Забелин Иван Егорович / Домашний быт русских царей (42)

ГЛАВА III. НАЧАЛЬНОЕ УЧЕНИЕ Начальное учение в царском быту. — Общий состав древней русской грамотности и первоначального обучения. — Выбор учителя. — Буквари; их состав и способ обучения чтению. — Азбуки скорописные или прописи; их состав. — Церковное пение. — Учительные картинки. — Книги царственные. — Живописная история. — Книги потешные. — Живописная Энциклопедия и сказки и повести. — Свободные художества или науки. — Описи царских библиотек. Грамотность появилась в древней Руси вместе с водворением Христовой Веры. Очень естественно, что для новой, только что возникшей паствы прежде всего необходимы были наставники веры, священно- и церковнослужители, для высокого назначения которых грамотность представляла одно из необходимейших и важнейших условий. Вот почему в то самое время, когда в Киеве всенародно было принято Христово учение, св. Владимир первую свою заботу устремил на приготовление, образование новых наставников и служителей веры. «Нача ставити по градом церкви и попы, и люди на крещенье приводити по всем градом и селом. Послав нача поимати у нарочитое чади дети, и даяти нача на ученье книжное».[1] Летописец не упоминает, кому были отданы эти дети в научение, но, по всему вероятию, учителями их были болгарские священники и отчасти, может быть, греки, знавшие славянский язык. Само собою разумеется, что требования только что возникшей церкви определяли для зарождавшегося духовного чина, или сословия, и самый состав образования или, вернее сказать, грамотности. Для первых наставников из туземцев достаточно было и одного уменья читать, после чего они прямо уже переходили к изучению церковной службы, как главной цели их назначения и вместе с тем образования. Таким образом, состав нашей древнейшей грамотности, по необходимости, ограничивался только книгами Св. писания и преимущественно церковнослужебными, потом духовными словами, то есть поучениями и некоторыми другими творениями отцов церкви. Одним словом, книжное учение означало учение книг церковнослужебных и вообще учение Священного писания. Этот церковнослужебный характер древнейшей нашей грамотности отразился яснее всего в самом составе первоначального обучения, именно в обучении чтению, где за букварем следовал Часослов и потом Псалтирь — венец древнего словесного учения и полного курса первоначальной науки. Без сомнения, начальное обучение в этом составе в первый раз введено еще для детей, отданных на «учение книжное» св. Владимиром. Упомянутые книги, вместе с тем, представляют одно из лучших доказательств, что древняя наша грамотность первоначально вызвана была единственно только одною потребностью в наставниках веры, или еще ближе, в церковнослужителях. После букваря следовал Часослов — та именно книга, которая прежде всего требовалась для служителей церкви в ее первоначальном распространении. Вечерня, Заутреня, Часы, Псалтирь, Апостол, ектинии — вот что необходимо было в то время для всякого вступавшего в духовный чин. Впоследствии этот состав обучения не изменился и не принял в себя никаких новых, а тем более посторонних предметов. Без сомнения, этому много способствовала, особенно в древнейшее время, постоянная нужда нашей церкви в грамотных служителях, нужда, которая, само собою разумеется, не могла благоприятствовать более полному развитию нашего древнего образования и оставляла его в тесных границах самых первых, необходимых своих требований. Яснее всего такое состояние нашего древнего книжного учения раскрывает послание новгородского архиепископа Геннадия к митрополиту Симону в начале XVII века, 1496—1504 года.[2] «Бил есми челом государю великому князю (пишет архиепископ), чтобы велел училища учинити; а ведь яз своему государю воспоминаю на его же честь, да и на спасение, а нам бы простор был: занеже ведь толко приведут кого грамоте горазда, и мы ему велим одни октении учити, да поставив его, да отпущаю боржае, и научив как ему божественная служба совершати; ино им на меня ропту нет. А се приведут ко мне мужика, и яз велю ему Апостол дати чести, и он не умеет ни ступити; и яз ему велю Псалтырю дати, и он и по тому одва бредет; и яз его оторку (отреку), и они извет творят: «земля, господине, такова, не можем добыти, кто бы горазд грамоте»; ино ведь то всю землю излаял, что нет человека в земле кого бы избрати на поповство. Да мне бьют челом: «пожалуй де, господине, веди учити», и язь прикажу учити их октеньи, и он и к слову не может пристати, ты говоришь ему то, а он иное говорит; и яз велю им учити азбуку, и они поучився мало азбуки, да просятся прочь, а и не хотят ее учити. А иным ведь силы книжные не мощно достати, толко же азбуку границу и с подтителными словы выучит, и он силу познает в книгах велику; а они не хотят учитись азбуке, да хотя и учатся, а не от усердия; и он живет долго; да тем то на меня брань бывает от их нерадения; а моей силы нет, что ми их, не учив, ставити. А яз того для бью челом государю, чтобы велел училища учинити, да его разумом и грозою, а твоим благословеньем, то дело исправится; а ты бы, господин отец наш, государем нашим, а своим детям, великим князям, печаловался, чтоб велели училища учинити. А мой совет о том, что учити во училище первое азбука граница истолкована совсем, да и подтителные слова, да псалтыря с следованием на крепко. И коли то изучит, может после того проучивая и конархати и чести всякие книги. А се мужики невежи учят робят, да речь ему испортит; да первое изучит ему вечерню ино то мастеру принести каша, да гривна денег; а завтреня также, а и свыше того, а часы, то особно. Да те поминки, опроче могорца, что рядил от него. А от мастера отъидет, и он ничего не умеет, толко то бредет по книге, а церковного постатия ничего не знает. Толко ж государь укажет псалтырю с следованием изучити да и все, что выше писано, да что от того, укажет имати, ино учащимся легко а сяк не смеют огурятися...» [3] Из этого видно, что главная забота высшего духовенства состояла не в том, чтоб распространить, увеличить объем книжного обучения, а по возможности сохранить в должном порядке то, что уж существовало как необходимое. Вместе с тем это любопытное послание знакомит нас с составом первоначального обучения в начале XVII столетия и указывает на некоторые обычаи учебного круга, как например, принос каши и гривны [4] денег мастеру, то есть учителю, когда начинали учить Часовник, то есть вечерню, заутреню, часы и т. д. Весьма любопытно, что этот обычай сохранялся на юге России и до нашего времени.[5] Впоследствии грамотность в этом первобытном составе от духовенства стала постепенно переходить в народ, в круг образования гражданского. И здесь она водворилась с тем же характером догматизма, непреложности, и как нечто неприкосновенное свято сохранялась в течение семи столетий и сохраняется даже теперь у большей части простого народа как самый обыкновенный домашний курс обучения. «Издревле Российским детоводцем и учителем обычай бе и есть, учити дети малые, в начале азбуце, потом часословцу и псалтири, таже писати, по сих же нецыи преподают и чтение Апостола (по этому порядку, как увидим, учился царь Алексей Михайлович). Возрастающих же препровождают ко чтению и священные библии, и бесед Евангельских и Апостольских и к рассуждению высокого во оных книгах лежащего разумения» (Предисловие к Грамматике, изданной в начале XVIII-го столетия.[6] Само собою разумеется, что народ иначе и не мог принять грамотность, как в том именно составе, в каком она явилась у духовного чина. До того времени он не имел понятия не только о науке, но даже и о грамоте; эллинская, то есть древняя языческая наука не коснулась его девственной почвы, как то было, например, в других странах, на Западе и на Востоке и даже в самой Византии, а потому христианская грамотность и не встретила у нас ничего такого, что могло бы хоть сколько-нибудь изменить ее первобытный образ. Здесь она и возникла из самых простых, первых потребностей церкви ради приготовления служителей церкви и была принята, то есть распространилась таким же простым естественным путем, единственно только под видом учения веры и церковной службы. ——— До преобразований Петра Великого эта грамотность, в своем неизменном первобытном составе, была распространена по всем сословиям; была общенародною и везде единообразною: дети первостепенного боярина обучались точно так же и по тем же самым книгам, как и дети простолюдина; то же самое, хотя и в большей полноте, встречаем и в царском быту. «А как царевич будет лет пяти, — говорит Котошихин, — и к нему приставят для бережения и научения боярина честью великого, тиха и разумна, а к нему придадут товарыща околничего, или думного человека. Также из боярских детей выбирают в слуги и в столники таких же младых, что и царевич. А как приспеет время учити того царевича грамоте, и в учители выбирают учительных людей, тихих и не бражников. А писать учить выбирают из посольских подьячих. А иным языком, латинскому, греческого, неметцкого, и никоторых, кроме русского научения, в Росийском Государстве не бывает». Выбор учителей падал почти всегда на подьячих или дьяков;[7] в то время они, конечно, были лучшими учителями чтения и лучшими каллиграфами. Так учителем царя Алексея Михайловича был дьяк Василий Прокофьев, а учителем Петра Великого — Никита Зотов; и тот и другой сначала были подьячими. Чистописанию учили обыкновенно подьячие Посольского приказа, в котором процветала тогда наша старинная, весьма искусная и весьма вычурная каллиграфия. Царя Алексея Михайловича учил писать подьячий Посольского приказа Григорий Львов, а царя Федора Алексеевича — подьячий же Панфил Тимофеев [8] (Дворц. Разр., т. III, с. 1045). В записках Крекшина о Петре Великом находим любопытные подробности о выборе в учителя Никиты Зотова; в них живо изобразилась наша давняя старина, ярко выступили отношения и значение мастера-учителя в нашей древней жизни. Мы передадим эти подробности словами Крекшина: «Егда же великому государю царевичу Петру Алексеевичу приспе время книжного учения и писания, аще от рождения бысть пятилетен, но возрастом и остротою разума одарен был от Бога, тогда великий государь царь и великий князь Феодор Алексеевич вельми [9] любяше государя царевича Петра Алексеевича, и зрения ради его, часто приходя ко вдовствующей великой государыне Наталии Кирилловне и глаголя: «яко время приспе учения царевичу Петру Алексеевичу». Великая же государыня проси великого государя, чтоб сыскать учителя кроткого, смиренного и ведущего божественное писание. И бе тогда с великим государем у великой государыне боярин Федор Соковнин. Оный доносил их величеству, что имеется муж кроткий и смиренный, и всяких добродетелей исполнен, в грамоте и писании искусен, из приказных Никита Моисеев сын Зотов. Тогда великий государь повеле оному Соковнину Зотова представить к их величеству. И реченный боярин Соковнин велел Зотову идти за собою. И приехав к дому царского величества, ввел Зотова в переднюю и велел ему ожидать; сам же пойде в внутреннии покои к великому государю и о Зотове донес. Великий государь царь Феодор Алексеевич повелел оного Зотова к его величеству ввести. Слышав же царское повеление, един из домовых предстоящих людей, вышед в переднюю палату, вопросил: «кто здесь Никита Зотов?» Зотов же о себе объявил. Пришедший сказал: «государь изволит тебя спрашивать; пойди вскоре». Зотов же, слышав, пришел в страх и беспамятство и не шел. Пришедший же взял Зотова за руку, увещевая не боятися, глаголя: «милости ради государь тя требует». Зотов же просил, чтоб дал малое время, доколе приидет в память. И мало постояв, сотвори крестное знамение, поиде во внутрь покоев к царскому величеству. По пришествии же, великий государь Зотова пожаловал к руке. И повеле Зотову писать и по писании честь книги. И призвал Симеона Полоцкого, мужа премудрого в писании, живущего при великом государе, царе и великом князе Феодоре Алексеевиче, и повеле писание и чтение рассмотреть. Полоцкий, писание рассмотря и слушав чтение, великому государю объявил: «яко право того писание и глагол чтения». Великий государь повеле оному же боярину Соковнину Зотова отвести к вдовствующей великой государыне, Наталии Кирилловне.[10] По вшествии в дом великой государыни царицы Наталии Кирилловны, паки боярин Соковнин повелел ожидать в передней палате. Боярин, вошед внутрь чертогов царских, донес великой государыне царице Наталии Кирилловне о Зотове. И о сем реченном слышав великая государыня, повеле Зотова пред себя ввести. Егда он вошел, тогда великая государыня изволила держать государя царевича [11] Петра Алексеевича за руку, а Зотову изволила говорить: «известна я о тебе, что ты жития благого, божественное писание знаешь; вручаю тебе единородного моего сына. Приими того и прилежи к научению божественной мудрости, и страху Божию, и благочинному житию и писанию». Зотов же, егда слыша сие, весь облияся слезами и паде к ногам великой государыни, трясяся от страха и слез глаголя: «несмь достоин приняти в хранилище мое толикое сокровище». Великая государыня повеле встати, рече: «приими от руку моею. Не отрицайся прияти. О добродетели бо и смирении твоем аз известна». Зотов же не возста, лежа у ног, помышляя свое убожество. Великая государыня возстати повеле, и пожаловала Зотова к руке и повеле Зотову быть наутрие для учения государя царевича Петра Алексеевича. Наутрие Зотов прииде в дом царский к великой государыне, царице и великой княгине Наталии Кирилловне. Тогда же изволил прибыть и великий государь, царь и великий князь Феодор Алексеевич, прииде же и святейший патриарх. Сотворя обычное моление, окропя блаженного отрока святою водою, и благословив, вручи Зотову. Зотов же прияв государя царевича, посадя на место, сотворя государю царевичу земное поклонение, нача учение».[12] Ученье началось, разумеется, с азбуки, которые до XVII столетия были рукописные. К сожалению, мы ничего не знаем о составе этих древнейших азбук, потому что ни одной из них до сих пор не удалось нам видеть. Сохранившиеся во множестве азбуки каллиграфические, или собственно прописи, без сомнения, во всем отличались от букварей; не знаем также положительно, в какое именно время в XVII ст. появились у нас азбуки или буквари печатные. До сих пор самою первою по времени издания может считаться азбука, изданная в 1634 году Василием Бурцовым и переделанная им, может быть, из грамматики, или собственно азбуки, изданной в Вильно в 1621 году.[13] Год издания этого букваря совпадает с тем временем, в которое царевич Алексей Михайлович, достигнув пятилетнего возраста, начал учиться грамоте; можно с большою вероятностию предполагать, что первоначальное обучение царевича было одною из побудительных причин к изданию этого букваря.[14] Он напечатан в малую восьмушку малой детской книжкой, крупным четким шрифтом в одиннадцать строк на странице. Известно также, что годом раньше дедушка царевича, патриарх Филарет Никитич, благословил его в 1633 году, вероятно при самом начале учения, «азбукою, большая печать, на столбце — указ, сверху речь золочена».[15] Судя по выражению на столбце, можно думать, что эта азбука была напечатана на одном листке, столбцом, и содержала в себе только буквы и склады. Другое известие 1642 года указывает на подобную же или на ту самую азбуку большой печати, которая была не на столбце, а книгою, потому что ее в это время переплетали.[16] Как бы то ни было, все это еще библиографический вопрос, и мы пока должны остановиться на азбуке Бурцова, как более известной. Здесь мы рассмотрим второе ее издание, вышедшее в 1637 году. В предисловии эта азбука названа Лествицею к изучению Часовника, Псалтири и прочих божественных книг. В ней, между прочим, говорится, что «Русстии сынове младые дети, первие починают учитися по сей составней словеньстей азбуце, по ряду, словам, и потом узнав писмена и слоги и изучив сию малую книжицу азбуку, начинают учити часовник и псалтирю и прочая книги. И преже тии самии младые дети младенцы быша и от матерень сосец млеко ссаху и питахуся. По возращении же телеси к твердей и дебелей пищи прикасахуся и насыщевахуся. Тако же и ныне начинающе учитися грамоте, первее простым словесем и слогам учатся, потом же яко же и выше рехом яко по лествице к прежереченным тем книгам и к прочим божественным догматам касаются на учение и на чтение простираются». Самый состав этой азбуки вполне соответствует религиозному направлению древней нашей грамотности. Поэтому и самое заглавие собственно к азбуке, то есть пред началом букв, выражено здесь в следующих весьма знаменательных словах: «Начальное учение человеком, хотящим разумети божественного писания». Не ясно ли отсюда, что русский человек до Петра Великого признавал грамотность только в той мере, в какой она могла служить средством к достижению главной цели тогдашнего образования, то есть к изучению веры и книг Св. писания? Предисловие азбуки заключается стихотворным обращением к детям: Вы же младые отрочата слышите и разумейте и зрите сего: Сия зримая малая книжица По реченному алфавитица Напечатана бысть по царьскому велению Вам младым детем к научению. Ты же благоумное отроча сему внимай И от нижней степени на вышнюю восступай, И не леностне и не нерадиве учися И дидаскала (учителя) своего всегда блюдися...[17] После разных учительных наставлений, стихотворение снова обращается к детям и говорит: Первие начинается вам от дидаскала сей зримый аз, Потом и на прочая пойдет вам указ. Следует заглавие: Начальное учение человеком хотящим разумети Божественного Писания. За молитв Пречистые ти Матере и всех Святых Твоих Господи Исусе Христе Сыне Божий помилуй нас. Аминь. Затем следуют буквы по единицам, т. е. отдельно каждая, а за ними склады двосложные, тресложные и четверосложные: ба, ва, га, да; бла, вла, гла, дла; бру, вру, гру, дру и т. п. Потом читаются самые названия букв, славянские цифры — числа до 10 000, знаки надстрочные и знаки препинания также с их названиями; далее расположены по алфавиту образцы изменения глаголов, глаголы и имена, сходные по начертанию, но различные по смыслу, который получают они от ударения; склонения имен, преимущественно тех, которые в церковном языке пишутся под титлами. Все это составляет значительную часть букваря и вполне соответствует тому требованию, какое представлял еще в начале XVI столетия архиепископ Геннадий, говоря, чтоб азбука была истолкована совсем, да и подтительные слова (см. выше, с. 620). Потом следует азбука толковая, то есть изречения, относящиеся к учению и жизни Христа Спасителя, расположенные в алфавите по своим начальным буквам. Так, например, буква а начинается текстом «аз есмь всему миру свет» и проч. После толковой азбуки помещены заповеди и другие статьи, составляющие краткое катехизическое учение о вере, за которыми следуют выписки из Св. писания, притчи и наставление Товии своему сыну. Азбука оканчивается сказанием, «како св. Кирилл философ состави азбуку», и послесловием, где означено и время издания азбуки, которое приводит читателя в недоумение следующими речами: «Начаты быша печатати(ся) сия книги азбуки в царствующем граде Москве в лета 7145-го месяца генваря в 29 день... Совершены же быша сия книги азбуки того же 145-го лета месяца февраля в 8 день...» Книжка, содержащая в себе 106 [18] страничных листков, стало быть, была напечатана в течение десяти дней. Вероятно ли это? По времени букварь Вас. Фед. Бурцова перепечатывался не один раз с устранением его имени и времени первоначальных его изданий. Таким способом он перепечатан в 1781 году в Супрясльской типографии. Другая редакция азбуки, напечатанной в 1679 году в Верхней, то есть Дворцовой типографии, имеет многие отличия от этой, первой. Вначале, после так называемого выхода, то есть обозначения времени издания книги и после стихотворного предисловия, в ней находятся «благословения отроков во училище учитися священным писаниям идущим», то есть молитвы, которые давались иереем при начале учения и после которых, по выражению букваря, «отходит с миром отрочя во училище; иерей же во своя си». Потом, после букв, складов и имен под титлами в алфавите: ангел, ангельский, архангел, архангельский и т. д. следуют опять молитвы: Царю небесный, Отче наш, псалом: Помилуй мя Боже, Слава в вышних Богу, Символ Веры и проч. Далее «Беседа о православней вере, краткими вопросы и ответы удобнейшего ради познания, детем христианским: странный вопрошает, православный же отвещает»; десять заповедей и прочие катехизические статьи, о которых мы упоминали выше. Молитвы: от сна востав, утренняя, пред обедом, по обеде, пред вечерею, по вечери и на нощь. Далее знаки ударения и препинания, опять молитва 2 ко Пресвятой Богородице,[19] числа, и наконец приветства к родителю и к благодетелю на Рожество Христово, Богоявление, Воскресение, Сошествие св. Духа и на новое лето. Приветства эти, однако ж, не столько любопытны, как бы следовало ожидать: все они заключаются в одних только риторических фразах. Букварь оканчивается увещанием в стихах о пользе наказания. Кроме того, при этой редакции букваря находится Измарагд, или Стоглав о вере св. Геннадия, патриарха константинопольского, состоящий изо ста параграфов катехизического содержания и Тестамент, или Завет Василия царя греческого к сыну его Льву Философу, со стихотворным увещанием к читателю и с послесловием, под заглавием «Типографом избранное». В этом послесловии, кроме исторических сведений о царе Василии, обозначено и содержание его Завета, который «воистинну достоин всякому или царю, или князю, или властелину, или домовиту ко управлению жития своего, и чад своих, вящше же страстей своих». Две эти статьи, Стоглав и Тестамент, составляют как бы особые книжки, каждая с особою цифрациею страниц; Тестамент же имеет свой особенный выход, из которого видно, что он издан месяцем позже букваря, именно в январе 1680 года; букварь же издан в декабре 1679 года. Но, судя по внешним признакам, по шрифту, бумаге и проч., обе эти статьи, без сомнения, принадлежат к описанному нами букварю.[20] Таков состав наших древних печатных букварей. Характер древней педагогии был таков, что нельзя было выучиться читать, не выучив вместе с тем наизусть и всего содержания азбуки; этому особенно способствовало непрестанное повторение задов, без твердого знания которых нельзя было и заглянуть вперед в новую страницу. Ученье происходило обыкновенно вслух и нараспев,[21] как следовало читать во время церковной службы, что также может свидетельствовать, что первоначальною целью книжного учения было собственно приготовление церковнослужителей.[22] Заучиванием наизусть молитв и службы, даже без знания азбуки, — приготовлялись попы и все церковнослужители. Письмо Геннадия это доказывает.[23] Да и вообще и в самом гражданском быту церковные книги в то время иначе и не читались, как нараспев, с соблюдением всех особенных тонических ударений. В древних рукописных Псалтырях встречается даже особенный указ, или правило, как читать Псалтырь. «Зри, внимай, — говорится в этом указе, — разумей, рассмотряй, памятуй как псалтырь говорити. Первое: что говорити; второе, всяко слово договаривати; третие, на строках ставитися; четвертое, умом разумети словеса, что говорити; пятое, пословицы знати да и памятовати, как которое слово говорити: сверху слово ударити голосом, или прямо молвити, слово поставити. А всякое слово почати духом: ясно, чисто, звонко; кончати духом, потому ж, слово чисто, звонко, равным голосом, ни высоко, ни ниско, ни слабети словом, ни на силу кричати, ни тихо, ни борзо, а часто отдыхати, а крепко по три или по четыре строки духом; а равно строкою говорити. А весь сей указ умом, да языком, да гласом сдержится и красится во всяком человеце и во всяких пословицах книжных. А ум и глас и язык требует помощи сея молитвы, воздержания и чистоты».[24] Тот же характер преподавания с твердым заучиваньем наизусть переходил с азбуки на Часовник и потом на Псалтирь. Дети обыкновенно так выучивали эти книги, что могли свободно читать их наизусть. По свидетельству Крекшина, Петр Великий «книжное учение толико имея в твердости, что все Евангелие и Апостол наизусть мог прочитати».[25] При таком характере древней педагогии, без сомнения, выучиться грамоте было не совсем легко: это был такой сухой и тяжелый труд, о котором в настоящее время едва ли можно составить надлежащее понятие. Старинная грамота являлась детям не снисходительною и любящею нянею, как теперь, в возможной простоте и доступности, с полным вниманием к детским силам, а являлась она сухим и суровым дидаскалом, с книгою и указкою в одной руке и с розгою в другой.[26] В старинной педагогии наказание вообще признавали неразлучным спутником науки. Азбука Бурцова начинается даже изображением «Училища», где один из учеников стоит на коленях пред строгим дидаскалом, который готовится наказать его розгою. Азбука 1679 года заключается увещанием вообще о пользе наказания в отроческих летах. Мы приводим здесь это любопытное увещание вполне, как образчик древнего стихосложения и поучения. Хощеши чадо благ разум стяжати Тщися во трудах выну пребывати. Временем раны нужда есть терпети Ибо тех кроме бесчинуют дети. Розги малому, бича большим требе, A жезл подрастшим при нескудном хлебе. Та орудия глупых исправляют, Плоти целости ничтоже вреждают. Розга ум острит, память возбуждает И волю злую в благу прелагает. Учить Господу Богу ся молити И рано в церковь на службы ходити. Бичь возбраняет скверно глаголáти И дел лукавых юным содевати. Жезл ленивые к делу понуждает Рождших слушати во всем поучает. A злобы творцы страхом си спасает, Егда болезнми душу проницает. Не вредит костей, телу болезнь родит, Но злые нравы от юных отводит. Душу от огня вечно сохраняет, В небесную же радость водворяет. Ты убо отче, такожде и мати Научитеся чада поучати! Аще хощете утеху имети А не срам за ня, в старости терпети. Не на плотскую красоту чад зрите, Но души красны да будут, смотрите. Красота плоти многих погубляет, А язва тоя [27] душу удобряет. Лепота души велми есть спасенна Создавшему ю Богу возлюбленна: Ту же обычно учение вводит, A умный детищ в чести мнозей ходит. Вы же, о чада! труд честный любите, Еже полезно того [28] ся держите, Знающе, яко аще ся трудити Тяжко, но легко труды плодов жати. И раны, яже добро содевают, Вам не мерзостны в детстве да бывают. Целуйте розгу, бичь и жезл лобзайте, Та суть безвинна, тех не проклинайте: И рук, яже вам язвы налагают, Ибо не зла вам, но добра желают. Делеса злая весьма отревайте, Ко добрым сердца ваша прилагайте. Сие же слово за дар благ возмите, Не злословьте ми, но благословите: Иже вам благих всяческих желаю, Конча, к благости всяцей увещаю.[29] Эти поучительные вирши в полнейшей мере выражают всеобщее убеждение тогдашнего века, идущее еще от библейских начал, нисколько не смягченное Евангелием, что «Жезл вообще есть злобы искоренитель и насадитель добродетели», почему и в педагогии он являлся главнейшим руководителем воспитания детей, как и взрослых, в быту народа.[30] Само собою разумеется, что в царском быту такая увещательная розга едва ли когда появлялась в комнатах ребенка, хотя нельзя отрицать может быть очень редких случаев если не употребления розги, то назидательного вселения грозящего страха перед ней. Соберем здесь случайные отрывочные сведения, в каком возрасте и в каком составе и порядке происходило начальное обучение малолетных царевичей и царевен. Учителем царевича Алексея Мих. был подьячий, потом дьяк Василий Прокофьев, который 1635 г. сентября 6 получил пару соболей в 8 р. за то, что начал царевич учить Часовник. Царевичу в это время было шесть с половиною лет. Пожалование соболями указывает, с одной стороны, начало учению Часовника, и с другой — окончание учения азбуки, так что эта награда получена собственно за азбуку, так как следующая награда 21 февр. того же года, 10 арш. атласу червчатого и пара соболей, получена учителем с небольшим через пять месяцев за то, что почал учить царевичу Псалтырь, и следовательно, еще и за то, что окончил учение по Часовнику. Далее мая 28 с небольшим через три месяца учитель получил 10 арш. камки червчатой за то, что царевич начал учить Апостольское Деяние, а следовательно, и за то, что окончил учение по Псалтырю. Все это обозначает, что царевич очень хорошо и скоро усвоил себе способы чтения упомянутых книг, то есть выучился отлично читать книги. Выше упомянуто, что царевич приступил к учению (чтения) по Часовнику шести с половиною лет, окончив в это время азбуку. Но когда начиналось учение с азбуки? На основании не совсем определенного свидетельства Котошихина возможно заключить, что это учение начиналось с пятилетнего возраста. Не должно полагать, что изучение азбуки, то есть самых способов чтения проходило так же скоро, как совсем уже усвоенное беспрепятственное чтение Часовника, Псалтыря и других книг. Древняя азбука в то время долбилась в течение долгого времени. Ее осиливали с великим трудом и для малюток это занятие могло продолжаться целый год, если при этом установлялось (как могло быть в царском быту) и бережение ребенка от излишнего утомления. Царевич Алексей Мих. познакомился с азбукою, когда ему было пять лет и два месяца. 1634 г. мая 11 опекун царевича боярин Б. И. Морозов взял в Царицыну Мастерскую палату ползолотника шелку рудожелтого, который был выдан к царевичевым к азбуке и к Часовнику ко влагалищам (футлярам). Тогда же мая 25 выдано Печатного двора переплетчику к азбуке царевича на приклад на золото и на клей 10 денег, а 12 июня к азбуке, к застежкам на кисти золотник шолку шемаханского. Среди хлопот об азбуке мая 15 к царевичевой потешной качалке на обшивку выдан бархат червчатый.[31] Азбука появлялась, конечно, не точь-в-точь день в день в пятилетний возраст, а раньше или позже, но во всяком случае этот возраст, по-видимому, был определенным временем для начала учения, как указывают свидетельства Котошихина и Крекшина. Дед царевича Алексея Мих., патриарх Филарет Никитич еще в 1633 г., когда царевичу было всего четыре года, благословил внука азбукою «большая печать, у азбуки на столбце указ, сверху речь золочена» [см. выше, с. 624]. Существует указание (Шмурло, 425),[32] что царевич нуждался в азбуке даже и в то время, когда ему было 13 лет, указание, основанное на том обстоятельстве, что в 1642 г. переплетчик переплетал ему азбуку. Действительно в этом году, 31 марта, Печатного двора переплетчик Иван Федоров переплетал царевичу азбуку большей печати золотом прописывана, причем упомянуто, что и другие книги ему переплетает (№ 914).[33] Мы полагаем, что это было только возобновление дедовской азбуки большая печать, потребовавшей нового переплета и новой позолоты для сохранения книги, как дара от почитаемого дедушки, если не догадываться, что азбука назначалась в дар от царевича его сестре Татьяне Мих., возраст которой в это время подошел к началу учения. И у царевича Ивана Мих. азбука появилась, когда ему исполнилось пять лет и невступно 4 месяца, 1638 г. сент. 28. В это число на подкладку к его азбуке употреблен был аршин тафты кармазину (№ 965).[34] Он умер пяти лет и 7 месяцев. В его книгах находились две азбуки: азбука учебная в полдесть, слова прописываны золотные, оболочена кожею и азбука литовская печать в восмушку.[35] Из этих свидетельств вполне становится ясным, что царевичи приступили к азбуке в возраст пяти лет или около этого возраста, то есть по шестому году. Учителем царевича Федора Алекс. был Афанасий Федосеев, из какого чина неизвестно. В 1667 г. мая 3, когда царевичу исполнялось шесть лет (род. 1661 г. июня 8), учитель получил сорок соболей в 50 р. да камки вишневой травной 10 аршин. Можно предполагать, что это была награда при самом начале учения или же за успешное преподаванье азбуки и начального чтения, что вероятнее. В 1669 г. июля 1 он снова получил сорок соболей в 50 р. и 10 аршин камки таусинной хрущатой травы куфтерные. Опять можно предполагать, что награда шла за успехи в обучении Часовнику и Псалтырю. В сентябре 21 числа на царевичеву псалтырь сделали чехол из сукна зеленого кармазину (№ 1183). Начальное обучение царевен велось в том же порядке и в таком же объеме, но только с тою разницею, что их обучали женщины, учительницы-мастерицы, как их именовали по примеру учителей мужчин, прозывавшихся также мастерами. Учительницы состояли в дворовом штате царицы и получали в год по окладу жалованья по восьми рублей и кормовых по шести денег на день. Царевны, по-видимому, начинали учиться грамоте с шестилетнего возраста, и притом неотменно с пророка Наума [36] первого декабря. Так, царевна Анна Мих. «села грамоте учиться» 1 декабря 1636 г., когда ей было шесть лет 4 ½ месяца. Государь по этому случаю пожаловал дщери своей портище богатого атласа (№ 676). Около того же возраста начала учиться грамоте и царевна Татьяна Мих. Ее учительницею с названием мастерица была вдова Марья, которая 22 ноября 1642 г., когда царевне исполнилось 6 лет и 10 месяцев, получила от царицы полку убрусную, т. е. так называемый убрус, или полотно для покрытия головы. Можно полагать, что это пожалование дано было уже за некоторые успехи в обучении царевны. 1643 г. февр. 2 она получила от царицы полотно тройное, также вероятно за успехи в ученьи (№ 789). Июня 19 того же года накануне пророка Наума [37] царевна в соборе Рождества Богородицы на Сенях царицы служила молебен «в ту пору, как ей государыне 7 лет 5 месяцев начали учить заутреню, т. е. часовник, за что протопопу с братиею на молебен дана полтина» (№ 779). Потом, 23 августа того же года, мастерица Марья снова получила от царицы полотно тройное (№ 789). Царевна Ирина Мих. начала учить часы в 1634 г., когда ей было уже семь лет. Дальнейший ход обучения виден из случайных записей по обучению царевны Ирины Мих. В 1636 г., когда царевне было уже девять лет, тоже декабря 1 ей было скроено на псалтырь влагалище (футляр) в сукне багреце червчатом (№ 774). На другой год (1637) такое же влагалище было скроено на Апостол царевны 30 сентября (№ 770). Следовательно, к учению по Апостолу приступали уже по одиннадцатому году. В казне царевны по переписи 1649 г. хранились ее три псалтыря и часовник, в том числе «две псалтыри в полдесть оболочены сафьяном, одна переплетена на двое да у них же спица серебряная — указка» (№ 669). В конце XVII ст. (1675—1691 гг.) в штате царицы учительницами состояли Варвара Льгова и Федора Петрово, вдова Тимофея Волкова, которая учила и царевну Наталью Алексеевну. 1683 г. марта 25, между прочим, ей было назначено хлебное жалованье, ржи и овса по 10 четвертей на год.[38] В то время, когда проходили этот курс словесного учения, дети, обыкновенно лет семи или восьми, садились учиться писать. Скорописные азбуки, которые служили в этом случае руководством, были писаны всегда столбцом, свитком из нескольких склеенных листков. В состав их входили сначала прописные и строчные буквы, выписанные с особенным тщанием и искусством, с разными вычурными украшениями; каждая буква, для обозначения различных почерков, писалась во множестве образцов, начиная с самых больших и оканчивая самыми малыми. Каждый ряд букв начинался вычурною и нередко весьма красивою заставкою, то есть большою прописною буквою, в которой травы и узоры переметались с изображениями птиц и зверей. В некоторых азбуках помещалась также азбука толковая, то есть разные изречения и апофегмы, расположенные в алфавите по начальным буквам, но содержанием своим эта азбука совершенно отличается от толковой азбуки, находящейся в букваре Василья Бурцова, в которой, как мы сказали уж, все изречения относятся только к учению и жизни Спасителя. Здесь же эти апофегмы касаются вообще нравоучения. Так, например, под буквою ж читаем: «Желаем христиане спастися, желаем и неправду делать»; под буквою ф — «Фараоновых творений не чини, и других на то не учи», под буквою х — «Храни свещу твою от ветру, сиречь душу от лености», под буквою ^ — «Отврати лице твое от жены чужой и много с нею не беседуй»; под буквою ш — «Шатания и плясания диавольского удаляйся; плясание бо уподобися смертному убивству»; под буквою кси — «Ксанф и Филосов был, а у раба своего Есопа в посрамлении много находился» и пр. После букв следовали прописи и склады; под этим заглавием помещены [39] также некоторые апофегмы и даже загадки, собственно книжные. Статья эта начиналась всегда следующею молитвою: «За молитв святых отец наших Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй нас, аминь. За молитв Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих Господи Иисусе Христе Сыне Божий помилуй нас, аминь. По милости Божией и великих святителей Петра и Алексея и Ионы и Филиппа киевских и московских и всея руссии чудотворцев». Потом следовали прописи и склады, изречения и загадки, то именно, что мы теперь называем вообще прописями. 1. Не ищи человече мудрости, ищи прежде кротости; аще обрящеши кротость, тогда познаешь и мудрость. 2. Не тот милостив, кто всегда милостыню творит; тот милостив, кто никого не обидит и зла за зло никому не воздает. 3. Стоит море на пяти столпах. Царь речет потеха моя, а царица речет погибель моя. Царь есть тело, а царица — душа. 4. Стоит град пуст, а около его куст. Идет старец, несет ставец, а в ставце взварец, в взварце перец, в перце горечь, в горечи сладость, в сладости радость, в радости смерть. 5. Стоит град на пути, а пути к нему нет, идет посол нем, несет грамоту неписанную, а дает читать неученому. 6. Стоит человек в воде по горло, пить просить, а напитца не может.[40] 7. Когда синица орла одолеет, тогда безумнии ума научатся. 8. Аще кто хощет много знати, тому подобает мало спати, а мастеру угождати. 9. Человече Божий бойся Бога, стоит смерть у порога, труба и коса ждет смертного часа, зде колико не ликовать, а по смерти гроба не миновать. 10. Виноград зелен несладок, млад человек умом некрепок. 11. Кто тя может убежати, смертный час. 12. Якоже мертвый не может на коне храбровати, тако и клеветник не может зла слова во устах своих удержати. 13. Бодро мудрый муж, аще и в беды некие впадет, то и худым покоряется дондеже желание свое исполнит. 14. Человек мудр, а не книжен, аки птица без крыл, не может мудра и тверда разума имети. 15. Человече пред множеством народа не буди на слова скор да не исторгнеши дело свое всуе и после не встужиши. 16. Аще кто не упивается вином, тот бывает крепок умом. 17. Умного учить, аки кладез копать, потом из него источницы бывают; а безумного учить, аки в мех воду лить, в конец льешь, а другим и вышло. 18. Замóк воден, ключ древян, зайцы перебегли, а ловец утопе. 19. Не тот пьян, кто всегда пиет пиво и мед и вино; тот пьян, кто всегда блуд творит. 20. Царь Соломон рече: Добро убо есть человеку пити вода да не мутит у человека ума. 21. Единого искахом, а три обретохом, обретохом же и не познахом, но показа нам мертвая девица (св. Крест, найденный царицею Еленою, на котором воскресла девица). 22. Роди мя отец, аз родих жену, жена же моя роди детий, дети же мои родиша отцу моему матерь. 23. Твой отец — мой отец, тебе дед, а мне муж, ты же мне брат, аз тебе мать, в седмый день скончаемся (Неделя). 24. Бывает в пирах и в беседах глупые люди,[41] хотя и впереди сидят и тут их обносят, а разумного и в углу видят и находят. 25. Иоанн Златоуст речет (Соломон рече): добро убо есть человеку пити вино да веселить в человеце сердце и простирает язык на многое глаголание. 26. Стоит древо, имеет на себе красные цветы; а под древом корыто, а на древе сидит птица и щиплет со древа красные цветы и мечет в корыто; цветы со древа не умаляются, а корыто цветов не наполнится. Древо глаголется свет мира сего, а ветвие — родове, а цветы — человецы, а корыто — земля, а птица — смерть... Впоследствии, кроме этих прописей, в азбучках стали помещать апокрифическую «беседу триех святителей: Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоустого» в вопросах и ответах, и особую статью «каким образом писать к кому писма», содержащую, впрочем, одни только титулы писем к патриарху, к митрополиту, к боярину, к отцу родному и пр.; но в одной скорописи мы нашли и форму письма, которая служит образцом старинных наших писем. Скоропись эту мы вполне помещаем в Материалах III, 8.[42] Вообще нужно заметить, что состав древних скорописей, или прописей, был весьма разнообразен и вполне зависел от усмотрения своего составителя; что ему было любо, то самое он и вносил в свою азбуку-пропись; общие черты этого состава мы привели выше, но в подробностях каждая азбучка имела свои особенности; так, например, в иных азы писаны отдельно от прописей, как мы уже сказали, а в иных под каждою буквою помещалась и пропись, начинающаяся с этой буквы. В этом отношении весьма любопытна азбучка, в которой каллиграф, вместо общеупотребительных, сам сочинил прописи, наполнив их рассуждениями о самом же себе.[43] В таком или подобном этому составе скорописные азбуки служили общим и единственным руководством в обучении писать, не только в XVII столетии, но даже и после преобразования, особенно в первой половине XVIII столетия. С этого времени к ним стали присовокуплять еще арифметичное учение, то есть таблицу умножения и четыре правила арифметики, в некоторых встречаются, кроме того, немецкие вокабулы, писанные русскими буквами, например: Бог — Гот, Бог-отец — Гот фатер и т. д. Азбуки эти сохраняются даже до сего времени в лубочном издании, но в сокращенном и измененном виде. Были, впрочем, скорописные азбуки и других составов. Таков, например, «Букварь славенороссийских писмен уставных и скорописных, греческих же, латинских и польских, со образованми вещей и со нравоучителными стихами» [44] — сочиненный в 7199 (1691) году [45] иеромонахом и царской типографии справщиком (корректором) Карионом Истоминым и посвященный царице Наталии Кирилловне для научения внука ее царевича Алексея Петровича.[46] В 1693 году Карион сию книжицу устроил второе, то есть написал второй экземпляр и поднес царице Парасковии Федоровне, супруге царя Иоанна Алексеевича, вероятно, для научения ее дочерей. Этот экземпляр, прекрасно написанный, с красками и золотом, сохранился до нашего времени и принадлежал библиотеке И. Н. Царского,[47] приобретенной графом А. С. Уваровым.[48] В 1694 году Букварь Кариона Истомина гравер Леонтий Бунин «изобрази на дщицах ваянием — имущим учитися отроком и отроковицам, мужем и женам писати». Кроме букв, писанных разными почерками, в этой азбуке «под всяким писменем, ради любезного созерцания отрочатом учащимся, предложены виды (рисунки) во удобное звание в складе: да что видит, сие и назовет слогом писмене достолепного начертания тех. Яко: А — Адам, алектор (петух), афродита (звезда), аспид (дракон); Б — брань, брада, бичь» и т. п.; а под этими изображениями помещены нравоучительные стихи, большею частью относящиеся к изображенным же предметам. Стихи эти были собственно прописями. Например, под буквою Б изображены: брань или война, баран, буйвол, бритва, брада, барабан, бедро, бич: внизу помещены следующие стихи: «Бытность из Бога стихии прияша, Учащим буквы знак склад обещаша. Изначала брань в мире обитает, Юные люди жити обучает. Барабан в полках время дает знати, Животна (то есть баран и пр.) умным могут помогати, Человеком есть брада совершенство, Младым слушати старых людей денство. Ткати постав добр; юных наказати Бичем, не умрут, имут успевати».[49]