Забелин Иван Егорович / Домашний быт русских царей (8)

ГЛАВА II. ГОСУДАРЕВ ДВОР ИЛИ ДВОРЕЦ Внешний вид дворца и наружные украшения зданий. — Резное деревянное дело: древнерусское и немецкая фигурная резьба, вошедшая в употребление при Алексее Михайловиче. — Общий обзор внутреннего убранства комнат или хоромного наряда. Комнатная живопись, стенное и подволочное письмо. — Царские места или престолы, троны. — Меблировка царских палат и хором. — Частный обзор некоторых комнат: Передняя, Комната, Крестовая, Опочивальная, Мыленка. Внешний вид дворца в конце XVII столетия представлял чрезвычайно пеструю массу зданий самой разнообразной величины, разбросанных без всякой симметрии, единственно по удобству, так что, в строгом смысле, дворец не имел фасада. Здания теснились друг подле друга, возвышались одно над другим и еще более увеличивали общую пестроту своими разнообразными крышами, двускатными, епанечными, в виде шатров, скирдов, бочек, с прорезными золочеными гребнями и золочеными маковицами наверху, с узорочными трубами, искусно сложенными из поливных изразцов. В иных местах возвышались башни и башенки с орлами, единорогами и львами вместо флюгеров. По свидетельству итальянца Барберини (1565 г.), кровли и куполы на царском дворце покрыты были золотом; по карнизу Средней Золотой палаты вокруг шла надпись медными вызолоченными словами, в которой значилось: «В лето 7069 августа. повелением благочестивого и христолюбивого. царя и великого кнзя иоанна васильевича всея России. владимерского. московского. ноугородского. царя казанского. и царя астраханского. гдря псковского и великого кнзя тверского. югорского, пермского, вяцкого. болгарского. и иных гдря земли ливонские. града юрьева и иных. и при его блгородных чадех, царевиче иване: и царевиче феодоре иоанновиче всея России самодержце».[1] Кровля Каменного терема первоначально украшена была, в 1637 году, репьями, наведенными золотом, серебром и красками.[2] Впоследствии она была вызолочена, как можно заключить из того, что в начале XVIII столетия верхний покой Теремного дворца, древний Чердак или собственно Терем, назывался Золотым Теремком. Некоторые из дворцовых зданий покрывались по тесу белым железом с опайкою английским оловом; но в большом употреблении, особенно на деревянных хоромах, были кровли гонтовые, крытые почешуйному; их красили обыкновенно зеленой краской. Нигде, однако ж, не являлась в такой степени вычурная пестрота и узорочность, как во внешних архитектурных украшениях и разного рода орнаментах, располагавшихся обыкновенно по карнизам или подзорам зданий в виде поясов, по углам в виде лопаток или пилястр и колонок; также у окон и дверей в виде сандриков, наличников, колонн, полуколонн, капителей, ширенгелей, гзымзов, дорожников и т. п., узорочно-вырезанных из дерева в деревянных и из белого камня в каменных зданиях. В резьбе этих орнаментов между листьями, травами, цветами и различными узорами не последнее место занимали эмблематические птицы и звери: орел, лев, единорог и даже мифологические — гриф, птица сирин и т. п. Михалон Литвин, писатель XVI века, говорит, что в. к. Иван Васильевич украсил дворец свой каменными изваяниями, по образцу Фидиевых.[3] Мы не знаем, что он разумел под этими изваяниями, но во всяком случае его свидетельство любопытно, как общий отзыв о тогдашних украшениях дворца. В древнее время резное дело, по рисунку и по исполнению, отличалось тою же простотою, какую и теперь мы видим в украшениях крестьянских изб. Само собою разумеется, что в украшениях княжеских и боярских хором резное дело выказывало больше затейливости и замысла, больше тщательности и чистоты в работе; но характер художества в своих приемах оставался тот же. Рисунок или, выражаясь древним термином, ознаменка вполне зависела от иконописного стиля, всегда рабски, почти в трафаретку, переводившего искони принятые, заученные образцы. Порабощение рисунка известным, раз навсегда освященным, типам лишало художников необходимой смелости и возможности самостоятельно выдвинуться вперед из угнетающей и отупляющей среды заученных приемов и разных технических и символических преданий, лежавших тяжелыми цепями на всей художнической деятельности наших предков. В отношении резного дела угнетающая сила таких приемов и преданий и происшедшее отсюда совершенное искажение или крайнее младенчество рисунка особенно обнаруживались в изображении животных: птиц, зверей, человека. Подобные изображения XVI и XVII ст. и в барельефах, и в целых болванах, очень часто напоминают то первобытное искусство, какое находим только или у народов глубокой древности, или у дикарей, вообще на первой ступени гражданского развития. Вот почему, например, иконы, писанные русскими иконописцами в конце XVII ст., приняты были в Европе за памятники X или XII столетий. В изображении растений, так называемых трав, плодов и т. п., рисунок был, конечно, свободнее; но и здесь он был связан теми же заучеными образцами, беспрестанно повторяемыми и в больших, и в малых размерах, и обнаруживающими вообще или скудость и сухость, или раболепство воображения художников. К тому же травная резьба, более или менее замысловатая, носила название фрящины, фряжских трав, что также указывает на чуждое ее происхождение, именно из Италии, и, может быть, не раньше XVI века.[4] Древнейшие травные украшения значительно отличаются от этой фрящины и всегда сохраняют тип своих византийских образцов. Полный простор и для воображения, и для рисунка, как равно и для самой техники резного дела, представлялся у нас в разнородном и разнообразном сочетании простых геометрических фигур, чем особенно и красовались резные украшения хором и вообще всякая резная работа. Едва ли не здесь только должны мы искать старинное наше изящество и красоту и старинный, чисто русский узорочный вкус. Здесь древнее резное художество было, так сказать, на своей ноге. Не умея порядочно рисовать, знаменит, животных и растения и потому боясь выступить с плоской порезки только по поверхности дерева, т. е. доски или столба, в высокую обронную горельефную резьбу из дерева, которая деревянный брус или столб обращала в хитрое сквозное сплетение различных изображений, — древняя русская резьба вполне удовлетворяла своим вкусам вырезкою на ровной гладкой плоскости простых геометрических фигур, как мы упомянули, разных косиц и прямей, зубчиков, городков, киотцев, клепиков, ложек, желобков, звездок, или вырезкою из брусков и кругляков, маковиц, кубцев, дынь, грибков, репок, кляпышев, горбылей и т. п. Превосходный и самый характерный памятник древней русской резьбы есть деревянное царское место в московском Успенском соборе, устроенное в 1551 году царем Иваном Васильевичем. Вместе с другими подобными памятниками, оно дает самое полное и верное понятие об архитектурных типах своего времени и о характере резных узорочий, какими украшались хоромы царские и вообще хоромы людей богатых и достаточных. Можно полагать, что тот же характер резьбы господствовал в наших древних постройках и внутренних убранствах не только в XVI, но также в XV, а может быть, и в предыдущих столетиях, ибо он создался постепенно на своенародной почве, своенародными силами, претворяя все заимствованное в своеобразный чисто народный тип. К тому же в те века немного было причин, которые могли бы слишком резко изменить вкус предков, ибо до XVI ст. и чужое, которое приходило к нам и могло иногда служить образцом, мало чем было выше своего туземного. Только с эпохи Возрождения искусств, прямое влияние которой нас не коснулось, мы стали отставать от общего движения не по дням, а по часам, и успели сохранить свою художественную старину даже до конца XVII ст. в таком виде, что европейцы, судя по типам и способам работы, как мы заметили, относили ее к X веку. Резное дело с тем же своенародным характером сохранялось до второй половины XVII ст., когда при царе Алексее, на смену старины, к нам принесена резьба немецкая, фигурная, тоже в стиле возрождения, но с немецкою или готическою его обработкою. Мы упоминали, что такою резьбою была украшена новая Столовая царя, построенная по вымыслу немецкого инженера-архитектора Декенпина в 1660 г. Затем в 1668 г. в том же стиле украшены хоромы Коломенского дворца и Столовая царевича Алексея Алексеевича во дворце кремлевском — резчиками, большею частию поляками или белорусцами, вызванными или вывезенными из покоренных перед этим временем белорусских и литовских городов: Полоцка, Витебска и Вильны. С новым мастерством принесено было и много новых снастей или инструментов, до того времени мало известных русским мастерам. До сих пор эти инструменты сохраняют печать своего немецкого происхождения в своих немецких названиях: гзымзумбь, шерхебль, шархенбь, нашлихтебль, как именовали их в то время. Еще больше таких же немецких, а отчасти польских, имен явилось вместе с самыми предметами новой техники. Многие слова русский ремесленник даже и не выговорил правильно и не приискал собственного, всегда точного и меткого, имени подобным заморским струментам и снастям, а равно и резным фигурам: так они были новы и чужды его сведениям. С того времени в резных украшениях хором, внутри и снаружи, как равно и в украшениях резной мебели, появились карнисы, гзымсы или кзымсы, шпленгери, также шпренгери (щиток), каракштыны или кракштыны (кронштейны), фрамуги (кружало), каптели (капители), базы (подушки), заслупы (род столбов), скрынки (киотцы), скрыдла (фигура вроде крыла), штап-салкелен или штапзгалкелен с лескою, штапгалнке с лескою, штап-ганен с лескою, цыроты, цыротные травы, фруфты, флемованные дорожники и т. п. Такими-то словами стали и русские мастера обозначать разные части новой фигурной или обронной резьбы. Вдобавок стали резать резьбу по печатным немецким мастерским лицевым книгам, т. е. по рисункам. Две таких книги в 1667 году взяты были во дворец из Воскресенского монастыря, патриарха Никона келейные, по которым он украшал храмы этого монастыря. С образцами и характером этой резьбы, во вкусе Возрождения, могут познакомить нас некоторые предметы из старинной царской мебели, сохранившиеся до сих пор, а главным образом многочисленные иконостасы московских городских и загородных церквей, построенных в конце XVII ст., а также и каменные ростески, т. е. резные, равно и кахельные украшения окон, карнизов и других частей в зданиях, построенных около того же времени. От древнего времени, а также и в XVI и XVII ст. все такие рези, т. е. наличные и внутренние резные украшения каменных и деревянных хором, расписывались яркими красками и по местам густо покрывались сусальным золотом и частию серебром. Снаружи так украшались преимущественно жилые и приемные покои, столовые. Мы упомянули уже о кремлевских Столовых царя Алексея и его сына и о Коломенском дворце, которые и снаружи были роскошно украшены резьбою, живописью и позолотою, а в Коломенском даже и резные ворота были вызолочены. Рейтенфельс, бывший в Москве в 1670 г., вообще замечает о Коломенском дворце, что он «так превосходно украшен был резьбою и позолотою, что подумаешь — это игрушечка, только что вынутая из ящика». Такими же украшениями пестрели и жилые деревянные покои кремлевского дворца. К сожалению, об этих именно хоромах мы не имеем достаточных подробностей. Ограничимся несколькими указаниями в подтверждение наших слов. В 1681 г. расписаны и раззолочены были новые хоромы царя Федора Алексеевича, построенные у северо-восточного угла Теремного дворца. На другой год, в апреле 1682 г., незадолго перед смертью царя, на этих хоромах «прописаны розными цветными красками снаружи чердаки с двух сторон, от Каменных теремов, другая сторона от церкви Живоносного Воскресения». В 1690 г. велено «у новой Столовой комнаты, у дву наличных стен, что от соборной церкви да от саду, резные окна с наличники и со гзымзы и с каракштыны выгрунтовать красками, а по грунту написать против ореха индейского, красками ж». Так как во всех почти хоромах окна украшались резными наличниками и наверху резным шпренгелем (щитком), то эти части по преимуществу и расписывались красками или в особенных случаях золотились и серебрились. Не упоминаем об оконных вставнях, которые также всегда расписывались красками и золотились. На них изображали цветы, травы, также птиц и зверей. Обыкновенно же их расцвечивали большею частию аспидом, т. е. под мрамор. Само собою разумеется, что в том же характере украшались и наличные стены каменных зданий. Так украшены были в 1667 году, вероятно, не в первый уже раз, все здания, составлявшие лицо дворца со стороны Соборной площади, т. е. Благовещенская паперть, Красное крыльцо и Грановитая палата. На всех окнах и дверях этой палаты, снаружи и внутри, вырезаны были в то время по белому камню фряжские травы,[5] которые потом покрыты красным золотом и цветными красками. Они отчасти сохранились и до сих пор и могут служить образцом старинной фрящины в украшениях. Подобным же образом расписан был и Каменный терем, сохранивший доселе во многом свой прежний вид. Крыльцо, ведущее в Терем, называлось Золотым, потому что великолепно было украшено золотом и красками. В 1667 году на верхнем Государевом дворе (площадке), около верхнего государева Чердака или Терема, в окнах и на дверях все разные травы были снова расписаны, прикрыты разными цветными красками иконописцем Симоном Ушаковым. Потом наружные украшения терема несколько раз были возобновляемы при царях Алексее Михайловиче и особенно при сыне его, Федоре. В 1678 году (в сентябре) велено написать живописцам Ив. Салтанову, Ив. Безмину, Ив. Мировскому, с мастерами и с учениками, у государя в Верху, розными краски и аспиды: «Каменное новое Крыльцо и около Спасского собору каменную ж новую паперть, которая к Спасскому собору и к Грановитой палате приделана вновь; да от Золотого Крыльца, что на площади, переграду каменную, которая делана вновь; да против Евдокеинской церкви, промеж приделом Иоанна Белоградского и против Голгофы, в пещере, написать такими же краски и аспиды; да около каменного нового Крыльца написать вновь такими ж розными аспиды столбы, и на площади, и переграду каменную, и новое деревянное Крыльцо». В 1679 г. перед четвертою комнатою на площади, что от Рождественской церкви, с лица стены были писаны живописным письмом розными краски. Иногда подзоры каменных зданий составлялись из цветных кахелей, испещренных красками. Таковы, например, карнизы или подзоры двух верхних этажей Каменного терема и церкви Спаса за Золотою решеткою, составленные из ценинных (синих) изразцов с цветными травами. Должно упомянуть также, что на всех воротах дворца, снаружи и со внутренней стороны, то есть со двора, стояли иконы, писанные на дсках. Так, например, на Колымажных воротах с одной стороны стоял образ Воскресения, а с другой — Пресвятые Богородицы Смоленской. На Сретенских воротах, которые вели под Сретенским собором на Западный двор, находился образ Сретения. В Коломенском на шести воротах государева двора поставлены были иконы: Вознесения Христова, Богородицы Смоленской, Богородицы Казанской, Спаса Нерукотворенного, Иоанна Предтечи, Московских Чудотворцев. Это было общим обычаем в то время. И не только во дворце, но и в домах частных людей, от боярина до простолюдина, всегда на воротах были иконы или кресты; русский человек не входил во двор и не выходил со двора без молитвы и без крестного знамения. Войдем теперь во внутренность хором. Все, что служило украшением внутри хором или составляло их необходимую обделку, называлось вообще нарядом. Наряжать хоромы значило собственно убирать. До сих пор в Вологодской стороне нарядить избу — значит отделать ее начисто внутри, то есть отесать стены, сделать лавки, полати и проч. То же самое первоначально означал и хоромный наряд в царском дворце. Мы уже говорили, что внутри хором стены и потолки обшивались большею частью красным тёсом, тщательно выстроганным. В брусяных хоромах точно так же нагладко выскабливались стенные и потолочные брусья. Но это был наряд обычный, простой, собственно плотничий, который при этом, в царском и вообще богатом быту, почти всегда покрывался еще другим нарядом, шатерным, состоявшим из уборки комнат сукнами и другими тканями. Этот простой плотничий наряд получал особую красоту, когда комнаты убирали столярною резьбою. Если, как мы говорили, резное дело было необходимою статьею в уборке внешних хоромных частей, то естественно, что внутри комнат оно также служило самым видным и любимым украшением. С особенною заботливостию украшались подволоки или потолки, которых самое название уже показывает, что они и в обычном плотничьем наряде устраивались или собирались иным способом, независимо от наката, и служили как бы одеждою потолка, ибо поволока означала вообще одежду. Такие подволоки по большей части и украшались резьбою из дерева и составлялись из отдельных штук, щитов, или рам. Упоминаются даже вислые подволоки, что могло обозначать какой-либо особый род украшений с частями, висевшими под потолком. Вместе с деревянною резьбою подволоки убирались чаще всего слюдою с резными украшениями из жести, олова и белого железа. Подобные слюдяные подволока были устроены в хоромах царицы Марии Ильичны в 1651 г. Описаны слюдяные подволоки и в доме кн. В. В. Голицына, см. в Материалах. Иногда подволоки устраивались даже из серебра. Так, в 1616 г. в Серебряной палате была сделана в хоромы царя Михаила Фед. серебряная литая вислая подволока, которую устраивал «сторож от Золотого дела из Немецкой полаты» Михаило Андреев Сусальник. Нет сомнения, что она состояла из различных отдельных фигур, собранных по известному рисунку. Само собою разумеется, что и деревянные резные подволоки всегда также золотились и расписывались красками, о чем мы упоминали по случаю постройки в 1661 г. новой Столовой избы царя Алексея М. (см. с. 57). Притом украшениям подволоки всегда соответствовали украшения окон и дверей комнаты, которые тоже покрывались резьбою по наличникам и по причелинам или подзорам, т. е. в верхних частях, где утверждались также и особые подзорные щитки или доски, подзорины, впоследствии, с половины XVII ст., получившие немецкое имя шпренгелей. Во всех таких украшениях очень много употреблялось так называемых дорожников, резных длинных брусков или планок, вроде багетов, из которых устраивались по приличным местам рамы, коймы и другие подобные разделы украшений. Резьба производилась по большей части из липы. Так, в августе 1680 г., по случаю переделки и поправки комнатных резных украшений, было употреблено «к строенью подволок с дорожниками в четырех государевых комнатах и в хоромах царевен 260 досок липовых москворецких самых добрых и для прибивки 1500 гвоздей луженых московского дела». В это же время велено «починить и вычистить подволоку деревянную резную золоченую, которая выбрана из Столовой царевича Ивана Алекс.; а которые в ней штуки поломаны и те сделать вновь»; а в новых царицыных брусяных хоромах тогда подбирали подволоку также резную золоченую. В 1682 г. к празднику Пасхи в деревянных хоромах царя Федора Ал., в комнате и передней, подволоки, двери, окна резные золоченые, были вычищены и починены живописцем Дорофеем Ермолаевым; тогда же в его деревянной комнате резные подволока, окна и двери были высеребрены. В 1686 г., в июне, в деревянной комнате царя Ивана Ал. позолочено сусальным золотом в подволоке крест и около его звезды и коймы и у окон наличники, а у дверей дорожники и шпренгели. В 1692 г. в хоромы царевичу Алексею Петровичу велено сделать и вызолотить к подволоке круг резной с сиянием и с клеймы, в два аршина в диаметре. В 1696 г. в новопостроенных деревянных хоромах царя Петра Ал. вызолочены резные окна и двери с наличниками. Пол или, по-древнему, мост обыкновенно настилали досками. Но в жилых помещениях полы мостили дубовым кирпичом, квадратными дубовыми брусками, от 6 до 8 вершков ширины и от 2 до 3 вершков толщины. Иногда такие бруски делались косяками, почему и пол именовался косящатым. Это был род паркета, который, однако ж, не натирали воском, а расписывали иногда красками, например, зеленою и черною, в шахмат, и притом аспидом или под мрамор. В 1680 г. такой пол был устроен в Верховой церкви Иоанна Белоградского. Иногда расписывали серым аспидом или покрывали только левкасом. Дубовые кирпичи настилались на сухом песке со смолою или на извести. Такие простые нерасписанные полы доселе еще сохраняются в Москве, в Золотой Царицыной палате Теремного дворца и в некоторых древних церквах, например, в Новодевичьем монастыре, в двух храмах, построенных над святыми вратами, в которых даже и мурамленые печи относятся к концу XVII столетия. Устраивались также полы и гончарные из цветных изразцов. В Ответной Посольской палате (в 1722 г.) был пол гончарный каменный набиран узорами.[6] С самого древнего времени и до начала XVIII века, обычною мебелью в царских хоромах были лавки, которые устраивались подле стен, сплошь вокруг всей комнаты или палаты, даже иногда около печей. Они делались из толстых и широких (в три четверти аршина) досок и утверждались на столбиках или подставках, называвшихся также стамиками; с краев лавки обделывались тёсом, что называлось опушкою. Под лавками делывали иногда рундуки с затворками, род небольших шкафов. Такие рундуки под лавками устроены были в 1683 году в передней комнате царя Петра Алексеевича. Лавка, находившаяся у входных дверей комнаты, в заднем углу, называлась коником, может быть, потому, что ею оканчивалась линия лавок, что она служила концом комнатных или избных лавок. Под нею, как в самом удобном месте, почти всегда устраивался рундук, ларь, служивший для поклажи разных вещей из хоромного убора. Коники находились, например, в Теремной Золотой или в государевой Комнате, ныне Престольной Теремного дворца,[7] также в хоромах цариц Евдокии Федоровны (1696 г.) и Марфы Матвеевны (1698 г.). Лавки подле окон назывались красными, у стены переднего угла — передними. В окна вставлялись рамы или оконничные станки, обитые полстями и сукном. В них укреплялись петлями и крючками оконницы, соответствовавшие нашим рамам. Они были подъемные и отворные, а в волоковых окнах задвижные и отворные. До Петра Великого, даже в царском дворце, стекла не были в большем употреблении; их вполне заменяла слюда, известная с глубокой древности. Слюдяные оконницы устраивались из белого или красного железа, в сетку, основанием которой служили четыре железные прута, составлявшие собственно рамку. Сетка делалась в виде образцов, то есть четыреугольников и треугольников или клинов и в виде репьев, кругов, кубов, косяков, в которых укреплялась слюда и от которых оконницы назывались обращатыми, клинчатыми, репейчатыми, кругчатыми, кубчатыми, косящатыми. Такое устройство оконниц было необходимо потому, что слои или листы слюды большею частью были невелики и притом неправильной формы, которая всегда и условливала узор оконной сети. Большие листы слюды помещались всегда в виде круга в средине окончины, а около располагались боковые образцы разной формы, также углы и пахлинки или мелкие вырезки. Для укрепления слюды в своих местах употреблялись, кроме того, оловянные денежки, небольшие бляшки, кружки, репейки, зубчики и орлики, которые почти всегда золотились, а иногда оставлялись белыми. Под орлики подкладывались атласные или тафтяные цветки. В XVII столетии слюду в окнах стали украшать живописью. Так, в 1676 году велено было живописцу Ивану Салтанову написать в хоромы царевича Петра Алексеевича оконницу по слюде «в кругу орла, по углам травы; а написать так, чтоб из хором всквозе видно было, а с надворья в хоромы, чтоб не видно было». В 1692 г. велено прописать окончины в хоромы царевича Алексея Петровича, чтоб всквозь их не видеть. Различные изображения людей, зверей и птиц, писанные красками, можно также видеть и на слюдяных оконницах, оставшихся от переславского дворца Петра Великого и сохраняющихся доныне под Переславлем вместе с Петровским ботиком. Гораздо меньше были в употреблении стекольчатые оконницы, которые устраивались почти так же, как и слюдяные, то есть из железных прутовых рамок и свинцового переплета, в который закреплялись стекла посредством замазки, составляемой из мела и медвежьего сала с деревянным маслом. Впрочем, в боярском быту в исходе XVII ст. употреблялись в стекольчатых оконницах даже и цветные стекла с личинами, например, у кн. В. В. Голицына. Но в его же доме иные комнаты были и со слюдяными оконницами. Нет сомнения, что в Новгороде с давнего времени были известны не только простые стекольчатые оконницы, но даже и цветные стекла. В 1556 г. царь Иван Васильевич посылал в Новгород за покупкою «стекол оконничных розных цветов» своего оконничника Ивана Москвитина и повелевал купить их сколько мочно и прислать на Москву тотчас.[8] Однако мы не имеем сведений о том, что такие стекла были в употреблении при устройстве дворцовых зданий даже и в XVII ст. Изредка встречаются указания и о простых стеклах. Так, в 1613 г. в Казенной палате (на Казенном дворе) были вставлены три окончины стекольчатых, стоившие за стекла, за деревье и за дело 3 р. 23 алтына. О цветных стеклах находим указание, что в 1633 г. в Крестовую писаную полатку патриарха Филарета Никитича были куплены у Немчина Давыда Микулаева «оконницы стекольчатые нарядные с травами и со птицами» за 5 р. 14 алт. 4 денги. Само собою разумеется, что одни описанные нами оконницы не могли хорошо защищать от холода, по самому своему устройству; поэтому, соответственно теперешним зимним рамам, употреблялись в то время так называемые вставни или ставни, особые станки, глухие или со слюдеными же оконницами, старательно обиваемые тоже полстьми и сукном. Кроме того, на ночь и, может быть, в сильные морозы окна закрывались изнутри втулками — щитами величиною во все окно, вроде вставней, также обитыми войлоком и сукном. Такие втулки употреблялись вместо затворов или притворов снаружи, или ставней по-теперешнему, и в окно вставлялись или просто, т. е. втулялись, или же иногда навешивались на петлях и затворялись. В царском быту затворы наружные употреблялись мало и, разумеется, только в нижних ярусах хором. В каменных зданиях наружные затворы всегда делались железные. Все приборы у окон: подставки, петли, растворные и закладные крюки, кольца с защолчки и без защолчков, кольца с топорки, крючки отпорные и запорные, завертки барашками, засовы, наугольники; и у дверей: жиковины, т. е. большие петли, на которых навешивались двери, плащи, скобы ухватные, цепи, задвижки, крюки закладные, замки, погоны и т. п., даже гвозди, которыми прибивали сукно и проч., были луженые английским оловом, иногда серебреные, как, например, в хоромах царицы Наталии Кирилловны, в которые в 1674 г. в декабре высеребрены: скоба с личиною резною, крюк закладной с пробоем и с личиною и гвозди к дверям; а иногда золоченые, как, например, в деревянных хоромах Лжедимитрия или в хоромах царя Михаила, построенных в 1614 году, когда в эти хоромы на крюки, на жиковины, на цепи, на плащи, на скобы и на засовы было отпущено на позолоту 50 золотых Угорских.[9] Некоторые вещи из этих приборов шли к нам из Польши и от Немцев, отчего и назывались польскими и немецкими и служили образцом для русских слесарей, которые делали, например, петли, скобы, жиковины с польского переводу, то есть по образцу польских. Нам остается упомянуть еще о печах. Во всех жилых хоромах печи были изразцовые или образчатые, ценинные [10] из синих изразцов и мурамленые или зеленые, из зеленых. В XVII ст. упоминаются также печи полбские зеленые. Печи ставились четыреугольные и круглые, сырчатые, из кирпича-сырца особой формы, — на ножках, с колонками, с карнизами и городками наверху; поэтому и форма образцов была разнообразна. Они были плоские и круглые; по месту, которое они занимали в кладке; их называли подзорными, свесами, уступами, валиками, наугольниками, свислыми, перемычками, городками, исподниками, ногами и проч. На образцах изображались травы, цветы, люди, животные и разные узоры. Швы между образцов прописывались суриком или покрывались красками под узор изразцов. Так, например, в 1690 г. «в деревянных дву комнатах царицы Прасковьи Федоровны две печи ценинные велено росписать меж образцов, по цветам красками, которыми прилично, против тех печных образцов; в кубах и в травах, меж споев, такими ж краски приправить: а испод под теми печми выкрасить суриком, против прежнего, заново». Бывало также, что печи расписывались одною какою-либо краскою; в 1684 г. в хоромах царицы Прасковьи и царевны Софьи четыре печи расписаны краскою зеленою, а в 1686 г. у царицы Марфы Матвеевны в новопостроенных каменных комнатах три печки — суриком. Иногда печи украшались металлическими решетками. Во дворце Самозванца, красивом и даже великолепном, по свидетельству его современников, печи были зеленые с серебряными решетками.[11] Верхние этажи деревянных хором по большей части нагревались проводными трубами из печей нижних ярусов. Трубы эти были также изразцовые с душниками. На крышах они выводились в виде коронок, шатриков, узорочно складенных из тех же изразцов и покрывались медными сетками «для птичьих гнезд, от галок и от сору». Все большие царские палаты, Грановитая, две Золотые, Столовая и Набережные, точно так же нагревались проводными трубами из печей, устроенных под ними в подклетах.[12] Однако впоследствии мы находим в этих палатах большие изразцовые печи, см. выше, с. 73. Несмотря, однако ж, на чистую, гладкую отделку влас внутри хором, стены, потолки, лавки и полы почти никогда не оставались голыми. Их наряжали обыкновенно сукнами. Для стен и потолков сукно было так же употребительно, как теперь обои. Кроме того, сукном же настилали полы, обивали или только опушали двери, обивали или обшивали окна, оконницы, ставни, втулки; клали его под дверной и оконный прибор: под крюки, жиковины, под скобы, под плащи и цепи, а также под красное гвоздье в украшении лавок. Сукно в такой наряд наиболее употреблялось красное — багрец, червленое, червчатое и т. п., редко зеленое, а в печальных случаях, во время траура, черное, иногда гвоздичное, вишневое, коришневое и других темных цветов. Под сукно на полах и стенах, а также при обивке дверей, окон, вставней и втулок, клали обыкновенно серые или белые полсти, войлоки, иногда простое сермяжное сукно или ровный холст.[13] Стены и потолки наряжали сукном большею частию обыкновенным способом, во все полотнище, т. е. вгладь. Но нередко употреблялся и другой наряд, в шахмат, т. е. клетками в три четверти шириною, иногда в два цвета, например, клетка красного сукна, а другая голубого и т. п., также в клин, т. е. клиньями (ромбами), и также в два цвета, например, клин из сукна багрецу (красного) и клин из зеленого кармазину. Точно так же наряжали сукном и каменные палаты, если они не были украшены живописью; и не только стены и пол, но даже и своды. Иногда стены и потолок по полстям обивали зеленым атласом: таким атласом обиты были комнаты царицы Натальи Кирилловны и царевича Алексея Петровича в 1691 году; поэтому они и назывались атласными комнатами. В XVII ст. в Москве известны были и златотканые обои, какими, например, была обита одна из внутренних комнат на Посольском дворе, стоявшем на Ильинке, в Китай-городе. На этих обоях была изображена история Самсона. В 1614 г. Голландской земли гость Юрий Клинкин поднес царю Михаилу Феодоровичу «два запона (завеса) индейских стенных розные цветы». Со времен царя Алексея Михайловича стены, и особенно двери, стали обивать золочеными басменными кожами, на которых были вытиснены разные травы, цветы и животные, птицы, звери. Кожи эти искусно сшивались и для сохранности прикрывались олифой, заменявшей лак. Такими кожами были обиты: в 1666 году двери государевой Комнаты и Третьей в Теремах; в 1673 г. верхняя избушка, что над Крестовою, у царицы Натальи Кирилловны, и серебреными кожами комната царевича Петра; в 1681 г. золотными кожами комнаты и сени в новых деревянных хоромах царя Феодора Алексеевича, построенных в это время подле Теремов и Воскресенской церкви; и Столовая в селе Алексеевском; в 1687 г. — комната царицы Натальи Кирилловны, в 1688 г. комната царевны Натальи Алексеевны, в 1692 и 1693 г. комнаты царевича Алексея Петровича, в 1694 г. комнаты цариц Евдокеи и Прасковьи Федоровн и царевен Марьи и Анны Ивановн и пр. В Оружейной палате, в числе мастерских разных снастей, в 1687 г. сохранялась «доска медная, что печатают кожи золотные, весу в ней 6 пуд 10 гривенок». Это свидетельствует, что подобные кожи, кроме привозных заграничных, печатались и дома в Москве, именно мастерами Оружейной палаты. Путешественник в Московию барон Майерберг сказывает, что в Москве (1661 г.) и у частных лиц, у немногих, стены были обиты золоченой и расписанной кожей Бельгийской работы. Ниже мы увидим, что в конце XVII столетия для обоев употреблялись также холсты и полотна, которыми оклеивали стены и потолки и расписывали большею частью травами, узорами, иногда писали аспидом разных цветов, то есть под мрамор, и, наконец, просто грунтовали какою-нибудь одноцветной краской. В богатом боярском быту в это время употреблялись, кроме того, и шпалеры — заграничные тканые обои. В доме кн. В. В. Голицына в 1688 г. столовая палата его сына Алексея была обита такими шпалерами не только по стенам, но и в подволоке. В феврале 1690 г. эти шпалеры были сняты, описаны, оценены и отданы на Гостинный двор в продажу. Опись их заключает следующее: «Шпалер, на нем древа всякие, в древах человек стреляет по птицам, цена 15 р. — Шпалер, а на нем человек стреляет по птицам, а у него у ног собака, да на нем же птицы плавают, два немчина с мушкеты, на древах сидят птицы, 10 р. — Шпалер, а на нем лес, в лесу лежит олень, на деревье сидят птицы, 7 р. — Шпалер ветх, а на нем лес, в лесу лежит олень да козел, 5 р. — Шпалер, а на нем древа всякие, а в них два человека немчинов с мушкетами, 4 р. — Шпалер, а на нем два человека едут на конях и иные личины человеческие, 3 р. — Шпалер гораздо ветх, а на нем мужик с бородою, перед ним мужик стоит, 1 р. — Да от тех же шпалер лоскутья сукон зеленых на 1 р. 16 ал. 4 д.». Кроме того, в Голицынской казне сохранялись: «Шпалер, а в нем птица баба и павлин и иные птицы, кругом кайма цветная, 65 р. — Шпалер, на нем месты рыси и жаровли и иные птицы, каймы желтые цветные, 40 р. — Шпалер по осиновой земле, на нем птицы и грады и травы, кайма цветная, 30 р. — Шпалер, на нем большое древо, под древом птицы большие и малые, 20 р. — Шпалер цветной опушен бахромою шелковою зеленою в средине личины и древа подложены киндяком лимонным, 15 р. — Шпалер гарусной на нем библейная притча с личины, 15 р.». Другие комнаты Голицынского дома, как и во дворце, были обиты сукнами, также золочеными кожами или расписанным полотном. (См. в Матер. Опись хором кн. В. В. Голицына.) Лавки и коники, сиденья и спинки обивали также полстьми и войлоками, а по ним сукном красным или зеленым и галуном шелковым с серебром и золотом. Но чаще их накрывали суконными разных цветов полавочниками, у которых середина была одного цвета, например, красного или какого другого, а каймы, спускавшиеся обыкновенно с краев лавки, другого, например, голубого, зеленого, желтого и проч. Самые полавочники и каймы иногда украшались вшивными травами, узорами, репьями разных цветов и изображениями животных, например, львов, птиц. Шили также полавочники клинчатые, т. е. клиньями из сукна двух или нескольких цветов, например, из красного и зеленого, вперемежку, клин красный и клин зеленый и т. п. Полавочники подкладывались обыкновенно крашениною и оторачивались киндяком. В 1644 году (августа 31) в Теремные покои, в которых жил тогда царевич Алексей Михайлович, в Переднюю, в Золотую, и в Третью, на полавочники употреблено сукон: 36 арш. аглинского черленого, 18 арш. светлозеленого, 13 ¼ арш. желтого, 7 арш. без чети празеленого, 10 арш. 6 верш. белого, 4 арш. кирпичного, 7 аршин голубого, да вместо обинного сукна — 11 арш. сукна еренку белого. В 1664 году (апр. 4) в те же покои, в Комнату и в Переднюю и в Передние Сени и в Золотую палату, на полавочники употреблено сукон разных цветов: 20 арш. белого, 20 арш. полукармазину зеленого, 22 арш. багрецу красного, 20 арш. голубого, 20 арш. желтого. В 1680 году, сент. 29, в Переднюю и в Комнату на вшивные полавочники на травы употреблено сукон: белого, желтого, малинового, голубого, вишневого по 3 аршина. Нередко шили полавочники и из бархату. В 1667 г. в комнату царевича Алексея Алексеевича скроены полавочники на три лавки: «средина бархат двоеличной по рудожелтой земле, по нем травы шелк голуб»; на четвертую лавку: «средина бархат шахматный двоеличный, шелк голуб да рудожелт; опушка бархат двоеличный, шелк червчат да зелен; подкладка — красные киндяки». Иногда на лавках, особенно в каменных комнатах, которые большею частию украшались живописью, клали тафтяные бумажники, то есть матрацы из хлопчатой бумаги, выстеганные в шахмат; вместо бумажников употреблялись также сафьянные тюшаки, или тюфяки. Иногда лавки просто обивали красным сафьяном по полстям и войлокам. Двери и, в деревянных хоромах, окна, красные и волоковые, также почти всегда обивались сукном и особенно червчатым. Двери и окна завешивались тафтяными, камчатными или суконными и стамедными завесами, которые задергивались на проволоке посредством колец. Так как царские жилые комнаты были не обширны, то и завесы в них располагались нередко не над каждым окном отдельно, а по всей стене, где были окна, которые таким образом задергивались одним сплошным завесом. Иногда оконные завесы, особенно зимою, были стеганые на хлопчатой бумаге, которыми завешивали окна, без сомнения для того, чтоб лучше защититься от внешнего холодного воздуха, и особенно во время ветреной погоды. Так, в 1669 г. в декабре в деревянные малые хоромы царя Алексея сшит был к окнам «завес в киндяке темнозеленом, стеган на бумаге на оба лица». Завесы, особенно оконные, почти всегда украшались подзором из шелкового галуна, тканого с золотом или с серебром, а также из золотного плетеного кружева, расшитого по атласу или другой шелковой материи. Оконницы или окончины украшались также, особенно в комнатах цариц, шелковыми подзорами (драпри). Так, в 1671 г. в новых хоромах царицы Натальи Кирилловны к окончинам на подзоры употреблено по аршину атласу червчатого и алого. Кроме того, завесы, преимущественно суконные, протягивались иногда поперек комнаты, заменяя перегородку или ширмы. Подобный завес, вышиною в 8 аршин, а шириною в 14 аршин, разделял, например, заднюю часть Грановитой палаты на две половины. В Передней Терема также висел завес из червчатого сукна (1672 г.). Такие завесы употреблялись большею частию в проходных комнатах, особенно в сенях, отделяя наружные входы от дверей во внутренние покои. В каменных зданиях на окнах постилали суконные наокошечники так, как на лавках полавочники. В важных случаях, во время посольских приемов или в торжественные дни и царские праздники, весь хоромный наряд получал совершенно иной вид. Тогда вместо сукон, которыми убирались комнаты в обыкновенное время, стены наряжали богатыми шелковыми и золотными материями, бархатами, аксамитами, золотными атласами и т. п., а полы — персидскими и индейскими коврами. Так, в Золотой палате при Лжедимитрии, когда он давал аудиенцию воеводе Сендомирскому, пол и лавки покрыты были персидскими коврами. Столовая Лжедимитрия была обита персидскою голубою тканью: занавесы у окон и дверей были парчевые. Его постельные комнаты были наряжены богато-вышитою золотом материею и одна парчею, а комната Марины, его супруги, гладким красным бархатом. Не менее великолепен этот наряд был и прежде, в XVI столетии, а равно и в последующее время, при царях Михаиле, Алексее, Федоре и в правление Софьи, у которой комната в 1684 году была обита богатейшими коврами, «а над окны и над дверьми и около дверей персидскими волнистыми бархаты». В таких случаях вместо полавочников на лавки клали золотные подушки. В 1663 г. (окт. 6) в Передней Теремной положены в наряд три пары подушек и в том числе две подушки бархатных золотных турских по червчатой земле, две таких же — по червчатой земле с зеленым шелком, и две бархатных турских золотных с серебром по червчатой земле, мерою около 3 ½ аршин каждая. В 1664 г. (мая 6) внесено в Теремные покои в Комнату, в Переднюю и в Передние сени, в наряд, кроме 8 половинок красного сукна, восемь пар подушек бархатных золотных, кругом их кайма с истками. О посольских нарядах тех же Теремных Покоев мы приводим свидетельства ниже, говоря о дворцовом значении Передней. Кроме торжественных приемов и праздничных дней, богатый хоромный наряд употреблялся и при других случаях, особенно важных в семейной жизни государя. Так, во время родов царицы с большим великолепием убиралась ее Крестовая комната, в которой обыкновенно происходили роды. Великолепно убирались комнаты даже в то время, когда «великий государь легчился, бил у руки жилу сокол», что происходило обыкновенно в Золотой или собственно «Комнате» Каменного терема (ныне престольной). Выходные царские книги 1662 года описывают этот наряд следующим образом: «Сидел государь в больших креслах, а в Золотой был наряд с Казенного двора: на столе ковер серебрен по червчетой земле; полавошники золотные, что с разводами; на кониках ковры золотые; на дву окнах ковры шитые золотные, по белому, да по червчетому отласу; на третьем окне ковер кизылбаской золотной».[14] Подробное современное описание богатых хоромных нарядов XVII столетия мы помещаем ниже, в отделе Материалов, № 102. Но несмотря на все великолепие и азиатский блеск такой уборки комнат, гораздо замечательнее другой род древних хоромных украшений — именно комнатная живопись, стенное и подволочное письмо, служившее самым великолепнейшим и с половины XVII столетия довольно обыкновенным украшением царских приемных палат и постельных хором. В XVI веке оно известно было под именем бытейского письма. Это название уже достаточно объясняет, какие именно предметы изображались на стенах и плафонах царских палат. Характер, или, лучше сказать, содержание подобных комнатных украшений большею частью определяется господствующим характером народного образования. Так, например, любимым и почти исключительным предметом комнатной живописи XVIII столетия, принесенной к нам вместе с западным образованием и принадлежавшей к самым насущным потребностям тогдашнего образованного русского общества, была эмблема, аллегория, для выражения которой служили большею частью готовые образы и формы древней классической мифологии. Это, разумеется, вполне условливалось общим характером образованности XVIII столетия, воспитанной по преимуществу на классиках древнего греческого и римского мира. Плафоны и стены во дворцах и палатах вельмож покрывались в это время мифологическими изображениями, где языческие божества, полуобнаженные, представленные со всею свободою древнего искусства, должны были олицетворять заветные мысли и думы современников. Не было памятника, не было даже торжества, триумфального въезда, иллюминации или фейерверка, которые не облекались бы в аллегорические образы, столько любимые тогдашним обществом. Таков был вкус, характеризовавший эпоху. Совершенно иное встречаем мы в жизни наших допетровских предков. По характеру своего образования — религиозного, богословского, древний русский человек любил олицетворенные притчи и церковные бытия, изображениями которых и украшал свои хоромы. При отсутствии эстетического элемента в своем образовании он не знал и искусства в том значении, какое придает ему современность; поэтому в притчах и бытиях, которые изображались на стенах его палат, он желал видеть прежде всего назидание, поучение, душевную пользу в религиозном смысле, а не услаждение взора прекрасными образами, которые относились к соблазну и всегда заботливо устранялись. Таким образом, древняя комнатная живопись (то есть иконопись) носила в себе тот же характер, имела ту же цель, как и церковная стенопись, от которой она почти ничем и не отличалась. Мы не знаем, с какого времени такая стенопись появилась в хоромах и палатах великих князей: сведения об этом не восходят раньше XVI века; но это, однако ж, не дает повода заключать, чтоб украшения этого рода принесены были к нам византийскими греками, выехавшими в Москву в конце XV столетия с Софьею Фоминичною Палеолог. Без сомнения, и в древнейшее время великокняжеские хоромы украшались священными изображениями, может быть, по примеру духовных иерархов, которые, по всему вероятию, первые внесли священную стенопись в свои палаты. Владычные сени (в смысле дворца) и большие палаты Новгородских святителей были подписаны, то есть украшены стенописью, еще в первой половине XV столетия, при возобновлении их после пожара, истребившего владычний двор, в 1432 году. Летописец упоминает об этом событии в ряду многих других возобновлений и построек и нисколько не придает ему значения новости, дотоле невиданной, так что из его слов можно заключить, что такие же украшения существовали и до пожара и составляли, вероятно, одно из обыкновенных условий благолепия, которым отличался двор Новгородского владыки. Выше, с. 32, мы приводили известие XII века, что у частных лиц бывали расписываемы повалуши. В сенях Киево-Софийского собора открыты также изображения даже светского содержания, которые могли принадлежать еще первым временам его постройки (XI и XII в.) и составляли, быть может, части украшений великокняжеских дворцовых переходов в собор. Московский великокняжеский дворец украшен был стенописью вскоре после его отстройки, при великом князе Василье Ивановиче. В 1614 году средняя палата дворца именуется уже Золотою,[15] следовательно, она была подписана, то есть украшена иконописью. К сожалению, неизвестно, какие события церковной истории или какие бытейские деяния и притчи были написаны в первый раз в этой палате. Весьма любопытные сведения по этому предмету встречаются только в актах половины XVI века. В это время царские палаты, при возобновлении их после опустошительного знаменитого в летописях Москвы пожара, в 1647 году, были украшены новым стенным бытейским письмом, под непосредственным наблюдением знаменитого благовещенского попа Сильвестра, который едва ли не в первый раз решился изобразить на стенах царских палат содержание некоторых церковных догматов приточне, в лицах, само собою разумеется, с ведома и, быть может, по указанию самого митрополита Макария. Приверженцам стоячей старины это показалось несогласным с преданием Церкви, потому что до того времени иконопись, не уклоняясь ни одною чертой от древних византийских образцов и подлинников, ограничивалась только более или менее верным, раболепным их переводом. Одним из главных действователей в этом случае был дьяк Иван Висковатый, писавший, между прочим, и о царском дворце, что «в полате царской притчи — писано не по подобию: написан образ Спасов да туто же близко него написана жонка, спустя рукава, кабы пляшет; а подписано под нею: блужение, а иное ревность и иные глумления». Созван был собор. Митрополит Макарий разрешил недоумение Висковатого и объяснил ему, что в палате написано было приточне Спасово человеколюбие, еже о пас, ради покаяния. Любопытное описание всех изображений, в которых выражена была эта притча, находим в актах того же собора. «Писано в полате в большой (Средней Золотой) в небе, на средине, Спас на Херувимах, а подпись: Премудрость Иисус Христос. С правые страны у Спаса дверь, а пишет на ней: 1) мужество, 2) разум, 3) чистота, 4) правда. А с левые страны у Спаса же другая, а пишет на ней: 1) блужение, 2) безумие, 3) нечистота, 4) неправда. А меж дверей, высподи, диявол седмиглавный, а стоит над ним Жизнь, а держит светильник в правой руце, а в левой копие; а над тем стоит Ангел, Дух страха Божия. А за дверью с правые стороны писано земное основание и море, и преложение тому во сокровенная его; да Ангел, Дух Благочестия, да около того четыре ветры. А около того все вода, а над водою твердь, а на ней солнце, в землю падаяй при воде; да Ангел, Дух Благоумия, а держит солнце. А под ним от полудни гоняется после дни нощь. А под тем Добродетель да Ангел; а подписано: рачение, да ревность, да ад, да заец. А на левой стороне, за дверью, писано тоже твердь, а (на) ней написан Господь, аки Ангел; а держит зерцало да меч; Ангел возлагает венец на него. И тому подпись: Благословиши венец лету благости Твоея. А под ним колесо годовое; да у Году колесо; с правую сторону любовь да стрелец, да волк; а с левые стороны Году зависть, а от ней слово к зайцу: зависть лют вред, от того бо начен и прискочи братоубийц; а Зависть себе пронзе мечем; да Смерть; а около того все твердь; да Ангелы служат звездам и иные всякие утвари Божия. Да 4 Ангелы по углом (палаты): 1) Дух Премудрости, 2) Дух Света, 3) Дух Силы, 4) Дух Разума».[16] Эта весьма замечательная символическая стенопись, несколько раз поновляемая, сохранялась с некоторыми прибавлениями и изменениями до конца XVII столетия, и при Алексее Михайловиче была описана в 1672 г. иконописцем Симоном Ушаковым с означением всех изображений и подписей, какие были на стенах и сводах палаты. Подлинник этого любопытного описания принадлежит ныне Импер. Публичной Библиотеке. Он находился у Карамзина, который в своей Истории (т. X, 153, прим. 453) предложил из него небольшое извлечение. Список с этого подлинника мы напечатали в собранных нами «Материалах для истории, археологии и статистики города Москвы», ч. 1, с. 1238—1271. Из дел Оружейного приказа видно, что еще 11 марта 1672 года «В. Государь указал в своей Золотой Полате стенного письма осмотрить и над бытьями подписи, которые зарудились (загрязнились), прочистить и списать в тетрадь, а для прочистки подписей взято 20 человек иконников, а над теми иконники надсматривать и у справки подписей быть Оружейные Полаты иконнику Никите Павловцу». Но затем 20 марта это дело было поручено иконописцу Симону Ушакову. И тот и другой были знатнейшими иконописцами царского дворца. Воспользуемся этою описью, дабы в возможной полноте, хотя и сокращенно, представить любопытное содержание стенописи, очень замечательной не только в символическом, но еще более и в историческом отношении. Золотая палата представляла квадратное здание в 6 саж. длины и ширины со сводами и с заветным числом окон, как в крестьянских избах, по три со стороны, в стенах, восточной на передние переходы Красного крыльца, южной — к Набережной Панихидной палате, и западной — к Столовой избе, где в северозападном углу на месте окна стояла большая печь. Северная сторона примыкала к Сеням, где находилась входная дверь в палату и направо задний угол с печью. В переднем юго-восточном углу, выходившем к Благовещенскому собору, между окнами южной стены находилось Государево место — трон. Начнем с Сеней Палаты, которые длиною простирались в ширину Палаты на 17 арш., а в ширину — на 13 арш. При входе в эти Сени, вверху, в небе, т. е. на своде, прямо против входящего, в кругу, был написан Господь Саваоф на престоле седящ, в недрах Сын, сверху Сына — Дух Святый. Около того круга простирался по сводам другой круг, по самые шелыги, то есть касавшийся самых стен. Шелыгою именовалось закругление прямой стены под сводом. Здесь, в этом большом кругу, в семи отделах помещались следующие изображения: на первом месте, над входными дверьми от Красного крыльца — «Благословение Господне на главе праведного»: — Молятся 2 мужа, около их древеса, вверху — летящий Ангел Господень благословляет их. Таким образом, входящий был осеняем благословением Ангела. Второе изображение, следуя от дверей по правой стороне, имело подпись: «Сын премудр веселит отца и матерь» и представляло: палаты, в палатах царь обнимает сына, а у сына царева в руках книга; за царем — царица, пред ними стол; за царицею (стоят) боярыни.