Меню
Назад » »

Джордж Гордон Байрон (53)

    100

Баба ей отвечал, слегка робея, Стараясь очень много говорить; Услужливой болтливостью своею Он думал госпожу перехитрить. Но догадалась умная Гюльбея, Что он стремится что - то утаить; Баба держался несколько несмело, Почесывая ухо то и дело.

    101

Гюльбея не привыкла ожидать; Не зная добродетели терпенья, Она любила сразу получать Ответы и простые объясненья. Несчастный негр, не смея продолжать, Остановился в страхе и смущенье, Когда растущей ярости гроза Зажгла Гюльбее щеки и глаза.

    102

Предвидя, что такие проявленья Сулят неотвратимую беду, Баба повергся ниц, прося прощенья, И рассказал правдиво, что Дуду Достался Дон-Жуан на попеченье; Он в этом обвинял свою звезду, Клянясь Кораном и святым верблюдом, Что это все случилось просто чудом.

    103

Он проводил Жуана до дверей, А дальше власть его не простиралась. Мамаша этих сотен дочерей Самодержавно всем распоряжалась; Вся дисциплина держится на ней, И негру ничего не оставалось... Любая необдуманная речь Могла опасность новую навлечь.

    104

Баба надежду выразил к тому же, Что Дон Жуан умел себя держать: Неосторожность каждая ему же Могла бы поминутно угрожать Мешком и даже чем-нибудь похуже... Во всем признался негр, но рассказать О сне Дуду он как - то не решался И ловко обойти его пытался.

    105

Он говорил бы, верно, до сих пор, Но, сдвинув брови, грозная Гюльбея Смотрела на рассказчика в упор. Она с трудом дышала. Пламенея, Сверкал ее нахмурившийся взор, И, как роса на трепетной лилее, От дурноты, волненья и тоски Холодный пот покрыл ее виски.

    106

Она была не слабого десятка И к обморокам вовсе не склонна, Но в то мгновенье нервного припадка Выказывала признаки она; Так ужаса мучительная схватка, Агонии холодная волна Сжимают наше сердце на мгновенье В минуты рокового потрясенья.

    107

Как Пифия в пророческом бреду На миг она застыла, вся во власти Агонии отчаянья, в чаду Смятения, неистовства и страсти. Как будто кони, потеряв узду, Ей сердце рвали яростно на части. И, задыхаясь, мертвенно - бледна, Вдруг опустила голову она.

    108

Она поникла, странно молчалива, Как будто ослабевшая от ран; Ее власы, как тень плакучей ивы, Рассыпались на шелковый диван, Вздымалась грудь тревожно и тоскливо, Как возмущенный бурей океан; Натешившись, швыряет он устало Одни обломки на песок и скалы.

    109

Как я сказал, лицо ее закрыли Распущенные волосы; рука Упала на диван в немом бессилье, Безжизненна, прозрачна и тонка... Эх, трудно мне писать в подобном стиле; Поэт, а не художник я пока; Слова не то что краски: эти строки Лишь контуры да слабые намеки!

    110

Баба отлично знал, когда болтать, Когда держать язык свой за зубами. Надеялся он бурю переждать, Не соревнуясь с грозными волнами. Гюльбея встала и прошлась опять По комнате. Следя за ней глазами, Заметил он: гроза проходит, но Утихомирить море мудрено.

    111

Она остановилась, помолчала, Прошлась опять; тревожный нервный шаг Ускорила и снова задержала. Известно, что походка - верный знак; Не раз она людей изобличала. Саллюстий нам о Катилине так Писал: у темных демонов во власти И в поступи являл он бури страсти.

    112

Гюльбея к негру обратилась: "Раб! Вели их привести, да поскорее!" Султанши голос был немного слаб, Но понял бедный евнух, цепенея, Что никакая сила не могла б Спасти виновных. Он спросил Гюльбею, Кого к ее величеству тащить, Дабы ошибки вновь не совершить.

    113

"Ты должен знать! - Гюльбея отвечала. - Грузинку и любовника ее! Чтоб лодка у калитки ожидала... Ты понял приказание мое?" Но тут она невольно замолчала - Слова застряли в горле у нее; А он молился бороде пророка, Чтоб тот остановил десницу рока!

    114

"Молчу и повинуюсь, - он сказал, - Я, госпожа, не возражал ни разу, Всегда я неуклонно выполнял Твои - порой жестокие - приказы; Но не спеши; я часто наблюдал, Что, повинуясь гневу, можно сразу Себе же принести великий вред. Не об огласке говорю я, нет, -

    115

О том, что ты себя не пожалела! Губительна морская глубина, Уж не одно безжизненное тело Укрыла в темной пропасти она, Но извини, что я замечу смело: Ты в этого красавца влюблена... Его убить - нетрудное искусство, Но, извини, убьешь ли этим чувство?"

    116

"Как смеешь ты о чувствах рассуждать, - Гюльбея закричала. - Прочь, несчастный!" Красавицу не смея раздражать, Баба смекнул, что было бы опасно Ее приказу долго возражать; Оно еще к тому же и напрасно. Притом он был отнюдь не из таких, Что жертвуют собою для других.

    117

И он пошел исполнить приказанье, Проклятья по-турецки бормоча, На женские причуды и желанья И на султаншу гневную ропща. Упрямые, капризные созданья! Как страстность их нелепо горяча! Благословлял он, видя беды эти, Что пребывает сам в нейтралитете.

    118

Баба велел немедля передать Двум согрешившим, чтоб они явились, Чтоб не забыли кудри расчесать И в лучшие шелка принарядились, - Султанша, мол, желает их принять И расспросить, где жили, где родились. Встревожилась Дуду. Жуан притих, Но возражать не смел никто из них.

    119

Не буду я мешать приготовленью К приему высочайшему; возможно, Окажет им Гюльбея снисхожденье; Возможно, и казнит; неосторожно Решать: неуловимое движенье Порой решает все, и очень сложно Предугадать, каким пойдет путем Каприза гневной женщины излом.

    120

Главу седьмую нашего романа Пора писать; пускаюсь в новый путь. Известно - на банкетах постоянно Порядок блюд варьируют чуть - чуть; Так пожелаем милому Жуану Спастись от рыбьей пасти как-нибудь, А мы с моею музой в то время Досуги посвятим военной теме.

    ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ

    1

О вы, любовь и слава! С давних пор Вы радостно витаете над нами. Так пламенно-блестящий метеор Слепит и жжет волшебными лучами Угрюмый путь среди ледовых гор, А мы глядим на вас, но знаем сами, Что все равно в ночной последний час В морозной мгле покинете вы нас...

    2

Вот и мое капризное созданье, Игривое и странное на вид, Как яркое полярное сиянье В холодном нашем климате горит. Конечно, все достойно порицанья, И не шутить, а плакать надлежит, Но и смеяться допустимо тоже - Все в нашей жизни на спектакль похоже!

    3

Подумайте, они меня винят - Меня, вот эти пишущего строки, Как будто я смеюсь над всем подряд, Хуля добро, превознося пороки! Мне очень злые вещи говорят (Вы знаете, как ближние жестоки), - А я сказал лишь то, я убежден, - Что Дант, Сервантес или Соломон,

    4

Что Свифт, Ларошфуко, Макиавелли, Что Лютер, Фенелон или Платон, - Ведь цену жизни все уразумели, - И Уэсли, и Руссо, и Тиллотсон; Гроша она не стоит, в самом деле, Но я не Диоген и не Катон; Я знаю: мы живем и умираем, А что умней - ни вы, ни я не знаем.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar