Вдруг все зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять
раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей
музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро,
кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой
минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам,
сочиненным на него. Слова эти начинались: "Александр, Елизавета, восхищаете
вы нас..." Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц
с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять
отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с
хозяйкой. Какой-то молодой человек с растерянным видом наступал на дам,
прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную
забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед.
Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Все расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку
дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом
посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла
Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти
в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе
меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла,
опустив свои тоненькие руки, и с мерно-поднимающейся, чуть определенной
грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед
собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе.
Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала
Перонская -- у ней была одна мысль: "неужели так никто не подойдет ко мне,
неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти
мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня,
то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и
нечего смотреть. Нет, это не может быть!" -- думала она. -- "Они должны же
знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело
будет танцовать со мною".
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать
грустно, -- воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская
отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли
одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь
Андрей прошел с какой-то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец
Анатоль, улыбаясь, что-то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо
Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и
всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.
Наташе показалось оскорбительно это семейное сближение здесь, на бале,
как будто не было другого места для семейных разговоров, кроме как на бале.
Она не слушала и не смотрела на Веру, что-то говорившую ей про свое зеленое
платье.
Наконец государь остановился подле своей последней дамы (он танцовал с
тремя), музыка замолкла; озабоченный адъютант набежал на Ростовых, прося их
еще куда-то посторониться, хотя они стояли у стены, и с хор раздались
отчетливые, осторожные и увлекательно-мерные звуки вальса. Государь с
улыбкой взглянул на залу. Прошла минута -- никто еще не начинал.
Адъютант-распорядитель подошел к графине Безуховой и пригласил ее. Она
улыбаясь подняла руку и положила ее, не глядя на него, на плечо адъютанта.
Адъютант-распорядитель, мастер своего дела, уверенно, неторопливо и мерно,
крепко обняв свою даму, пустился с ней сначала глиссадом, по краю круга, на
углу залы подхватил ее левую руку, повернул ее, и из-за все убыстряющихся
звуков музыки слышны были только мерные щелчки шпор быстрых и ловких ног
адъютанта, и через каждые три такта на повороте как бы вспыхивало развеваясь
бархатное платье его дамы. Наташа смотрела на них и готова была плакать, что
это не она танцует этот первый тур вальса.
Князь Андрей в своем полковничьем, белом (по кавалерии) мундире, в
чулках и башмаках, оживленный и веселый, стоял в первых рядах круга,
недалеко от Ростовых. Барон Фиргоф говорил с ним о завтрашнем,
предполагаемом первом заседании государственного совета. Князь Андрей, как
человек близкий Сперанскому и участвующий в работах законодательной
комиссии, мог дать верные сведения о заседании завтрашнего дня, о котором
ходили различные толки. Но он не слушал того, что ему говорил Фиргоф, и
глядел то на государя, то на сбиравшихся танцовать кавалеров, не решавшихся
вступить в круг.
Князь Андрей наблюдал этих робевших при государе кавалеров и дам,
замиравших от желания быть приглашенными.
Пьер подошел к князю Андрею и схватил его за руку.
-- Вы всегда танцуете. Тут есть моя protégée, [32] Ростова
молодая, пригласите ее, -- сказал он.
-- Где? -- спросил Болконский. -- Виноват, -- сказал он, обращаясь к
барону, -- этот разговор мы в другом месте доведем до конца, а на бале надо
танцовать. -- Он вышел вперед, по направлению, которое ему указывал Пьер.
Отчаянное, замирающее лицо Наташи бросилось в глаза князю Андрею. Он узнал
ее, угадал ее чувство, понял, что она была начинающая, вспомнил ее разговор
на окне и с веселым выражением лица подошел к графине Ростовой.
-- Позвольте вас познакомить с моей дочерью, -- сказала графиня,
краснея.
-- Я имею удовольствие быть знакомым, ежели графиня помнит меня, --
сказал князь Андрей с учтивым и низким поклоном, совершенно противоречащим
замечаниям Перонской о его грубости, подходя к Наташе, и занося руку, чтобы
обнять ее талию еще прежде, чем он договорил приглашение на танец. Он
предложил тур вальса. То замирающее выражение лица Наташи, готовое на
отчаяние и на восторг, вдруг осветилось счастливой, благодарной, детской
улыбкой.
"Давно я ждала тебя", как будто сказала эта испуганная и счастливая
девочка, своей проявившейся из-за готовых слез улыбкой, поднимая свою руку
на плечо князя Андрея. Они были вторая пара, вошедшая в круг. Князь Андрей
был одним из лучших танцоров своего времени. Наташа танцовала превосходно.
Ножки ее в бальных атласных башмачках быстро, легко и независимо от нее
делали свое дело, а лицо ее сияло восторгом счастия. Ее оголенные шея и руки
были худы и некрасивы. В сравнении с плечами Элен, ее плечи были худы, грудь
неопределенна, руки тонки; но на Элен был уже как будто лак от всех тысяч
взглядов, скользивших по ее телу, а Наташа казалась девочкой, которую в
первый раз оголили, и которой бы очень стыдно это было, ежели бы ее не
уверили, что это так необходимо надо.
Князь Андрей любил танцовать, и желая поскорее отделаться от
политических и умных разговоров, с которыми все обращались к нему, и желая
поскорее разорвать этот досадный ему круг смущения, образовавшегося от
присутствия государя, пошел танцовать и выбрал Наташу, потому что на нее
указал ему Пьер и потому, что она первая из хорошеньких женщин попала ему на
глаза; но едва он обнял этот тонкий, подвижной стан, и она зашевелилась так
близко от него и улыбнулась так близко ему, вино ее прелести ударило ему в
голову: он почувствовал себя ожившим и помолодевшим, когда, переводя дыханье
и оставив ее, остановился и стал глядеть на танцующих.
После князя Андрея к Наташе подошел Борис, приглашая ее на танцы,
подошел и тот танцор-адъютант, начавший бал, и еще молодые люди, и Наташа,
передавая своих излишних кавалеров Соне, счастливая и раскрасневшаяся, не
переставала танцовать целый вечер. Она ничего не заметила и не видала из
того, что занимало всех на этом бале. Она не только не заметила, как
государь долго говорил с французским посланником, как он особенно милостиво
говорил с такой-то дамой, как принц такой-то и такой-то сделали и сказали
то-то, как Элен имела большой успех и удостоилась особенного внимания
такого-то; она не видала даже государя и заметила, что он уехал только
потому, что после его отъезда бал более оживился. Один из веселых
котильонов, перед ужином, князь Андрей опять танцовал с Наташей. Он напомнил
ей о их первом свиданьи в отрадненской аллее и о том, как она не могла
заснуть в лунную ночь, и как он невольно слышал ее. Наташа покраснела при
этом напоминании и старалась оправдаться, как будто было что -то стыдное в
том чувстве, в котором невольно подслушал ее князь Андрей.
Князь Андрей, как все люди, выросшие в свете, любил встречать в свете
то, что не имело на себе общего светского отпечатка. И такова была Наташа, с
ее удивлением, радостью и робостью и даже ошибками во французском языке. Он
особенно нежно и бережно обращался и говорил с нею. Сидя подле нее,
разговаривая с ней о самых простых и ничтожных предметах, князь Андрей
любовался на радостный блеск ее глаз и улыбки, относившейся не к говоренным
речам, а к ее внутреннему счастию. В то время, как Наташу выбирали и она с
улыбкой вставала и танцовала по зале, князь Андрей любовался в особенности
на ее робкую грацию. В середине котильона Наташа, окончив фигуру, еще тяжело
дыша, подходила к своему месту. Новый кавалер опять пригласил ее. Она устала
и запыхалась, и видимо подумала отказаться, но тотчас опять весело подняла
руку на плечо кавалера и улыбнулась князю Андрею.
"Я бы рада была отдохнуть и посидеть с вами, я устала; но вы видите,
как меня выбирают, и я этому рада, и я счастлива, и я всех люблю, и мы с
вами все это понимаем", и еще многое и многое сказала эта улыбка. Когда
кавалер оставил ее, Наташа побежала через залу, чтобы взять двух дам для
фигур.
"Ежели она подойдет прежде к своей кузине, а потом к другой даме, то
она будет моей женой", сказал совершенно неожиданно сам себе князь Андрей,
глядя на нее. Она подошла прежде к кузине.
"Какой вздор иногда приходит в голову! подумал князь Андрей; но верно
только то, что эта девушка так мила, так особенна, что она не протанцует
здесь месяца и выйдет замуж... Это здесь редкость", думал он, когда Наташа,
поправляя откинувшуюся у корсажа розу, усаживалась подле него.
В конце котильона старый граф подошел в своем синем фраке к танцующим.
Он пригласил к себе князя Андрея и спросил у дочери, весело ли ей? Наташа не
ответила и только улыбнулась такой улыбкой, которая с упреком говорила: "как
можно было спрашивать об этом?"
-- Так весело, как никогда в жизни! -- сказала она, и князь Андрей
заметил, как быстро поднялись было ее худые руки, чтобы обнять отца и тотчас
же опустились. Наташа была так счастлива, как никогда еще в жизни. Она была
на той высшей ступени счастия, когда человек делается вполне доверчив и не
верит в возможность зла, несчастия и горя.
-- -- -
Пьер на этом бале в первый раз почувствовал себя оскорбленным тем
положением, которое занимала его жена в высших сферах. Он был угрюм и
рассеян. Поперек лба его была широкая складка, и он, стоя у окна, смотрел
через очки, никого не видя.
Наташа, направляясь к ужину, прошла мимо его.
Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против
него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
-- Как весело, граф, -- сказала она, -- не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
-- Да, я очень рад, -- сказал он.
"Как могут они быть недовольны чем-то, думала Наташа. Особенно такой
хороший, как этот Безухов?" На глаза Наташи все бывшие на бале были
одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог
обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.
На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго
остановился на нем мыслями. "Да, очень блестящий был бал. И еще... да,
Ростова очень мила. Что-то в ней есть свежее, особенное, не петербургское,
отличающее ее". Вот все, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел
за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь
Андрей ничего не мог делать) он все критиковал сам свою работу, как это
часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто-то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во
всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и
озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают
направление как платье -- по моде, но которые по этому-то кажутся самыми
горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу,
вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал
подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого
государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна.
Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными
монархами. "Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные
сословия; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а
твердые начала. Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и
отчеты быть публичны", рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и
значительно раскрывая глаза.
-- Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, --
заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета,
которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность,
и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не
трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой
слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в
голову: "Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю
угодно было сказать в совете! Разве все это может сделать меня счастливее и
лучше?"
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь
прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей
должен был обедать у Сперанского "en petit comité", [33] как ему
сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу
человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея,
тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но
теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный,
небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой
небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей
монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять
часов собравшееся все общество этого petit comité, интимных знакомых
Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с
длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве,
Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и
звонкий, отчетливый хохот -- хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене.
Кто-то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха... ха...
ха... Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий,
тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Все общество стояло между двух окон у
небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в
том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом
заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости
окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал
анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то
время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились
смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом
шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, все еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
-- Очень рад вас видеть, князь, -- сказал он. -- Минутку... обратился
он к Магницкому, прерывая его рассказ. -- У нас нынче уговор: обед
удовольствия, и ни слова про дела. -- И он опять обратился к рассказчику, и
опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и
смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек,
казалось князю Андрею. Все, что прежде таинственно и привлекательно
представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и
непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из
собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего
рассказа, как уж кто-то другой заявил свою готовность рассказать что-то, что
было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого
служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так
окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к
ним могло быть только добродушно-комическое. Сперанский рассказал, как на
совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении,
сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о
ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин
заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о
злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный
характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил
шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в
приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались
веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым
и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и
неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему-то оскорблял чувство князя
Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого
общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению.
Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово
выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, все
было остроумно и могло бы быть смешно; но чего-то, того самого, что
составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно
бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский
приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался
неестественным князю Андрею.
Мужчины, по-английски, остались за столом и за портвейном. В середине
начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все
были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский
улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления,
рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений
все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав:
"нынче хорошее винцо в сапожках ходит", отдал слуге и встал. Все встали и
также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта,
привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел,
общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться
друг с другом.
-- Ну, теперь декламация! -- сказал Сперанский, выходя из кабинета. --
Удивительный талант! -- обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же
стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на
некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем
аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому,
прощаясь с ним.
-- Куда вы так рано? -- сказал Сперанский.
-- Я обещал на вечер...
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные,
непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего-нибудь
от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он
приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый
смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он
уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь
за эти четыре месяца, как будто что-то новое. Он вспоминал свои хлопоты,
искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к
сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая
работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о
заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих
заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось все касающееся формы и
процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось все что
касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том,
как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского
свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе
Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков,
Дрона-старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по
параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой
праздной работой.
На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он
еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на
последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у
Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную
девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье,
в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и все
семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и
радушно. Все семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь
показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей.
Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в
Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. "Да,
это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на
волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые
составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта
особенно-поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!"
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для
него, особенного мира, преисполненного каких-то неизвестных ему радостей,
того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в
лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не
был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя
наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и
стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В
середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его
горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он
посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что-то новое и
счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно
не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О
маленькой княгине? О своих разочарованиях?... О своих надеждах на
будущее?... Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг
живо-сознанная им страшная противуположность между чем-то бесконечно-великим
и неопределимым, бывшим в нем, и чем-то узким и телесным, чем он был сам и
даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее
пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как
ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она
это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя
на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и все, что она
делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке
ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел
в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей:
так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел
на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в
Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого
вся жизнь его представлялась ему в новом свете. "Из чего я бьюсь, из чего я
хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее
радостями открыта мне?" говорил он себе. И он в первый раз после долгого
времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему
надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему;
потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию,
Италию. "Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе
чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что
надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в
него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть
счастливым", думал он.