ЭФФЕКТИВНОСТЬ АРГУМЕНТАЦИИ КАК РЕЧЕВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ 2 / РИТОРИКА

100852 Просмотра

ЭФФЕКТИВНОСТЬ АРГУМЕНТАЦИИ КАК РЕЧЕВОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ 2 / РИТОРИКА

В.З. Демьянков. Эффективность аргументации как речевого воздействия
Проблемы эффективности речевой коммуникации.
М.: ИНИОН АН СССР, 1989. С.13-40.

Нормативность и нормальность аргументации – это все-таки разные вещи. Соответствие нормам, по О. Дюкро [O.Ducrot 1982], «аргументативным канонам» эпохи, как мера сценки аргументации может прослеживаться и в рамках отдельного эпизода, логического пассажа, в общении и во всей интерпретируемой дискуссии в целом. В последнем случае, по [P.-Y.Raccah 1986, с.108 и след.], речь идет о соблюденности следующих «законов» аргументации: 1) говорящий А слушает речь говорящего В, при этом: а) А предполагает, что целью В является аргументирование, б) цель А –установить предмет аргументации, в) интерпретация (производимая А) высказываний В регулируется правилами аргументации, содержащимися в коде используемого языка общения, и гипотезами, выдвигаемыми А относительно этого предмета (такие гипотезы постоянно находятся в стадии подтверждения и отклонения); в частности, когда высказывание неоднозначно, А производит выбор, сообразуясь с текущей гипотезой относительно предмета аргументации, подразумеваемого В; 2) если предложение В семантически аномально (скажем, по номиналу интерпретируемо как противоречие или избыточность), А выдвигает гипотезу о тем, что эта аномалия призвана указать на необходимость отказаться от текущего ключа восприятия речи В при данном гипотетическом предмете доказательства. Напомним, что в «классическом» подходе предполагается, что высказывания могут использоваться в аргументации именно в силу передаваемой ими информации, и аргументативность выводится из информативности. В данной же концепции, продолжающей подход работы [Anscombre, Ducrot 1976], формулируется обратное положение: то, как мы интерпретируем информацию, предопределяется уже заданным ключом восприятия аргументации [P.-Y.Raccah 1986, с.110]. Более того, даже степень логичности мы оцениваем не столько на основании логических законов (или даже энтимем, в смысле Аристотеля, т.е. законов доказательной речи, аналогичных силлогизмам в логическом доказательстве), сколько исхода из интерпретации намерений автора и только верифицируя свои гипотезы об этих намерениях по ходу восприятия постоянно поступающих новых высказываний аргументатора. Недаром ведь не только обыденные речи, но и выступления перед большой аудиторией бывают сплошь и рядом полны противоречий, не замеченных самими выступающими: большая коллекция примеров этого представлена в книге С.М. Энгеля [S.M.Engel 1984], полагающего даже, что выявление таких ошибок, эмоциональных всплесков и несущественных утверждений в аргументации воспитывает в интерпретаторе подлинно гражданские и личностные качества (там же, с.171). Можно пойти дальше и предположить (все в тех же интерпретационистских терминах), что оценка аргументации при конкретном использовании самого хода дискуссии производна не только от канонов ведения спора, от логичности переходов от одних суждений к другим, но и от стандартов очевидности в рамках таких канонов – при оценке аксиоматичных положений. Вслед за Э. Кондильяком [Кондильяк 1775, с.8 и след.], в 1775 г. различавшим три вида очевидности – очевидность факта, чувства и разума, – можно находить при той или иной интерпретации связи между различными видами очевидности. «Свидетельство других людей восполняет очевидность чувства и разума, так же как и очевидность факта. Я говорю Вам, что у меня есть ощущение, и Вы в этом не сомневаетесь. Геометры Вам говорят, что сумма углов треугольника равна двум прямым, и Вы также этому верите. За неимением трех очевидностей и свидетельства других людей мы судим еще и по аналогии [...] Ведь замечать отношения сходства между явлениями, которые наблюдают, и удостоверяться благодаря этому в явлении, которое нельзя наблюдать, – это и есть то, что называется «судить по аналогии» (там же, с.9). Очевидность аргумента – единственное основание для принятия довода: другим не менее активно используемым, пусть и не всегда афишируемым основанием является апелляция к авторитету. По О. Дюкро [O.Ducrot 1982, с.8], положение Р аргументируется при обращении к авторитету, если: 1) указывается, что Р уже констатировалось и могло стать объектом утверждения; 2) соответствующий факт, как предполагает аргументатор, придает вес Р, поддерживая его. Выделяются, по меньшей мере, две формы обращения к авторитету: полифоническая авторитетность и размышление в соответствии с авторитетом, причем обе формы могут комбинироваться между собой (там же, с.22). В первом случае говорящий как бы вводит в дискуссию еще один голос – еще одного незримого участника, который с этого момента становится гарантом еще одной точки зрения (на нее-то и предлагается опереться адресату), логически связанной с защищаемым или опровергаемым тезисом. Таким образом, полифоничным становится не только само общение, поскольку в него вмешиваются дополнительные действующие лица, но и тезис. Рассуждение же в соответствии с авторитетом в отличие от первого случая представляет собой форму демонстрации неуязвимости авторитета: таким образом, в этом случае, апеллируя к приписываемому кому-либо тезису, доказательство ведут, показывая, что этому авторитету вполне можно доверять (там же, с.14). Аргументация обладает обратной связью со всем ходом обсуждения, поэтому и оценки очевидности, и иные (например, морально-этические) оценки могут быть подвергнуты сомнению и стать, в свою очередь, предметом обсуждения. По В. Циллигу [W.Zillig 1982, с.259], когда в вопросе об оценках договоренность так и не достигнута, спор сводится либо к обсуждению оснований для существующих норм, либо к выяснению уместности характеризовать нечто как очевидное в рамках конкретного понятийного аппарата. Более того, эти дискуссии могут брать в качестве своего предмета не только сами нормы или суждения, но и уместность иерархии норм – несомненной для одного из спорящих и сомнительной для другого с точки зрения его интересов или структуры ценностей [M.Miller 1982, с.65]. Тогда вопрос заключается во взаимодействии спорящих по поводу координирования их мер ценностей, приписываемых общим для них предметам. Не следует, впрочем, забывать, что очевидность, или аксиоматичность, суждения – результат оценки, учитывающей два традиционно принятых фактора: 1) ненужность и/или невозможность доказать данное утверждение, почему и приходится принять его без доказательства – возможно, даже вопреки себе, сказав: «Ну хорошо, предположим, что это так»; 2) вынужденность принять утверждение как истинное просто из уважения к собеседнику, в надежде (т.е. при гипотезе), что это никак не отразится на исходе дискуссии, затрагивающей интересы обеих сторон, ср. [A.Eschbach 1983, с.62]. Говоря о нормативности всей речи как аргументирующей, должны ли мы предполагать существование ровно одного стандарта, или же мы пользуемся различными нормами, если угодно, стилями аргументирования? П. Шародо [P.Charaudeau 1983] склоняется ко второму мнению, выделяя три стиля, или «ордера», аргументирования: 1) аргументация-размышление, скорее экспонирующая – перечисляющая – соображения по нарастанию значимости, чем принуждающая их принять, 2) аргументация-компоновка, выстраивающая целую сеть причинно-следственных связей, в соответствии с планом, прямолинейно или с корректировкой по ходу дела воплощаемым, 3) аргументация-действие – навязывание адресату определенной последовательности действий типа наблюдения (когда говорят: «Ну вот посмотрите...»), сопоставления («Сравните...»), углубления в тему, обобщения, критики (там же, с.66-72). Эти три ордера могут переплетаться в рамках одного и того же эпизода дискуссии, точно так же, как и в эклектичной архитектуре один стиль мирно уживается с другим. Заметим, что ордеры перечислены по возрастанию эксплицитности требования к адресату принять участие в ходе мыслей говорящего. Произнося те или иные логические пассажи, говорящий, по [P.G.Meyer 1983, с.164], может еще усилить или затушевать эффект, которого он хотел бы ожидать от своих речей, и делает он это с помощью речевых средств, которые аргументативную силу подчеркивают, ослабляют, выделяют в ней тематическую значимость тех или иных моментов, в рамках конкретной дискуссии особенно существенных, вводят рематические характеристики (предназначенные для того чтобы на них можно было в дальнейшим опереться), деэмфатизируют какие-либо моменты (скажем, пытаясь сгладить углы противоречий между собеседниками), прерывают течение основной аргументационной линии в результате дополнительных линий рассуждения, либо же, наконец, завершают поток аргументов с помощью особенно эффектного довода. Для каждого ордера есть свои наиболее типичные способы реализации. Философы-стоики, по [U.Egli 1983, с.94], видимо, размышляли именно над третьим ордером, а именно, над тем его частным случаем, когда: 1) принимается, что высказывание может быть либо истинным, либо ложным; 2) допустимо использование – в качестве объектов аргументации – не только того, что сказано, но и того, что сделано по ходу обсуждения. Некоторые исследователи предполагают, что Платон в своих сочинениях стремился к первому ордеру [J.Moline 1981, с.180] – к стилю непредвзятого и ненавязчивого рассуждения, призванного убедить без нажима, без дополнительных ухищрений, а только в силу внутренней связности аргумента: тогда достаточно понять, что хочет оказать аргументатор, работающий в этом стиле, чтобы убедиться в справедливости его суждений. Второй же из названных ордеров, по-видимому, наиболее типичен для математического доказательства, в котором в качестве лемм (предварительно доказанных теорем) выступают существенные результаты рассуждений, используемые для демонстрации более сложных высказываний. Определенным компромиссом между первым и вторым ордерами представляется реконструкция интуиционистского рассуждения в работе [Демьянков 1983, с.116], когда логика играет роль вспомогательного инструмента для разрешения конфликта мнений. В рамках дискуссий, дебатов, обсуждений все названные ордеры сосуществуют, находя порой свое парадоксальное воплощение. По [J.Allwood 1986, с.82], задача пропонента в дебатах заключается в увеличении наличной информации за счет элиминирования дизъюнкций – в результате демонстрации того, что та или иная пропозиция, входящая в дизъюнкцию, ложна. Однако, в отличие от обычного рассуждения, когда аргументатор может встать то на одну точку зрения, то на другую, пытаясь для себя выяснить истину, дебаты как вид речевого взаимодействия предполагают, что каждая сторона с самого начала придерживается вполне определенной (уже ясной для нее) точки зрения по поводу тезиса, а в выяснении истины должны быть заинтересованы обе спорящие стороны. В частности, в рамках дебатов выделимы, по [Grünert, Kalivoda 1983, с.75], следующие категории: 1) категории описания структуры обсуждения в аспекте смены вкладов, производимых участниками (например, открывающее и последующие выступления, замечания личного порядка, вопросы, задаваемые по ходу выступления, и даже процедура голосования), и структура каждого выступления (вводные замечания, углубляющие и заключающие рассуждения, организованные в соответствии с повторяющимися типовыми образцами); 2) категории описания самой речи в аспекте того, какая позиция в ней выражена (отношение к существу дела и к личностям в рамках поля упоминаемых предметов, а также в рамках набора используемых приемов проведения речевого акта), виды метадискурсивных связей (например, квалифицирование в речи одного участника выступлений других ораторов, объявление плана изложения аргументов), а также выбираемый тип аргументирования (одобряющий – доказывающий истинность тезиса – или опровергающий). В качестве же инструментов, поддерживающих аргументативную речь, используются (см. там же): 1) каузальное объяснение исторических фактов, событий и действий (анализ прошлого с целью обосновать тезис); 2) извлечение следствий из событий, действий и решений – представление последствий для целевого обоснования; 3) «фундирование» – изложение программных положений и принципов в связи с требуемым обоснованием; 4) мотивирование – обобщение наличных установок как вообще достойных претендовать на статус межпартийных общезначимых целей и ценностей, приемлемых для всего общества в целом, а не только для части общества, обосновывающей основной тезис. Впрочем, эта общая характеристика дебатов не покрывает всей реальности. В работе [P.Bayley 1985a, с.177] показывается, что президентские дебаты, проводимые по телевидению во время предвыборной кампании в США (начиная с первого опыта, во время предвыборной кампании Дж. Кеннеди в 1960 г.), скорее могут быть названы совместной пресс-конференцией двух или нескольких конкурентов. Ведь кандидаты очень редко при этом прямо конфронтируют и редко непосредственно обращаются друг к другу с вопросами; присутствующие журналисты задают им вопросы порознь, но на параллельные темы. При этом у каждого из отвечающих имеется возможность комментировать удачность ответов конкурентов. Кроме того, зачастую вопросы остаются без ответа, что журналистов не шокирует: ответ не по существу допускается правилами этой игры. Не являются президентские дебаты и незапланированными событиями в собственном смысле слова. Кроме того, пресса, оценивающая результаты этих выступлений, большее внимание обращает не на существо ответов, а на то, как эти ответы подавались. Поэтому, по [P.Bayley 1985a, с.197], этот жанр дебатов представляет собой сырой материал для избирателей, но арбитром выступает только пресса, а не избиратели. В силу этого П.Бейли склонен называть этот жанр метадебатом, а не дебатом. Однако и в метадебате, и в обычном дебате есть цель воздействия на наблюдателя, на аудиторию. Это воздействие не обязательно состоит во внушении точки зрения: главной целью может быть создание имиджа, образа выступающего, репутации. В то время как истинная полемика, по [H.Meschonnic 1985, с.8], нацелена на привлечение сторонников к тому или иному мнению (для чего используются средства авторитарного воздействия, массовой информации и даже замалчивание и дезинформация), – метадебат и дебат в широком смысле слова могут быть определены скорее как привлечение сторонников к той или иной личности, безотносительно к ее взглядам. В другом измерении имеем противопоставление полемики и критики (там же): первая отстаивает заранее сформулированные суждения (в этом ее сходство с внешней оболочкой дебатов), вторая же ищет смысл, заранее еще неизвестный, и пытается найти истину. Когда имеется уже готовое мнение, навязываемое с добрыми или дурными намерениями, логически или гипнотически, – имеем внушение в широком смысле слова. Разумеется, речевое внушение не сводится к насильственному внедрению в сознание чего-либо полностью чуждого, а предполагает предварительную обработку этого сознания, с тем чтобы новое отношение к предмету не диссонировало с устоявшимися представлениями – осознанными или неосознанными. Язык с его расплывчатой семантикой позволяет гибко внедриться в чужое сознание: новый взгляд, гибко модифицируясь (в этом аналогия с мимикрией) под влиянием контекста сложившихся мнений, одновременно потесняет и устоявшиеся мнения в их системе [N.Badaloni 1984, с.18]. На этом основан выбор стратегий внушения. Поэтому можно сказать, что политическая речь по своему характеру [P.Bayley 1985, с.104] направлена на внушение, она ориентирована на воспринимающего речь, на его систему взглядов, а не на установление системы реальных предметов, и должна формировать намерения, мнения и мотивацию действий аудитории. А. Шопенгауэр полагал, что искусство убеждать покоится на умении использовать в своих целях порой едва заметные соприкосновения, имеющиеся практически между всеми понятиями, бытующими в человеческом представлении. Именно это и позволяет совершать неожиданные переходы от одних убеждений к другим, иногда даже вопреки первичным ожиданиям самого говорящего [A.Schopenhauer 1819/73, с.58]. На этом была основана и софистика. Успех внушения зависит, как минимум, от установок по отношению к пропоненту, к сообщению в речи как таковому и к референтному объекту [K. Morik 1982, с.44] (и след.). Первый вид установок характеризует степень доверчивости, симпатии к пропоненту, а завоевание выгодных позиций в этой области зависит от человеческого искусства говорящего и от свойств характера реципиента (ср. патологическую доверчивость на одном полюсе и патологическую подозрительность на другом). Изменить второй вид установок в свою пользу можно, удачно расположив защищаемое положение в рамках своей речи. Создав у адресата ощущение добровольного приятия чужого мнения, заинтересованности, актуальности, истинности и удовлетворенности, мы тем самым гарантируем успех внушению [J.Grác 1985, с.16]. Показательны в этом смысле наблюдения над процессом внушения и предсказания его эффективности. Справедливым представляется следующее общее положение: люди вырабатывают ожидания относительно речевого поведения своих собеседников, что сказывается на принятии или непринятии внушаемых точек зрения. Речевое поведение, нарушающее нормативные ожидания уместных видов поведения, препятствует эффективности воздействия, если неожиданность обладает неприятными для реципиента коннотациями. Если же ожидания нарушаются в позитивную сторону (неожиданно происходит нечто более приятное, чем ожидается в норме), то эффективность может резко возрастать. Различаются ситуации с пассивным восприятием, с активным участием и с сопротивлением внушению со стороны адресата. Для первых справедливы следующие положения: 1. Адресаты обладают нормативными ожиданиями уровня опасений, глубины затрагиваемых мнений и интенсивности употребления языка по ходу приемлемого речевого внушения. 2. Лица, пользующиеся большим доверием, вольны выбирать различные стратегии речевого внушения; спектр стратегий у остальных гораздо уже. Отсюда вытекает, что те, кому доверяют, вполне могут пользоваться достаточно слабыми по интенсивности средствами. Более интенсивные средства они могут использовать только для ускорения своего воздействия, что, вообще говоря, для остальных пропонентов далеко не всегда допустимо: им показаны средства малой интенсивности. 3. Нормативные ожидания адресатов о приемлемости поведения варьируются по полу; так, от мужчин обычно ожидают более интенсивных средств, а от женщин – малоинтенсивных. 4. Страх, вызываемый сообщением о том, что неприятие внушаемого тезиса приведет к опасным для адресата последствиям, часто способствует большей восприимчивости к различным степеням интенсивности воздействия: наибольшая восприимчивость тогда бывает к малоинтенсивным средствам, а наименьшая – к высокоинтенсивным. В ситуации с активным восприятием внушения, когда реципиент как бы помогает убедить себя, возможны следующие результаты. 1. Коммуниканты, испытывающие когнитивный стресс, продуцируют менее интенсивные, более неоднозначные высказывания. 2. Коммуниканты испытывают увеличение когнитивного стресса, когда их заставляют нарушать их собственные нормы приемлемого коммуникативного поведения, заставляя прибегать к высокоинтенсивным средствам. 3. Имеется прямая линейная зависимость между уровнем интенсивности и изменением установки, проистекающим как результат убеждения (со стороны пропонента) сменить эту установку. Когда адресат активно сопротивляется внушению, результаты также варьируются. 1. При использовании стратегий предварительной обработки последующая атака внушения приводит к изменениям установки, количественно обратно пропорциональным интенсивности воздействия подготавливающих высказываний. 2. Опровергающие предварительные действия вызывают ожидания в силу того, что предупреждают адресата о природе предстоящих атак. Поэтому, когда атакующие высказывания не нарушают ожиданий, созданных опровергающим предварительным действием, сопротивляемость внушению бывает максимальной. Если же языковые свойства атакующих высказываний нарушают ожидания, выработанные в результате «опровергательной подготовки» (либо в позитивную, либо в негативную сторону), сопротивляемость уменьшается. 3. В случае пассивного восприятия сообщений низкоинтенсивная атака более эффективна при преодоления сопротивления внушению, к которому прибегают после поддерживающей, опровергающей или смешанной предподготовки. 4. Когда атака внушения базируется на стратегии активного участия, то наблюдается прямое соотношение между интенсивностью используемых речевых средств в активно осуществляемой атаке и преодолением сопротивления, являющегося результатом поддерживающей, опровергающей или смешанной предподготовки. 5. Когда адресату предъявляют более одного довода в пользу одного и того же тезиса, оправданность или неоправданность ожиданий при первом доводе закономерным образом воздействует на принятие второго довода. Поэтому, если речевые ожидания нарушены позитивно в результате первого довода, то этот довод становится внушительным, но изменение отношения к исходной позиции происходит только после предъявления последующих доводов, поддерживающих все ту же позицию, направленную против сложившейся установки. Когда же речевые ожидания в результате первого довода нарушены в отрицательную сторону, этот довод внушительным не бывает, но зато адресат более склонен поверить аргументам из последующей речи, аргументирующей в пользу того же тезиса, направленного против сложившейся установки. Эти положения давно уже интуитивно используются определенными категориями работников, профессионально занимающихся психологическими методами речевого воздействия. Однако в моделях аргументации подобная постановка вопроса пока еще не исчерпана. Литература (с.36-40) Демьянков В.З. 1983 Аргументирующий дискурс в общении: (По материалам зарубежной лингвистики) // Речевое общение: Проблемы и перспективы. М.: ИНИОН, 1983. С.114-131. Демьянков В.З. 1984 Коммуникативное воздействие на структуру сознания // Роль языка в структурировании сознания. М.: Институт философии АН СССР, 1984. – Ч.1. – С.138-161. Каринский М.И. 1880 Классификация выводов. – С-Петербург: .., 1880. Переп. // Избр. труды русских логиков XIX века. – М.: Изд-во АН СССР, 1956. С.3-177 Кондильяк Э.Б.д. 1775 Об искусстве рассуждать // Кондильяк Э.В. де. Сочинения в трех томах. – М.: Мысль, 1983. Т.3. С.5-182. Тулмин С. 1972/84 Человеческое понимание /Пер. с англ. – М.: Прогресс, 1984. Allwood J. 1986 Logic and spoken interaction // T. Myers, K.M.B. Brown eds. Reasoning and discourse processes. – L. etc.: Acad. Press, 1986. 67-91. Anscombre J.-C. 1982 Indicatori e iperindicatori di derivazione illocutiva // S. Airoldi ed. La lingua attivata: Pragmatica, enunciazione, discorso. – Milano: Angeli, 1982. 121-163. Anscombre J.-C., Ducrot O. 1976 L'argumentation dans la langue // Langages 1976, v.42, 5-27. Asheim O., Brede K., Thommessen B. 1984 Språk og argumentasjon. – 2. opplag (1. opplag: 1983). – Oslo: Gyldendal Norsk Forlag, 1984. Badaloni N. 1984 Politica, persuasione, decisione // Linguaggio ed. Linguaggio, persuasione, verità. – Padova: Cedam (Milani), 1984. 3-18. Bayley P. 1985 Live oratory in the television age: The language of formal speeches // G. Ragazzini, D.R.B.P. Miller eds. Campaign language: Language, image, myth in the U.S. presidential elections 1984. – Bologna: CLUEB (Cooperativa Libraria Universitaria Editrice bologna), 1985. 77-174. Bayley P. 1985a The presidential debates: The emegence of the «Age Issue» // G. Ragazzini, D.R.B.P. Miller eds. Campaign language: Language, image, myth in the U.S. presidential elections 1984. – Bologna: CLUEB (Cooperativa Libraria Universitaria Editrice bologna), 1985. 177-219. Charaudeau P. 1983 Langage et discours: Éléments de sémiolinguistique (théorie et pratique). – P.: Classiques Hachette, 1983. Dijk T.A.v. 1980b Textwissenschaft: Eine interdisziplinäre Einführung /Übers. – Tübingen: Niemeyer, 1980. Ducrot O. 1982 L'Argomentazione per autorità // S. Airoldi ed. La lingua attivata: Pragmatica, enunciazione, discorso. – Milano: Angeli, 1982. 7-25. Eemeren F.H.v., Grootendorst R. 1984 Speech acts in argumentative discussions: A theoretical model for the analysis of discussions directed towards solving conflicts of opinion. – D.; Cinnaminson: Foris, 1984. Egli U. 1983 The Stoic theory of arguments // R. Bäuerle, C.S.A.v. Schwarze eds. Meaning, use, and interpretation of language. – B.; N.Y.: Gruyter, 1983. 79-96. Engel S.M. 1984 The language trap: Or how to defend yourself against the tyranny of words. – Englewood Cliffs (N.J.): Prentice Hall, 1984. Eschbach A. 1983 Karl Bühlers Axiomatik und das Axiomensystem der Zeichentheorie // C.F. Graumann, T. Herrmann eds. Karl Bühlers Axiomatik: Fünfzig Jahre Axiomatik der Sprachwissenschaften. – F.M.: Klostermann, 1983. 53-104. Flowers M., McGuire R., Birnbaum L. 1982 Adversary arguments and the logic of personal attacks // W.G. Lehnert, M.H. Ringle eds. Strategies for natural language processing. – Hillsdale (N.J.); L.: Erlbaum, 1982. 275-294. Grác J. 1985 Persuázia: Oplyvkovanie človeka človekom. – Brno: Osveta, 1985. Grünert H., Kalivoda G. 1983 Politisches Sprechen als oppositiver Diskurs: Analyse rhetorisch-argumentativer Strukturen im parlamentarischen Sprachgebrauch // E.W. Hess-Lüttich ed. Textproduktion und Textrezeption. – Tübingen: Narr, 1983. 73-79. Habermas J. 1981 Theorie des kommunikativen Handelns: Bd.1. Handlungsrationalität und gesellschaftliche Rationalisierung. – F.M.: Suhrkamp, 1981. Kambartel F. 1982 Formalistische und sophistische Elemente in der «dialogischen Logik» // C.F. Gethmann ed. Logik und Pragmatik: Zum Rechtfertigungsproblem logischer Sprachregeln. – F.M.: Suhrkamp, 1982. 41-52. Kambartel F., Schneider H. 1981 Constructing a pragmatic foundation for semantics // G. Fløistad ed. Contemporary philosophy: A new survey: Vol.1. Philosophy of language & philosophical logic. – The Hague etc.: Nijhoff, 1981. 155-178. Kopperschmidt J. 1985 An analysis of argumentation // T.A.v. Dijk ed. Handbook of discourse analysis: Vol.2. Dimensions of discourse. – L. etc.: Acad. Press, 1985. 159-168. Kopperschmidt J. 1985a Rhetorica: Aufsätze zur Theorie, Geschichte und Praxis der Rhetorik. – Hildesheim etc.: Olms, 1985. Leitner H. 1984 Vorschläge zu einer sprechhandlungsanalytischen Fassung des Argumentationsbegriffes. – Köln: U. zu Köln, 1984. McDowell J.H. 1985 Verbal dueling // T.A.v. Dijk ed. Handbook of discourse analysis: Vol.2. Dimensions of discourse. – L. etc.: Acad. Press, 1985. 203-212. Meschonnic H. 1985 Les états de la poétique. – P.: PUF, 1985. Meyer P.G. 1983 Sprachliches Handeln ohne Sprechsituation: Studien zur theoretischen und empirischen Konstitution von illokutiven Funktionen in >situationslosen< Texten. – Tübingen: Niemeyer, 1983. Miller M. 1982 Interpretatives Paradigma und die empirische Untersuchung der Ontogenese kollektiver moralischer Deutungsmuster // H. Soeffner Hg. Beiträge zu einer empirischen Sprachsoziologie. – Tübingen: Narr, 1982. 49-89. Moline J. 1981 Plato's theory of understanding. – Madison (Wisconsin); L.: The U. of Wisconsin Press, 1981. Morik K. 1982 Überzeugungssysteme der Künstlichen Intelligenz: Validierung vor dem Hintergrund linguistischer Theorien über implizite Äusserungen. – Tübingen: Niemeyer, 1982. Perelman C., Olbrechts-Tyteca L. 1970 Traité de l'argumentation: La nouvelle rhétorique. – 4-e ed-n. – Bruxelles: U. de Bruxelles, 1983. Popper K.R. 1962 Conjectures and refutations: The growth of scientific knowledge. – N.Y.; L.: Basic books, 1962. Raccah P.-Y. 1986 Sémantique épistémique et loi de prédominance de l'argumentation // Stratégies ed. Stratégies interactives et interprétatives dans le discours: Actes du 3me Colloque de pagmatique de Genève (27-28 février, 1er mars 1986). – Genève: U. de Genève, 1986. 93-113. Rossipal H. 1983 Argumentationswert und Interaktionswert von Sprechakten und Textakten // I. Rosengren ed. Sprache und Pragmatik: Lunder Symposium 1982. – Stockholm: Almqvist & Wiksell International, 1983. 373-420. Schopenhauer A. 1819/73 Die Welt als Wille und Vorstellung: 1.Bd. Vier Bücher, nebst einem Anhange, der die Kritik der Kantischen Philosophie enthält. 4.Aufl // A.Schopenhauer's sämtliche Werke /Hrsgn. v. Julius Frauenstädt. 2. Aufl: Neue Ausgabe. Bd.2. – Lpz.: Brockhaus, 1891. Schopenhauer A. 1851/61a Parerga und Paralipomena: Kleine philosophische Schriften: Bd.2 // A.Schopenhauer's sämtliche Werke /Hrsgn. v. Julius Frauenstädt. 2. Aufl: Neue Ausgabe. Bd.6. – Lpz.: Brockhaus, 1891. Sprute J. 1982 Die Enthymemtheorie der aristotelischen Rhetorik. – Göttingen: Vandenhoek & Ruprecht, 1982. Tonfoni G. 1983 Dalla linguistica del testo alla teoria testuale. – Milano: UNICOPLI, 1983. Voßler K. 1904 Positivismus und Idealismus in der Sprachwissenschaft: Eine sprachlich-philosophische Untersuchung. – Heidelberg: Winter, 1904. Zillig W. 1982 Bewerten: Sprechakttypen der bewertenden Rede. – Tübingen: Niemeyer, 1982.

МИФОЛОГИЯ
СИЛА И МУДРОСТЬ СЛОВА