Генрих Гейне. (10)

ГЛАВА XXIII


 Ведьмы логово покинув,
 Мы спускаемся в долину;
 Снова почву под ногами
 Обретаем в позитивном.

 Прочь, безумье, бред горячки,
 Грезы, призраки, виденья!
 Мы серьезно и разумно
 Вновь займемся Атта Троллем.

 Меж детей в своей берлоге
 Наш старик лежит и спит,
 И, как праведник, храпит он;
 Вот проснулся -- и зевает.

 Рядом с Троллем -- Одноухий.
 Как поэт, что ищет рифму,
 Лапой голову скребет он,
 И скандирует он лапой.

 Тут же, рядом с папой, дочки
 На спине лежат, мечтая;
 Непорочны и невинны
 Сны четвероногих лилий.

 Что за томные виденья,
 Как цветы, трепещут нежно
 В душах девственниц медвежьих?
 Их глаза блестят слезами.

 И особенно меньшая
 Вся полна волненьем тайным,
 Ибо тайно чует в сердце
 Зуд блаженный Купидона.

 Ах, стрела малютки-бога
 Сразу шкуру ей пронзила,
 С первой встречи. Но -- Всевышний!
 Тот, кто мил ей, -- человек!

 Да, зовут его Шнапганский,
 Он, в великом отступленье
 По горам спасаясь бегством,
 На рассвете ей явился.

 Девам люб герой в несчастье,
 А в глазах сего героя
 Тихой грустью, мрачной скорбью
 Клокотал карманный кризис.

 Всей казной его походной --
 Двадцатью двумя грошами,
 Что в Испанию привез он,
 Завладел дон Эспартеро.

 Даже и часы погибли:
 Он оставил их в ломбарде
 В Пампелуне -- распрощался
 С драгоценностью фамильной.

 И бежал он что есть мочи --
 Но, и сам того не зная,
 В бегстве выиграл он нечто
 Лучше всякой битвы -- сердце!

 Да, смертельный враг, он мил ей!
 Мил медведице несчастной.
 Знай отец про тайну дочки --
 Как ревел бы он свирепо!

 Словно старый Одоардо,
 Что Эмилию Галотти
 В мрачной гордости мещанской
 Заколол, и Атта Тролль бы

 Растерзал скорее дочку,
 Лапой собственной убил бы,
 Чем позволить недостойной
 Кинуться в объятья принца.

 Да, но в данную минуту
 Он лирически настроен,
 Он сломать не жаждет розу,
 Не потрепанную бурей.

 В тихой грусти возлежит он
 Меж детьми в своей берлоге,
 Как предчувствием томимый
 Думой о загробном мире.

 "Дети! -- так вздыхает Атта,
 И в глазах медведя слезы,--
 Дети! Кончен путь мой дольний,
 Близок час разлуки нашей.

 Нынче в полдень задремал я,
 И во сне, как бы предвестьем,
 Дух мой был охвачен сладким
 Предвкушеньем скорой смерти.

 Право, я не суеверен,
 Но меж небом и землею
 Вещи есть, в каких не может
 Разобраться и мыслитель.

 В размышлениях о мире
 Раззевался и заснул я,
 И приснилось мне: лежу я
 Под высоким странным древом.

 С веток древа капал белый
 Чистый мед и попадал мне
 Прямо в рот, и, насыщаясь,
 Я парил в блаженстве сладком.

 Я глядел, блаженно жмурясь,
 Вверх и вдруг узрел на древе
 Семь малюток-медвежаток,
 Быстро ползавших по веткам.

 Семь пленительных созданий
 С розовато-рыжим мехом,--
 За плечами он вился,
 Точно крылышки из шелка.

 Да, у розовых малюток
 Были шелковые крылья,
 И малютки нежно пели
 Неземными голосами.

 Эта песня леденила
 Кожу мне, но вдруг сквозь кожу
 Вырвалась душа, как пламень,--
 Вознеслась, сияя, в небо".

 Так промолвил умиленно
 Атта Тролль, потом минуту
 Помолчал он, пригорюнясь,
 Но внезапно оба уха,

 Странно дрогнув, навострились...
 И вскочил он бурно с ложа
 И, ликуя, громко рявкнул:
 "Дети, чей я слышу голос?

 То не голос ли прелестный
 Нашей мамы? О, я знаю
 Нежное ворчанье Муммы!
 Мумма! Сладостная Мумма!"

 И помчался из берлоги
 Атта Тролль, как полоумный,
 Полетел судьбе навстречу,
 Устремился прямо в смерть.

ГЛАВА XXIV


 Там, в ущелье Ронсевальском,
 И на том же самом месте,
 Где племянник славный Карла
 В битве отдал душу богу,--

 Пал и Тролль, сражен коварством,
 Как Роланд, кого преступно
 Предал рыцарский Иуда,
 Подлый Ганелон из Майнца.

 Ах! Супружеское чувство,
 Лучшее, что есть в медведе,
 По совету хитрой ведьмы,
 Послужило здесь приманкой.

 И, ворчанью черной Муммы
 Бесподобно подражая,
 Ведьма выманила Тролля
 Из берлоги безопасной.

 На крылах любви летел он
 По скалам, порой, замедлясь,
 Вожделенно нюхал воздух --
 Думал, где-то близко Мумма!

 Ах! Там спрятался Ласкаро,
 Он стоял с ружьем -- и пулей
 Грянул в радостное сердце,--
 Хлынул ток багряной крови,

 Помотал медведь сраженный
 Головой и сразу рухнул
 С тяжким судорожным стоном.
 "Мумма!" -- был последний вздох.

 Так скончался наш герой,
 Так погиб. Но для бессмертья
 Он воскреснет ныне в песне
 Восхищенного поэта.

 Он воскреснет, величавый,
 В нимбе славы непомерной
 И пойдет шагать хореем
 По стихам четырехстопным.

 И потом ему поставят
 Гордый памятник в Валгалле,
 И на памятнике будет
 Надпись в лапидарном стиле:

 "Тролль. Медведь тенденциозный,
 Пылок, нравственен и смирен,--
 Развращенный духом века,
 Был пещерным санкюлотом.

 Плохо танцевал, но доблесть
 Гордо нес в груди косматой.
 Иногда зело вонял он,--
 Не талант, зато характер".

ГЛАВА XXV


 Тридцать три седых старухи
 В ярко-красных капюшонах,
 В праздничном уборе басков,
 У околицы стояли.

 И одна, как встарь Дебора,
 Била в бубен и плясала,
 Славя песнею и пляской
 Победителя Ласкаро.

 Четверо мужчин с триумфом
 Мертвого несли медведя:
 Он сидел в широком кресле,
 Как ревматик на курорте.

 За покойным, как родные,
 Шли Урака и Ласкаро.
 Ведьма, явно чуть конфузясь,
 Отвечала на поклоны.

 А когда кортеж достигнул
 Ратуши, с надгробной речью
 Выступил помощник мэра
 И сказал об очень многом:

 Например, о росте флота,
 О проблеме свекловицы,
 О печати и о гидре
 Нетерпимости партийной.

 Описав весьма подробно
 Ряд заслуг Луи-Фклиппа,
 Обратился он к медведю
 И к бесстрашному Ласкаро.

 "Ты, Ласкаро,--так воскликнул
 Наш оратор, отирая
 Пот со лба трехцветным шарфом,
 Ты, Ласкаро, ты, Ласкаро,

 Ты, сразивший Атта Тролля,
 Бич испанцев и французов,
 Ты -- герой обеих наций,
 Пиренейский Лафайет!"

 Получив официально
 Аттестацию героя,
 В тихой радости Ласкаро
 Покраснел и улыбнулся.

 И потом весьма бессвязно,
 Как-то странно заикаясь,
 Пробурчал он благодарность
 За оказанную честь.

 С тайным страхом все глядели
 На неслыханное диво,
 И в смятенье бормотали
 Изумленные старухи:

 "Как, Ласкаро улыбнулся!
 Как, Ласкаро покраснел!
 Как, заговорил Ласкаро,
 Этот мертвый сын колдуньи!"

 А медведя ободрали,
 С молотка пустили шкуру;
 За нее скорняк какой-то
 Отсчитал пять сотен франков,

 Превосходно обработал,
 Красным бархатом подбил
 И немедленно кому-то
 Продал за двойную цену.

 И затем, Джульеттой куплен
 Из четвертых рук в Париже,
 Пред ее постелью в спальне
 Лег медвежий мех ковром.

 Часто голыми ногами
 Я в ночи стоял на бренной
 Оболочке Атта Тролля,
 На его земной одежде.

 И, глубокой грусти полный,
 Строки Шиллера читал я:
 "Чтобы стать бессмертным в песне,
 Надо в жизни умереть".