Меню
Назад » »

Джордж Гордон Байрон (111)

    50

Он забывает знойный пыльный путь, Его листва объемлет вековая, А ветерок живит и нежит грудь И в сердце льет благоуханье рая. Внизу осталась толчея людская, Не может зной проникнуть в эту сень, До дурноты, до злости раздражая. Лежишь и смотришь, услаждая лень, Как день за утром встал, как вечер сменит день.

    51

Кругом вулканов мертвая гряда, За ними Альп химерских седловина, А там потоки, хижины, стада - Внизу живет и движется долина. Там сосны, тут стрельчатая раина, Чернеет легендарный Ахерон, Река теней - волшебная картина! И это входы в Тартар) Нет, Плутон, Пусть рай закроется, меня не манит он!

    52

Не портят вида разные строенья. Янину скрыла ближних гор стена, Лишь там и здесь убогие селенья, Кой-где маячит хижина одна, А вон поляна горная видна, Пасутся козы, пастушок на круче. Простых забот вся жизнь его полна: Мечтает, спит, глядит, откуда тучи, Или в пещере ждет, чтоб минул дождь ревучий.

    53

Додона, где твой лес, твой вещий ключ, Оракул твой и дол благословенный, Слыхавший Зевса голос из-за туч? Где храм его, для Греции священный? Их нет. Так нам ли, коль падут их стены, Роптать на то, что смертным Смерть грозит! Молчи, глупец! И мы, как боги, тленны. Пусть долговечней дуб или гранит, Все - троны, языки, народы - Рок сразит.

    54

Эпир прошли мы. Насмотревшись гор, Любуешься долинами устало. В такой нарядный, праздничный убор Нигде весна земли не одевала. Но даже здесь красот смиренных мало. Вот шумно льется речка с крутизны, Над нею лес колеблет опахала, И тени пляшут в ней, раздроблены, Иль тихо спят в лучах торжественной луны.

    55

За Томерит зашло светило дня, Лаос несется с бешеным напором, Ложится тьма, последний луч тесня, И, берегом сходя по крутогорам, Чайльд видит вдруг: подобно метеорам, Сверкают минареты за стеной. То Тепелена, людная, как форум, И говор, шум прислуги крепостной, И звон оружия доносит бриз ночной.

    56

Минуя башню, где гарем священный, Из-под массивной арки у ворот Он видит дом владыки Тепелены И перед ним толпящийся народ. Тиран в безумной роскоши живет: Снаружи крепость, а внутри палаты. И во дворе - разноплеменный сброд: Рабы и гости, евнухи, солдаты, И даже, среди них, "сантоны" - те, кто святы.

    57

Вдоль стен по кругу, сотни три коней, На каждом, под седлом, чепрак узорный. На галереях множество людей, И то ли вестовой или дозорный, Какой-нибудь татарин в шапке черной Вдруг на коня - и скачет из ворот. Смешались турок, грек, албанец горный, Приезжие с неведомых широт, А барабан меж тем ночную зорю бьет.

    58

Вот шкипетар, он в юбке, дикий взор, Его ружье с насечкою богатой, Чалма, на платье золотой узор. Вот македонец - красный шарф трикраты Вкруг пояса обмотан. Вот в косматой Папахе, с тяжкой саблею, дели, Грек, черный раб иль турок бородатый, - Он соплеменник самого Али. Он не ответит вам. Он - власть, он - соль земли.

    59

Те бродят, те полулежат, как гости, Следя за пестрой сменою картин. Там спорят, курят, там играют в кости, Тут молится Ислама важный сын. Албанец горд, идет, как властелин. Ораторствует грек, видавший много. Чу! С минарета кличет муэдзин, Напоминая правоверным строго: "Молитесь, бог один! Нет бога, кроме бога!"

    60

Как раз подходит рамазан, их пост. День летний бесконечен, но терпенье! Чуть смеркнется, с явленьем первых звезд. Берет Веселье в руки управленье. Еда - навалом, блюда - объеденье! Кто с галереи в залу не уйдет? Теперь из комнат крики, хохот, пенье, Снуют рабы и слуги взад-вперед, И каждый что-нибудь приносит иль берет.

    61

Но женщин нет: пиры - мужское дело. А ей - гарем, надзор за нею строг. Пусть одному принадлежит всецело, Для клетки создал мусульманку бог! Едва ступить ей можно за порог. Ласкает муж, да год за годом дети, И вот вам счастья женского залог! Рожать, кормить - что лучше есть на свете? А низменных страстей им незнакомы сети.

    62

В обширной зале, где фонтан звенит, Где стены белым мрамором покрыты, Где все к усладам чувственным манит, Живет Али, разбойник именитый. Нет от его жестокости защиты, _ Но старчески почтенные черты Так дружелюбно-мягки, так открыты, Полны такой сердечной доброты, Что черных дел за ним не заподозришь ты.

    63

Кому, когда седая борода Мешала быть, как юноша, влюбленным? Мы любим, невзирая на года, Гафиз согласен в том с Анакреоном. Но на лице, годами заклейменном, Как тигра коготь, оставляет шрам Преступность, равнодушная к законам, Жестокость, равнодушная к слезам. Кто занял трон убийц - убийством правит сам.

    64

Однако странник здесь найдет покой, Тут все ему в диковинку, все ново, Он отдохнет охотно день-другой. Но роскошь мусульманского алькова, Блеск, мишура - все опостылет снова, Все было б лучше, будь оно скромней. И Мир бежит от зрелища такого, И Наслажденье было бы полней Без этой роскоши, без царственных затей.

    65

В суровых добродетелях воспитан, Албанец твердо свой закон блюдет. Он горд и храбр, от пули не бежит он, Без жалоб трудный выдержит поход. Он - как гранит его родных высот. Храня к отчизне преданность сыновью, Своих друзей в беде не предает И, движим честью, мщеньем иль любовью, Берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью.

    66

Среди албанцев прожил Чайльд немало. Он видел их в триумфе бранных дней, Видал и в час, когда он, жертва шквала, Спасался от бушующих зыбей. Душою черствый в час беды черствей, Но их сердца для страждущих открыты - Простые люди чтут своих гостей, И лишь у вас, утонченные бритты, Так часто не найдешь ни крова, ни защиты.

    67

Случилось так, что натром и волной Корабль Гарольда к Сулии помчало, Чернели рифы, и ревел прибой, Но капитан и не искал причала. Была гроза, и море бушевало, Однако люди больше волн и скал Боялись тут засады и кинжала, Который встарь без промаха карал, Когда незваный гость был турок или галл.

    68

Но все ж подплыть отважились, и что же - Их сулиоты в бухту провели (Гостеприимней шаркуна-вельможи Рыбак иль скромный труженик земли), Очаг в хибарке и светец зажгли, Развесили одежды их сырые, Радушно угостили, чем могли, - Не так, как филантропы записные, Но как велят сердца бесхитростно-простые.

    69

Когда же дале Чайльд решил идти, Устав от гор, от дикой их природы, Ему сказали, что на полпути Бандитской шайкой заняты проходы, Там села жгут, там гибнут пешеходы! Чтоб лесом Акарнании скорей Пройти туда, где Ахелоя воды Текут близ этолийских рубежей, Он взял в проводники испытанных мужей.

    70

Где Утракийский круглый спит залив Меж темных рощ, прильнув к холмам зеленым, И не бушуют волны, отступив, Но в синий день сверкают синим лоном Иль зыблются под звездным небосклоном, Где западные ветры шелестят, - Гарольд казался тихо умиленным, Там был он принят, как любимый брат, И радовался дню, и ночи был он рад.

    71

На берегу огни со всех сторон, Гостей обходят чаши круговые. И кажется, чудесный видит сон, Тому, кто видит это все впервые. Еще краснеют небеса ночные, Но игры начинать уже пора. И паликары, сабли сняв кривые И за руки берясь, вокруг костра Заводят хоровод и пляшут до утра.

    72

Поодаль стоя, Чайльд без раздраженья Следил за веселящейся толпой. Не оскорбляли вкуса их движенья, И не было вульгарности тупой Во всем, что видел он перед собой. На смуглых лицах пламя грозно рдело, Спадали космы черною волной, Глаза пылали сумрачно и смело, И все, что было здесь, кричало, выло, пело. Тамбурджи, тамбурджи! Ты будишь страну, Ты, радуя храбрых, пророчишь войну, И с гор киммериец на зов твой идет, Иллирии сын и смельчак сулиот. Косматая шапка, рубаха как снег. Кто может сдержать сулиота набег? Он, волку и грифу оставив стада, Свергается в дол, как с утеса вода. Ужель киммериец врага пощадит? Он даже друзьям не прощает обид. И месть его пуле, как честь, дорога - Нет цели прекрасней, чем сердце врага! А кто македонца осилит в бою? На саблю он сменит охоту свою. Вот жаркая кровь задымилась на ней, И шарф его красный от крови красней. Паргийским пиратам богатый улов: Французам дорога на рынок рабов! Галеры хозяев своих подождут. Добычу в лесную пещеру ведут. Нам золото, роскошь и блеск ни к чему - Что трус покупает, я саблей возьму. Ей любо красавиц чужих отнимать, Пусть горько рыдает о дочери мать. Мне ласка красавицы слаще вина, Кипящую кровь успокоит она И в песне прославит мой подвиг и бой, Где пал ее брат иль отец предо мной. Ты помнишь Превезу? О, сладостный миг! Бегущих мольбы, настигающих крик! Мы предали город огню и мечу, - Безвинным пощада, но смерть богачу! Кто служит визирю, тот знает свой путь. И жалость и страх, шкипетар, позабудь! С тех пор как Пророк удалился с земли, Вождей не бывало подобных Али. Мухтар, его сын, - у Дуная-реки. Там гонят гяуров его бунчуки, Их волосы желты, а лицы бледны. Из русских второй не вернется с войны. Так саблю вождя обнажай, селиктар! Тамбурджи! Твой зов - это кровь и пожар. Клянемся горам, покидая свой дом: Погибнем в бою иль с победой придем.
Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar