малочисленностью и однообразием его воспоминаний. Так же скудны и односторонни восприятия дикаря. Образование и наука повышают нашу восприимчивость к внешним впечатлениям, создавая в нашем сознании созвучия с самыми разнородными впечатлениями внешнего мира. Самым важным следствием влияния наличного запаса представлений на процесс восприятия является возможность выбора между действующими на нас впечатлениями. Содержание сознания ребенка находится в полной зависимости от случайностей окружающей его обстановки; на него действуют в каждый данный момент лишь наиболее сильные раздражения, независимо от внутренней связи явлений. У взрослых, напротив того, процесс восприятия все более и более подчиняется наклонностям каждого, складывающимся из личного душевного опыта. Нами воспринимаются предпочтительно те впечатления, которые находят отзвук в накопленных нами представлениях и ассоциациях их; каждый шаг в этом направлении прогрессивно усиливает отзывчивость, так что, наконец, самый легкий намек на близкое нашему интеллектуальному миру впечатление вызывает ясное и отчетливое восприятие. Этим путем поддерживается единство нашей личности, создается интеллектуальная индивидуальность. Из сказанного ясно, какое выдающееся влияние на все течение нашей умственной жизни оказывает память. Ходячее представление, противополагающее развитие памяти умственному развитию, основано на недоразумении. Наши воспоминания не только образуют ту сеть, в которую вплетаются новые впечатления, но отчасти определяют выбор тех восприятий, которые войдут в наше сознание в качестве обновляющего материала, и то место, которое они займут в общей сети психологических отношений. Они влияют не только на количество, но и на качество получаемых восприятий. Мы видим в фетише не то, что видит в нем африканский дикарь; апперципируемый объект изменяется под влиянием «апперципирующей массы», как и сам он ее видоизменяет, входя с ней в сочетание. Ослабление памяти в старости или под влиянием прогрессивного паралича ведет к распадению умственной жизни и утрате интеллектуальной индивидуальности: личность становится беспомощной жертвой случайных сильнейших впечатлений момента, не сочетающихся друг с другом и остающихся без дальнейшей переработки. То противопоставление памяти умственному развитию, о котором мы упомянули, основано на отожествлении памяти вообще с некоторыми специальными ее видами. При привычке к отвлеченному мышлению могут, напр., ослабевать конкретные воспоминания, потому что отвлечение и состоит в том, что в продукте сложной и разнородной ассоциации представлений отпадают их конкретные черты; на крайних степенях этого процесса конкретные черты могут даже отсутствовать совершенно и заместиться символом или знаком. На этих ступенях возможно то явление, которое Гете охарактеризовал в словах: «wo die Вegriffe fehlen, da stellt ein Wort zur rechten Zeit sich ein», т. е. возникновение идей, лишенных всякой конкретной основы в форме конкретных образов, воспоминаний, — подводный камень, о который так часто разбивались философские умозрения. Нельзя, однако. выводить отсюда заключение неблагоприятное для памяти вообще; наоборот, отвлеченное мышление предполагает наличность сложного и разнородного комплекса воспоминаний. Другим важным фактором, влияющим на течение умственной деятельности, является внимание. Оно оказывает влияние уже на процессы восприятия, повышая нашу восприимчивость к тем впечатлениям, на которые оно направлено. Еще более значительной является его роль в процессах переработки восприятий. Если воспринимаются только впечатления, находящие себе отзвук в апперципирующей массе нашего сознания, то связь эта во всяком случае обоюдна, и восприятие оживляет в нашем сознании только созвучащие следы прежнего душевного опыта. Подобных созвучащих следов в развитом сознании каждое восприятие находит так много, что исходящее из него непроизвольное течение представлений может принимать крайне разнообразный и иногда совершенно беспорядочный характер. Последнее наблюдается в тех случаях, когда, под влиянием усталости, мы «даем полную волю» нашим ассоциациям представлений; в сознании проносятся тогда хаотические обрывки представлений, соединенные между собой часто только случайною внешней связью и заводящие нас так далеко от исходного пункта ваших размышлений, что, сделав усилие над собой для обозрения пройденного нами пути, мы становимся в тупик перед зигзагами наших представлений. В еще более резкой форме это наблюдается при «вихре идей» у душевнобольных. Внимание вносить в течение наших представлений планомерность; неизвестным нам ближе путем оно, при посредстве созвучащих с данным восприятием «резонаторов», усиливает все соответствующее планам, желаниям и потребностям личности и таким образом создает для течения представлений определенные рамки. Устойчивость внимания, способность к его сосредоточению зависит, по-видимому, ближайшим образом от эмоциональной характеристики личности, глубины и устойчивости ее эмоций, — а последнее определяется существованием в сознании мощной, тесно объединенной группы представлений и идей; этим, вероятно, объясняется, что способность к глубокому сосредоточению внимания часто наблюдается у «узких» и «односторонних» людей. Сочетание способности к устойчивому вниманию с широтой и разносторонностью идейного содержания сознания дает гениев. Ошибка, часто совершаемая людьми, говорящими о «рассеянности» ученого и о «рассеянности» ребенка, отвлекающегося от занятий по поводу всякого пустяка, зависит от смешения двух прямо противоположных явлений: в последнем случае мы имеем перед собой полную неспособность сосредоточить на чем либо внимание (явление, часто наблюдаемое и у взрослых под влиянием усталости), во втором — такое глубокое сосредоточение внимания на внутренней работе, что посторонние ей предметы не в состоянии достигнуть сознания. На высших степенях этого состояния перед заполняющей все сознание умственной работой может отступить на задний план даже смертельная опасность (предсмертные минуты Архимеда). Третьим моментом, определяющим течение умственной деятельности, является «утомляемость» личности. Она очень велика у слабоумных, идиотов, при старческом распадении умственной жизни. Уменьшаясь под влиянием упражнения, проявляясь менее заметно при занятиях в знакомых областях, утомляемость в то же время — как показали новейшие исследования, — имеет, подобно памяти и вниманию, резко индивидуальный характер и входит в характеристику интеллектуальной индивидуальности в качестве одного из существенных ее признаков. Особый вид утомляемости мы имеем в тех случаях, когда она стоит в прямой связи с повышенной впечатлительностью: эти случаи и повели к возникновению теории, отожествляющей гений с психозом, так как гениальность часто сопровождается резко выраженной невр— и психастенией. Завися от усиленной впечатлительности и находя в последней себе поправку, эта утомляемость не исключает — при благоприятных условиях — возможности крупной по своему объему работы. — На эмоции интеллектуальная деятельность оказывает умеряющее влияние; представление, соединенное с яркой эмоцией, вступая в ассоциацию с другими рядами представлений, находит среди них представления, связанные с иными чувствованиями, нейтрализующими до известной степени первоначальную эмоцию. Но в то же время она углубляет их: если с одним из членов сложной ассоциации связана пережитая нами когда-то эмоция, то чем разнороднее и сложнее ассоциация, тем чаще по самым разнообразны м поводам будет возникать у нас в памяти воспоминание об этой эмоции. Распространенное представление о том, что «образование не делает людей более счастливыми» имеет, поэтому, основание, если критерием счастья считать непосредственную жизнерадостность, а не интенсивность и полноту душевной жизни: дикари и дети с их неразвитой памятью, непосредственнее и жизнерадостнее, чем образованный человек, сохраняющий воспоминания о прошлых страданиях, окрашивающие оттенком грусти и заботы думы о будущем. Эмоции первых ярче, но поверхностнее. В качественном отношении интеллектуальная деятельность влияет особенно на расширение симпатических чувствований; влияние ее в этом отношении так резко, что известную формулу: «все понять, значить все простить», можно было бы с полным правом перефразировать так: «все познать, значит все полюбить». Интеллектуальная деятельность сопровождается особыми «интеллектуальными эмоциями». Подобно другим высшим эмоциям, интеллектуальные эмоции уступают по своей интенсивности низшим в момент их появления, но характеризуются несравненно большей способностью к возобновлению. Сопровождая почти беспрерывно наше мышление в течение всей жизни, он у личности с широко развитой умственной деятельностью придают основному фону душевного настроения устойчивость и ровность, и могут исчезнуть только под влиянием исключительно тяжелых потрясений, надламывающих психическую индивидуальность. Относительно наших реакций на внешние впечатления умственная деятельность оказывает резко задерживающее влияние. В этой задержке и смысл ее возникновения в филогенезисе органического мира, в качестве одного из механизмов приспособления организмов к более сложной среде. Кроме простых впечатлений, вызывающих даже у современного человека простые рефлексы (рефлекторный кашель при попадании в дыхательное горло инородного тела, рефлекторная рвота и т. д.), на организм действуют явления, слагающиеся из ряда последовательных впечатлений. Функция умственной деятельности и состоит в том, чтобы задержать реакцию при воздействии первого из этих впечатлений, дать возможность подействовать следующим впечатлениям, дать возможность сочетаться новым восприятиям с воспоминаниями о прежнем опыте и выработать целесообразную и планомерную реакцию. Выработанные при посредстве сознания сложные ряды реакций на сложные ряды впечатлений превращаются, благодаря навыку, в инстинктивные, т. е. протекающие настолько быстро, что обычно они не проникают в сознание и подходят к типу рефлекса. Умственной деятельности настолько присуща склонность к задержке реакций, что при одностороннем направлении душевного развития только в сторону воспитания У. легко возникают явления «паралича» или, вернее, «недоразвития воли». Нормальный ряд психических процессов (восприятие, интеллектуальная переработка, волевая реакция) часто не совершается в полном виде или под влиянием пассивной мечтательности, или вследствие того, что воспитание заменяет самодеятельность дисциплиной и ставит рефлекторное исполнение приказания на место волевого акта, вытекающего из интеллектуальной работы личности. Отсюда может произойти то странное разъединение интеллектуальной и волевой сфер, которое так часто поражало моралистов и нашло себе выражение в известном стихе: video meliora proboque, deteriora sequor. Действия личности определяются при этом по преимуществу принявшими инстинктивный характер привычками и не имеют опоры в ее интеллектуальном мире, знаниях, убеждениях и взглядах. Переход интеллектуального процесса в волевой импульс возможен только при известной энергии первого, поэтому подобное явление наблюдается даже у людей с развитой волей в моменты усталости и представляет один из стойких симптомов неврастении, отражающейся не столько на качестве, сколько на энергии умственных процессов. О различном значении термина ум см. Эйслер, «Worterb. d. philosoph. Begriffe», слова Vernuft, Verstand, Intellect (Б., 1898).

П.

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar