Глава 2
Взаимоотношения людей
как коллективных субъектов
жизнедеятельности
 

Психологически группа может сохраниться и развиваться только тогда, когда она имеет шанс добиться положительных отличий от других групп. При непредпочтительном межгрупповом сравнении члены группы вынуждены искать позитивное отличие за счет переопределения или добавления элементов в ситуации сравнения: 1. «Сравнением ингруппы с аутгруппой по новому измерению». 2. «Изменением ценностей, которых придерживается группа, так что негативное сравнение становится теперь позитивным». 3. «Сменой аутгруппы (или отбором аутгруппы), с которой ингруппа первоначально сравнивалась...» [479, с. 20].

Особое внимание Тэджфел уделил роли ситуаций в процессе формирования группы и межгрупповых отношений. Связь между ситуациями и межгрупповыми отношениями имеет взаимоподдерживающий характер. Чем эмоциональнее осознается членство в группе, тем сильнее социальная ситуация будет ассоциироваться с этим членством. Чем существеннее ситуация ассоциирована с групповым членством, тем выше уровень индивидуальной включенности в групповые процессы. Наконец, чем сильнее индивидуальная включенность, тем шире становится круг ситуаций, затрагивающих групповое членство.

Теория социальной идентичности вводит три основных концепта: социальную категоризацию, социальное сравнение и социальную идентификацию.

Главный вывод, который вытекает из результатов многочисленных экспериментов по поиску «минимальной групповой парадигмы», можно выразить одной, но принципиально важной фразой: чтобы индивид ощутил себя членом определенной социальной группы, достаточно его категоризовать по какому-либо признаку . Другими словами, группа — это совокупность категоризованных индивидов.

Во многом можно согласиться с оценкой теории, данной самими авторами: «Теория позволяет объяснить базисные процессы в межгрупповой конкуренции (Тернер, 1975), а также формы и стратегии межгруппового поведения и социальные конфликты в стратифицированном обществе (Тэджфел, 1978, 1982)» [495, с. 2].

К сожалению, на мой взгляд, теория не до конца разрешает ряд трудностей, возникающих при анализе группового и индивидуального поведения. Она построена на прямом столкновении групп, стремящихся категоризовать себя предпочтительным образом, т.е. в итоге — для получения позитивного самообраза индивида.



( Термин «категоризация» («categorization») является одним из ключевых в теории социальной идентичности и отражает когнитивный процесс объединения индивидов с помощью какого-либо общего для них признака. Категоризовать — означает довести до индивидов знание о том, что они принадлежат совокупности людей, обладающих некоторым общим для всех них признаком. )



Поскольку процесс идентификации поставлен после процесса сравнения, категоризационные процессы лишаются мотивирующего смысла для существования особой психологической реальности — коллективного субъекта. Поэтому теория идентичности не преодолевает индивидуальной парадигмы, хотя существенно ослабляет ее.

Мотивация интергруппового поведения, выводимая из стремления индивида к позитивной самооценке, так и остается в своем основании индивидуальной. Группа может рассматриваться всего лишь как удобный инструмент для достижения индивидуальных целей, который легко может быть заменен другим.

Почему индивид предпочитает получать позитивную самооценку групповым образом, когда это возможно и на межиндивидуальном уровне? Существуют ли (и когда начинают работать) сугубо групповые драйвы (побуждения), которые на уровне индивида теряют смысл?

Принцип дифференциации на межгрупповом уровне предполагает наличие конкретных аутгрупп, которые будут поддерживать такую дифференциацию. Но вполне обычны случаи, когда реальной группы не существует, а люди, объединенные в сознании членов ингруппы, не ощущают своей групповой принадлежности. На чем тогда будет основываться формирование ингруппы и чем будет поддерживаться идентификация с ней?

Выпадали из логики концепции также такие факты, когда тривиальная категоризация, предложенная экспериментатором, не приводила ни к какому существенному отличию от индивидуального поведения [344, 452].

Мы должны также признать, что, категоризовав себя в поисках положительных отличий от других групп, субъекты придерживаются группового типа поведения.

Таким образом, несмотря на свою бесспорную привлекательность и открытие принципиально новых аспектов взаимоотношений между группами, категоризационной теории не хватило шага для преодоления индивидуальной парадигмы. И этот шаг был сделан Джоном Тернером, коллегой и преемником Генри Тэджфела.

Целенаправленная экспериментальная работа позволила Джону Тернеру и его единомышленникам избежать отмеченной трудности концепции социальной идентичности и сделать тот небольшой, но принципиальный шаг в преодолении индивидуальной парадигмы, который представил группы как действительно самостоятельный феномен, не сводимый к индивидуальным движениям людей [485–497], как коллективного субъекта. Общая концепция была сформулирована авторами как концепция самокатегоризации.

Логика рассуждений приводит Тернера к формулировке следующего понятия группы: «Социальную группу можно представить как собрание индивидов, которые разделяют (курсив мой.— И.С.) социальную категоризацию себя и действуют на ее основе» [495, с. 242].

Группа — это не простое множество элементов-индивидов, а явление, имеющее основание для образования единого целого, принципиального нового свойства. Понятие группы в концепции самокатегоризации фиксирует как раз этот момент. Но одновременно оно заключает мысль внутри явления и не определяет группу как социальную систему или как коллективный субъект и элемент социальной системы.

Само по себе знание индивидов о том, что они обладают некоторым общим признаком, не должно иметь мотивирующей силы, которая создавала бы чувство социальности. Это аналогично взаимодействию в колонии арктических чаек, за которыми наблюдал Н. Смит. Но и там следует допустить наличие определенного психологического отношения, заложенного природой и реализованного в единообразном рефлексе. Социальные группы создаются даже не психологическими, а социально-психологическими отношениями. Уже в первобытных семейных общинах-задругах «основа... в народном быту не столько кровная, сколько трудовая, экономическая...» [206, с. 297].

Концепция самокатегоризации и экспериментальные данные, полученные при ее обосновании, не противоречат нашему положению о переживании единых психологических отношений как психологической основе появления группового феномена. Категоризационные признаки становятся в этом случае материализацией этих отношений в объективной реальности, знаком, доступным для восприятия и ощущения, своего рода «сигналом» о месте и функциях данного множества (группы) в социальной системе.

Если есть в репертуаре психологических моделей индивида данное отношение, то будет порождаться и процесс категоризации, а за ним и групповое поведение. Если такой модели нет, то такого поведения ожидать не следует. Поэтому, отдавая должное исследованиям процессов категоризации, мы считаем более адекватным для рассматриваемой проблемы следующее определение социальной группы: социальная группа, или общность,— это такое множество индивидов, которое характеризуется переживанием ими единого социально-психологических отношений, вызванного взаимодействием этих индивидов.

При этом между понятиями общности и социальной группы, хотя они нередко используются нами как синонимы, все же есть качественное различие. Первое подчеркивает, что мы смотрим на некоторую совокупность индивидов с точки зрения множества, т.е. с точки зрения тождественности социально-психологического отношения, которое они переживают и которое создает их единство. Второе понятие, на наш взгляд, подчеркивает организационную структуру совокупности индивидов, предполагая наличие статусов, определенных ролей, механизмов социального контроля и других внутригрупповых механизмов, придающих этой совокупности качества коллективного субъекта.

Чтобы понять происходящее внутри группы при формировании ее взаимоотношений с другими коллективными субъектами, необходимо понять, что происходит с конкретными людьми, как затрагиваются их индивидуальные потребности, желания и стремления. Только они обладают материальным носителем психики, мозгом, и только их произвольные действия непрерывно воспроизводят социальные структуры и свойство социальности.

Карлейль во «Французской революции» писал: «Можно создать конституцию, и даже конституцию в духе в духе аббата Сиейеса (a la Sieyes), но главная трудность состоит в том, чтобы заставить людей жить в соответствии с ней! Вот если бы Сиейес обрушил небесные громы и молнии, чтобы освятить свою конституцию, то все было бы хорошо...» [101, с. 139].

Но если бы социологические процессы зависели исключительно от сознательности граждан или от чудесных знамений, то общество разрушилось бы, даже не оформившись в нечто более или менее определенное и устойчивое. В естественном состоянии индивидуальные воли должны спонтанно вливаться в общий поток активности системы. Только тогда система будет иметь перспективы развития.

«Общественные отношения людей не представляют плода из сознательной деятельности. Люди сознательно преследуют свои частные, личные цели. Каждый из них сознательно стремится, положим, к округлению своего состояния, а из совокупности их отдельных действий выходят известные общественные результаты, которых они, может быть, совсем не желали и, наверное, не предвидели. Зажиточные римские граждане скупали земли бедных землевладельцев. ...Но кто из них предвидел, что латифундии погубят республику, а с ней и Италию? ...А между тем последствия были: благодаря латифундиям, погибла и республика, и Италия» [192, с. 148].

Межгрупповые отношения предполагают устойчивое существование социальных групп. Вернемся к вопросу о том, что заставляет людей, обладающих индивидуальными волями, объединяться в группы, даже если это противоречит их материальной индивидуальной выгоде.

Причинам образования групп посвящено достаточно много исследований как в биологии, так и в психологии.

В качестве наиболее вероятных причин группообразования среди животных считаются: защита от хищников, быстрый поиск источников пищи, более эффективный способ охоты, социальная стимуляция особи (стремление занять более выгодное место в центре колонии), доминирование и «территориальность» [77].

Причины образования социальных групп также становились предметом специального анализа. Но их внешнее выражение, по сути, мало отличается от причин образования групп животных. Наиболее часто в ряду таких причин указываются:

– поиск средств защиты в угрожающем окружении [364];

– инстинкты; необходимость валидизации знаний; вознаграждение, которое можно получить в группе, и облегчение достижения цели — теории экономики и обмена, физическая опасность [470];

– когнитивные преимущества, разделение труда, взаимная защита, противоположность биологической и культурной эволюции [124];

– социальная фасилитация, т.е. повышение индивидуальной эффективности в присутствии других [326];

– ощущение кооперативной взаимозависимости ради достижения индивидуальных целей [368];

– социальная леность [148].

Для больших социальных объединений (нации, народности, государственные образования) нередко упоминаются такие факторы, как общность территории, общая судьба, общие жертвы и общие герои.

Внешних факторов может быть выделено очень много, так как множество сторон индивидуальной активности затрагивается группой. Но изначально индивидуальная социальная активность предопределена социальными потребностями, поэтому и рассматривать истинные силы, влекущие человека в группу, имеет смысл через призму основных потребностей.

Согласно концепции А. Маслоу, две нижние группы потребностей вполне могут удовлетворяться с помощью поведения индивидов, что с успехом доказывает образ жизни многих животных. Вышележащие потребности могут быть удовлетворены только в социальных группах за счет членства в них.

Потребность в любви и принадлежности становится эмоциональной основой сохранения конкретных групп и стремится к удовлетворению, несмотря на угрозу индивидуального существования в некоторых случаях. «В средневековом христианстве во время разгула антисемитской воинственности любой еврей мог спасти свою жизнь, крестившись, однако тысячи предпочитали жизнь отступничеству» [267, с. 588]. Многочисленные случаи самопожертвования под влиянием чувства патриотизма можно считать печальным, но очевидным признаком силы культуры сообщества.

Потребность в оценке также может быть реализована только в конкретных группах, к которым личность принадлежит добровольно. Помимо оценок отдельных членов группы, которые могли бы восприниматься и на индивидуальном уровне поведения, сама принадлежность к группе затрагивает самооценку личности. Этот механизм группового вклада в самооценку хорошо раскрывается в концепции категоризации [476]. Группа должна сделать и делает положительный вклад в самооценку индивида. Совершается это путем ощущения принадлежности к конкретной группе и распространения личностью на себя выигрышных групповых свойств и достижений. Так всегда происходит с болельщиками на стадионе, которые, может быть, никогда в жизни не играли в футбол, но начинали чувствовать свое превосходство, когда их любимая команда выигрывала. А если группового выигрыша долго нет, то для того, чтобы эту группу сохранить, ее члены будут непроизвольно искать иные ее преимущества перед другими группами.

И, наконец, потребность в самовыражении — при благоприятном социальном развитии самая сильная индивидуальная потребность. Она также приобретает смысл только в структуре «своей» группы, которая задает и пути саморазворачивания личностного потенциала и оценивает успешность этого процесса, присваивая личности определенный групповой статус.

Можно сказать, что конкретная социальная группа призвана удовлетворить социальные потребности личности, которые при обеспечении необходимого минимума для удовлетворения потребностей организма становятся более сильными источниками человеческой активности, нежели естественные потребности, заложенные биоэволюцией. Поэтому большую личностную значимость приобретает такая социальная ценность, как принадлежность к чему-то большему, чем сам индивид, т.е. к общности индивидов.

«В состоянии отсутствия сотрудничества вечный страх, постоянная опасность насильственной смерти...» (Гоббс). Это, в конечном счете, единственная реальность, которая заставляет человека вновь вливаться в группы, чувство, аналогичное тому, которое заставляет испуганных лошадей сбиваться в стадо при виде волка. Это страх перед концом того процесса, который начался с появлением человека на свет, страх смерти. Страх смерти предопределяет в человеке инстинкт принадлежности к чему-то большему, чем он сам, и гонит его в города, общины, группы. Чувство страха одиночества настолько велико, что порождает такие странные обычаи, как, например, обычай скифов, упомянутый Монтенем: хороня своего царя душить наложницу, виночерпия, конюшего, сокольничего, ключника и повара, а по прошествии года 50 коней и 50 юношей [167].