Меню
Назад » »

Генрих Гейне. (82)

    1649-1793-????

Невежливей, чем британцы, едва ли Цареубийцы на свете бывали. Король их Карл, заточен в Уайтхолл, Бессонную ночь перед казнью провел: Под самым окном веселился народ И с грохотом строили эшафот. Французы немногим учтивее были: В простом фиакре Луи Капета Они на плаху препроводили, Хотя, по правилам этикета, Даже и при такой развязке Надо возить короля в коляске. Еще было хуже Марии-Антуанетте, Бедняжке совсем отказали в карете: Ее в двуколке на эшафот Повез не придворный, а санкюлот. Дочь Габсбурга рассердилась немало И толстую губку надменно поджала. Французам и бриттам сердечность чужда, Сердечен лишь немец, во всем и всегда. Он будет готов со слезами во взоре Блюсти сердечность и в самом терроре. А оскорбить монарха честь Его не вынудит и месть. Карета с гербом, с королевской короной, Шестеркою кони под черной попоной, Весь в трауре кучер, и, плача притом, Взмахнет он траурно-черным кнутом,-- Так будет король наш на плаху доставлен И всепокорнейше обезглавлен.

    x x x

В Германии, в дорогой отчизне, Все любят вишню, древо жизни, Все тянутся к ее плоду, Но пугало стоит в саду. Каждый из нас, точно птица, Чертовой рожи боится. Но вишня каждое лето цветет, И каждый песнь отреченья поет. Хоть вишня сверху и красна, Но в косточке смерть затаила она. Лишь в небе создал вишни Без косточек всевышний. Бог-сын, бог-отец, бог -- дух святой, Душой прилепились мы к троице И, к ним уйти с земли спеша, Грустит немецкая душа. Лишь на небе вовеки Блаженны человеки, А на земле все грех да беда,-- И кислые вишни, и горе всегда.

    ПО СЮ И ПО ТУ СТОРОНУ РЕЙНА

Пыл страстей и такта узы, Пламя роз в петлицах блузы, Сладость ласки, лжи гипноз, Благородство грешных поз, Вихрь и жар любовных грез -- В том искусны вы, французы! А германский дух померк, В злобу рок его поверг, Из глубин сознанья бьет он, Злой наш дух! И все растет он, Ядом весь ;почти зальет он Твой бочонок, Гейдельберг:!

    ЮДОЛЬ СТРАДАНИЙ

Гуляет ветер на чердаке, В постель задувает сквозь дыры. Там две души-горемыки лежат, Так бледны, так слабы и сиры. и шепчет душа-горемыка другой: "Обвей меня крепче рукою, Прижмись губами к моим губам, И я согреюсь тобою", Другая душа-горемыка в ответ: "Твой взор -- защита от боли, От голода, холода, нищеты, От этой проклятой юдоли". И плакали, и целовались они В своей безысходной печали, Смеялись и даже запели потом, И наконец замолчали. А днем на чердак пришел комиссар С ученым лекарем вкупе, И тот усмотрел, что смерть налицо И в том и в этом трупе. И он разъяснил: "При желудке пустом Их, верно, стужа убила. Возможно, что смерть их уже стерегла И только 'быстрей-шстушша". И веско добавил: "В такой мороз Отапливать надо жилище, А спать на пуховиках,-- но суть, Конечно, в здоровой пище".

    ВСЕ ЗАВИСИТ ОТ МАССЫ

"Блины, которые я отпускал до сих пор за три серебряных гроша, отпускаю отныне за два серебряных гроша. Все зависит от массы". Засел в мою память прочней монументов Один анонс -- для интеллигентов Борусской столицы когда-тал он В "Интеллигенцблатт" был помещен. Берлин! Столица борусехой страны! Цветешь, ты свежестью весны, Как пышных лип твоих аллеи.... Все так же ли ветер их бьет, не жалея? А как твой Тиргартен? Найдется? ль в нем тварь, Что хлещет пиво, как и встарь, С женой в павильоне, под ту же погудку: Мораль -- душе, а борщ -- желудку? Берлин! Ты каким предаешься шотехам? Какого разиню приветствуешь смехом? При мне еще Нанте; не снился берлинцам. В ту пору только чушь мололи Высоцкий с пресловутым: кронпринцем, Что ныне ерзает на престоле. Теперь в короле: не признать, балагура -- Голова под короной повисла понуро. Сего венценосца сужу я нестрого, Ведь мы друг на друга походим немного. Оа очень любезен, талантлив, притом,-- Я тоже был бы плохим королем. Как я, не питает он нежных чувств К музыке -- чудовищу искусств; Поэтому протежирует он Мейербера -- музыке в урон. Король с него денег не брал,-- о нет! -- Как об этом гнусно судачит свет. Ложь! С беренмейеровских денег Король не разбогател ни на пфенниг! И Беренмейер с неких пор Королевской оперы дирижер, Но за это ему -- награда одна: И титулы и ордена -- Лишь "en monnaie de signe"1. Так вот: За roi de Prusse2 проливает он пот. Как только начну Берлин вспоминать, Университет я вижу опять. Под окнами красные скачут гусары, Там музыки грохот и звуки фанфары, Громко несутся солдатские "зори" К студиозам под своды аудиторий. А профессора там все в том же духе -- Весьма иль менее длинноухи? Все так же ль изящно, с тем же эффектом Слащаво поет дифирамбы пандектам Наш Савиньи иль сей певец, Быть может, помер под конец? Я, право, не знаю... Скажите по чести, Я не расплачусь при этой вести... И Лотте умер. Смертен всякий, Как человек, так и собаки, А псам таким и подыхать, Что рады здравый смысл сбрехать И считают для вольного немца почетом -- Задыхаться под римским гнетом... А Массман плосконосый, тот все у дел? Иль Массмана смертных постиг удел? Не говорите об этом, я буду убит, И, если подох он, я плакать стану,-- О! Пусть еще долго он небо коптит, Нося на коротеньких ножках свой грузик. Уродливый карлик, смешной карапузик С отвислым брюхом. Сей пигмей Был мне на свете всех милей! Я помню его. Он так был мал, Но, как бездонная бочка, лакал Со студентами пиво, -- те, пьянствуя часто, Под конец излупили беднягу-гимнаста. То-то было побоище! Юноши браво Доказали упорством рук, ------------------ 1 Расплата шуточками (фр.). 2 Работая бесплатно, дословно: (за) короля Пруссии (фр.) Что Туснельды и Германа внук -- Достойный поборник кулачного права. Молодые германцы не знали поблажки, Молотили руками... То в зад, то в ляжки Пинали ногами все боле и боле, А он, негодяй, хоть бы пикнул от боли. "Я удивлен! -- вскричал я с жаром. -- Как стойко ты сносишь удар за ударом, Да ты ведь герой! Ты Брутовой расы!" И Массман молвил: "Все зависит от массы!" Да, a propos 1, а этим летом Вы репой тельтовской довольны? Хорош ли огурчик малосольный В столице вашей? А вашим поэтам Живется все так же, без резких волнений, И все среди них не рождается гений? Хотя -- к чему гений? Ведь у нас расцветало Моральных и скромных талантов немало. У морального люда есть тоже прикрасы. Двенадцать -- уж дюжина! Все зависит от массы. А вашей лейб-гвардии лейтенанты По-прежнему те же наглые франты? Все так же затянуты в рюмочку тальи? Все так же болтливы эти канальи? Но берегитесь, -- беда грозит, -- Еще не лопнуло, но трещит! Ведь Бранденбургские ворота у вас Грандиозностью славятся и сейчас. И в эти ворота, дождетесь вы чести, Всех вас вышвырнут с прусским величеством вместе. Все зависит от массы!

    ДОБРЫЙ СОВЕТ

Всегда их подлинную кличку Давай, мой друг, героям басен. Сробеешь -- результат ужасен! -------------------- 1 Кстати (фр.).

    ДОБРЫЙ СОВЕТ

Всегда их подлинную кличку Давай, мой друг, героям басен. Сробеешь -- результат ужасен! С твоим ослом пойдет на смычку Десяток серых дурней, воя: "Мои ведь уши у героя! А этот визг и рев с надсадой Моею отдает руладой: Осел я! Хоть не назван я, Меня узнают все друзья, Вся родина Германия: Осел тот я! И-а! И-а!" Ты одного щадил болвана, Тебе ж грозит десяток рьяно!

    КОРОЛЬ ДЛИННОУХИЙ I

Само собой, в короли прошел Большинство голосов получивший осе И учинился осел королем. Но вот вам хроника о нем: Король-осел, корону надев, Вообразил о себе, что он лев; Он в львиную шкуру облекся до пят И стал рычать, как львы рычат. Он лошадьми себя окружает, И это старых ослов раздражает. Бульдоги и волки -- войско его, Ослы заворчали и пуще того. Быка он приблизил, канцлером сделав, И тут ослы дошли до пределов. Грозятся восстанием в тот же день! Король корону надел набекрень И быстро укутался, раз-два, В шкуру отчаянного льва. Потом объявляет особым приказом Ослам недовольным явиться разом, И держит следующее слово: "Ослы высокие! Здорово! Ослом вы считаете меня, Как будто осел и я, и я! Я -- лев; при дворе известно об этоv И всем статс-дамам, и всем субреттам. И обо мне мой статс-пиит Создал стихи и в них говорит: "Как у верблюда горб природный, Так у тебя дух льва благородный -- У этого сердца, этого духа Вы не найдете длинного уха". Так он поет в строфе отборной, Которую знает каждый придворный. Любим я: самые гордые павы Щекочут затылок мой величавый. Поощряю искусства: все говорят, Что я и Август и Меценат. Придворный театр имею давно я; Мой кот исполняет там роли героя. Мимистка Мими, наш ангел чистый, И двадцать мопсов -- это артисты. В академии живописи, ваянья Есть обезьяньи дарованья. Намечен директор на место это -- Гамбургский Рафаэль из гетто, Из Грязного вала,--Леман некто. Меня самого напишет директор. Есть опера, и есть балет, Он очень кокетлив, полураздет. Поют там милейшие птицы эпохи И скачут талантливейшие блохи. Там капельмейстером Мейер-Бер, Сам музыкальный миллионер. Уже наготовил Мерин-Берий К свадьбе моей парадных феерий. Я сам немного занят музыкой, Как некогда прусский Фридрих Великий. Играл он на флейте, я на гитаре, И много прекрасных, когда я в ударе И с чувством струны свои шевелю, Тянутся к своему королю. Настанет день -- королева моя Узнает, как музыкален я! Она -- благородная кобылица, Высоким родом своим гордится. Ее родня ближайшая -- тетя Была Росинанта при Дон-Кихоте; А взять ее корень родословный Там значится сам Баярд чистокровный; И в предках у ней, по ее бумагам, Те жеребцы, что ржали под флагом Готфрида сотни лет назад, Когда он вступал в господень град. Но прежде всего она красива, Блистает! Когда дрожит ее грива, А ноздри начнут и фыркать и гроха| В сердце моем рождается похоть,-- Она, цветок и богиня кобылья, Наследника мне принесет без усилья. Поймите, -- от нашего сочетанья Зависит династии существованье. Я не исчезну без следа, Я буду в анналах Клио всегда, И скажет богиня эта благая, Что львиное сердце носил всегда я В груди своей, что управлял Я мудро и на гитаре играл". Рыгнул король, и речь прервал он, Но ненадолго, и так продолжал он: "Ослы высокие! Все поколенья! Я сохраню к вам благоволенье, Пока вы достойны. Чтоб всем налог Платить без опоздания, в срок. По добродетельному пути, Как ваши родители, идти,-- Ослы старинные! В зной и холод Таскали мешки они, стар и молод, Как им приказывал это бог. О бунте никто и мыслить не мог. С их толстых губ не срывался ропот, И в мирном хлеву, где привычка и О! Спокойно жевали они овес! Старое время ветер унес. Вы, новые, остались ослами, Но скромности нет уже меж вами. Вы жалко виляете хвостом И вдруг являете треск и гром. А так как вид у вас бестолков, Вас почитают за честных ослов; Но вы и бесчестны, вы и злы, Хоть с виду смиреннейшие ослы. Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг Вы издаете ослиный крик, Готовы разнести на части Весь мир, -- и только дерете пасти. Порыв, безрассудный со всех сторон! Бессильный гнев, который смешон! Ваш глупый рев обнаружил вмиг, Как много различнейших интриг, Тупых и низких дерзостей И самых пошлых мерзостей, И яда, и желчи, и всякого зла Таиться может в шкуре осла". Рыгнул король, и речь прервал он, Но ненадолго, и так продолжал он: "Ослы высокие! Старцы с сынами! Я вижу вас насквозь, я вами Взволнован, я злюсь на вас свирепо За то, что бесстыдно и нелепо О власти моей вы порете дичь. С ослиной точки трудно постичь Великую львиную идею, Политикой движущую моею. Смотрите вы! Бросьте эти штуки! Растут у меня и дубы и буки, Из них мне виселицы построят Прекрасные. Пусть не беспокоят Мои поступки вас. Не противясь, Совет мой слушайте: рты на привязь! А все преступники-резонеры -- Публично их выпорют живодеры; Пускай на каторге шерсть почешут. А тех, кто о восстании брешут, Дробят мостовые для баррикады,-- Повешу я без всякой пощады. Вот это, ослы, я внушить вам желал бы Теперь убираться я приказал бы". Король закончил свое обращенье; Ослы пришли в большое движенье; Оки прокричали: "И-а, и-а! Да здравствует наш король! Ура!"
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar