- 986 Просмотров
- Обсудить
Юрий Левитанский. Стороны света.Вот приходит замысел рисунка. Поединок сердца и рассудка. Иногда рассудок побеждает: он довольно трезво рассуждает, здравые высказывает мысли - ну, и побеждает в этом смысле... Сердце бьется, сердце не сдается, ибо сердце сердцем остается. Пусть оно почаще побеждает! Это как-то больше убеждает.
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Здесь обычай древний не нарушат. В деревянный ставень постучи - чай заварят, валенки просушат, теплых щей достанут из печи. В этих избах, в этой снежной шири, белыми морозами дыша, издавна живет она - Сибири щедро хлебосольная душа. Если кто и есть еще, быть может, что шаги заслыша у ворот, на задвижку дверь свою заложит, ковшика воды не поднесет, и влечет его неудержимо встреча с каждым новым пятаком - пусть себе трясется эта жила над своим железным сундуком! Сколько раз меня в крестьянской хате приглашали к скромному столу! Клали на ночь только на кровати, сами ночевали на полу. Провожая утром до ограды, говорили, раскурив табак,- дескать, чем богаты, тем и рады. Извиняйте, если что не так!.. В дом к себе распахивая двери, не тая ни помыслов, ни чувств, быть достойным, хоть в какой-то мере, этой высшей щедрости учусь. Чтоб делить в сочувственной тревоге все, что за душой имею сам, с человеком, сбившимся с дороги, путником, плутавшим по лесам. Чтобы, с ним прощаясь у ограды, раскурив по-дружески табак, молвить: - Чем богаты, тем и рады. Извиняйте, если что не так!
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Что я знаю про стороны света? Вот опять, с наступлением дня, недоступные стороны света, как леса, обступают меня. Нет, не те недоступные земли, где дожди не такие, как тут, где живут носороги и зебры и тюльпаны зимою цветут, где лежат на волнах кашалоты, где на ветках сидят какаду... Я сегодня иные широты и долготы имею в виду. Вот в распахнутой раме рассвета открываются стороны света. Сколько их? Их никто не считал. Открывается Детство, и Старость. И высокие горы Усталость. И Любви голубая дорога. И глухие низины Порока. И в тумане багровом Война - есть такая еще сторона с небесами багрового цвета. Мы закроем вас, темные стороны света! Сколько есть неоткрытых сторон! Все они обступают меня, проступают во мне, как узоры на зимнем окне, очень медленно тают, и вновь открываются в раме рассвета неоткрытые стороны света.
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Как я спал на войне, в трескотне и в полночной возне, на войне, посреди ее грозных и шумных владений! Чуть приваливался к сосне - и проваливался. Во сне никаких не видал сновидений. Впрочем, нет, я видал. Я, конечно, забыл - я видал. Я бросался в траву между пушками и тягачами, засыпал, и во сне я летал над землею, витал над усталой землей фронтовыми ночами. Это было легко: взмах рукой, и другой, и уже я лечу (взмах рукой!) над лугами некошеными, над болотной кугой (взмах рукой!), над речною дугой тихо-тихо скриплю сапогами солдатскими кожаными. Это было легко. Вышина мне была не страшна. Взмах рукой, и другой - и уже в вышине этой таешь. А наутро мой сон растолковывал мне старшина. - Молодой,- говорил,- ты растешь,- говорил,- оттого и летаешь... Сны сменяются снами, изменяются с нами. В белом кресле с откинутой спинкой, в мягком кресле с чехлом я дремлю в самолете, смущаемый взрослыми снами об устойчивой, прочной земле с ежевикой, дождем и щеглом. С каждым годом сильнее влечет все устойчиво прочное. Так зачем у костра-дымокура, у лесного огня, не забытое мною, но как бы забытое, прошлое голосами другими опять окликает меня? Загорелые парни в ковбойках и в кепках, упрямо заломленных, да с глазами, в которых лесные костры горят, спят на влажной траве и на жестких матрацах соломенных, как убитые спят и во сне над землею парят. Как летают они! Залетают за облако, тают. Это очень легко - вышина им ничуть не страшна. Ты был прав, старшина: молодые растут, оттого и летают. Лишь теперь мне понятна вся горечь тех слов, старшина! Что ж я в споры вступаю? Я парням табаку отсыпаю. Торопливо ломаю сушняк, у лесного огня хлопочу. А потом я бросаюсь в траву и в траве молодой засыпаю. Взмах рукой, и другой! Поднимаюсь опять и лечу.
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Грач над березовой чащей. Света и сумрака заговор. Вечно о чем-то молчащий, неразговорчивый загород. Лес меня ветками хлещет в сумраке спутанной зелени. Лес меня бережно лечит древними мудрыми зельями. Мятой травою врачует - век исцеленному здравствовать, посох дорожный вручает - с посохом по лесу странствовать... Корни замшелого клена сучьями трогаю голыми, и откликается крона дальними строгими гулами. Резко сгущаются тени, перемещаются линии. Тихо шевелятся в тине странные желтые лилии. Гром осыпается близко, будит округу уснувшую. Щурюсь от быстрого блеска. Слушаю. Слушаю. Слушаю.
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Вы помните песню про славное море? О парус, летящий под гул баргузина! ...Осенние звезды стояли над логом, осенним туманом клубилась низина. Потом начинало светать понемногу. Пронзительно пахли цветы полевые... Я с песнею тою пускался в дорогу, Байкал для себя открывая впервые. Вернее, он сам открывал себя. Медленно машина взбиралась на грань перевала. За петлями тракта, за листьями медными тянуло прохладой и синь проступала. И вдруг он открылся. Открылась граница меж небом и морем. Зарей освещенный, казалось, он вышел, желая сравниться с той самою песней, ему посвященной. И враз пробежали мурашки по коже, сжимало дыханье все туже и туже. Он знал себе цену. Он спрашивал: - Что же, похоже на песню? А может, похуже? Наполнен до края дыханьем соленым горячей смолы, чешуи омулиной, он был голубым, синеватым, зеленым, горел ежевикой и дикой малиной. Вскипала на гальке волна ветровая, крикливые чайки к воде припадали, и как ни старался я, рот открывая, но в море, но в море слова пропадали. И думалось мне под прямым его взглядом, что, как ни была бы ты, песня, красива, ты меркнешь, когда открывается рядом живая, земная, всесильная сила.
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Не брести мне сушею, а по северным рекам плыть! Я люблю присущую этим северным рекам прыть. Мне на палубе слышно, как плещет внизу Витим, как ревет Витим, в двух шагах почти невидим. Я щекою небритой ощущаю мешок вещевой, мой дорожный мешок, перемытый водой дождевой. От него пахнет пастой зубною и ягодным мылом, позабытой страною - детством лагерным милым. И от этого снится мне детство с певучими горнами и с вершинами горными, неприступными, гордыми. К тем вершинам горным, чтоб увидеть их наяву, от детства самого по высокой воде плыву. У безлюдного берега опускаю скрипучие трапы на песчаные отмели, на лесные пахучие трааы. И огни золотого прииска в темноте за бортом начинаются, словно присказка (сказка будет потом!). Ну, а в присказке ходит Золушка в сапогах кирзовых. Полыхают вовсю два солнышка в глазах бирюзовых. Засыпает она, усталая, на подушке колкой, и стоят босоножки старые под железной койкой. А за окнами зорька-зорюшка сладко сны навевает. Золотые туфельки Золушка не спеша надевает. Золотыми, росой обрызганными, по мосткам застучала... Только это уже не присказка - это сказки начало. Это сказка моя правдивая, где ни лжи, ни обмана, где и вправду вершины горные поднимаются из тумана. Ах, вершины гордые! Чтоб увидеть вас наяву, я от детства самого по высокой воде плыву.
Москва: Советский писатель, 1959.
Юрий Левитанский. Стороны света.Горящей осени упорство! Сжигая рощи за собой, она ведет единоборство, хотя проигрывает бой. Идет бесшумный поединок, но в нем схлестнулись не шутя тугие нити паутинок с тугими каплями дождя. И ветер, в этой потасовке с утра осинник всполошив, швыряет листья, как листовки,- сдавайся, мол, покуда жив. И сдачи первая примета - белесый иней на лугу. Ах, птицы, ваша песня спета, и я помочь вам не могу.. . Таков пейзаж. И если даже его озвучить вы могли б - чего-то главного в пейзаже недостает, и он погиб. И все не то, все не годится - и эта синь, и эта даль, и даже птица, ибо птица - второстепенная деталь. Но, как бы радуясь заминке, пока я с вами говорю, проходит женщина в косынке по золотому сентябрю. Она высматривает грузди, она выслушивает тишь, и отраженья этой грусти в ее глазах не разглядишь. Она в бору, как в заселенном во всю длину и глубину прозрачном озере зеленом, где тропка стелется по дну, где, издалёка залетая, лучи скользят наискосок и, словно рыбка золотая, летит березовый листок... Опять по листьям застучало, но так же медленна, тиха, она идет, и здесь начало картины, музыки, стиха. А предыдущая страница, где разноцветье по лесам,- затем, чтоб было с чем сравниться ее губам, ее глазам.
Москва: Советский писатель, 1959.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.