ФРИДРИХ НИЦШЕ. ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА (33) - ДОСКА ОБЪЯВЛЕНИЙ ГИПЕРИНФО

100719 Просмотров

ГНОСЕОЛОГИЯ ( 1 ) ( 2 ) ( 3 ) ( 4 ) / ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИЙ
ГРУППА / ГРУППОВОЕ / КОЛЛЕКТИВ / КОЛЛЕКТИВНОЕ / СОЦИАЛЬНЫЙ / СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ
ПСИХИКА / ПСИХИЧЕСКИЙ / ПСИХОЛОГИЯ / ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ / ПСИХОАНАЛИЗ
ФИЛОСОФИЯ / ЭТИКА / ЭСТЕТИКА / ФИЛОСОФ / ПСИХОЛОГ / ПОЭТ / ПИСАТЕЛЬ
РИТОРИКА \ КРАСНОРЕЧИЕ \ РИТОРИЧЕСКИЙ \ ОРАТОР \ ОРАТОРСКИЙ

FRIEDRICH WILHELM NIETZSCHE / ФРИДРИХ ВИЛЬГЕЛЬМ НИЦШЕ

НИЦШЕ / NIETZSCHE / ЕССЕ HOMO / ВОЛЯ К ВЛАСТИ / К ГЕНЕАЛОГИИ МОРАЛИ / СУМЕРКИ ИДОЛОВ /
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА / ПО ТУ СТОРОНУ ДОБРА И ЗЛА / ЗЛАЯ МУДРОСТЬ / УТРЕННЯЯ ЗАРЯ /
ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ СЛИШКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ / СТИХИ НИЦШЕ / РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ

Фридрих Вильгельм Ницше

ФРИДРИХ НИЦШЕ
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА
"Also Sprach Zarathustra"

Тень

Но едва убежал добровольный нищий и Заратустра остался опять один с собою, как услыхал он позади себя новый голос, взывавший: "Стой, Заратустра! Подожди же меня! Ведь это я, о Заратустра, я, тень твоя!" Но Заратустра не остановился, ибо внезапная досада овладела им, что так тесно стало в горах у него. "Куда же девалось уединение мое? -- говорил он. -- Поистине, это становится слишком много для меня; эти горы кишат людьми, царство мое уже не от мира сего, мне нужны новые горы. Моя тень зовет меня? Что мне до тени моей! Пусть бежит себе за мною! я -- убегу от нее". Так говорил Заратустра в сердце своем и бежал дальше. Но тот, кто был позади его, следовал за ним: так что образовалось трое бегущих один за другим -- впереди бежал добровольный нищий, потом Заратустра, и позади всех тень его. Но недолго бежали они так, ибо Заратустра скоро опомнился от своего неразумия и сразу стряхнул с себя всякую досаду и всякое отвращение. "Как! -- говорил он. -- Разве самые смешные вещи с давних пор не случались с нами, старыми отшельниками и святыми? Поистине, безумие мое сильно выросло в горах! И вот теперь слышу я, как шесть старых дурацких ног топочут одна за другой! Но разве Заратустра имеет право бояться какой-нибудь тени? И наконец, мне кажется, что ноги ее длиннее моих". Так говорил Заратустра, смеясь глазами и всем нутром своим; он остановился и быстро обернулся назад, так что чуть было не опрокинул на землю тень, которая преследовала его: так близко следовала она по пятам его и так слаба была она. Ибо, когда он измерил ее глазами, испугался он, как перед внезапным призраком: так худ, черен, изможден и призрачен был этот преследователь. "Кто ты? -- спросил Заратустра грубо. -- Что делаешь ты здесь? И почему называешь ты себя моей тенью? Ты не нравишься мне". "Прости меня, -- отвечала тень, -- что это я; и если я тебе не нравлюсь, ну что ж! о Заратустра, я хвалю тебя и твой хороший вкус. Я -- странник, который уже много ходил по пятам твоим; вечно в дороге, но без цели и даже без родины; так что мне, поистине, немногого недостает до вечного жида, разве только что не вечен я и не жид. Как? Неужели должна я всегда быть в пути? Увлекаемой и гонимой каждым ветром? О земля, ты стала для меня слишком круглой! На всякой поверхности побывала я уже; как усталая пыль, спала я на зеркалах и оконных стеклах: все берет от меня, но ничто не дает, я становлюсь тощей -- почти похожу я на тень. Но за тобой, о Заратустра, я следовала и преследовала тебя дольше всего, и, если я и пряталась от тебя, все-таки я была твоей верной тенью: где бы ни сел ты, садилась и я. С тобой обошла я самые далекие, самые холодные миры, как призрак, который охоч бегать зимою по крышам и по снегу. Вместе с тобою стремилась я ко всему запретному, самому дурному и дальнему: и если что-нибудь во мне может быть названо добродетелью, так это то, что не боялась я никакого запрета. Вместе с тобою разбила я все, что когда-либо чтило сердце мое, все пограничные столбы и всех идолов опрокинула я, за самыми опасными желаниями гонялась я, -- поистине, по всем преступлениям однажды прошлась я. Вместе с тобою разучилась я вере в слова, ценности и великие имена. Когда черт меняет кожу, не отпадает ли тогда также и имя его? Ибо имя есть только кожа. И сам черт, быть может, -- только кожа. "Нет истины, все позволено" -- так убеждала я себя. В самые холодные воды погружалась я сердцем и головою. Ах, как часто стояла я поэтому нагая и красная, как рак! Ах, куда девалось все доброе, и весь стыд, и вся вера в добрых! Ах, куда девалась та изолгавшаяся невинность, которой некогда обладала я, невинность добрых и их благородной лжи! Слишком часто, поистине, следовала я по пятам за истиной: и она давала мне пинка. Много раз думала я, что лгу, и только тогда прикасалась я -- к истине. Слишком многое прояснилось для меня: теперь оно уже не касается меня. Уже ничто не живо, что я люблю, -- как могла бы я еще любить самое себя? "Жить, как мне нравится, или вовсе не жить" -- так хочу я, так хочет даже святой. Но, увы! есть ли еще для меня -- радость? Есть ли еще у меня -- цель? Пристань, куда бежит парус мой? Попутный ветер? Ах, только тот, кто знает, куда он едет, знает также, какой ветер ему по пути. Что еще осталось мне? Усталое, дерзкое сердце; беспокойная воля; крылья негодные, чтобы летать; разбитый хребет. А это искание своего дома: о Заратустра, ты ведь знаешь, это искание было взысканием моим, оно пожирает меня. "Где -- дом мой?" Я спрашиваю о нем, ищу и искала его и нигде не нашла. О вечное везде, о вечное нигде, о вечное -- напрасно!" Так говорила тень, и лицо Заратустры вытягивалось при словах ее. "Да, ты -- моя тень, -- сказал он наконец с грустью. -- И не малая опасность грозит тебе, ты, вольнодумец и странник! Плохой день был у меня: смотри, как бы не наступил еще худший вечер! Таким беспокойным, как ты, может наконец даже тюрьма показаться блаженством. Видела ли ты когда-нибудь, как спят заключенные преступники? Они спят спокойно, они наслаждаются впервые своей безопасностью. Берегись, чтобы тебя наконец не уловила в сети какая-нибудь узкая вера, какое-нибудь жестокое, суровое заблуждение! Ибо теперь соблазняет и искушает тебя все узкое и твердое. Ты утратила цель; увы, как прошутишь и как утешишь ты эту утрату? Вместе с ней ты -- потеряла и дорогу! Бедный, блуждающий мечтатель, уставший мотылек! не хочешь ли ты на этот вечер иметь пристанище и отдых? Так иди вверх в пещеру мою! Эта дорога ведет к пещере моей. А теперь я скорее убегу от тебя. Уже ложится как бы тень на меня. Я побегу один, чтобы опять стало светло вокруг меня. К тому же я еще долго должен быть весел и на ногах. Вечером же будут у меня -- танцы!" -- Так говорил Заратустра.

В полдень

-- И Заратустра все бежал, и не находил никого больше. Он был один и продолжал встречать только себя, он наслаждался и упивался своим одиночеством и думал о хороших вещах -- целыми часами. В полуденный час, когда солнце стояло прямо над головой Заратустры, проходил он мимо старого дерева, кривого и суковатого, которое было увито обильной любовью виноградной лозы и скрыто от себя самого; с него свешивались путнику пышные желтые гроздья. Тогда захотелось ему утолить маленькую жажду и сорвать одну кисть; но едва протянул он к ней руку, как овладело им другое желание, более сильное, -- лечь под деревом в самый полдень и уснуть. Так и сделал Заратустра; и лишь только он лег на землю, среди таинственной тиши пестрой травы, как забыл он тотчас о своей маленькой жажде и заснул. Ибо, как гласит поговорка Заратустры: одно бывает необходимее другого. Только глаза его оставались открытыми: ибо они не могли досыта насмотреться и насладиться деревом и любовью к нему виноградной лозы. Но, засыпая, так говорил Заратустра в сердце своем: "Тише! Тише! Не стал ли мир совершенен? Что же, однако, происходит со мной? Как легкий ветерок невидимо танцует по гладкому морю, легкий, как перышко, так -- сон танцует на мне. Глаз не смыкает он мне, душу оставляет он бодрствовать. Легок он, поистине! легок, как перышко. Он убеждает меня, я не знаю, как? он дотрагивается внутри меня ласкающей рукою, он принуждает меня. Да, он принуждает мою душу потягиваться -- -- какой она становится длинной и усталой, моя странная душа! Неужели вечер седьмого дня пришелся для нее как раз в полдень! Уж не блуждала ли она слишком долго, блаженная, среди добрых и зрелых вещей? Долго потягивается она, -- все больше и больше! она лежит тихо, странная душа моя. Слишком уж много доброго вкусила она; эта золотая печаль гнетет ее, она сковывает уста. -- Как корабль, зашедший в самую тихую пристань свою, -- теперь опирается он на землю, усталый от долгих странствий и неведомых морей. Разве земля не надежнее? Когда такой корабль пристает к берегу, жмется к нему -- тогда достаточно, чтобы паук протянул от земли к нему паутину свою. В более крепкой веревке нет надобности. Как такой усталый корабль в тихой пристани, так отдыхаю и я теперь близко к земле, преданный, доверчивый, ожидающий, привязанный к ней тончайшими нитями. О счастье! О счастье! Не хочешь ли ты запеть, о душа моя? Ты лежишь в траве. Но теперь таинственный, торжественный час, когда ни один пастух не играет на свирели своей. Берегись! Жаркий полдень спит на нивах. Не пой! Тише! Мир совершенен. Не пой, ты, полевая птичка, о душа моя! Не шепчи даже! Смотри -- кругом тишина! старый полдень спит, он шевелит губами: не пьет ли он сейчас каплю счастья -- -- старую, потемневшую каплю золотого счастья, золотого вина? Счастье пробегает по нему, его счастье смеется. Так -- смеется Бог. Тише! -- -- "Для счастья, как мало надо для счастья!" -- так говорил я когда-то и считал себя мудрым. Но это была хула, этому научился я теперь. Мудрые дурни говорят лучше. Ибо все самое малое, самое тихое, самое легкое, шорох ящерицы, дуновение, мгновение, миг -- малое, вот что составляет качество лучшего счастья. Тише! -- Что случилось со мною: слушай! Не улетело ли время? Не падаю ли я? Не упал ли я -- слушай! -- в колодец вечности? -- Что происходит со мною? Тише! Меня кольнуло -- о, горе! -- в сердце? В самое сердце! О, разбейся, разбейся, сердце, после такого счастья, после такого укола! -- Как? Не стал ли мир сейчас совершенен? Круглым и зрелым? О золотой круглый зрак -- куда летит он? Разве я бегу за ним! Тише! Тише" ( -- тут Заратустра потянулся и почувствовал, что спит). "Вставай, ты, сонливец! -- говорил он самому себе. -- Ты, спящий в полдень! Ну, вставайте, вы, старые ноги! Уже пора, давно пора, еще добрый конец пути остался вам. -- Теперь вы выспались, долго ли спали вы? Половину вечности? Ну, вставай теперь, мое старое сердце! Много ли нужно тебе времени после такого сна -- чтобы проснуться?" (Но тут он снова заснул, а душа его противилась, защищалась и опять легла) -- "Оставь же меня! Тише! Не стал ли мир сейчас совершенен? О золотой круглый шар!" -- "Вставай, -- говорил Заратустра, -- ты, маленькая воровка, тунеядка! Как? Все еще потягиваться, зевать, вздыхать и падать в глубокие колодцы? Кто же ты, о душа моя!" (и тут испугался он, ибо солнечный луч упал с неба на лицо ему). "О небо надо мной, -- сказал он, вздыхая, и сел, -- ты глядишь на меня? Ты слушаешь странную душу мою? Когда выпьешь ты эту каплю росы, упавшую на все земное, -- когда выпьешь ты эту странную душу, -- -- когда, о родник вечности! ты, радостная, ужасающая полуденная бездна! когда обратно втянешь ты в себя мою душу?" Так говорил Заратустра и поднялся с ложа своего у дерева, как бы после странного опьянения; а солнце все еще стояло прямо над головою его. Из этого вполне можно было заключить, что Заратустра в тот раз спал недолго.