Меню
Назад » »

Адорно Т. Негативная диалектика. (18)

АДОРНО (ADORNO) ВИЗЕНГРУНД-АДОРНО (WIESENGRUND-ADORNO) ТЕОДОР |
НЕГАТИВНАЯ ДИАЛЕКТИКА | ИССЛЕДОВАНИЕ АВТОРИТАРНОЙ ЛИЧНОСТИ


Бытие 

Утверждение "бытие, выведенное за рамки всякой абстракции, не является понятием или, по меньшей мере, качественно отличным" скрывает, что всякая репродуцирующая себя во всех опосредованиях непосредственность уже с точки зрения гегелевской феноменологии является лишь моментом, а не целостностью познания. Никакой онтологический проект не обходится без абсолютизации отдельных, разделенных моментов. Если познание является взаимопроникновением синтетической функции мышления и подлежащего синтезу (одно не существует независимо от другого), то невозможно непосредственное припоминание (Eingedenken), которое Хайдеггер считал единственным правомочным источником философии, признающей значение бытия. Познание как взаимопроникновение в этом случае существует благодаря спонтанности мышления – способности, весьма низко ценимой Хайдеггером. Если рефлексия не имеет содержания непосредственного, то это непосредственное пребывает – свободно и произвольно. Посредством мысли не определено то нечто, которое, будучи фактически чистым, представляется пассивному, немыслящему мышлению самообнаруживающимся бытием. Фиктивный характер утверждаемого предопределяет профессиональный тембр Pronunciamenti. Невозможно определение и осуществление в мысли предданной вечной истины, невозможна ее критическая конфронтация с тем, к чему она приближается – все разговоры о бытии подлежат обжалованию и опровержению. Ничего нельзя помыслить, потому что в той неопределенности ничто не поддается мышлению. Философия бытия превращает такую несущественность в непостижимость, а выход из рационального процесса (превращение в трансценденцию по отношению к рефлектирующему рассудку) есть столь же мудрый, сколь и отчаянно-безнадежный акт насилия. Хайдеггер хочет вырваться из имманентности сознания; он более решителен, чем остановившаяся на полпути феноменология. Но его прорыв – это прорыв в Зазеркалье, маскирующий момент синтеза в субстрате. Не принимается во внимание, что дух в философии бытия элеатов, столь почитаемой Хайдеггером, – дух, познающий себя как тождественный бытию, уже присутствует как импликат смысла в том, что он представляет в качестве проти-

31

вопоставленной себе чистой самости. Хайдеггеровская критика традиции в философии объективно противоположна тому, что она провозглашает. Эта критика скрывает субъективный дух и – как неизбежное следствие скрывает материал, фактичность, участвующую в синтезе; она выдает артикулированные в этих моментах за единичное и абсолютное. Так критика превращается в установку, противоположную "деструкции" – требованию лишить всякого очарования все созданное и привнесенное человеком в понятия. Вместо того чтобы увидеть в них человеческие отношения, критика Хайдеггера путает эти отношения с mundus intelligibilis. Она сохраняет те мыслительные конструкции, против которых восстает: по логике ее собственных установок, они лишь маскировка и должны быть устранены. Под предлогом удержать в явлении все, что находится в распоряжении мысли, эти конструкции превращаются в него "в себе", как их и мыслит овеществление сознания. Что представляется крушением фетиша, разрушает лишь условия понимания этих мыслительных конструкций как фетишей. Фиктивный прорыв оканчивается там, откуда начинается. Бытие, в которое окунаешься, – это ###. В уступке требованию бытия перейти от духовно опосредованного к созерцанию философия конвергирует с плоским иррациональным жизни. Указание на иррациональность само по себе не было бы приравнено к философскому иррационализму. Это тот рубец, который оставляет в сознании, не снимая, нетождественность субъекта и объекта в познании, постулирующая тождество чисто формальными средствами предикативного суждения; а также вырастает надежда преодолеть всевластие субъективного понятия. Но иррациональность сама сохраняется при этом как функция ratio и предмет самокритики разума: что ловится при помощи сети, через ту же сеть и пропускается. Философемы иррационализма также указывают на понятия, а тем самым – и на рациональный момент, с ними несовместимый. Чтобы покончить с этим, Хайдеггер использует один из моментов диалектики, узурпируя позицию по ту сторону деления на объект и субъект; деления, в котором раскрывается несоизмеримость ratio к мыслимому. Рациональными средствами такой прыжок совершить невозможно. Мышление не может занять позицию, согласно которой теряется всякое разделение на объект и субъект, непосредственно присущее всякой мысли, самому мышлению. Поэтому Хайдеггер нивелирует момент истины к мировоззренческому иррационализму. Философия сегодня, как и во времена Канта, требует критики разума средствами разума, но не средствами его упразднения.

84

"Смысл бытия"

Под видом мыслительного запрета санкционируется мышление о том, что просто есть. Подлинно критическая потребность сознания, с необходимостью пробуждающаяся из фантасмагории культуры, притормаживается, уводится в другое русло, питает ложное сознание. Мышление отучено отвечать на вопросы о культуре, о том, что есть это и для чего. С пренебрежением его спрашивали и о смысле самого мышления – вопрос тем более насущный, чем менее этот смысл представляется как нечто само собой разумеющееся и чем чаще его подменяет культуротворчество. Вместо этого единичное, "именно так существующее" (но не его инобытие) возводится в ранг того нечто, что в качестве культуры претендует на обладание смыслом. Перед весомостью аргумента ее существования так же мало задаются вопросом о том, существует ли в действительности утверждаемый этой культурой смысл, как и вопросом о легитимности самого этого смысла. Фундаментальная онтология, напротив, выступает как представитель украденного интереса, "забытого". Поэтому она недоброжелательно настроена по отношению к теории познания, которая легко подводит эти интересы под категорию предрассудков. И все же фундаментальная онтология не может аннулировать теорию познания. В учении о наличном бытии (Dasein) – субъективности как царственному пути к онтологии, снова возникает втайне старый, приниженный онтологическим пафосом встречный субъективный вопрос. В этом вопросе право гражданства получает стремление феноменологического метода ослабить традицию европейской философии. Быстрым забвением среди тех, кто о ней рассуждает, феноменология обязана эффекту изначального. Новый разворот вопроса о смысле бытия пли его традиционный вариант "почему вообще существует нечто, а не просто ничто?" – явно феноменологического происхождения; феноменология уступает правонарушение вопроса семантическому анализу слова "бытие". То, что называется "это" или "наличное бытие", едино со смыслом бытия или наличного бытия. Оно уже имманентно культуре – как понятие, чья семантика расшифровывается в языках, обсуждается, как будто "это" или "наличное бытие" избежали как относительности сделанного, так и потери смысла (Sinnverlassenheit) просто существующего. Такова функция хайдеггеровской версии учения о примате языка. Мысль о том, что смысл слова "бытие" есть непосредственно смысл бытия – плохая двусмысленность. Правда, двусмысленность – это не просто неточное выражение [19]. В ней обнаруживается единство звучания слов как единого. Переплетены оба значения смысла. Понятия, инструменты человеческого мышления не могут иметь смысла, если смысл самих этих понятий отрицается; если из них изгоняется любое напоминание об объективном, лежащем по ту сторону механизмов образования понятий. Позитивизм, для которого понятия являются случайными и взаимозаменяемыми игровыми фишками, сделал из этой ситуации вывод и экстирпировал истину во имя истины. Несомненно, противоположная установка философии бытия лишает все сумасбродства позитивизма элемента разумности. Но единство двусмысленности

85

становится очевидным только в случае имплицитного различения (Differenz). Оно выпадает из рассуждений о смысле. Хайдеггер движется к гипостазису: фактам из сферы обусловленного он придает посредством модуса их выражения видимость безусловного. Это возможно благодаря переливчатости слова "бытие". Если истинное бытие радикально представляется в качестве ### бытийствующего, то оно тождественно со своим значением – нужно только описать смысл сущности бытия, и получаешь смысл самого бытия. По этой схеме незаметно "сдается" попытка разрыва с идеализмом. Учение о бытии возвращается в учение о мышлении, отчуждающее и отвнешняющее от бытия все, что не является чистой мыслью. Для постижения любого, воспринимаемого как отсутствующее смысла бытия предлагается в качестве компенсации учение о значениях (то есть о том, что конституируется в аналитическом суждении как сфера, предшествующая смыслу). Тот факт, что понятия, просто чтобы быть таковыми, должны что-то означать, служит средой, в которой само бытие имело бы смысл. Иначе как понятие, как словесное выражение бытие не может быть дано. Установка "понятие должно быть не понятием, а непосредственно быть" лишь облекает семантический смысл в онтологическое достоинство. "Разговор о "бытии" никогда не понимает это имя как род, к которому принадлежит пустая всеобщность исторически представленных учений о бытийствующем как частных случаев. Бытие всегда говорит искусно и потому господствует над традицией" [20]. Отсюда эта философия черпает свое утешение.

Онтологически подчинено

Этот магнит фундаментальной онтологии действует далеко за границами ее творческого содержания. Онтология хотела бы, выходя за пределы духа, восстановить разрушенный духом порядок вместе со своим авторитетом. Выражение "проект" выдает ее стремление отрицать свободу из свободы: транссубъективная обязательность становится делом полагающего субъекта. Это слишком очевидное противоречие поздний Хайдеггер может преодолеть только догматически. Воспоминание о субъективности уничтожается в понятии проекта: "Проектирующее в проектируемом – не человек, а само бытие, которое посылает человека как свою сущность в экзистенцию наличного бытия" [21]. К хайдеггеровской мифологизации бытия как сферы судьбы [22] добавляется мифическая заносчивость (Hybris), провозглашающая обозначенную горизонтальную проекцию субъекта высшим авторитетом, представляющим в голосе бытия себя самого. Не выполняющее этой установки сознание квалифицируется как "забытость бытия" (Vergessenheit des Seins) [23]. Предписание подчиниться такому порядку соответствует структуре хайдеггеровской мысли. Только как насилие над мышлением это требование имеет шанс на

86

успех. Ведь утрата, китчем трепещущая в формуле "забытость бытия" не является ударом судьбы; она мотивирована. Оплакиваемое наследство раннего архэ ### расплывается, исчезает из сознания, вырвавшегося из природы. Миф сам раскрылся как иллюзия; только иллюзия может его вообразить. Самостилизация бытия как бытия по ту сторону критического понятия должна придать ему правооснование, в котором нуждается гетерономия, что-то из объяснения все-таки выживает. Страдания в связи с тем, что хайдеггеровская философия фиксирует как утрату бытия (Seinverlust), не просто не-истина; в противном случае вряд ли Хайдеггер искал помощи у Гельдерлина. Общество, согласно собственному понятию которого основанием в отношениях между людьми хотелось бы видеть свободу, – свободу, не реализованную в этих отношениях, вплоть до сегодняшнего дня, – это общество столь же неподвижное, сколь и дефектное. В универсальном отношении обмена сглажены и вырваны все качественные моменты, совокупность которых могла бы быть чем-то вроде структуры. Чем неумереннее власть институциональных форм, тем хаотичнее Жизнь, которую они стискивают и деформируют по своему подобию. Производство и воспроизводство жизни вместе со всем, что перекрывается термином надстройка (Uberbau), не являются прозрачными, транспарантными для того разума, примиряющее осуществление которого возможно только при порядке и строе, отвечающем человеческому достоинству – порядку без насилия. Старые естественно формирующиеся порядки или ушли в прошлое, или во зло пережили свою собственную легитимацию. Ни при каких обстоятельствах общество не унизится до анархизма, как он проявляется в постоянстве все еще иррациональной случайности индивидуальной судьбы. Но овеществленная общественная закономерность является партнером в таком устройстве наличного бытия, которое позволяет жить, не испытывая страха. Онтологические проекты, улавливая эту ситуацию, проектируют ее на жертвы – субъектов, и судорожно заглушают представление о негативности словом о порядке в себе, о структуре бытия. Повсеместно мир готовится перейти к сумеркам порядка, а не к его противоположности, явно и скрыто осужденной апологетической философией. То, что свобода повсеместно является идеологией; то, что люди бесправны перед системой и не могут свою жизнь и жизнь целого устроить по собственному разумению; конечно, и то, что они никогда более не смогут подумать об этом не испытывая дополнительных страданий, извращает их сопротивление: они вероломно, язвительно предпочтут худшее видимости лучшего. Сюда и стаскивают современные философии свои дрова. Они ощущают свое созвучие сумрачной иерархии могущественнейших интересов, в то время как эти интересы – подобно Гитлеру, трагически играют одиночество. То, что философии чувствуют себя метафизически бездомными, брошенными в ничто, есть всего лишь идеология легитимации порядка, допускающая сомне-

87

ние и грозящая человеку физическим уничтожением. Отзвук и резонанс воскресшей метафизики – опережающее согласие с угнетением такого типа, победа которого на Западе заложена в общественном потенциале и давно отпразднована на Востоке, где идея осуществленной свободы деформировалась в несвободу. Хайдеггер побуждает к кабальному мышлению и не принимает слова гуманизм, отклоняя его стандартным жестом обвинения против рынка общественного мнения. Он становится одним из бойцов единого фронта тех, кто обрушивается на "измы". Правда, хотелось бы спросить: не хочет ли он просто упразднить все речи о гуманизме (это уже достаточно отвратительно) лишь потому, что его учение о вещах хочет выжить?

Никто не решился оставить свой комментарий.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.
avatar