Поистине, мы образуем
Курьезнейший дуэт.
Любовница еле ходит,
Любовник тощ, как скелет.
Она страдает, как кошка,
А он замучен, как пес.
Рассудок достойной пары,
Как видно, черт унес.
Любовница лотосом нежным
Себя возомнила, и в тон
Себя выдает за месяц
Поджарый селадон.
Вместо дел -- засилье слова!
Ты, как кукла, на диете:
Постный дух -- взамен жаркого,
Клецки, друг, и те в запрете!
Но в любви тебе, пожалуй,
Были б вредны чересчур
Шпоры страсти одичалой,
Ласки длительный аллюр.
Тратить силы нет расчета:
Принесли б тебе урон
Steeplechase 1, любви охота,
Бег с любимым вперегон.
Здоровей тебе возня
С хилым спутником была б,
У кого, как у меня,
Каждый орган в теле слаб.
Так что, друг, ко мне ты льни
Больше сердцем, чем натурой,
Ты свои умножишь дни
Этой чувственной микстурой.
Пытай меня, избей бичами,
На клочья тело растерзай,
Рви раскаленными клещами,--
Но только ждать не заставляй!
___________
1 С препятствиями (англ.).
Пытай жестоко, ежечасно,
Дроби мне кости ног и рук,
Но не вели мне ждать напрасно, -
О, это горше лютых мук!
Весь день прождал я, изнывая,
Весь день, -- с полудня до шести!
Ты не явилась, ведьма злая,
Пойми, я мог с ума сойти!
Меня душило нетерпенье
Кольцом удава, стыла кровь,
На стук я вскакивал в смятенье,
Но ты не шла,-- я падал вновь...
Ты не пришла, -- беснуюсь, вою,
А дьявол дразнит: "Ей-же-ей,
Твой нежный лотос над тобою
Смеется, старый дуралей!"
Я видел сон: луной озарены,
Кругом теснились бледные виденья --
Обломки величавой старины,
Разбитые шедевры Возрожденья.
Лишь кое-где, дорически строга,
Нетронутая гибелью колонна,
Глумясь, глядела в твердь, как на врг
Перед ее громами непреклонна.
Повержены, кругом простерлись ниц
Порталы, изваянья, колоннады,--
Застывший мир людей, зверей и птиц,
Кентавры, сфинксы, божества и гады.
Немало статуй женских из травы,
Из сорняков глядело ввысь уныло;
И время, злейший сифилис, -- увы! --
Изящный нос наяды провалило.
И я увидел древний саркофаг,
Он уцелел под грудами развалин.
Там некто спал, вкусивший вечных благ,
И тонкий лик был нежен и печален.
Кариатиды, в скорби онемев,
Держали гроб недвижно и сурово,
А по бокам чеканный барельеф
Изображал события былого.
И мне предстал Олимп, гора богов,
Развратные языческие боги;
С повязками из фиговых листков
Адам и Ева, полные тревоги.
И мне предстал горящий Илион,
Ахилл и Гектор в беге беспримерном,
И Моисей, и дряхлый Аарон,
Эсфирь, Юдифь и Гаман с Олоферном.
И были там Амур, шальной стрелок,
И госпожа Венера, и Меркурий,
Приап, Силен, и Бахус, пьяный бог,
И сам Плутон, владыка злобных фурий.
А рядом -- мастер говорить красно,
Преславная ослица Валаама;
Там -- Лот, бесстыдно хлещущий вино,
Здесь -- жертвоприношенье Авраама.
Там голову Крестителя несут
И пляшет пред царем Иродиада;
Здесь Петр-ключарь, и рай, и Страшный суд,
И сатана над черной бездной ада.
А тут Юпитер соблазняет жен,
Преступный лик в личине чуждой спрятав:
Как лебедь, был он с Ледой сопряжен,
Прельстил Данаю ливнем из дукатов.
За ним Диана в чаще вековой,
И свора псов над их добычей жалкой,
И Геркулес -- неистовый герой --
Сидит в одежде женщины за прялкой.
Святой Синай главу в лазурь вознес,
Внизу Израиль пляшет пред шатрами,
За ними отрок Иисус Христос --
Он спорит с ортодоксами во храме.
Прекрасный грек -- и мрачный иудей!
Везде контраст пред любопытным
И ярый хмель, как хитрый чародей,
Опутал все причудливым узором.
Но странный бред! Покуда без конца
Передо мной легенды проходили,
Себя узнал я в лике мертвеца,
Что тихо грезил в мраморной могиле.
Над головой моею рос цветок,
Пленявший ум загадочною формой.
Лилово-желт был каждый лепесток,--
Их красота приковывала взор мой.
Народ его назвал цветком страстей.
Он на Голгофе вырос, по преданью,
Когда Христос приял грехи людей
И кровь его текла священной данью.
О крови той свидетельствует он,--
Так говорят доверчивые люди,--
И в чашечке цветка запечатлен
Был весь набор мучительных орудий
Все, чем палач воспользоваться мог,
Что изобрел закон людей суровый:
Щипцы и гвозди, крест и молоток,
Веревка, бич, копье, венец терновый.
Цветок, дрожа, склонялся надо мной,
Лобзал меня, казалось, полный муки;
Как женщина, в тоске любви немой
Ласкал мой лоб, мои глаза и руки.
О, волшебство! О, незабвенный миг!
По воле сна цветок непостижимый
Преобразился в дивный женский лик,--
И я узнал лицо моей любимой.
Дитя мое! В цветке таилась ты,
Твою любовь мне возвратили грезы;
Подобных ласк не ведают цветы,
Таким огнем не могут жечь их слезы!
Мой взор затмила смерти пелена,
Но образ твой был снова предо мною;
Каким восторгом ты была полна,
Сияла вся, озарена луною.
Молчали мы! Но сердце -- чуткий слух,
Когда с другим дано ему слиянье;
Бесстыдно слово, сказанное вслух,
И целомудренно любовное молчанье.
Молчанье то красноречивей слов!
В нем не найдешь метафор округленных,
Им скажешь все без фиговых листков,
Без ухищрений риторов салонных.
Безмолвный, но чудесный разговор,
Одна лишь мысль, без отзыва, без эха!
И ночь летит, как сон, как метеор,
Вся сплетена из трепета и смеха.
Не спрашивай о тайне тех речей!
Спроси, зачем блестит светляк полночный,
Спроси волну, о чем поет ручей,
Спроси, о чем грустит зефир восточный,
Спроси, к чему цветам такой убор,
Зачем алмаз горит в земной утробе,--
Но не стремись подслушать разговор
Цветка страстей и спящего во гробе.
Лишь краткий миг в покое гробовом,
Завороженный, пил я наслажденье.
Исчезло все, навеянное сном,
Растаяло волшебное виденье.
О смерть! Лишь ты, всесильна, как судьба
Даруешь нам блаженства сладострастье;
Разгул страстей, без отдыха борьба --
Вот глупой жизни призрачное счастье!
Как метеор, мой яркий сон мелькнул,
В блаженство грез ворвался грохот мира
Проклятья, спор, многоголосый гул,--
И мой цветок увял, поникнув сиро.
Да, за стеной был грохот, шум и гам,
Я различал слова свирепой брани,--
Не барельефы ль оживали там
И покидали мраморные грани?
Иль призрак веры в схемах ожил вновь
И камень с камнем спорит, свирепея,
И с криком Пана, леденящим кровь,
Сплетаются проклятья Моисея?
Да, Истине враждебна Красота,
Бесплоден спор, и вечны их разлады,
И в мире есть две партии всегда:
Здесь -- варвары, а там -- сыны Эллады.
Проклятья, брань, какой-то дикий рев!
Сей нудный диспут мог бы вечно длиться
Но, заглушив пророков и богоз,
Взревела Валаамова ослнца.
И-а! И-а! Визжал проклятый зверь,--
И он туда ж, в премудрый спор пустился!
Как вспомню, дрожь берет еще теперь,
Я сам завыл со сна -- и пробудился.