Забелин Иван Егорович / Домашний быт русских царей (45)

ГЛАВА IV. ДЕТСКИЕ ГОДЫ ПЕТРА ВЕЛИКОГО Родины и крестины царевича Петра Алексеевича. — Первые заботы и распоряжения касательно младенца. — Игрушки и игры царевича. — Игрушки и игры воинские. — Книжное учение. — Потехи воинские. — Случаи из детской жизни Петра.[1] Петр родился тридцатого или «против» тридцатого мая 1672 года, в четверток, на память Исаакия Далматского, в отдачу часов ночных, т. е. на исход ночи или, по другим известиям, в шестом часу ночи, также за полтретья часа до дня, что по теперешнему счету будет означать час по полуночи.[2] Соблюдая тогдашние обычаи и порядки быта, царь Алексей Михайлович в тот же час указал послать с вестью к боярам, окольничим и ближним людям, а также и к гостям. О посылке к митрополиту (тогда было междупатриаршество) и духовным властям современные записки не говорят ни слова; но известно, что повестка посылалась не только к ним, но даже и во все важнейшие московские монастыри, и особенно к Троице в Сергиев. От царицы также посылались с вестью, или, как тогда говорили, со здоровьем к женам бояр, окольничих и ближних людей, вообще к боярыням приезжим, так называвшимся в отличие от дворовых боярынь, которые жили во дворце. Во втором часу дня или в пять утра заблаговестили в большой успенский колокол к молебну. В это время все уже было готово к царскому торжественному выходу. В сопровождении грузинского, касимовского и сибирских царевичей, бояр, окольничих, думных и ближних людей, стольников, стряпчих и дворян, полковников солдатских выборных и стрелецких полков государь шествовал в Успенский собор, где и совершено было молебствие. После молебна митрополит Питирим со властями, 3 митрополитами, 3 архиепископами и 1 епископом и со всем собором поздравил государя с новорожденным. Затем поздравляли царевичи, боярство и всяких чинов люди, бывшие на выходе, причем грузинский царевич Николай Давыдович, стоявший во главе синклита, произнес обычную поздравительную речь. Из Успенского собора государь шествовал в собор Архангельский, потом в монастыри Чудов и Вознесенский и, на возвратном пути, в собор Благовещенский, где и совершал обычное богомолье.[3] Возвратившись во дворец, государь в Столовой палате пожаловал из думных дворян в окольничие отца царицы, Кирилла Полуехтовича Нарышкина,[4] и своего друга Сергеевича — Артемона Матвеева. В тот же день пожалованы были в думные дворяне дядя царицы Федор Полуехтович Нарышкин, Авраам Никитич Лопухин и московский ловчий Афанасий Иванович Матюшкин. Отслушав потом обедню, государь по случаю общей радости справил в Передней и обычное родинное угощение водкой, винами и разными сластями. Принесено было питье, яблоки, дули, груши и другие «овощи» в патоке, в ковшах. Из собственных рук государь подавал водку и фряжские вина боярам, окольничим, думным людям, дьякам и полковникам стрелецким; головам и полуполковникам стрелецким и солдатским подносил водку перед Переднею в сенях боярин и оружейничий Богдан Матвеевич Хитрово. Все справлено было по обычаю, и не подавали только коврижек и взвару, необходимых принадлежностей этого угощения, которых подача, как увидим, была отложена до другого времени. По порядку вскоре следовало дать во дворце родинный стол; но через три дня по рождении младенца наступил Петров пост; в воскресенье праздновали день Всех Святых и было заговенье. — Приготовиться так скоро, в два дня к большому торжественному столу было невозможно и для дворцового хозяйства и для гостей, потому что к родинному столу гости по коренному обычаю должны были явиться с дарами для новорожденного. Нельзя, однако ж, было отлагать на долгое время веселое пиршество. 2 июня в воскресенье, в самое заговенье, государь дал приватный стол одному боярству с дьяками, без зову и без мест. Стол накрыт был в Золотой Царицыной палате. В числе яств важнейшее место занимали здесь коврижки и взвары. «Великий Государь жаловал всех водкою, а заедали коврижками, яблоками, дулями, инбирем, смоквою, сукатом в патоке и иными овощами; а как начали есть, наперед носили взвар в ковшах». В то же время перед палатою, в проходных сенях, кормлены Благовещенского собора священники, которые служат у крестов, т. е. в царских моленных комнатах. Этим небольшим столом и заключились предварительные торжества. Наконец настал Петров день, в который праздновались именины новорожденного и назначены были крестины. Крестины были совершены в Чудовом монастыре, у Алексея Чудотворца в трапезе, перед обеднею, в 3 часу дня. Крестил духовник царя, Благовещенский протопоп Андрей Савинович. Восприемниками были старший брат Петра царевич Федор Алексеевич и тетка царевна Ирина Михайловна. Когда несли новорожденного в церковь, то по пути кропил святой водой дворцовый рождественский священник Никита, весьма уважаемый в то время за святость жизни. За крещенье государеву духовнику дано от государя: кубок с кровлею, весом фунт 60 зол.; сорок соболей в 80 руб., атласу таусинного 10 арш. От царицы: кубок с кровлею, весом фунт 9 зол.; сорок соболей во 100 руб.; камки куфтерю темнолазоревой 10 арш. От царевича: сорок соболей во 100 руб., объяри гвоздичной 5 арш., 50 золотых; чудовскому архимандриту Иоакиму: кубок весом фунт 14 зол., сорок соболей во 100 руб., байберек таусинной; рожественному [sic] священнику Никите 50 руб., дьяконам: чудовскому Пахомию 20 рублей да объяри таусинной 5 арш., екатерининскому Ивану сукна кармазину, тафты зеленой, по 5 арш. На другой день, 30 июня, также в воскресенье, после обедни, во дворце собрались духовенство «с образы и с дары», боярство, гости, выборные гостинной, суконной и черных сотен и конюшенных слобод и из городов от посадских, также с родинными дарами. Родинный стол был дан в Грановитой палате в этот же день.[5] От других столов родинные столы отличались неимоверным количеством подаваемых гостям всякого рода сахаров, пряников, и «овощей», вареных и сушеных. Стол новорожденного Петра в буквальном смысле загроможден был этими разнообразными изделиями старинных приспешников. Между ними самое видное место занимали и служили украшением царского пира огромные коврижки и литые сахарные фигуры птиц, зданий и т. д. Большая коврижка изображала герб Московского государства. Два сахарных орла весили каждый по полтора пуда, лебедь два пуда, утя полпуда, попугай полпуда и т. п. Был сделан также и город сахарный Кремль с людьми, с конными и с пешими и другой город четвероугольный с пушками (крепость). В то же время и царица давала родинный стол боярыням в своей Золотой палате. Из сахаров и «овощей», поданных ей за стол, коврижка большая изображала герб государства Казанского; орлы,[6] лебедь, утя и другие птицы были того же веса, как за столом царским. Был здесь также город сахарный треугольный с цветами, две палатки и кроватка сахарная. Каждый из гостей получал по большому блюду с разнообразными сахарами: зеренчатыми, леденцами и конфектами, сушеными ягодами, корицею, арбузными и дынными полосами и проч. Количество сахаров и разных заедок соразмерялось, впрочем, со степенью значения каждого из гостей. Младшие члены пира, т. е. люди низших разрядов, получали меньше высших. Это были обычные родинные подарки в то время. Они раздавались гостям после стола, и каждый уносил гостинцы с царского пира домой. Тем из знатных, которые почему-либо не могли быть на пиру, сахары посылались обыкновенно на дом. Таким же образом через четыре дня, июля 4, справлен был и крестинный стол, которым и заключились придворные торжества по случаю царских родин.[7] Теперь остановимся на первых заботах и распоряжениях касательно самого младенца. К сожалению, сведения наши об этом предмете, по свойству доступных нам материалов, будут по преимуществу касаться одной только внешней стороны воспитательных забот того времени. Но соберем и эти скудные и сухие крупицы, может быть и они не будут бесполезны при изучении детских лет Великого Преобразователя. Одно из первых распоряжений в отношении новорожденного касалось дела благочестивого и душеполезного. С дитяти снимали меру, долготу и широту, и в эту меру на кипарисной или липовой дске писали икону тезоименитого его Ангела. На третий день по рождении Петра, 1 июня, царь Алексей Михайлович именным указом повелел писать меру сына искуснейшему в то время иконописцу Симону Ушакову. На кипарисной дске, длиною одиннадцати, а шириною трех вершков, Ушаков назнаменил образ Живоначальной Троицы и апостола Петра и успел написать только одни ризы иконных изображений, до лиц, потом заскорбел, сделался болен. Лица дописывал не менее искусный иконописец Федор Козлов. Эта мера рождения доселе сохраняется над гробом императора.[8] Но само собою разумеется, что многое из забот о новорожденном предшествовало еще самым родинам. Выбор мамы, например, решался, конечно, гораздо прежде. Наготове были и все распоряжения по выбору кормилицы — «жены доброй и чистой и млеком сладостной и здоровой». В мамы Петру назначена была сначала княгиня Ульяна Ивановна Голицына, а потом боярыня Матрена Романовна Левонтьева; кормилицей была Ненила Ерофеева,[9] из какого чина, неизвестно. Неизвестно также, из какого чина была приемная или приимальная бабка, повитуха, воспринявшая из недр матери свято-славного ребенка. Известно только ее имя, Авдотья. 11-го сент. того года (1672) царица пожаловала ей киндяк вишневой, т. е. портище ткани этого имени на одежду (№ 524). Через 5 месяцев после этой отметки упоминается (18 февр. 1673 г.) другая приймальная бабка, Анна Петрова, поступившая к царице, для ухода за ней, вероятно, на место Авдотьи, быть может умершей в то время или отставленной по болезни или по другим причинам. Анна Петрова августа 22 (1673 г.) принимала царевну Наталью Алексеевну (№ 524). Августа 25 царица пожаловала ей камки зеленой куфтерю 10 арш. Нам не встретилось известий ни о первом помещении младенца, ни о колыбели и других потребностях, заготовленных для первых его дней. Случайно встречаются известия о заготовлении ребенку сент. 4 (1672) чулок в тафте жолтой на черевах беличьих; сент. 10 взголовья (подушки) в наволоке из камки жолтой; ноября 21 одеяла тафта ала, грива (кайма) тафта бела, на старом исподе из беличьих черевов.[10] Ноября 4 упоминается уже о судне ребенка, на которое тогда отпущено 2 арш. сукна багрецу на кровельное сукно (№ 524). Впрочем, должное понятие об этих предметах можно составить из записок о их заготовлении в последующее время. Вообще нужно заметить, что детская колыбель и детская одежда отличались царским богатством и были далеки от той простоты, какую можно предполагать, судя по простоте самых вкусов тогдашнего общежития; те же ценные золотные ткани, дорогие меха и т. п. являлись и у детской колыбели. Так, через год (1673 г.),[11] именно к Петрову дню, к именинам царевича, ему устроена новая колыбель из турского золотного бархата — «по червчатой земле репьи велики золоты да репейки серебряны невелики, в обводе морх зелен», — подбитая хлопчатой бумагой, на тафтяной рудожелтой подкладке; ремни обшиты бархатом червчатым веницейским; яблока у пялец обшиты объярью по серебряной земле «травы золоты с шолки розными». В то же время сделаны пуховик и бумажник, т. е. перинка и тюфячек. Для пуховика нижняя наволочка скроена из тверского полотна, лучшего в то время, а верхняя из желтой тафты,[12] длиною в два аршина. Пуху лебяжьего, чистого, белого, пошло полпуда. Такой же величины был скроен и бумажник, покрытый червчатою тафтою; хлопчатой бумаги употреблено десять фунтов. Подушки или взголовья также были пуховые, из лебяжьего пуху, покрытые тафтой. Колыбель и перинки делались каждый год, по мере того как подрастал ребенок. Дорогие ткани со старых, отставных колыбелей употреблялись нередко на церковное строенье, что признавалось благочестивою мыслию того времени делом богоугодным и благополезным в отношении самого дитяти. В конце 1673 года из дорогого бархата с отставных двух колыбелей Петра, с меньшей, т. е. самой первой, и со второй, описанной выше, обшиты две новые хоругви в Успенский собор и сделано в Новодевичий монастырь пять епитрахилей да пять поручей (№ 524).[13] Впрочем, обыкновенное легкое детское платье и постельные предметы шились большею частию из тафты желтой, белой, иногда червчатой и других цветов. На зимнее время они подбивались мехами из черевов бельих и лисьих. Так, в сентябре 1672 года, когда Петру было только три месяца, скроены ему чулки из желтой тафты на бельих черевах (№ 524). В эту же осень и зиму ему сшиты одеяла, одно из белой тафты на бельих черевах, другое из желтой тафты на лисьих черевах. С того же времени ему стали шить и обыкновенное платье. Шестимесячный, он носил уже золотные кафтаны; но на первый раз (декабря 2) ему сшили зипун (коротенький кафтанец) из белого атласа на собольих пупках, с пятью золотными пуговками. Через неделю (декабря 11) сшит кафтан, также на собольих пупках, из золотной объяри — «по червчатой земле, по ней струя и травы золоты с серебром, в длину с запасом аршин, в плечах поларшина, рукава длиною 8 ½ вершков, в корени 4 вершка, в запястье 2 ½ вершка; в подоле ширина 2 ¼ аршина», шесть пуговок обшиты золотом волоченым.[14] В тот же день скроен и холодный кафтан, такой же меры, из объяри — по алой земле, по ней струя и травы золоты, — на тафтяной подкладке. В 1673 г. генв. 17 скроен кафтан теплой.[15] В 1673 г. апр. 19 скроена ему ферезея — объярь ала струя серебряна, на тафтяной желтой подкладке, обшитая кружевом немецким плетеным — золото с серебром, и украшенная двумя гнездами аламов или запан, низаных жемчугом, и двумя завязками с серебряными кистьми, также низаными жемчугом. Одним словом, достигнув году, царевич Петр ходил уже в полном тогдашнем наряде, отличавшемся обыкновенным в царском быту богатством. У него была шапка, обнизная жемчугом с каменьями; шапка бархатная червчатая с собольим околом; несколько пар обнизных башмаков; богатый опашень — «объярь по червчатой земле, по ней травы золоты с серебром», — с нашивкою и кружевом, низаными гурмыцким жемчугом (597 зерен) и с 6 изумрудными пуговицами на золотых спнях или закрепках; ферезея, описанная прежде, более десяти кафтанов шелковых и золотных и т. д. Гардероб его с каждым годом, или точнее с каждым месяцем получал приращение и разнообразился новыми предметами тогдашнего костюма. В ноябре 1673 года царевичу сшит нагрудник [16] из червчатого атласа с тремя серебряными вызолоченными и украшенными финифтью пуговицами; сшита чуга (род кафтана) из алого атласа на собольем меху с 12 золочеными пуговицами и с серебряным круживом; скроены теплые рукавицы из камки двоеличной шелк ал да желт, на собольем меху, и обито судно червчатым атласом с серебряным галуном.[17] Сначала гардероб Петра хранился в Государевой Мастерской палате, т. е. в гардеробной его отца, а потом брата царя Федора. Но в 1676 г. декабря 14 царь Федор Алексеевич указал: брата своего государева в. г. царевича и в. к. Петра Алексеевича сундук раковинный (украшенный перламутром) с его в. г. царевичевым платьем, за печатью хоромною в. г. ц. и в. к. Наталии Кирилловны, а в нем платье ездовое теплое и холодное, ферезеи и чюги и кафтаны ездовые, и однорядки суконные, и шубы и опошни объяринные, золотные и серебряные и гладкие и зуфные, и ферезеи и зипуны золотные ж и серебряные и атласные и камчатые и тафтяные и шапки бархатные двоеморхие и гладкие и суконные с запаньи и с петли жемчужными, — из своей в. г. Мастерской палаты взять в Царицыну Мастерскую палату... и с того числа указал в. г. брату своему царевичу Петру Алексеевичу кроенье платью быть в Царицыной Мастерской полате, а что к тому кроенью надобно будет и то имать из его Государевой Мастерской палаты.[18] Царевич со своим особым штатом, мамою, кормилицею и разными служебными лицами помещался в отдельных небольших деревянных хоромах, которые внутри убирались обыкновенно сукном. Но у Петра одна комната в августе 1673 года была обита серебряными кожами. Через два года по рождении ему выстроены были отдельные хоромы, в которых полы, частию стены, оконные рамы покрыты были сукном червчатым анбурским и багрецом. Таким же сукном был покрыт и стол. О новых хоромах царевича Петра Ал. упоминается с 13 июля 1674 г.[19] Они были построены, по-видимому, над царицыными хоромами над переднею да над четвертою и над стороннею и названы верхними новыми хоромами. В течение этого месяца на их уборку употреблены сукно на полы и на лавки червчатое анбурское, пошло 5 половинок; на лавки же и к окошкам багрец червчатый, из того же сукна сделан и миндерь, род тюфяка из хлопчатой бумаги, вероятно на пол, взамен ковра; в четвертой комнате промежду передних окошек обито по бумаге хлопчатой (3 ф.) полотном и по нем червчатою тафтою. После всего сделаны полавочники, на средину которых пошло багрецу червчатого 25 арш., на каймы сукна белого 13 ½ арш., на вишеные травы сукна желтого 9 арш., лазоревого 3 ½ арш., на подкладку 120 арш. крашенины лазоревой, на оторочку 2 киндяка червчатых, на тачку шолков голубого фунт, белого и красного по четверти фунта. Декабря 30 сшит новый миндерь исподняя наволока полотняная, верхняя из жолтой тафты, в настилку бумаги хлопчатой пошло 5 ф. — Затем 2 февраля 1675 г. была обита стена у переднего окошка хлопчатою бумагою (8 ф.), по ней тверским полотном и по нем червчатою тафтою. Февр. 13 стол царевича покрыт сукном багрецом червчатым пошло 1 арш. 6 вер.[20] Апр. 3 в комнате, что над четвертою, пол вновь устлан сукном червчатым анбурским.[21] Завесы к дверям употреблялись суконные червчатые и тафтяные. Кроме лавок и скамей в хоромах Петра было вызолоченное место (род кресел), сделанное в 1674 г., и кресла, сделанные в 1677 году,[22] обитые рудожелтым бархатом с золотным широким галуном; застенок их или спинка была обита сафьяном червчатым; к ним сделана скамейка, обитая по хлопчатой бумаге червчатым сукном.[23] Тогда еще вместо стекол в рамах или оконницах употребляли слюду, следовательно, из слюды же были сделаны и оконницы в хоромах Петра. В марте 1676 года поручено было искуснейшему живописцу того времени Ивану Салтанову написать в хоромы царевича оконницу: «в кругу Орла, по углам травы, по слюде; а написать так чтоб из хором всквозе [24] видно было, а с надворья в хоромы, чтоб не видно было». Здесь высказалась та мысль древнего воспитания в царском быту, в силу которой дети бережно скрывались от посторонних глаз, царевичи лет до 13,[25] а царевны на всю жизнь. По свидетельству Крекшина, которое подтверждается и другими указаниями, младенец Петр принадлежал к тем редким детям, у которых раннее развитие умственных сил шло рядом с ранним развитием сил физических. Ребенок обладал цветущим здоровьем и крепким сложением. «Бе возрастен и красен и крепок телом», замечает Крекшин.[26] На это указывает, между прочим, и то обстоятельство, что чрез полгода он начинал уже ходить. В половине декабря [27] 1672 года сделаны ему ходячие или походячие кресла, на колесах, обитые на хлопчатой бумаге червчатым атласом с серебряным галуном (№ 524).[28] В то же время являются разнообразные игрушки и игры, которые также могут свидетельствовать, что и смысл и силы дитяти возрастали быстро, так что в забавах своих он скоро поравнялся со старшими братьями Федором и Иваном. Когда в 1673 г. царевичу Петру Ал. исполнился год его возраста, ему стали готовить коня деревянного потешного или потешную лошадку. Знаменитый в то время резного деревянного дела мастер старец Ипполит из липового дерева, купленного за 20 алтын, вырезал полную фигуру коня с употреблением, где надобилось для скрепы, клея и гвоздей и кроме того употребил для чего-то гуляфную водку (розовую воду) и кроповое масло. Судя по уборам коня, должно полагать, что его величина соответствовала возрасту царевича, который мог на него садиться. Конь был оболочен (обтянут) жеребячьею выделанною белою кожею и, чтоб от кожи сыростью не пахло, она была вымазана коришным маслом, купленным из аптеки, по 2 p. золотник, вышло два золотника. Конь был утвержден на четырех колесцах железных прорезных луженых. Железа пошло 10 фунтов с употреблением красной меди и олова. На коня наготовлено седло из дерева голого жиленого, обитое по местам сафьяном красным по войлоку из белой полсти с употреблением медных гвоздей для прибивки крылец, подпруг и пристуг. По верхним местам седло было обито серебряными гвоздиками (пошло 40), на подпруги и пристуги сделаны 2 пряжки и 2 наконечника тоже серебряные. К седлу сделаны стремена железные прорезные, которые потом были покрыты листовым золотом и серебром. Не забыт был и чапрак, подложенный тафтою алою — как и войлоки под седло. Сделана также узда из серебра, состоявшая из пряжек, наконечников, запряжников серебряных с чернью, положенных на голун серебряный с золотом. Сделана была и паперсь. И узда, и паперсь были, кроме того, украшены семью серебряными запанами с каменьями с изумрудцами, две запаны, большие и 5 меньших. Такова была потешная лошадка маленького Петра.[29] Тот конь совсем сделанный был отнесен в хоромы за боярином и оружейничим Богд. Матв. Хитрово 28 июня, то есть накануне именин царевича.[30] Июня 26 в хоромы ц-чу Петру в Оружейной палате золотили и серебрили (сусальным золотом и серебром) стремена да шесть [31] мест мелочи пряжек и запряжников к седлу на лошадку потешную. 1 октября 1673 года сделано несколько мелких игрушек, против сахарных образцов (т. е. конфект) — звери, львы, лошади, пушки.[32] В ноябре устроен потешный стулец на железных колесах, на котором царевич катался в хоромах.[33] В феврале 1674 года органист Симон Гутовский сделал царевичу клевикорды — струны медные. В то же время он починивал царевичу цынбалы немецкого дела и купил для этого римскую струну длиною два аршина. В августе 28 он делал еще двои цынбалы и страменцы. В декабре к празднику Рождества царевичу были подарены цынбалца книжкою в сафьянном алом переплете с золотым наводом, с застежками из серебряного с шелками галуна. В течение этого и следующего года цынбальца и страменцы довольно часто починивались. 1675 года в мае к страменцам потешным для починки было куплено 204 стальных иглы. В апреле 1674 г., на Святой, царевичу устроили в хоромах качель, на веревках, обшитых червчатым бархатом. Качели на Святой были обычным увеселением в тогдашнем общежитии, а потому и забавы царевича не могли отставать от обычных порядков жизни и ему сделали качель. Так точно зимою он катался с гор в потешных санях. Такие сани были ему сделаны 13 декабря 1677 года, когда ему был шестой год (№№ 524, 531). Летом, еще двухлетнего, его возили в потешной каретке, которая сделана 9 июля 1674 года, а 15 чинена.[34] 1675 г. в мае боярин Артемон Сергеевич Матвеев ударил челом царевичу Петру: «карету маленькую, а в ней четыре возника (лошадки) темнокарие, а на возниках шлеи бархатные, пряжки вызолочены, начелники, и гривы и нахвостники шитые, а круг кареты рези вызолочены, а на ней 4 яблока вызолочены, да вместо железа круг колес медь вызолочено, да круг кареты стекла хрустальные, а на стеклах писано цари и короли всех земель; в той карете убито бархатом жарким, а в ней рези, а круг кареты бахромы золотные. Да виноходца рыжа, попона аксамитная, а на ней муштук немецкой с яшмы, начелки и нагривки и нахвостник шиты; да снегиря немецкого».[35] В этой самой каретке царевич следовал в царском торжественном выезде в Троицкий поход 19 сентября того ж года. Очевидец этого выезда Лизек пишет, что вслед за поездом царя показался из других ворот дворца поезд царицы. Впереди ехал Иван Грибоедов с двумя стами скороходов, за ними вели двенадцать рослых, белых как снег лошадей из-под царицыной кареты, обвязанных шелковыми сетками. Потом следовала маленькая, вся испещренная золотом карета младшего князя в четыре лошадки пигмейной породы; по бокам шли четыре карлика, и такой же сзади верхом на крохотном коньке (вероятно, на иноходце, подаренном Матвеевым).[36] Летом в июле 1675 года Петру построена была потешная баба деревянная во всем наряде, в кике низаной с каменьем и с пелепелы и с рясы, серьги и ожерелье низаное с каменьи ж, зарукавье низаное с каменьи ж в летнике и шубке. 5 октября боярин Артемон Сергеевич Матвеев, сшед от государя с Верху в Посольский приказ, приказал по государеву указу купить игрушек серебряных или каких добыть можно. Тогда же взято в Серебряном ряду у торгового человека Ивана Федорова: «ящик с малыми сосудцы серебряными, и в том числе паликадило, стол, два шандана стенных, два шандана столовых витых, кресла, ловеник (кувшин), солонка, перешница, рукомойник, росольник с накрышкою, четыре блюда, четыре торелки, три ложки; а весом в них серебра 2 ф. 38 золотников ценою и с делом по 15 рублев фунт». В тот же день те малые сосудцы Матвеев взнес к государю, а потом они взнесены были к царевичу Петру.[37] В 1676 году к Святой неделе велено живописцу Ивану Салтанову расписать для царевича красками: «гнездо голубей, гнездо ракиток, гнездо кинареек, гнездо щеглят, гнездо чижей, гнездо боранов, а у борашков сделать, чтоб была будто шерсть по них сущая».[38] И по этим отрывочным указаниям можно уже судить, что запас игрушек был значителен и весьма разнообразен. Но само собою разумеется, что для ребенка несравненно привлекательнее были игрушки и игры воинские. Они нравятся детям по многим весьма естественным причинам, которые кроются в самой натуре человека. В них ребенок находит больше простора для той подвижности, живости характера, которая по преимуществу всегда сопровождает детский возраст. Он здесь находит больше простора для дела, действия, для пробы и употребления возрастающих сил и смысла. Сделаем хронологическое обозрение встретившихся нам указаний о воинских потешках, которые в разное время были изготовлены царевичу Петру в течение первых семи или осьми лет. В 1674 году [39] 20 июня куплено царевичу вместе с братом Иваном Алексеевичем в Саадашном ряду девять лучков жильничков по 20 к. за лучок, да восмь гнезд северег (род стрел) по 4 к. за гнездо.[40] Заметим, что в это время Петру было только два года, а Ивану восемь лет.[41] Июля 14 живописец Иван Безмин писал царевичу красками, золотом и серебром — «пять знамен маленьких по разным тафтам, с обе стороны солнце и месяцы и звезды».[42] Июля 15 расписаны шесть барабанцов потешных. Июля 25 Ив. Салтанов на своем товаре и запасе работал: два топорища починивал золотом и серебром и розными красками; 12 палочек барабанных сделал золотом и серебром и розными красками; 8 стволов делал писал розными красками; 40 древок копейных розными статьями, 12 древок бердышных писал красками; 32 пешки писал красною и зеленою краскою, починивал сачную цку (шашечную доску); набат писал золотом и красками; два знамени сотенные да стол да лук маленькой писал; 10 брусов цветил красными и зелеными красками; 4 палки барабанные писал розными красками; барабан переписывал розными цветами. Августа 3 иконописец Федор Матвеев серебрил ц-чу Петру два лука маленьких.[43] Августа 5 сшито четыре прапорца тафтяных, красных и белых. Августа 10 по приказу из хором царицы Наталии Кирил. стрелец Прокоф. Еремеев делал ц-чу Петру шесть барабанцов.[44] В декабре изготовляли царевичу в поднос к празднику Рождества два набата, на которые куплено: кожа, струны, медные кольца и колокольца. Один из этих набатов, декабря 19, живописец Иван Салтанов писал золотом и красками. Тогда же к этому набату маленькому куплена тесьма (пояс) золотная с серебром, кружковая с серебряною черневою оправою: пряжами, запряжниками и наконечниками. В то же время иконописец Федор Нянин писал золотом, серебром и красками барабанец. 1675 г., 2 мая, куплено 15 арш. снурку шолкового 5 алт. да три мотка струн 2 алт. к барабанам царевича. Мая 22 барабанщик Прокоф. Еремеев починивал в хоромы царевичу барабаны. Из хором выдавал и починивать приказывал думный дворянин Аврам Никитич Лопухин. 11 июня на Воробьево отвезен конь деревянный царевичу. 11 июля живописец Дорофей Ермолаев писал золотом и красками потехи: топорок с обушком, топор простой, чеканец, пяток ножиков, топор посольской, молоток, пяток шариков, а в те шарики положены колокольцы (бубенчики).[45] Августа 2 Ив. Салтанов две булавы вызолотил и высеребрил и боканами и ярьми росписал; три топорка золотил и розными краски писал; две булавы с перьем золотил и серебрил и красками написал; молоточик золотил и красками писал. 25 ноября живописец Дорофей Ермолаев золотил сусальным золотом (50 листов) пушечку со станком и с колесцами потешную в село Преображенское в хоромы царевичу. Тое пушечку из походу (из Преображенского) привез и золотить приказал боярин Б. М. Хитрово. 1 декабря сделаны шахматные маленькие доски и вызолочен лук в потешное лубье. Кроме того, велено расписать еще четыре лучка недомерочков, «а чтоб были те луки цветны». 15 декабря Дорофей Ермолаев расписывал цветно баканом, ярью и золотом изготовленные всякие потехи: пять древок, пять прапоров тафтяных, на них звезды, а в каймах травы; четыре топора круглых, три топора с обушки, два топора простых, два буздукана, две булавы, четыре ножика, две пары пистолей и карабинов, «а те потехи», отмечено в записке, начиная с пушечки, «сделаны царевичу Петру в поход», когда он выехал в Преображенское. 1676 г., марта с 1 числа по 1 апреля, станошного дела мастер Андрюшка Васильев работал царевичам потешное ружье: пистоли, карабины, пищали винтованны, замки и стволы деревянные и с ложами. То дело приказано было живописцу Ив. Безмину (запись 13 сент.). Делал на дворе боярина Никиты Ивановича Романова. 18 апреля пушечка подносная отвезена к Ив. Салтанову — ободочки резные расписать розными красками. 24 апреля велено выписать красками волчки.[46] Мая 15 сделано Петру в лубье саадашное саадак стрел, по счету 17, да стольникам на расход десять гнезд стрел яблоновых с белохвосцовыми перьями, срезней, томаров; да десять гнезд стрел березовых с простым перьем. 2 июня сделано два лука недомерочков жильников. Июля 11 Дорофей Ермолаев писал золотом и красками потешные игры: пару пищалей, пару пистолей, три булавы, три перната, три обушка, три топорка, три ножичка.[47] 5 августа лучного дела ученик Олешка Иванов из красного и зеленого шелку делал две тетивы к лукам государевы статьи потешным. 29 августа отпущено в Конюшенный приказ на нарезку седла царевича и к тому седлу на крыльца и на тебенки и на кровлю войлоков и на покровец в средину 4 арш. бархату черного персицкого, 3 арш. бархату вишневого флоренского и киндяк черной (№ 394). 31 августа [Дорофей Ермолаев [48]] золотил и красками прописывал барабанец маленький.[49] 30 сентября куплен в хоромы царевичу пояс сабельный шелковый турецкого дела и привязан к сабле потешной, у которой ножны были покрыты хзом зеленым с медною золоченою оправою.[50] 1677 года июля 11 скроены потешные полы, в киндяках желтом, лазоревом, червчатом, вероятно к маленьким шатрам. 1678 года марта 11 скроено потешное знамя в дорогах осиновых ясских да в червчатых кармазиновых. Знамя это в хоромах царевича приняла боярыня Матрена Леонтьева. Через три месяца, июня 12, скроено другое потешное знамя, средина тафта вишнева, каймы тафта двоелична шолк червчат да лазорев; крест дороги рудожелты. Сентября 16 сшит потешный солнечник суконный на тафте. 1679 года 5 мая снова скроено потешное знамя с желтыми тафтяными каймами. Мая 15 стрельник Вас. Емельянов сделал шесть гнезд (стрел) северег и томаров к шести лучкам недомерочкам жильничкам и выкрасил их шафраном; а лучник Алешка Кондратов делал к тем лукам тетивы. 15 июля скроены потешные полы, также, вероятно, к шатрам, в киндяках, в зеленом да в червчатом, через полотнище. 7 августа боярыня Матрена Леонтьева взяла в хоромы царевича десять аршин сукна темнозеленого робяткам на кафтаны. 8 сентября она же взяла два аршина тафты желтой робятам на кушаки, пару соболей да половину полы хребтов бельих, робятам к шапкам на тульи; а 26 сентября взяла царевичу на потеху тафт белой, алой, желтой, зеленой, лазоревой по аршину; 29 на потешные прапорцы взяла тафт разных цветов 6 вершков, да 3 вершка тафты желтой, аршин сукна красного, четверть аршина сукна червчатого.[51] Окт. 11 живописец Дорофей Ермолаев писал лубье саадашное да сабельные ножны потешные карле Якову-шуту. Ноября 30 сабельного дела придельщики Прохор Иванов с товарищи делали ц-чу Петру из клену и из липы потешные сабли, полоши и кончары и топорки, а станочного дела мастер Андр. Васильев делал из липы пару пистолей да пару карабинов потешные.[52] Дек. 9 иконописец Тимофей Резанец писал ц-чу Петру игры потешные всякие.[53] Декабря 22 живописец Дорофей Ермолаев писал красками два топорка, булаву, шестопер, пистоль, карабин, потешные деревянные.[54] 1680 года февраля 11 боярин Родион Матвеевич Стрешнев принял в хоромы царевичу аршин тафты червчатой, а сказал, что на потешные прапорцы. Около того же времени одеты были и царевичевы четыре карлика в малиновые суконные кафтаны на бельем меху, с золочеными пуговицами. Из того же сукна им сшиты шапки и рукавицы (№№ 528, 531, 539 и др.).[55] Из этого перечня случайно уцелевших известий, отрывочных, лишенных желаемой полноты, по крайней мере в отношении хронологической последовательности, ясно уже видно, что Петр с самых ранних лет окружен был товарищами-ровесниками. Количество потешных знамен, прапорцов, барабанцов и т. п. показывает, что все это заготовлялось на целый маленький полк, который и должно разуметь под именем упомянутых робяток. Ровесники-робятки были опальники, стольники, карлики, составлявшие обыкновенный детский штат каждого из царевичей и разделявшие с ним детские игры. За исключением карликов, они набирались из детей бояр и особенно из родственников царицы, близких или дальних, которых она выбирала к себе в стольники и тем приближала ко двору свое родство. Вот имена некоторых из спальников и стольников, находившихся в числе робяток при Петре в первое время: Нарышкины — Лев, Мартемьян, Федор Кириловы; Василий, Андрей, Семен Федоровы; Кирила Алексеев, Иван Иванов; Гаврила Головкин, сын постельничего Ив. Сем. Головнина; Автамон Головин, Андрей Матвеев, кн. Андрей Мих. Черкасский, кн. Вас. Лавр. Мещерский, кн. Ив. Дан. Великого-Гагин, кн. Ив. Ив. Голицын, Ив. Род. Стрешнев; кроме того, Григорий Фед. Балакирев, справлявший должность стряпчего у крюка; карлы: Никита Гаврилов Комар, Василий Родионов, Иван и Емельян Кондратьевы. Без сомнения, обычные игры со сверстниками в скором времени вполне были исчерпаны и мало уже интересовали даровитого ребенка, в котором, как говорит Крекшин, от самых первых лет видима была природная военная охота и храбрость, и ни к каким другим забавам и увеселениям он не прилежал, а желал только ведать военное учение. На четвертом году царевич является уже полковником; полк набран был из возрастных, т. е. в отношении к нему и назван его именем Петров полк. Крекшин рассказывает об этом следующее: государь Алексей Михайлович «повелел набрать полк возрастных в богатом зеленом мундире с знаменем и ружьем и прочими полковыми вещами, и богато убрать и наименовать оный полк Петров. Царевича Петра Алексеевича изволил объявить того полка полковником и по обычаю военному обо всем рапортовать, повелений от него требовать, что сам государь своею персоною всегда наблюдал».[56] Конечно, запискам Крекшина в полной мере доверять нельзя; старик любил, и очень, разного рода украшения, любил одним словом посочинительствовать, видя в том одну из главных задач своего труда. Однако ж его сочинительство едва ли простиралось до того, чтоб выдумывать факт; он только узнанные им факты, из рассказов ли очевидцев или из современных документов, любил окружать красотами повествования, любил даже драматизировать события в ущерб их простому, обыкновенному ходу. Но трудно доказать, чтоб рассказанный им какой-либо факт не носил в своих существенных чертах всей правды действительного, а не вымышленного дела. Так и в настоящем случае мы не имеем возможности сомневаться в том, что царь Алексей действительно присовокупил к играм своего сына — по всем видимостям, ребенка умного, живого, как говорят, затейного — маленький полк Петров и сам руководил игрою.[57] Все это было простым, самым обыкновенным последствием общего характера детских игр в царском быту. Воинские игрушки, как мы уже заметили, были весьма обыкновенны и составляли любимую потеху детей. В таких игрушках провел свое детство и сам царь Алексей; в 1634 г. ему 4-х, 5-ти лет скованы были даже латы.[58] Сохранился также маленький шелом, сделанный в 1557 г. сыну царя Ивана Васильевича царевичу Ивану Ивановичу, когда ему был только четвертый год. Но принимали ли эти игры в прежнее время какое-либо правильное устройство, так сказать, систему, выходили ли они из круга простых потех почти в школьное ученье, как было у Петра, — нам неизвестно. Знаем, что царевичи играли со своими спальниками и стольниками, из которых, без сомнения, могли также составляться маленькие полки, что было неизбежно по самому свойству подобных игр. Царевичи особенно любили тешиться стреляньем из луков. Впрочем, обстоятельства, окружавшие игры царевичей и самый характер детей, не могли быть одинаковы, однообразны и, следовательно, не могли вести к одним и тем же результатам. Для одного воинские потехи утрачивали свою прелесть вместе с возрастом и оставлялись наравне с другими игрушками: царевич, становясь взрослым, большим, смотрел и на детские игры уже как большой. Для другого, каков был Петр, детские игры получали значение дела, значение школьной науки и с годами приобретали только новые силы и новые формы, последовательно и, можно сказать, органически восходя от ребяческих потешек до полных маневров, по плану обдуманному и правильно исполненному. Одним словом, Петр, еще ребенком, из обыкновенных своих потешек создал полный курс военной науки. В этом отношении его можно признавать первым кадетом, и притом кадетом, который прошел весьма разумную и основательную школу. Итак, если рассказ Крекшина об устройстве маленького полка, с названием Петрова, справедлив и если детский полк, вооруженный, обученный, исполнявший формальности дисциплины, не мог же образоваться сам собою, при помощи одних детей, а требовал руководителя, учителя, фельдфебеля, то естественно предположить, что был же этот учитель, устроивший игру, обучавший полковым действиям и дисциплине не только малолетных солдат, но и самого трехлетнего полковника Петра. К сожалению, сведения вообще о первоначальном учении и об учителях Петра до чрезвычайности скудны. «Имена способствовавших к обучению сего дражайшего государя нам не оставлены», замечает Миллер,[59] справедливо предполагая, что были, вероятно, и другие учителя, кроме Зотова и явившегося уже впоследствии Франца Тиммермана. Однако ж весьма было бы любопытно знать имя первого учителя в воинских играх Петра, первого человека, который своими наставлениями, своим влиянием не мог не оставить в воспитании ребенка более или менее заметного следа. Француз Нёвиль в своих известиях о Московии 1689 года пишет [60] между прочим, что царь Алексей Михайлович, незадолго до своей кончины, назначил гувернером к Петру полковника Менезиуса, шотландца, который и занимался с ним до начала царствования царя Иоанна, следовательно, вообще до того времени, как правление перешло в руки царевны Софии. Тогда он был удален от Петра в Смоленск по назначению на службу.[61] Известие весьма сомнительное, если под словом гувернер разуметь дядьку — воспитателя, ибо в дядьки назначались люди честные породою, обыкновенно из боярского круга. Даже и в учителя грамоте выбирали обыкновенно из русских и преимущественно из умных, тихих и толковых подьячих. Ни той, ни другой должности иностранец занять не мог, да и самая мысль об этом не могла придти в тогдашние умы уже по одному отчуждению тогдашней жизни от всего иноземного. Но если среди прямых и положительных убеждений века такой факт был решительно невозможен, то существовала сторона быта, где иноземное легко допускалось и не смущало своим приближением строгих взоров старины. Эта сторона в царском домашнем быту принадлежала потехам, увеселениям и забавам, а также и детским играм. Сюда иноземное проникало свободнее под видом безделиц, не стоящих серьезного внимания. Нам известно уже, что дети царя Михаила, Алексей и Иван, и их стольники были одеты даже в немецкое платье, курты, и т. п.,[62] в то время когда немецкое платье строго было запрещено, так что сначала и самые иностранцы должны были ходить в русском же платье. У Никиты Ивановича Романова, который любил иноземные обычаи и рядился по-немецки, выезжая, однако ж, в таком наряде только на охоту, патриарх отобрал немецкий костюм и сжег как вещь, по некоторым понятиям, греховную. Но как бы то ни было, фанатическое преследование иноземного лишалось своей силы в кругу детских забав, где иноземное являлось, как нами замечено, под видом потехи и, следовательно, не имело как бы никакого значения. Так немецкие или фряжские потешные листы в XVII веке принадлежали к самым обыкновенным предметам детских забав и даже в известной доле служили весьма полезным назиданием. О содержании их мы не имеем сведений, но в том нет сомнения, что чрез них получалось по крайней мере наглядное знакомство со многими предметами иноземного быта, которые были осуждены мнением века.[63] Все печатные немецкие листы с изображением священных предметов официально провозглашены были еретическими, а такое осуждение бросало значительную уже тень и на все другие листы или гравюры западного происхождения, и особенно в отношении изображений, которых тогдашний человек не мог себе растолковать, за отсутствием необходимых познаний. Припомним также немецкие карты и особенно потешные книги, рыцарские повести о Бове, о «Петре златых ключев», которые, как и фряжские листы, могли войти к нам только под видом игрушек, потех, вместе с игрушками и куклами привозными. Все это дает нам некоторое право заключить, что для подобной же потехи мог быть введен в хоромы малолетного царевича Петра немец, обучавший его со сверстниками потешному ратному строю. В этом смысле и должно понимать гувернерство Менезиуса, упоминаемое Нёвилем. И в самом деле, кому ж было поручить образование маленького полка, как не немцу, да притом, как говорят, пользовавшемуся при дворе уважением! Самый чин полковника предполагает полк, устроенный на немецкую ногу, по образцу выборных солдатских и рейтарских полков, которые тогда были уже заведены и в которых начальные люди были большею частию из немцев же. Если бы полк устроен был по-русски, то Петр был бы назван воеводою, головою, а не полковником. Менезиус, как мы сказали, родом был шотландец и славился как знаток всех европейских языков. «Я был приятно удивлен, — говорит Нёвиль (встретившись с Менезиусом в Смоленске), — найдя человека его достоинств в варварской стране, ибо кроме познания в языках, которыми генерал (так называет Нёвиль Менезиуса) говорил превосходно, он многое видал в свете, и в жизни его случалось с ним достойное рассказа. Обозревши большую часть Европы, поехал он в Польшу, предполагая оттуда пробраться в Шотландию. Но в Польше завязалась у него интрига с женою одного литовского полковника. Муж заревновал, приметя частые посещения гостя, и велел слугам своим умертвить его. Полковница уведомила о том своего друга; он вызвал мужа на дуель, убил его, принужден был бежать и попался в руки москвитян, тогда воевавших с Польшею. Сначала обходились с ним как с военнопленным, но когда узнали причину его бегства, то предложили: либо служить в царских войсках, либо отправляться в Сибирь. Он соглашался лучше на последнее, но отец нынешних царей пожелал лично его видеть, нашел в нем любезного человека, принял его ко двору и дал ему 60 крестьян. Потом женился он на вдове некоего Марселиуса, который был первым основателем железных заводов в Московии, приносящих ныне царям ежегодно дохода до 100 000 крон».[64] Действительно, Павел Гаврилович Менезиус был приближен ко двору и не раз исполнял разные поручения даже и по дипломатической части. Нёвиль и Лизек именуют его генералом;[65] Нёвиль рассказывает, что он, возвратившись из посольства в разные государства Европы, произведен был в генерал-маиоры, а ездил будто бы с предложением к папе о соединении на некоторых условиях Русской Церкви с Латинскою. Но это был ложный слух, весьма естественно возникавший между иностранцами-католиками по поводу посольства в Рим. Менезиус ездил на Запад с объявлением, что «Салтан Турской наступил на Польское государство войною, что поэтому необходимо всем окрестным государям общими их войски соединиться в помощь Польше и на оборону всем окрестным христианским землям».[66] Это полномочие достаточно уже говорить в пользу Менезиуса как человека, заслужившего доверие при дворе, и по своим познаниям, и по личным достоинствам и талантам. Он выехал из Москвы 20 [67] октября 1672 года и возвратился, разумеется, без успеха, 28 марта 1674 года. Сначала он был пешего строю маиор, а после посланничества является уже полковником рейтарского строю 5 полка. Должно быть, чин полковника нашей службы соответствовал генерал-маиорскому чину на Западе.