Забелин Иван Егорович / Домашний быт русских царей (6)

В 1685 г. упоминается о саде, что на верхних хоромах на Потешном дворе, который покрыт был тогда сетями, вероятно, для защиты деревьев от птиц. Подле хором царицы Натальи Кирилловны и малолетного царя Петра Алексеевича, как обозначено выше, находился также комнатный сад. В 1682 году в апреле этот сад зашивали лубьем (досками) со стороны каменных портомойных палат до Потешной площадки, с которой в сад была сделана тогда же лестница. Эта Потешная площадка была устроена у комнат маленького Петра. На ней будущий преобразователь потешался воинскими играми с малыми ребятками, которые набраны были ему в товарищи. Здесь стоял потешный шатер и потешная изба, представлявшие, может быть, воинский стан; здесь же помещался потешный чулан, обнесенный балясами. Кроме этих построек, на площадке находился рундук с колодами, на которых ставили рогатки и стояли деревянные пушки на станках или лафетах, полковых и волоковых, расписанных, как и самые пушки, красками и убранных оловянными каймами, клеймами, орлами и другою подобною оправою. Ядра, которыми стреляли из пушек, были обтянуты кожей. В 1685 г. этот сад перестроен. Он назывался новым верховым каменным садом и помещался на каменных сводах, длиною 10 саж., поперек 4 саж. На покрытие площади для сада вышло около 640 пудов свинцу, из которого водовзводного дела мастер Галактион Никитин лил доски, покрывал ими своды и прочно их запаивал. В апреле в это свинцовое вместилище наносили хорошо просеянной земли, глубиною на аршин с четвертью, для рассадки растений; сделали гряды и ящики для цветов; огородили весь сад решеткою с балясами и с прорезною дверью и расписали ее черленью (красною краскою). В 1687 г. сюда проведена была вода посредством свинцовых труб и водовзводных ларей и устроен прудок. В это время в саду росли уже цареградский орех, грецкие орехи и кусты сереборинников. К зиме их закрывали рядными рогожами и войлоками; орехи сидели в струбах, или грунтах. После этот Красный Верхний сад принадлежал уже царевичу Алексею Петровичу, который жил здесь же в отцовских хоромах; в июне 1697 года в саду вновь поставлен был возобновленный чердак (беседка) царевича столярской работы на брусяном рундуке, расписанный «с лица красным аспидом, столбы цветным аспидом же, дорожники блягилем, гзымз розными краски; внутри лазоревым аспидом». Створные дверцы расписаны были теми же красками. В 1737 году, когда вместе с дворцом этот сад был запущен, в нем еще оставалось 24 яблони и 8 груш, которые и сгорели в известный пожар. Все вообще верховые сады были разбиты на несколько цветников и гряд, между которыми шли дорожки для прогулок, обложенные не дерном, а досками, так что цветники и гряды находились собственно в ящиках. Кроме того, дорожки между кустами отделялись столбиками, в которые утверждены были грядки, то есть жерди, раскрашенные, вместе со столбиками, разными красками. Черная земля во все сады привозилась из замоскворецких Берсеневских садов и даже с мостов, то есть с деревянных бревенчатых мостовых тогдашних московских улиц, которые вообще изобиловали грязью и доставляли отличный чернозем. Из цветов здесь росли пионы мохроватые и семенные, коруны, тюльпаны, лилеи белые и желтые, нарчица белая, рожи алые, цветы венцы, мымрис, орлик, гвоздика душистая и репейчатая, филорожи, касатис, калуфер, девичья красота, рута, фиалки лазоревые и желтые, пижма, иссоп и разные другие, которые росли не только в кремлевских, но и в загородных царских садах. В летнее время во всех верховых садах висели клетки с канарейками, рокетками, соловьями и даже попугаями. Но любимая нашими предками и преимущественно садовая птица была пелепелка (перепелка). В 1667 году, при царе Алексее Михайловиче, в комнатном саду висело несколько клеток с пелепелками; сетки у этих клеток были шелковые. Такие же пелепелочные клетки висели и в Набережных садах. Набережные сады были устроены на верху особых каменных двухэтажных зданий, стоявших на взрубе, то есть в самом откосе кремлевской береговой горы, и опускавшихся своими фасадами на уровень кремлевского Подола. Когда был впервые разведен Верхний Набережный сад, точных сведений мы не имеем. Находившееся под ним здание было построено Годуновым на месте, где были хоромы царя Ивана Вас. Грозного, деревянные, стоявшие, вероятно, на деревянном же взрубе, взамен которого Годунов выстроил каменный с палатами. По всему вероятию, здесь же, на этом каменном здании стояли и Годуновские хоромы, сломанные Самозванцем, который здесь же построил себе новый дворец, откуда и выбросился на Житный двор (стоявший внизу, в углу кремлевской стены, у Боровицких ворот). Местность была очень привлекательная по обширности и красоте видов на всю Замоскворецкую сторону Москвы. Прямые, хотя и очень краткие свидетельства об устройстве Верхнего Набережного сада относятся уже к концу XVII ст. Больше сведений сохранилось о Нижнем Набережном саде. Как упомянуто, он был устроен из старого сада в 1681 г. Каменное здание, над которым стали разводить этот сад, тогда же было укреплено со стороны Тайницких ворот каменным быком (контрфорсом), шириною в 3 саж. и вышиною против такого же быка, каков был у того же сада со стороны Житного двора. Самый сад был огорожен с набережной стороны каменною стеною с окошками, а с внутренней стороны — решеткою. В окна также были вставлены решетины. На углу от Тайницких ворот была построена круглая башня и возле нее четыре палаты. В саду был устроен пруд и водовзводный чердак (род беседки). Для цветников сделаны творила, столбики, репья, причелины. Устройство сада, начатое с особою заботливостию царем Федором Алексеевичем, было остановлено по случаю его кончины 27 апреля 1682 г. и последовавшей затем Стрелецкой смуты. Но в следующем году (1683) оно продолжалось без отлагательства, вероятно, по мысли покойного государя. В этом году весь сад был украшен преспективным письмом, т. е. различными картинами и другими изображениями, которыми были покрыты стены, чердаки (беседки), столбы, решетки и пр. и которые исполнял в течение всего лета дворцовый живописец иноземец Петр Энглес, получавший за эту работу кормовых денег в каждый месяц по 10 рублей. Можно предполагать, что по его же чертежу раскинут был и самый сад, что он же руководил и декоративною рассадкою растений в том порядке, как требовали его живописные работы. Стоявшие в саду каменные четыре палаты были украшены живописью еще в 1681 г. В одно время с этим Нижним садом устраивался и украшался и Верхний сад. В 1681 г. в нем устроен был пруд, длиною около 5, шириною около 4 сажен, глубиною в 2 арш., для чего все место для пруда, как равно и под садом, было выложено свинцовыми досками. Вода в пруд была проведена посредством свинцовых же труб из водовзводной кремлевской башни, для чего в саду был построен водовзводный чердак. О местоположении этого пруда и устройстве Верхнего сада мы упоминали выше (с. 81). Этот пруд особенно достопамятен потому, что он был, кажется, самым первоначальным поприщем потешного мореходства для малолетного царя Петра, который плавал здесь в лодках и комягах, в потешных карбусах и ошняках. В июне 1682 года плотники делали на этот пруд лодки и тесали тес на дело карбуса, а в 1683 г. сюда же сделаны были два потешные карбуса и потешный ошняк с чердаками или беседками, узорочно украшенные резьбою и расписанные красками. В 1684 году эти потешные суда были починены, и вновь куплены у торговых людей лодка и комяга (род лодки однодеревной) с веслами, лодка за 2 рубля, комяга за 29 алт. 4 денги. В последующие годы те же потешные карбусы, шняги, суди и стружки появились уже в Преображенском на Яузе и в Измайлове на тамошних прудах.[73] В последующие годы Набережные сады всегда поддерживались в должном порядке, заботливо обстраивались и обновлялись. В 1687 г. возобновлена и приведена в лучшее устройство водовзводная часть садоводства, для чего у Верхнего сада была выстроена особая водовзводная башня, передававшая воду в сады из кремлевской башни. Верх ее был украшен часами, а в средине помещалась машина. В 1691 г. оба сада обнесены новыми решетками на столбах с дугами и балясами. Быть может, в эти же годы в садах были построены и ранжерейные палаты, по шести в каждом саду, которые существовали до пожара 1737 года. Они отапливались муравлеными изразцовыми печами, и в летнее время от птиц защищались медными сетками. Что касается растений, которыми были насажены оба Набережные сада, то должно заметить вообще, что старинные наши сады по преимуществу были плодовые, а потому и в Набережных садах, кроме цветов и трав, также большею частию полезных для снеди или лекарственных, собственно аптекарских, росли только плодовые деревья и кусты. В 1682 г. здесь рос виноград и посеяны были арбузы. Весною 1683 г. (апреля 20) в сады потребовались следующие садовничьи предметы, растения и семена: из московских садов велено было взять на выбор 11 яблоней, 40 кустов смородины красной доброй; потребовано 100 кустов гвоздики и семян: 2 фунта анису; гороху грецкого и бобов по фунту; полфунта моркови, фунт семени огурешного; шафеи (шалфею), темьяну, марьяну по полуфунту, фунт тыковного семени. Для садовничьих работ требовалось: три лотка да корыто, три ушата, 5 шаек, пучок мочал, 5 лубов москворецких, два заступа, топор, лейка жестяная, две пилы, 10 гривенок вару, 3 фунта воску, 10 метел, веников тож, да переменить 3 лейки. В то же время на крышку всяких трав от птиц взято 10 саж. сетей неводных, а в 1693 г. для покрышки дыней и арбузов употреблено 60 рогож. Пред самою кончиною царя Федора Алексеевича садовники его Верхового комнатного сада, работавшие и в Набережных садах, русские люди Давыдко Васильев Смирнов и Дорофейко Дементьев стали спорить с новым садовником турченином Степаном Мушаковым, который также был приставлен к дворцовому садоводству. 31 марта 1682 г. они подали государю челобитную, где описывали следующее: «В прошлом, Государь, в 187 (1679) г. марта 21 взяты мы, холопи твои, по твоему В. Государя имянному указу в твой Государев новой в Красный сад в садовники к садам разводить; а садили мы всякой овощ, яблони и груши, виноград и сереборинник (шиповник) красной и белой, и смородину, и дыни, и огурцы, и тыквы, и всякие цветы, и сеяли с Немчином с Кондратьем Филиповым да с Петром Гавриловым (Энглесом), а ево Степана Турченина розводу было: арбузы садил, анис сеял. Да мы же садили с ним Степаном в Нижнем Саду 12 пучков винограду. А он Степан Турченин, опричь тех арбузов и анису ничего не знает и иных розных и трав не знает. А он Степан тут же к нашей работе пристает, а взят он в твой Государев сад только в прошлом в 189 (1681) году. Милосердый Государь, оканчивали челобитчики, пожалуй нас, холопей своих, — вели Государь нам быть у своей старой работишки, у твоего Государева садового строенья, кои мы сады разводили в твоем новом Красном каменном саду (Нижнем Набережном) и на Денежном Старом дворе (в Верхнем Набережном), а с ним Степаном не вели нам быть, и вели Государь ему Степану разводить вновь, что он знает». В тот же день велено было «допросить Турченина: те сады он строить и во всем один надзирать и разводить умеет ли, и силу в деревьях и цветах и травах знает ли?» Для челобитчиков дело приняло совсем неожиданный оборот. Они заведовали только Нижним Набережным садом и намеревались овладеть заведованием и других двух садов, удалив оттуда турченина. Но турченин, наименованный садовником Красного Верхнего и Нижних садов, по допросу сказал, что ему «Набережного сада садовники Давыдко и Дорофейко не надобны, потому что де они ничего не знают и со всякое огородное дело их не сталоб; а он Степан в садах, которые писаны выше сего, всякие дерева и коренья и цветы и семяна и иные статьи, которые принадлежат к аптекарским Великого Государя делам, все и силу их знает и во всех садах он Степан один может во всем надзирать и разводить. Ему Степану надобно в три сада шесть человек работников добрых не пьющих, только в лето, и в зиму не надобны». Так как это дворцовое садоводство находилось в ведении Аптекарского приказа, то начальник его, боярин князь В. Ф. Одоевский, имевший для того должные основания, приказал: у тех садов быть в садовниках Степану Мушакову, а Давыду и Дорофею отказать, и дать ему, Степану, на лето работников 4 человека.[74] По дворцовой отчетности 1702 года, в Верхнем Набережном саду было садового строенья: сто тридцать яблоней наливу, скруту, аркату; двадцать пять груш сарских, волоских; восмь кустов винограду, один куст байбарису, двадцать три куста серебориннику, красного и белого; четыреста десять кустов смородины красной, шесть кустов пиона красных, девять ящиков гвоздики. В 1737 году, когда дворец был уже оставлен, в известный пожар, в Верхнем Набережном саду сгорело: «дерев яблонных 95, дульных 15, грушных 26, грецкого ореха 1; смородины 285 кустов, крыжевнику 98, байбарису 8, серенья 15, розену красного 20, желтого розену 4, белого розену 24» и сто горшков с разными деревьями и цветами, «которые вынесены были сюда из ранжерей». В Нижнем саду, в 1702 г., садового строенья было: шесть кустов старого винограда, 13 кустов сереборинника красного, 12 кустов белого, 10 кустов красной смородины, малины десять кустов да восемь гряд; 20 кустов смородины черной, тысяча тюльпанов цветных, три тысячи средних и мелких, восемьдесят крон цветных, семьдесят нарсис, восемьдесят два куста лилей желтых, два ящика шалфеи, два ящика руты, шестьдесят кустов зори, ящик красной и белой рожицы, пять ящиков гвоздики. В пожар 1737 года в этом саду погорело: дерево грецкого ореха и с деревянным срубом, молодых грецких орехов 28, виноградных 24, яблонных 42, дульных 6, грушных 9, сливных 6, вишневых 12, розену брусничного 14, розену белого 48, желтого розену 6, серенья 16, байбарису 12, гвоздики мохровой ранжерейной, пересаженной из горшков в гряды — 85; сверх того, в то же время здесь сгорели «от прошлых годов остаточные сухие травы, которые лежали в башне, что подле саду, маерам, базилик, темьян, чабер, укроп». В заключение этого обозрения верховых садов должно упомянуть, что цари вообще любили садоводство, которое занимало самое видное место в их домашнем хозяйстве. Здесь неуместно распространяться о разных других садах, существовавших не только в Москве и ее окрестностях, но даже и во многих городах. По переписи 1702 года, царскому обиходу принадлежало 52 сада, огород и набережные берсеневские и другие сады в Москве. Садового строенья во всех этих садах было: 46 694 дерева яблонных, кроме почек, прививков и пеньков; 1565 д. груш; 42 д. дуль; 9 136 д. вишень; 17 кустов винограду; 582 д. слив; 15 гряд клубницы; 7 д. орехов грецких, куст кипарису, 23 д. черносливу, 3 куста терну, 8 д. кедру, 2 д. пихты, 2 д. черешнику; и, сверх того, множество кустов и гряд вишень, малины, смородины красной, белой и черной; крыжу, байбарису и серебориннику или шиповнику красного или белого. В том числе в одних только московских садах было: 14 545 д. яблонных, 494 груши, 2 994 д. вишень, 72 гряды малины, 14 кустов винограду, 192 сливы, 260 гряд да 252 куста смородины красной, 74 гряды черной. Все садовое слетье верховых и аптекарских садов подавалось про государев обиход в кушанье. Из всех остальных садов, московских и городовых, часть поступала также на обиход государя, а остальное продавалось. При обозрении верховых садов мы упоминали о прудах, которые наполнялись водою посредством водовзводной машины, устроенной еще при царе Михаиле Фед., в 1633 г., англич. Головеем в наугольной кремлевской башне, от Боровицких ворот, называвшейся прежде Свибловой, а с того времени получившей название Водовзводной. В нижнем этаже этой башни находился белокаменный колодезь с трубою, проведенною из Москвы-реки, из которого вода поднималась лошадьми в верхний колодезь, выложенный свинцом. Отсюда уже вода проходила свинцовыми трубами в водовзводную палатку, стоявшую подле Старого Денежного двора, у Верхнего Набережного сада. Из палатки вода шла также свинцовыми трубами, лежавшими в земле, по разным направлениям, в верховые сады, на Сытный, Кормовой, Хлебенный, Конюшенный и Потешный дворцы, на поварни и в разные приспешные палаты, в которых находились особые водоемы, водовзводные лари, выложенные также свинцом и опаянные английским оловом. Водовзводная машина, по свидетельству иностранцев, стоила несколько бочонков золота. После пожара в 1737 году из пруда в Верхнем Набережном саду вынуто было обгорелого свинца 176 пудов 10 фунтов. Все водовзводное дело с починкою свинцовых труб и разных снастей отдавалось на подряд за 200 рублей на год. С 1683 года подрядчиком был водовзводного дела работник Галахтион Никитин.[75] Дополним сведения о дворцах Конюшенном и Потешном: От Боровицких ворот, возле кремлевской стены, в гору, как было упомянуто (с. 80), тянулось здание дворца Конюшенного или аргамачьих конюшень, в которых стояли государева седла аргамаки, жеребцы, лошади, мерины, иноходцы. Здесь же была и санниковая конюшня, на которой стояли санники, каретные и колымажные возники, то есть упряжные лошади, ходившие в санях и колымагах. Число лошадей на этой царской конюшне простиралось до 150. Летом большую часть их отводили в Остожье, или на государев Остоженный двор, находившийся недалеко от Зачатейского монастыря в Москве. От него осталось теперь только одно название улицы Остоженки. Отсюда лошадей выгоняли каждый день на обширные в то время москворецкие луга, под Новодевичьим монастырем, где они и паслись под надзором стадных конюхов. Ворота Конюшенного дворца находились прямо против Красных или Колымажных ворот царского дворца. Они были украшены высокою башнею, в которой находились часы, что подтверждается следующим известием: «в 1680 г. токарь Евтюшка Антонов делал и точил к часам на Конюшенный двор векши, к колокольному подъему, что в башне, над вороты». Самые Колымажные ворота названы так потому, что подле них находились сараи с царскими колымагами и разными другими экипажами. Подле Конюшенного дворца стоял дворец Потешный, бывший двор царского тестя И. Д. Милославского, сохранившийся доныне и недавно возобновленный. При нем была церковь Похвалы Богородицы с приделами, мерою и с алтарями длины 5 саж., шир. 6 саж. 1 арш. У ней было три крыльца; кровля была крыта на шесть шатров медными целыми листами и клиньями. Кроме «комидийных действ», которые здесь были даны в первый раз,[76] о чем мы упоминали, на Потешном дворе устраивались также и старинные русские потехи, например, скатные горы, обыкновенная масляничная потеха. При Петре здесь же в особые палаты бывал съезд к славлению, на известные потехи во время Рождественских праздников. Впрочем, к концу XVII столетия Потешный дворец приобрел значение собственно дворца, потому что по смерти царя Федора, при разделении царской семьи на несколько особных партий по родству, этот дворец, удаленный от главного помещения фамилии подле терема, послужил весьма приличным отделением для помещения царевен и вдовствующих цариц. С этою целью он был значительно распространен новыми пристройками и великолепно украшен, как внутри, так и снаружи. В XVIII ст., когда все другие здания кремлевского дворца обветшали, он один только служил наиболее удобным жилищем для императриц Анны и Елисаветы, во время их приездов к коронации, и оставался с значением дворца до конца XVIII ст. В 1806 году он был отдан для помещения коменданта. ——— Кстати, сообщим несколько подробностей о башенных часах, которые были совершенно необходимы во дворце по многочисленности живших и работавших там должностных лиц, крупных и мелких, обязанных или явиться, или приготовить что ко времени, к назначенному часу. Употребление карманных или зепных часов в то время было весьма незначительно, частию по их редкости и дороговизне, потому что русского часового производства почти не существовало и русские мастера карманных часов были такою же редкостью, как и самые часы русского производства; а к тому же и немецкие часы, которые все-таки достать было легче, хотя и за дорогую цену, по своему разделению времени не соответствовали русским, и следовательно были неудобны для употребления. Русские часы делили сутки на часы денные и на часы ночные, следя за восхождением и течением солнца, так что в минуту восхождения на русских часах бил первый час дня, а при закате — первый час ночи, поэтому почти каждые две недели количество часов денных, а также и ночных, постепенно изменялось следующим образом, как записано в тогдашних святцах: В начале сентября, с которого начинался тогдашний новый год, именно с 8 числа, било 12 часов дня и 12 часов ночи; с 24 сентября 11 ч. дня и 13 ч. ночи; с 10 октября 10 час. дня и 14 ч. ночи; с 26 октября 9 ч:. дня и 15 ч. ночи; с 11 ноября 8 ч. дня и 16 ч. ночи; с 27 ноября 7 ч. дня и 17 час. ночи. В декабре (12 числа) был возврат солнцу на лето и потому часы оставались те же. Затем с 1 генваря било 8 часов дня и 16 ночи; с 17 генваря 9 ч. дня и 15 ч. ночи; с 2 февраля 10 ч. дня и 14 ч. ночи; с 18 февраля 11 ч. дня и 13 час. ночи; с 6 марта 12 ч. дня и 12 ч. ночи; с 22 марта 13 ч. дня и 11 ч. ночи; с 7 апреля 14 ч. дня и 10 ч. ночи; с 23 апреля 15 ч:. дня и 9 ч. ночи; с 9 мая 16 ч. дня и 8 ч. ночи; с 25 мая 17 ч. дня и 7 час. ночи. В июне, 12 числа, возврат солнцу на зиму — часы оставались те же, что и с 25 мая. С 6 июля било 16 ч. дня и 8 ч. ночи; с 22 июля 15 ч. дня и 9 ч:. ночи; с 7 августа 14 ч. дня и 10 ч. ночи; с 23 августа 13 ч. дня и 11 ч. ночи. По такому разделению суток и устраивались наши старинные часы, именно в московской стороне, потому что существовала, например, разница между часами московскими и новгородскими, как замечено и летописцем. Так, в 1551 году 9 мая ночью случился пожар в новгородском Юрьеве монастыре: летописец замечает, что загорелось «в третий час нощи по московским часам (по теперешнему счету в 11-м часу ночи), а по новгородским часам на шестом часе на нощном».[77] Новгородские часы по этому свидетельству, по-видимому, делили сутки пополам, на две равные части, по 12 часов в каждой, считая первый час также с восхождения солнца. Однако не ручаемся за верность этого предположения. За редкостью и дороговизною карманных часов, как мы упомянули, в большом употреблении были часы башенные, составлявшие общее достояние жителей каждого города и почти каждого монастыря, потому что и монастыри, особенно удаленные от городов, всегда строили для себя такие же часы. Мы уже знаем, что во дворце московских князей часы были поставлены еще в 1404 году. С распространением города и особенно большого посада, впоследствии Китай-города, где сосредоточивалась торговля и всякого рода промышленность и где, следовательно, знать время для всякого было необходимостью, — потребовалось устроить часы и на пользу всех обывателей. Вероятно, прежде всего такие, собственно городские часы, были поставлены на Спасских, или Фроловских, воротах, на самом видном месте для торговых и промышленных людей. А так как Кремль построен треугольником, то весьма удобно было и с других двух сторон открыть городу показание времени, тем более, что в этом очень нуждался и дворец государев, назначавший всему час и время, когда приезжать видеть пресветлые очи государевы, когда собираться в думу, на выход, на обед, на потеху и т. д. Кроме того, расположенные таким образом башенные часы с большим удобством показывали время и для всех служб и должностей обширного дворца. Действительно, в конце XVI в. в 1585 г. башенные часы стояли уже на трех воротах Кремля, с трех его сторон: на Фроловских или Спасских, на Ризположенских, ныне Троицких, и на Водяных, что против тайника, или Тайницких.[78] Часы стояли в деревянных шатрах или башнях, собственно для этой цели построенных на воротах. При каждых часах находился особый часовник, а при Ризположенских даже двое, которые наблюдали за исправностью и починками механики. В начале XVII ст. упоминаются часы и на Никольских воротах.[79] В 1624 г. старые боевые часы Спасских ворот были проданы на вес Спасскому Ярославскому монастырю, а вместо их построены новые, в 1625 году, англичанином Христофором Галовеем,[80] который для этих часов тогда же выстроил над воротами, вместо деревянного, высокий каменный шатер в готическом вкусе, украшающий ворота и до сих пор. При этом русский колокольный литец Кирило Самойлов слил к часам 13 колоколов. Часы, следовательно, были с перечасьем или с музыкою. В 1626 г., в пожар, опустошивший даже и дворец государя, часы сгорели; но после снова были устроены тем же Галовеем. В 1668 г. их вываривали в щелоку и починивали (М. № 90). Мейерберг, цесарский посол, оставивший нам изображение этих часов, рассказывает, что другие часы, именно Тайницкие, очень громко били. Часы на Троицких или Ризположенских воротах первоначально стояли также в деревянном шатре или башне, как было на Спасских воротах до постройки каменного шатра Галовеем. В 1685 г. Троицкие ворота также украшены готическим шатром по образцу Спасских, почему прежние часы, сделанные по указу царя Федора Алексеевича в 1683 году часовником Спасской башни Андреянком Даниловым, были сняты и поставлены в селе Преображенском на воротах тамошнего дворца, а оттуда для кремлевской башни взяты старые, но потом в 1686 г. заказаны были тому же мастеру новые. Когда шли рассуждения о постройке новых часов, часовщики представили свое мнение касательно их постановки, и доносили, между прочим, следующее: «построена Троицкая башня против (т. е. по образцу) Спасской башни; и на Спасской башне часовой круг поставлен в первом нижнем прясле (ярусе), а буде на Троицкой башне поставить часовой указательный круг против Спасской в нижнем прясле, и тот круг из хором великих государей, чрез сушило, будет не виден; также и в даль за всяким палатным строеньем будет не виден же; а будет тот указательный словесный круг поставить в другом прясле, повыше, и тот круг из хором великих государей и вдаль чрез палатное строение будет виден; и часы в той Троицкой башне довелось поставить против тогож часового словесного указательного круга. А часовой колокол ныне у тех часов в 30 пуд, а можно де быть у тех часов часовому колоколу пуд во сто. А прежние де перечасные колокола у тех часов малыж и против большего боевого колокола прибавить в перечасные колокола новые колокола, а большому перечасному колоколу быть бы пуд в 15, а достальным против тогож в подголос». Эти предложения были утверждены, и часовник Андреянко Данилов подрядился сделать новые часы мерою в длину 2 ¼ аршина, ширина 1 ½ арш., а вышина — как размер укажет; а перечасье в восемь колоколов, девятый боевой. Заметим, что на Спасской башне часы были длиною в 3 арш., вышиною 2 ¾ арш., поперек 1 ½ арш.; колеса, на которых указные слова, в диаметре имели 7 ¼ арш. Мы не знаем, какой конструкции была механика этих часов. По случаю их переделок упоминаются, между прочим, следующие их части: вал ходовой и при нем колесо с трубкою большою; ветреник с зубчатым репьем; маетник и при нем колесо; шестерня; подъем перечасный; боевая пружина и н. др.[81] Указные или узнатные круги или колеса, т. е. циферблаты, устраивались только с двух сторон, одно в Кремль, другое в город, и состояли из дубовых связей, разборных на чеках, укрепленных железными обручами. Каждое колесо весило около 25 пуд. Средина колеса покрывалась голубою краскою, лазорью, а по ней раскидывались золотые и серебряные звезды с двумя изображениями солнца и луны. Очевидно, что это украшение изображало небо. Вокруг в кайме располагались указные слова, т. е. славянские цифры, медные, густо вызолоченные, числом 24, а между ними помещались получасные звезды, посеребреные. Указные слова на Спасских часах были мерою в аршин, а на Троицких в 10 вершков. Так как в этих часах, вместо стрелки, оборачивался самый циферблат или указное колесо, то вверху утверждался неподвижный луч, или звезда с лучом вроде стрелки, и притом с изображением солнца, как было на Спасских часах.[82] Трое кремлевских башенных часов составляли столько же принадлежность царского дворца, сколько и всей Москвы. К тому же и поддержка их, поправка и починка, равно и содержание часовников, производились не из Земского или другого какого Приказа, а из царской казны, из Казенного приказа. Существование этих часов устраняло надобность строить часы во дворце, потому что, например, часы Троицких ворот стояли подле всех служб дворца, где всего чаще представлялась нужда знать время и где, следовательно, без особого затруднения всякий тотчас его узнавал. Впрочем, двое часов находились и в зданиях дворца, одни в башне Набережного сада, другие в башне Конюшенного дворца, о чем мы упоминали. С XVIII ст. старинные русские часы вышли из употребления. Перестройка их на немецкий лад началась тоже со Спасской башни. В 1705 г. по указу Петра Спасские часы переделаны «против немецкого обыкновения на 12 часов», для чего еще в 1704 году он выписал из Голландии боевые часы с курантами за 42 474 рубля. Часы эти были «с танцами, против манира, каковы в Амстердаме». Ставил их в 1705—1709 гг. часовой мастер Еким Гарнов (Garnault). Оканчивая краткую историю башенных часов города Кремля, мы должны упомянуть и о набатах или особых набатных колоколах, которые находились на тех же трех башнях, где помещались и часы, и посредством которых делалась тревожная повестка на случай пожара. Особым указом 6 генваря 1668 г. определен был даже и самый способ, как звонить в эти кремлевские набаты: если загорится в Кремле, указано бить во все три набата в оба края, поскору; если загорится в Китай-городе — бить в один спасский набат (у Спасских ворот) в один край, скоро же. Для Белого города — бить в Спасский в оба края и в набат, что на Троицком мосту (у Троицких ворот) в оба же края потише. Для Земляного города — бить в набат на Тайницкой башне тихим обычаем, причем указывалось вообще: бить развалом с расстановкою. Башня Спасского или Фроловского набата, построенная у Спасских ворот на городовой стене, сохранилась и доселе. В 1613 г. к этому набатному колоколу, что на городе у Фроловских ворот, делали язык и подпругу, т. е. привязь. ——— С наступлением XVIII века кремлевский дворец был покинут вместе со всею стариною царской жизни. Петр оставил дворец еще отроком, вскоре после первого бунта стрельцов. Он переселился тогда со своими потехами в Преображенское, которое с того времени сделалось его резиденциею. В Кремль он приезжал редко, большею частию только из необходимости присутствовать при приеме иноземного посла или на царских праздниках и панихидах и при совершении торжественных церковных обрядов, чего неизменно требовало общее мнение века. Впрочем, и эти приезды год от году становились реже. Сначала от старой обрядности Петра отвлекали его потехи, а потом походы из Москвы по корабельному делу и под Азов, а затем путешествие за границу. Во время своих приездов во дворец Петр останавливался обыкновенно в старых хоромах своей матери, построенных при царе Федоре, на внутреннем дворе. Там, в домовой церкви Петра и Павла, он слушал и церковные службы во время празднеств и очень редко делал обычные выходы по соборам. Точным исполнителем старинных обрядов оставался до своей кончины богомольный брат Петра царь Иван Алексеевич, живший постоянно в Кремле вместе с царицами и царевнами, которых тогдашние события оставляли еще в покое доживать свой век. Шведская война, начавшаяся с первых лет XVIII ст., окончательно выселила Петра не только из дворца, но и из самой Москвы. С этого времени дворец был совсем покинут, так что церемониальные въезды царя в Москву, совершаемые в ознаменование славных баталий, направлялись уже не в Кремль, в Спасские ворота, как бы следовало ожидать, а мимо, в новую резиденцию, в село Преображенское, или в Преображенск, как иногда называли эту столицу преобразований. Там всегда происходило и триумфование, т. е. победные пиры и увеселения. Необходимо заметить, что некоторые писатели и в том числе историк Петра Устрялов,[83] напрасно отыскивали Преображенский дворец в теперешнем селе Преображенском, за Яузою, на горе, именно подле приходской церкви. В селе, действительно, существовал так называемый Новый Преображенский дворец, построенный уже Петром, на самом берегу Яузы, ближе к Немецкой слободе, при впадении в Яузу речки Хапиловки. Старый же дворец, построенный еще отцом Петра, находился на этой стороне Яузы, недалеко от моста, подле Сокольничьей рощи, там именно, где и теперь еще остается колодезь, бывший некогда дворцовым. Здесь же, на небольшом островке Яузы, стояла знаменитая потешная крепостца Презбурх, иначе Прешпур, первый городок, взятый малолетным Петром с бою.[84] Впоследствии из Преображенска Петр переселился в Немецкую слободу, в Слободской дом, выстроенный сначала для Лефорта, а потом сделавшийся Лефортовским дворцом, против которого на той стороне Яузы, на высоком берегу, стоял дом Головина, послуживший основанием другому дворцу Головинскому (ныне 1-й кадетский корпус). Эти два дворца в течение всего XVIII столетия составляли местопребывание императорского двора во время «Высочайших присутствий» в Москве.[85] В кремлевском дворце, в разных его хозяйственных отделах, Великий Преобразователь разместил некоторые из своих новоучрежденных коллегий. Так, в палатах возле Предтеченской церкви, у Боровицких ворот, помещена была Ратуша или Земская канцелярия и Главный Магистрат; в длинном корпусе Кормового и Хлебенного дворцов — Камор-коллегия, Соляная контора, Военная коллегия, Мундирная канцелярия, Походная канцелярия. Конюшенный дворец отдан был под склады сукон и мундира, аммуниции, от Мундирной канцелярии, и т. д., всего эти разные ведомства заняли 59 палат. Бывшие Приемные палаты и жилые здания дворца оставались незанятыми и мало-помалу ветшали и разрушались. Время от времени в них происходили совсем иные дотоле невозможные торжества и обряды. В Грановитой палате, расписанной «бытейским» письмом, вместо прежних торжественных посольских приемов, теперь, как в весьма удобной пустой храмине, устраивались уже комедии и диолегии. В 1702 г. по случаю свадьбы шута Филата (Ивана) Шанского в палате была устроена «Диолегия»;[86] а в 1704 г. по случаю свадьбы другого шута Ивана Кокошкина была устроена «Комедия» на счет Монастырского приказа, для чего с Казенного двора было отпущено (в генваре) 150 арш. тафты василькового цвета. Устраивал комедию латинских школ префект и филозофии учитель иеромонах Иосиф. Вероятно, при устройстве этих комедий забелена была известью и вся уже ветхая стенопись палаты. Наконец Преобразователь обратил внимание на возраставшее запустение дворца и в феврале 1713 г. повелел «на его Государеве Дворе церковное и дворовое и хоромное каменное строение и площади и под ними своды и стены и столпы где что худо и довелось починить или, разобрав, сделать вновь, — осмотреть и описать архитектору Григорью Устинову с подмастерьями каменных дел». Осмотр обнаружил, что во многих зданиях, в разных палатах, особенно в погребах и ледниках, а также под переходами и площадками стены и своды и столпы после бывшего пожара местами осыпались или обвалились, в иных местах показались расселины. Все это, однако, требовало только мелочной починки, на которую по смете и было назначено 6 618 р. Кроме старого собора Спас на Бору, осмотр не упоминает о подобных ветхостях в жилых государевых помещениях и в приемных больших палатах, из чего можно заключить, что эти отделения дворца в своих стенах еще оставались в добром порядке. Смета на упомянутые починки была тщательно составлена и надобная сумма была определена к выдаче, но произведены ли были работы — неизвестно. По-видимому, это дело осталось без исполнения, на что указывает одна незначительная отметка: под площадью меж Золотых палат Царицыной и Государевой, где существовал старый Жилецкий подклет, было навалено много всякого сора, на вычистку которого в 1713 г. за работы назначено 50 р. Та же сумма обозначена была и в 1722 г. по случаю нового осмотра ветхостей для починок и возобновлений. Стало быть, этот сор в течение 10 лет оставался на своем месте нетронутым. В мае 1722 г. последовал новый указ государя уже из Военной коллегии, по которому «велено в Москве в Кремле городе Его Величества Дом, також и Конюшенный двор, осмотря, описать имянно: В начале св. церкви, потом жилые и пустые покои и сколько в том числе жилых и пустых, и сколько целых и пустых палат и погребов, и что обветшалых, и какой починки требуют, — и тое опись подать в Госуд. Военную Коллегию». На этот раз осмотр производил строитель Цейхоуса (Арсенала) архитектор Христофор Кондрат с поручиком Ив. Аничковым. Они работали почти целый год и представили опись в декабре того же 1722 года.[87] Опись в подробности засвидетельствовала давнишнее и полнейшее запустение и обветшание всех дворцовых зданий. Кровли на всех приемных палатах были уже простые тесовые, отчасти гонтовые или драничные, и те все погнили и обвалились. Покои Теремного дворца стояли без дверей, без оконниц, без полов. Как пожар 1701 г. все деревянное опустошил, так все и оставалось, а каменное тоже, например, резьба, золоченье, стенопись, все было попорчено огнем и частию обвалилось. Повсюду палаты стояли тоже без дверей и оконниц, без полов и без всякого внутреннего наряда, в иных местах с обвалившимися сводами, в иных отделениях совсем не покрытые никакою кровлею, как стояли, например, государевы покои, находившиеся подле Куретных ворот и Светлицы, над углом длинного корпуса с Кормовым и Хлебенным дворцами. Очень немногие помещения были возобновлены для необходимого житья служителям или для сохранения каких-либо казенных вещей и припасов. Весь дворец во всех своих подробностях требовал бесчисленных поделок и возобновлений. Расход на это дело по смете выведен был в 52 899 р. Такую сумму не совсем возможно было достать в то время. Со всех сторон деньги были надобны на прямые и неотложные государственные нужды, а здесь представлялся немалый расход на возобновление теперь никому не надобной обширной ветхости, которая была уже давно осуждена на уничтожение новым порядком русской жизни. Как оказывалось, заботы Петра в этом случае ограничивались только устройством некоторых главнейших зданий для предположенной им коронации императрицы Екатерины. Для этой цели именным указом в начале 1723 г. он повелел «к коронации Ее Величества в Москве Грановитую и Столовую, также и Мастерские палаты (в Теремном дворце) и прочие к тому принадлежащие строения совсем вычинить и исправить так, чтоб в оном могла великая публика чинно исправиться». Издержки на это повелено было употребить из сумм, назначенных на строение Цейхгоуса (Арсенала). Тогда покрыты были новыми кровлями Благовещенский и Архангельский соборы и обновлены починкою палаты Грановитая и Столовая для церемоний и Мастерские палаты — для пребывания в них государя и императрицы. В Грановитой палате стены были подмазаны вновь алебастром, около окон и дверей сделаны штукатурною работою кзымзы с клеймами, которые, как и вся каменная резьба, были вызолочены красным золотом; внизу стен сделаны столярные панели с вызолоченными дорожниками. Стены были обиты бархатом и парчами, а потайная палата красным сукном. В окнах поставлены новые рамы, устроены везде новые полы. В том же виде возобновлены Столовая и Мастерские. В Мастерских в окнах расписаны фрукты по золоту, стены обиты камками, карнизы и наличники также расписаны золотом. Вообще золото и краски послужили самым лучшим средством для обновления всех этих помещений. На все поделки было израсходовано около 15 000 р. Как известно, коронование императрицы совершилось с большим торжеством 7 мая 1724 г. Десять дней продолжались празднества и за Москвою-рекою, против Кремля, на Царицыном лугу, сожигаемы были великолепные фейерверки. Петр выехал из Москвы 16 июня. Дворец был оставлен по-прежнему на запустение и разрушение. Жить в нем не было возможности. Двор во время приездов в Москву, как мы сказали, пребывал обыкновенно в Летнем (Головинском) дворце на Яузе, об устройстве которого так заботился и сам Петр, его основатель. Изредка и весьма на короткое время императрицы останавливались и в кремлевском дворце, именно в Потешном дворце, здание которого не было еще слишком опущено и представляло некоторые удобства для помещения. Почти при каждой новой коронации возникала мысль основать пребывание в Кремле. Место своею красотою и оригинальными постройками, без всякого сомнения, очень привлекало каждого нового хозяина. Но как скоро оканчивались церемонии и пиры, все уезжало в Петербург — и о Москве, и о Кремле забывали по-прежнему до нового приезда. Впрочем, весьма трудно было что-либо и сделать из этих уютных, тесных и беспорядочных строений, стоявших вразброс, где попало, и своим своеобразием приводивших в совершенный тупик петербургские привычки и потребности новой жизни. Вдобавок здания ветшали с каждым годом. Поправка их стоила дорого и с каждым годом становилась еще дороже. Денег жалели, потому что видели мало пользы в возобновлении дворца, в котором жить все-таки было нельзя. Ко времени коронаций возобновляли только некоторые части, наиболее видные и необходимые для совершения церемоний, именно палаты Грановитую, Столовую, Малую Золотую и Терем. Императрица Анна, по приезде в Москву в 1730 г., остановилась сначала в Кремле на Потешном дворце; но, вероятно, по неудобству помещения, она вскоре повелела выстроить для себя новый деревянный дворец, где-то подле Арсенала, который и назван был Аннингофом. Лето она провела в Измайлове, принадлежавшем ее матери, царице Прасковье Федоровне. Между тем дворец Аннингоф в Кремле был окончен. Выстроенный по проекту известного в то время архитектора графа де Растрелли, он был, по отзыву современников, весьма красив и убран великолепно. Осенью 28 октября императрица переехала в него на житье. Однако ж к лету она выстроила себе другой Аннингоф, на Яузе, подле Головинского дома. Там она прожила до возвращения в Петербург и с тех пор там же основала свое пребывание. В 1736 г. туда перенесен был и кремлевский Аннингоф, названный зимним, в отличие от тамошнего, который был летним. Впрочем, название Яузских дворцов Аннингофом употреблялось, кажется, только в официальных бумагах и, может быть, между придворными. Москвичи по-прежнему называли их дворцом Головинским, как нередко называют даже и теперь здание 1-го кадетского корпуса, выстроенное на месте прежних дворцов уже при Екатерине. В 1737 г., мая 29, Москву опустошил страшный пожар, от которого значительно потерпел и кремлевский дворец. Кровли на всех церквах и почти на всех зданиях, на палатах: Грановитой, Столовой, Ответной и др., сгорели; в том числе над Красным крыльцом медная кровля, крытая по железным связям и по дереву, сгорела и обвалилась. В Столовой и Ответной палатах пол и в окнах и в дверях рамы и окончины и каменные столбы, около окон косящатый камень облопался и железные связи порвало. Сгорели Верхний и Нижний Набережные сады. В верхних Теремах в одной палате стекла перелопались и сгорела крыша над всхожим крыльцом, крытая белым железом. В палатах за верхними Теремами, т. е. на внутреннем дворе, также на Кормовом и Хлебенном дворцах, в сушилах, и на Сытном дворце — все выгорело: полы, потолки, двери, лавки. Сгорел также большой корпус Главной Дворцовой канцелярии, прежний Приказ Большого дворца, стоявший между Колымажными воротами и Рождественским собором, причем большею частию погиб и Архив. Во второй палате этого здания сгорело «44 шафа, а в них положены были разобранные описные и не описные дела по годам, прошлых лет, также писцовые и переписные, и дозорные, и межевые, и отдельные, и отказные, и приходные и расходные и другие всякие книги с 7079 (1571) году по 700 год». Утрата невознаградимая для истории царского быта во всех отношениях и особенно для истории древних художеств и ремесел, деятельность которых в XVI и XVII ст. с особенною силою приливала ко дворцу. Кроме того, и в других палатах вместе с делами с 1700 года сгорели, без сомнения, весьма любопытные бумаги, принадлежавшие Меншикову и Долгоруким, а также Походной канцелярии Петра. Сгорело «князей Долгоруких сундуков и ящиков и баулов и коробок с домовыми делами шестнадцать... три ящика с Долгоруковскими крепостьми... четыре сундука с домовыми князя Меншикова книгами и делами». Хотя после пожара некоторые здания были возобновлены и починены и все покрыты кровлями, однако ж многие из них, особенно на заднем дворе, с того времени пришли еще в большее запустение и совсем были оставлены. К новой коронации, при императрице Елисавете, точно так же оказалось, что в московских дворцах, по их неустройству, жить было нельзя, и не только в кремлевском, но даже в Головинском и Лефортовском. В декабре 1741 года дан был указ привести их «в совершенное состояние, как можно б было в них жить». При осмотре, починок и недоделок нашлось премногое число. Тотчас же начались работы, которые продолжались даже по ночам, и чрез два с половиной месяца, к концу февраля 1742 г., дворцы были готовы. По приезде в Москву императрица остановилась в Потешном дворце, где находилась и аудиенц-камера. Но кремлевский дворец все-таки не представлял удобств для постоянного пребывания, и императрица вскоре переселилась на Яузу в Зимний Дом, а двор — в Лефортовский дворец. В другой приезд, в 1744 году, она также прожила несколько времени в Потешном дворце. Желая устроить в Кремле более удобное жилище, Елисавета предполагала было, в феврале 1749 года, построить деревянный дом на Набережном саду, т. е. на каменном корпусе Запасного двора, где помещался этот сад. Заготовлены были уже и лесные материалы; но вскоре это намерение было оставлено и императрица, в апреле того же года, поручила обер-архитектору Растрелли «для строения того дому усмотреть другое место, и чтоб дому быть каменному, а не деревянному». Растрелли назначил было новое место между Набережного сада и комиссариатских покоев, «на магазейном комиссариатском» или Запасном дворе. Передуман был и этот план и решено наконец выстроить дворец на месте Средней Золотой, Столовой и Набережных палат, подле Благовещенского собора. С этою целию упомянутые палаты в 1752—1753 гг. были разобраны со всякою бережью и затем на сводах и стенах древнего подклетного этажа построено в 1753 г. новое здание в Растреллиевском вкусе и названо кремлевским Зимним дворцом. При этом переделано и Красное крыльцо, по показанию архитектора кн. Ухтомского и каменного мастера Дисселя, с сохранением старого рисунка и старой каменной резьбы, которой камни вставлены по-прежнему, а вместо попорченных растесаны новые, под узор. Этот дворец, состоявший из двух корпусов, малого и большего, впоследствии несколько раз переделывался, обстраивался и распространялся новыми покоями, и сломан был уже по случаю постройки теперешнего нового дворца. Между тем другие части дворца все более и более ветшали, без починок и поддержки. Например, о Рождественском соборе протопоп Аврамий доносил, что «в 1751 г. на том соборе крест на главе дубовый, обложенный медью позлащенной, бурею переломило и цепи порвало; под главою крышка медная с подзорами от бури повредилась, так что сквозь сводов течет, внутри подмазка валится и от того падения как бы не учинилось святейшей Евхаристии повреждения». Такое состояние зданий, особенно тех, которые были вовсе брошены, внушало достаточные опасения; следовало, по крайней мере, предупредить их внезапное разрушение. С этою целию императрица повелела 4 генваря 1753 г. под кремлевским домом весь фундамент и погреба, с какими сводами имеются, достоверно освидетельствовать, вследствие чего и произведен был самый подробный осмотр всего дворца и особенно старых, весьма обветшавших уже построек, составлявших некогда задний или постельный государев двор. Архитекторы князь Ухтомский и Евлашев 1 мая 1753 г. подали подробные планы всем постройкам с изложением своих мнений, которыми между прочим объясняли, что «некоторые покои, кои состоят за Золотою решеткою (подле бывшего Патриаршего двора и Троицкого Подворья), и площадки и под ними погреба так обветшали и большею частию обвалились, что и для осмотров в те места войти невозможно, и что оные места надлежит разобрать до самых нижних фундаментов, для осторожности других покоев, по близости к тем ветхим местам, ибо от оных и тем покоям причиняется вред, понеже строением так затемнено, что в нижние апортаменты и воздух проходить не может». Все это подтвердил и сам обер-архитектор Растрелли, поверявший осмотр Ухтомского и Евлашева. Он донес, между прочим, что в «оном Кремлевском дворце всех покоев и с погребами находится до тысячи номеров и немалое число открытых площадок или галерей». Тогда же назначено было разобрать наиболее обветшавший и совсем почти развалившийся корпус, примыкавший к прежнему Патриаршему двору и к Троицкому подворью, где были некогда хоромы царевен, также нижние каменные этажи хором царицы Натальи Кирилловны и малолетного Петра, с домовою церковью Петра и Павла. Эти здания, построенные в конце XVII ст., следовательно гораздо позднее других, так потерпели от пожаров 1696 и 1701 гг., что не простояли и 60 лет, между тем как другие отделения дворца, именно дворец Теремный и Потешный, уцелели даже до нашего времени, несмотря на переделки и перестройки, весьма часто портившие их своды и стены. Таким образом, с половины XVIII ст. старый кремлевский дворец стал понемногу разбираться. Особенному запущению и обветшанию некоторых его частей очень много способствовало и то, что в нем помещены были разные коллегии, канцелярии и комиссии. Еще при Петре было отдано под эти присутствия 59 палат. Во время коронаций иные из них, смотря по надобности, временно, выезжали на наемные квартиры и, по отъезде двора, снова возвращались в свои палаты. Оставивши совсем дворец, Петр, конечно, ничего лучше не мог придумать, как поместить в опустелых палатах свои новоучрежденные коллегии и канцелярии. Так, в Набережных палатах, в Ответной и Панихидной (или, с конца XVII ст., Столовой) была помещена Камер-коллегия, под Теремами — Сенатские департаменты, у Курятных ворот в палатах Соляная контора и т. д. Но переведенные таким образом во дворец коллегии послужили к большему его неустройству и запущению, по той причине, что почти каждая коллегия переехала не только со своими архивами, чиновниками, сторожами, разного рода просителями, наполнявшими в течение дня занимаемые ею палаты, но перевезла с собою и своих колодников, которые и проживали, без сомнения, по целым месяцам и годам в дворцовых каменных подклетах. Все это умножало нечистоту, грязь, разрушавшие преждевременно древние здания. Так, еще в 1727 году начальство Казенного двора, в котором сохранялась древняя золотая и серебряная посуда и все царские драгоценности, — объясняло, что «от Старого (?) и Доимочного Приказов (находившихся где-то подле этого двора, который стоял между Архангельским и Благовещенским соборами), всякой пометной и непотребной сор от нужников и от постою лошадей и от колодников, которые содержатся из Обер-Бергамта, подвергает царскую казну немалой опасности, ибо от того является смрадный дух, а от того духу Его Императорского Величества золотой и серебряной посуде и иной казне можно ожидать опасной вреды, отчегоб не почернело»... Почему начальство и просило сор очистить, а колодников свесть в иные места.[88] Следует также припомнить, что находившиеся в Кремле старые Приказы, огромный корпус которых тянулся по окраине кремлевской горы от Архангельского собора почти до Спасских ворот, как равно и новоучрежденные коллегии, помещенные во дворце, вызвали потребность в питейном доме, который, неизвестно в какое время, явился в самом Кремле, под горою, у Тайницких ворот. Кабак этот именовался Каток, вероятно, по крутизне схода к нему из Приказов. Он существовал, можно сказать, втихомолку, несколько лет, пока не был замечен в 1733 году императрицею Анною, которая 15 февраля того ж года повелела: «из Кремля вывесть его немедленно вон и построить в Белом или в Земляном городе, в удобном месте, где надлежит, и что со оного кабака в сборе бывало, чтоб тож число и там толикая ж сумма сбиралась, где оной кабак построен будет, и для того (т. е. для сохранения количества сбору) вместо того одного кабака, хотя, по усмотрению, прибавить несколько кабаков, где надлежит, а в Кремле отнюдь бы его не было». Таким образом не без жертвы удалено было от дворца одно из безобразий, какие завели было себе кремлевские подьячие. Остальное, т. е. все то, с чем сопряжено было пребывание в известном месте тогдашней коллегии или приказа, существовало по необходимости еще долго, именно потому, что в Москве, кроме дворца, не было более удобного помещения для этих коллегий и канцелярий. Императрица Екатерина II, приехавши в Москву короноваться, остановилась в новопостроенном Елисаветинском или Растреллиевском дворце, а наследник Павел Петрович в Потешном дворце. По этому случаю, для размещения придворных, некоторые канцелярии были выведены в наемные дома. Кремлевская старина так понравилась императрице, что тотчас после торжества коронации, именно 6 октября 1762 г., она через Бецкого повелела «Кремлевский Дворец с всеми принадлежностями, а паче старинного строения не переменяя ни в чем, содержать всегда в надлежащей исправности». Было и при Екатерине предположение (1 февраля 1764 года): «при Кремлевском дворце, на месте, где Набережный сад, построить для Ее Величества покой, того ради определено архитекторам Бланку и Жеребцову, осмотря, учинить прожекты, каким наилучшим образом, на старых ли фундаментах с прибавлением, или вновь построить, изыскав, в минование напрасного убытка, все способы». Этот покой действительно был устроен возле Сретенского собора, вероятно, из какой-либо старой палаты, потому что он был со сводами и при нем были построены две галереи — Дамская и Кавалерская и самый собор был убран как домовый храм для этого помещения. В комнате или покое Ее Величества стены были обиты зеленым штофом, а пол зеленым сукном. В Дамской стены и пол, а в Кавалерской одни стены были обиты красным российским сукном. Также красным сукном был убран и Сретенский собор; в нем было поставлено и место Ее Величества, обитое малиновым бархатом и золотым галуном. В таком виде этот покой с галереями существовал в 1769 г.,[89] когда уже готовились строить известный огромнейший Бажановский дворец, оставивший на память о себе только проектированные планы и модель. Совершена была даже и закладка этого чуда-дворца; но постройка его окончилась сломкою только нескольких древних зданий. В это время (1767—1770 гг.) разобран был Запасный двор, на верху которого помещались прежде Набережные сады, с примыкавшими к нему башнями и другими строениями, также Житный двор, здание Старого Денежного двора, за Сретенским собором, и длинный корпус старинных Приказов, тянувшийся по горе от соборов к Спасским воротам.