Александр Сергеевич Пушкин. (337)

*

Словами вещего поэта
Сказать и мне позволено:
Темира, Дафна и Лилета -
Как сон забыты мной давно.
Но есть одна меж их толпою...
Я долго был пленен одною -
Но был ли я любим, и кем,
И где, и долго ли?.. зачем
Вам это знать? не в этом дело!
Что было, то прошло, то вздор;
А дело в том, что с этих пор
Во мне уж сердце охладело,
Закрылось для любви оно,
И все в нем пусто и темно.

*

Дознался я, что дамы сами,
Душевной тайне изменя,
Не могут надивиться нами,
Себя по совести ценя.
Восторги наши своенравны
Им очень кажутся забавны;
И, право, с нашей стороны
Мы непростительно смешны.
Закабалясь неосторожно,
Мы их любви в награду ждем,
Любовь в безумии зовем,
Как будто требовать возможно
От мотыльков иль от лилей
И чувств глубоких и страстей!

Помимо незавершенных набросков в черновых рукописях после этих строф имеется
еще одна:

Страстей мятежные заботы
Прошли, не возвратятся вновь!
Души бесчувственной дремоты
Не возмутит уже любовь.
Пустая красота порока
Блестит и нравится до срока.
Пора проступки юных дней
Загладить жизнию моей!
Молва, играя, очернила
Мои начальные лета.
Ей подмогала клевета
И дружбу только что смешила,
Но, к счастью, суд молвы слепой
Опровергается порой!..

За строфой XVII первоначально следовала строфа:

Но ты - губерния Псковская,
Теплица юных дней моих,
Что может быть, страна глухая,
Несносней барышень твоих?
Меж ими нет - замечу кстати -
Ни тонкой вежливости знати,
Ни ветрености милых шлюх.
Я, уважая русский дух,
Простил бы им их сплетни, чванство,
Фамильных шуток остроту,
Пороки зуб, нечистоту, .
И непристойность, и жеманство,
Но как простить им модный бред
И неуклюжий этикет?

Стихи 5-14 строфы XXIV в черновой рукописи сначала читались иначе:

Родня качает головою;
Соседи шепчут меж собою:
Пора, пора бы замуж ей.
Мать также мыслит, у друзей
Тихонько требует совета.
Друзья советуют зимой
В Москву подняться всей семьей -
Авось в толпе большого света
Татьяне сыщется жених
Милей иль счастливей других.

После строфы XXIV в черновой рукописи следовали две строфы:

Когда повеет к нам весною
И небо вдруг оживлено,
Люблю поспешною рукою
Двойное выставить окно.
С каким-то грустным наслажденьем
Я упиваюсь дуновеньем
Живой прохлады; но весна
У нас не радостна, она
Богата грязью, не цветами.
Напрасно манит жадный взор
Лугов пленительный узор;
Певец не свищет над водами,
Фиалок нет, и вместо роз
В полях растопленный навоз.

Что наше северное лето?
Карикатура южных зим.
Мелькнет и нет, известно это,
Хоть мы признаться не хотим.
Ни шум дубрав, ни тень, ни розы, -
В удел нам отданы морозы,
Метель, свинцовый свод небес.
Безлиственный сребристый лес,
Пустыни ярко снеговые,
Где свищут подрези саней -
Средь хладно пасмурных ночей
Кибитки, песни удалые,
Двойные стекла, банный пар,
Халат, лежанка и угар.

Строфа XXXVI была напечатана в первом издании четвертой главы:

Уж их далече взор мой ищет...
А лесом кравшийся стрелок
Поэзию клянет и свищет,
Спуская бережно курок.
У всякого своя охота.
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я,
Кто бьет хлопушкой мух нахальных,
Кто правит в замыслах толпой,
Кто забавляется войной,
Кто в чувствах нежится печальных,
Кто занимается вином:
И благо смешано со злом.

На экземпляре этого издания Пушкин исправил стихи 8 и 9:

Кто эпиграммами, как я,
Стреляет в куликов журнальных.

Последние два стиха строфы XXXVII и строфа XXXVIII имеются в беловой
рукописи:

И одевался - только вряд
Вы носите ль такой наряд.

*

Носил он русскую рубашку,
Платок шелковый кушаком,
Армяк татарский нараспашку
И шляпу с кровлею, как дом
Подвижный. Сим убором чудным,
Безнравственным и безрассудным,
Была весьма огорчена
Псковская дама Дурина,
А с ней Мизинчиков; Евгений,
Быть может, толки презирал,
А вероятно, их не знал,
Но все ж своих обыкновений
Не изменил в угоду им,
За что был ближним нестерпим.

Стихи 1-4 строфы XLIII переработаны Пушкиным для печати, можно думать, по
цензурным соображениям. В беловой рукописи они читаются:

В глуши что делать в это время?
Гулять? - но голы все места,
Как лысое Сатурна темя
Иль крепостная нищета.