Забелин Иван Егорович / Домашний быт русских царей (19)

ГЛАВА IV. ОБРЯД ГОСУДАРЕВОЙ ЖИЗНИ, КОМНАТНОЙ И ВЫХОДНОЙ Очерк комнатной жизни государя, его занятия и препровождение времени в течение дня. — Богомольные выходы, обыкновенные и праздничные, в течение всего года. Церковные празднества, торжества и «действа», по случаю которых делались царские выходы. — Некоторые обряды и обычаи, совершавшиеся при дворе во время этих торжеств. В предыдущих главах мы представили обзор государева двора с его внешним и внутренним устройством и нарядом; указали его общее значение и значение его частей, какое придавали им праздничные и другие торжества, и домашнее хозяйство государя; ознакомились отчасти, хотя одною стороною, с царедворцами, с утра до вечера наполнявшими дворцовые покои. Представим теперь, в коротком очерке, обряд древней царской жизни, комнатной и выходной, т. е. собственно домашней и общественной, если можно так обозначить все те случаи повседневного порядка, когда государь являлся среди своего синклита и всего народа, присутствуя, как первое лицо, при совершении общих церковных и праздничных действ и обрядов. Прежде всего мы войдем в Комнату государя, или в то внутреннее отделение дворца, которое Котошихин называет палатами покоевыми, т. е. жилыми. Раннее утро заставало государя в Крестовой, в которой молебный иконостас, весь уставленный иконами, богато украшенными золотом, жемчугом и дорогими каменьями, давно уже освещался множеством лампад и восковых свечей, теплившихся почти пред каждым образом. Государь вставал обыкновенно часа в четыре утра. Постельничий, при пособии спальников и стряпчих, подавал государю платье и убирал его. Умывшись, государь тотчас же выходил в Крестовую, где его ожидали духовник или крестовый поп и крестовые дьяки. Духовник или крестовый священник благословлял государя крестом, возлагая на чело и ланиты, причем государь прикладывался ко кресту и потом начинал утреннюю молитву. В то же время один из крестовых дьяков поставлял пред иконостасом на налое образ святого, память которого праздновалась в тот день. По совершении молитвы, которая продолжалась около четверти часа, государь прикладывался к этой иконе, а духовник окроплял его святою водою. Весьма любопытно, что святая вода, которую употребляли в этом случае, привозилась иногда из весьма отдаленных мест, из монастырей и церквей, прославленных чудотворными иконами. Вода эта называлась «праздничною», потому что освящалась в храмовые праздники, совершаемые в память тех святых, во имя которых сооружены были храмы. Почти каждый монастырь и даже многие приходские храмы, по отправлении такого празднества доставляли праздничную святыню, икону праздника, просфору и св. воду в вощанке, восковом сосудце, в царский дворец, где посланные подносили ее лично самому государю. Иногда эта святыня подносилась на выходе государя в церквах, во время богомолья.[1] Таким образом, праздничная святая вода не истощалась круглый год, и утренние молитвы государя почти всегда сопровождались окроплением святою водою недавнего освящения в каком-либо отдаленном или близком монастыре. После моленья крестовый дьяк читал духовное слово: поучение, из особого сборника слов, распределенных для чтения в каждый день на весь год. Сборники эти известны были под именем Златоустов, Златоструев, Измарагдов, Торжественников. Они составлялись из поучений отцов Церкви, и преимущественно Иоанна Златоуста, отчего и назывались Златоустами. Окончив утреннюю крестовую молитву, государь, если почивал особо, посылал ближнего человека к царице в хоромы спросить ее о здоровье, как почивала? потом сам выходил здороваться с нею в ее переднюю или столовую. После того они вместе слушали в одной из верховых церквей заутреню, а иногда и раннюю обедню. Между тем с утра же рано собирались во дворец все бояре, окольничие, думные и ближние люди — «челом ударить государю» и присутствовать в царской Думе. Они собирались обыкновенно в Передней, где и ожидали царского выхода из внутреннего покоя или Комнаты. Некоторые, пользовавшиеся особою доверенностию государя, выждав время, входили и в Комнату. Увидев пресветлые царские очи, в церкви ли во время службы, или в комнатах, смотря по тому, в какое время являлись на приезде, они всегда кланялись перед государем в землю, даже по нескольку раз. «А как они на приезде кланяются, замечает Котошихин, и государь в то время стоит или сидит в шапке, и против их боярского поклонения шапки с себя не снимает никогда. А которого дни они бояре в приезде своем запоздают, или по них посылает, а они будут к нему не вскоре, или что малое учинят не по его мысли, и он на них гневается словами, или велит из палаты выслать вон, или посылает в тюрьму, и они за свои вины потому ж кланяются в землю, многожды, доколе простит». За особенную милость, являемую государем, бояре кланялись ему в землю до тридцати раз сряду. Так, умиленный царским благоволением большой воевода князь Трубецкой на отпуске в Польский поход в 1654 г., когда государь, прощаясь с ним, обнял его,[2] поклонился перед государем в землю тридцать раз. Поздоровавшись с боярами, поговорив о делах, государь в сопровождении всего собравшегося синклита шествовал часу в девятом к поздней обедне в одну из придворных церквей. Если же тот день был праздничный, то выход делался в собор, или к празднику, т. е. в храм или монастырь, сооруженный в память празднуемого святого. В общие церковные праздники и торжества государь всегда присутствовал при всех обрядах и церемониях. Поэтому и выходы в этих случаях были гораздо великолепнее, торжественнее. Обедня продолжалась часа два. В удобное время и здесь государь принимал от думных людей доклады, разговаривал о делах с боярами, отдавал приказания. Бояре также рассуждали между собою, как будто бы они находились в Думе. При всем том едва ли кто был так привержен к богомолью и к исполнению всех церковных обрядов, служб, молитв, как цари. Коллинс рассказывает о царе Алексее Мих., что он в пост стоял в церкви часов по пяти или шести сряду, клал иногда по тысяче земных поклонов, а в большие праздники по полуторы тысячи. После обедни в Комнате в обыкновенные дни государь слушал доклады, челобитные и вообще занимался текущими делами. С докладами входили начальники приказов, и сами их читали пред государем. Думный дьяк докладывал челобитные, вносимые в Комнату, и помечал решения. Присутствовавшие в Комнате бояре во время слушания дел не смели садиться. «А когда лучится государю сидети в покоях своих, — говорит Котошихин, — и слушает дел или слова разговорные говорит, и бояре стоят перед ним все, а пристанут стоя, и они выходят отдыхать сидеть на двор...» в Переднюю или в сени, а иногда и на площадку перед царскими хоромами. Когда, особенно по пятницам, государь открывал обыкновенное сиденье с бояры, или заседание Думы, то бояре садились по лавкам, от царя поодаль, бояре под боярами, окольничие под окольничими, думные дворяне также, кто кого породою ниже, а не по службе, т. е. не по старшинству пожалования в чин, так что иной и сегодня пожалованный, например, из спальников или стольников в бояре, садился, по породе, выше всех тех бояр, которые были ниже его породою, хотя бы и седые старики были. Думные дьяки обыкновенно стояли, а иным временем, особенно если сиденье с бояры продолжалось долго, государь и им повелевал садиться. Заседание и слушание дел в Комнате оканчивалось около двенадцати часов утра. Бояре, ударив челом государю, разъезжались, а государь шел к столовому кушанью, или обеду, к которому иногда приглашал и некоторых из бояр, самых уважаемых и близких; но большею частью государь кушал один. Обыкновенный стол его не был так изыскан и роскошен, как столы праздничные, посольские и другие. В домашней жизни цари представляли образец умеренности и простоты. По свидетельству иностранцев, к столу царя Алексея Михайловича подавались всегда самые простые блюда, ржаной хлеб, немного вина, овсяная брага, или легкое пиво с коричным маслом, а иногда одна только коричная вода. Но и этот стол никакого сравнения не имел с теми, которые государь держал во время постов. «Великим постом, — говорит Коллинс, — царь Алексей обедал только по три раза в неделю, а именно: в четверток, субботу и воскресенье, в остальные же дни кушал по куску черного хлеба с солью, по соленому грибу или огурцу и пил по стакану полпива. Рыбу он кушал только два раза в Великий пост и соблюдал все семь недель поста... Кроме постов, он ничего мясного не ел по понедельникам, средам и пятницам; одним словом, ни один монах не превзойдет его в строгости постничества. Можно считать, что он постился восемь месяцев в год, включая шесть недель Рождественского поста и две недели других постов». Такое усердное соблюдение постов было выражением строгой приверженности государя к Православию, ко всем уставам и обрядам Церкви. Свидетельство иностранца вполне подтверждается и Котошихиным. «В постные дни, — говорит он, — в понедельник, и в среду, и в пятницу, и в посты, готовят про царский обиход ествы рыбные и пирожные с маслом с деревянным и с ореховым, и с льняным, и с конопляным; а в Великой и в Успеньев посты готовятся ествы: капуста сырая и гретая, грузди, рыжики соленые, сырые, и гретые, и ягодные ествы, без масла, кроме благовещениева дни — и ест царь в те посты, в неделю, во вторник, в четверг, в субботу, по одиножды на день, а пьет квас, а в понедельник, и в среду и в пятницу во все посты не ест и не пьет ничего, разве для своих и царицыных, и царевичевых, и царевниных имянин». Впрочем, несмотря на такое постничество и особенную умеренность, за обыкновенным столом государя, в мясные и рыбные дни, подавалось около семидесяти блюд; но почти все эти блюда расходились на подачи боярам, окольничим и другим лицам, которым государь рассылал эти подачи, как знак своего благоволения и почести. Для близких лиц он иногда сам выбирал известное любимое блюдо. Подавались сначала холодные и печенья, разное тельное, потом жареное, и затем уже похлебки и ухи, или ушное. Порядок и обряд комнатного стола заключался в следующем: стол накрывал дворецкий с ключником: они настилали скатерть и ставили судки, т. е. солоницу, перечницу, уксусницу, горчичник, хреноватик. В ближайшей комнате пред столовою накрывался также стол для дворецкого, собственно буфет или кормовой поставец, на который кушанье ставилось прежде, нежели подавалось государю. Обыкновенно каждое блюдо, как только оно отпускалось с поварни, всегда отведывал повар в присутствии самого дворецкого или стряпчего. Потом блюда принимали ключники и несли во дворец в предшествии стряпчего, который охранял кушанье. Ключники, подавая ествы на кормовой поставец, дворецкому, также сначала отведывали, каждый со своего блюда. Затем кушанье отведывал сам дворецкий и сдавал стольникам нести пред государя. Стольники держали блюда на руках, ожидая, когда потребуют. От них кушанье принимал уже крайчий, точно так же отведывал с каждого блюда и потом ставил на стол. То же самое наблюдалось и с винами: прежде, нежели они доходили до царского чашника, их также несколько раз отливали и пробовали, смотря по тому, через сколько рук они проходили. Чашник, отведав вино, держал кубок в продолжении всего стола и каждый раз, как только государь спрашивал вино, он отливал из кубка в ковш и предварительно сам выпивал, после чего уже подносил кубок царю. Все эти предосторожности установлены были из страха отравы и порчи и объясняются историею отношений московского самодержавия к княжеской и боярской среде. Для вин перед столовою устраивался также особый поставец сытного дворца. После обеда государь ложился спать и обыкновенно почивал до вечерен, часа три. В вечерню снова собирались во дворец бояре и прочие чины, в сопровождении которых царь выходил в верховую церковь к вечерне. После вечерни иногда также слушались дела или собиралась Дума. Но обыкновенно все время после вечерни до вечернего кушания, или ужина, государь проводил уже в семействе или с самыми близкими людьми. Время это было отдыхом и потому оно посвящалось домашним развлечениям и увеселениям, свойственным веку и вкусам тогдашнего общежития. Но, к сожалению, все сведения наши в этом случае ограничиваются одними только голыми сказаниями расходных записок, из которых весьма трудно составить что-либо полное, целое и сколько-нибудь удовлетворительное в отношении желаемых подробностей и красок. По свидетельству иностранцев, цари отличались большою любознательностью, которая ставила их в круг самых образованных людей того времени. По характеру же нашего древнего образования, потребность знания могла удовлетворяться только чтением, — вот почему чтение составляло одно из любимейших занятий во время отдыха. Но как поборники и хранители православия, цари предпочитали чтение духовно-назидательное и церковно-историческое. Из таких только книг составлялись и библиотеки их; в этом полагалась основа всякого знания; это была в собственном смысле наука для того времени. Духовно-назидательные слова или поучения отцев Церкви, жития святых, разные исторические и полемические церковные сочинения представляли главнейший интерес для всякого образованного человека в то время. Известно, какими глубокими познаниями в этом отношении обладал царь Иван Васильевич Грозный. Но, изучая во всей подробности церковную историю и догматы православия, цари уделяли немало времени отечественным летописям и сказаниям, которые даже и составлялись под их редакциею. Весьма много также интереса представляли в то время сведения космографические и политические: первые черпались из космографий переводных, вторые преимущественно из посольских записок и рассказов послов. Со времен царя Алексея Михайловича стали вывозить и куранты, или тогдашние европейские журналы, которые постоянно и переводились для чтения государю. Кроме чтения, цари любили живую беседу, любили рассказы бывалых людей о далеких землях, об иноземных обычаях и особенно о старине. Англичанин Коллинс говорит, что царь Алексей Михайлович держал во дворце стариков, имевших по сту лет от роду, и очень любил слушать их рассказы о старине. Это были так называемые верховые (придворные) богомольцы, весьма уважаемые за их благочестивую жизнь и древность лет. Они жили подле царских хором в особом отделении дворца и на полном содержании и попечении государя. В длинные зимние вечера государь призывал их к себе в комнату, где, в присутствии царского семейства, они повествовали о событиях и делах, проходивших на их памяти, о дальних странствиях и походах. Это были живые летописатели, которые своими рассказами пополняли скудость писанных летописей, где все местные и временные, то есть характерные, краски почти всегда покрывались холодным и сухим складом официальной грамоты. Особенное уважение государя к этим старцам простиралось до-того, что государь нередко сам бывал на их погребении, которое всегда отправлялось с большою церемониею, обыкновенно в Богоявленском монастыре на Троицком кремлевском подворье. Так, в 1669 году апреля 9 государь хоронил богомольца Венедикта Тимофеева; на погребении его были: Паисий папа и патриарх Александрийский и судья Вселенский, Троицкий и Чудовской архимандриты, десять священников, архидьякон, одиннадцать дьяконов, кроме разных причетников и певчих. Присутствие царя на подобных церемониях всегда ознаменовывалось щедрою милостынею, которая раздавалась нищим, разным бедным людям и по тюрьмам колодникам и заключенным. Милостыня раздавалась также в третины, девятины, полусорочины и сорочины — периоды, в которые отпевалась обыкновенно панихида по усопшем и делались поминки. Весьма щедро государь жаловал и духовенство, бывавшее на этих погребениях. Верховые богомольцы назывались также и верховыми нищими, в числе их были и юродивые. Царица и взрослые царевны имели также при своих комнатах верховых богомолиц и юродивых. Глубокое, всеобщее уважение к этим старцам и старицам, Христа ради юродивым, основывалось на их святой богоугодной жизни и благочестивом значении, какое они имели для нашей древности. Общество благоговело пред ними, чтило их как пророков и провозвещателей Божьей воли, как неуклонных и нелицеприятных обличителей. Верховые богомольцы певали государю Лазаря и все те духовные стихи, которые можно еще слышать и теперь от странствующих слепцов... Были еще при царском дворе слепцы домрачеи, которые распевали, без сомнения, сказки и былины о богатырях князя Владимира, с аккомпанементом домры, струнного инструмента вроде гитары. Они же играли и русские песни. Встречаются известия и о бахарях, которые говорили, т. е. рассказывали песни и сказки. Бахарь был почти необходимым лицом в каждом зажиточном доме. В числе обыкновенных и самых любимых развлечений государя была игра в шахматы, и однородные с нею игры тавлеи, саки и бирки. По свидетельству иностранцев, во дворце каждый день играли в шахматы. Сколько обыкновенна и в какой силе была эта игра, мы можем судить уже по тому, что при дворце в Оружейной палате состояли на службе особые мастера, токари, которые занимались единственно только приготовлением и починкою шахматов, отчего и назывались шахматниками. Вообще развлечения и увеселения того времени были не так бедны, как мы предполагаем; они отличались только особым характером, который, как мы уже заметили, соответствовал времени и вкусам тогдашнего общежития. Во дворце была особая Потешная палата, в которой разного рода потешники забавляли царское семейство песнями, музыкою, пляскою, танцованьем по канату и другими эквилибристическими «действами». Отлагая все подробности о подобных забавах для особой главы,[3] мы упомянем, что в числе этих потешников были веселые (скоморохи), гусельники, скрыпотчики, домрачеи, накрачеи, органисты, цимбальники и т. п. Известно также, что в дворовом штате царя состояли дураки-шуты и у царицы дурки-шутихи, карлы и карлицы. Они пели песни, кувыркались и предавались разного рода веселостям, которые служили немалым потешением государеву семейству. По словам иностранцев, это была самая любимая забава царя Федора Ивановича. Весьма часто государь проводил время в рассматривании разных работ золотых дел мастеров, ювелиров или алмазников, иконописцев, серебреников, оружейников и вообще всех ремесленников, которые что-либо изготовляли для украшения царского дворца или для собственного употребления государя. Зимою, особенно по праздникам, цари любили смотреть медвежье поле, то есть бой охотника с диким медведем. Раннею весною, летом и во всю осень они часто выезжали в окрестности Москвы на соколиную охоту. Эта потеха, любимая царя Алексея Михаиловича, начиналась нередко с самого утра и потому изменяла обыкновенный порядок дня. Вообще лето государь проводил большею частью в загородных дворцах, развлекаясь охотою и хозяйством. Зимою он хаживал иногда сам на медведя или на лося, охотился за зайцами. Окончивая день, после вечернего кушанья, государь снова шел в Крестовую и точно так же, как и утром, молился около четверти часа. Когда государь почивал один, именно в те дни, которые для того установлены были Церковью, то в том же покое ложился и постельничий, который всегда убирал и охранял царскую постелю, а иногда стряпчий с ключом, сохранявший ключ от комнаты, и один или два спальника, самых приближенных. В смежной комнате ложились еще шестеро других лиц из стряпчих и спальников, известных своею верностью и преданностью. В третьей комнате помещалось несколько стряпчих и дневальных жильцов. У внешних дверей сторожили истопники. ——— Представив в кратком очерке обряд комнатной жизни государя, перейдем теперь к обозрению богомольных царских выходов, которые составляют одну из самых видных сторон древнего царского быта. Благочестивые московские цари, подобно императорам византийским и, без сомнения, в подражание им, совершали богомольные выходы в каждый церковный праздник, присутствовали при всех обрядах и торжествах, отправляемых Церковью в течение всего года. Эти выходы придавали церковным празднествам еще более блеска и торжественности. Государь являлся народу в несказанном великолепии, которое засвидетельствовано даже всеми иностранцами, видевшими подобные выходы. И это было необходимо в то время по самому значению древнего царского сана. Притом церемония, обряд составляли одно из главнейших условий тогдашнего общественного быта, и потому каждый шаг вне дома, а тем более в быту государей, по необходимости становился церемониальным, торжественным. Самые обыкновенные, почти каждодневные выходы царя к обедне и вообще к церковной службе в известные праздники, были не что иное, как церемониальные шествия, которые поэтому возвещались нередко, смотря по важности празднества, особым колокольным звоном, который и назывался выходным. «А когда царь ходит молитися к празником в Кремль, и в Китай, и в Белый Царев город, в монастыри и по соборам, и к мирским приходским церквам, и в то время звон государю царю един, да празнику три звоны, куда идет...».[4] К обедне государь выходил обыкновенно пешком, если было близко и позволяла погода, или в карете, а зимою в санях, всегда в сопровождении бояр и прочих служилых и дворовых чинов. Великолепие и богатство выходной одежды государя соответствовали значению торжества или праздника, по случаю которого делался выход, а также и состоянию погоды в тот день. Относительно верхней одежды, летом он выходил в легком шелковом опашне и в золотной шапке с меховым околом, зимою в шубе и в горлатной лисьей шапке, осенью и вообще в ненастную, мокрую погоду — в суконной однорядке. Под верхнею одеждою был обычный комнатный наряд — зипун, надеваемый на сорочку, и становой кафтан. В руках всегда был посох инроговой (единороговый) или индейский, из черного дерева, или простой из карельской березы (каповый). И те и другие посохи были украшены дорогими каменьями. Во время больших праздников и торжеств, каковы были Рождество Христово, Богоявление, неделя Ваий, Светлое Воскресенье, Троицын день, Успение и некоторые другие, государь облекался в наряд царский, к которому принадлежали: царское платно, собственно порфира, с широкими рукавами царский становой кафтан, царская шапка или корона, диадима или бармы, наперстный крест и перевязь, возлагаемые на грудь; вместо посоха — царский серебряный жезл. Все это блистало золотом, серебром и дорогими каменьями. Самые башмаки, которые надевал государь в это время, были также богато вынизаны жемчугом и украшены каменьями. Тяжесть этого наряда, без сомнения, была очень значительна, и потому в подобных церемониях государя всегда поддерживали под руки стольники, а иногда и бояре из ближних людей. Свита, окружавшая государя, была также одета более или менее богато, смотря по значению празднества и соответственно одежде государя. Для этого из дворца отдавался приказ, в каком именно платье быть на выходе. Если ж боярин был недостаточен и не имел богатой одежды, то на время выхода такую одежду выдавали ему из царской казны. Впоследствии при царе Федоре Алексеевиче издан был даже особый указ, 1680 года декабря 19, которым назначено было именно в какие господские и владычни праздники и в каком платье быть во время царских выходов. Общим для всех выходным платьем назначена была ферезея, верхнее платье, род опашня. По богатству материй ферезеи разделены были на три разряда: золотые, из золотных материй, бархатные и объяринные, из шелковых материй моаре. В золотых ферезеях указано быть на выходах в день Нового лета (1 сентября), на Рождество Христово, на Богоявлениев день, на Благовещениев день, на Светлое Христово Воскресение, на Вознесеньев день, на Троицын день, в день Входа во Иерусалим, в день Федора Стратилата и в день мученицы Агафии (царские ангелы), в день Нерукотворенного Спасова Образа, в день Успения Пресвятые Богородицы, в день Ризы Господни. В бархатных ферезеях: на Рождество Пресвятые Богородицы, в день Воздвижения Честного Креста, в день Пресвятые Богородицы Казанской, в день Пресвятые Богородицы Введения, в день Пресвятые Богородицы Знамения, в день Сретения Господня, в день Страшного Суда, на Сборное Воскресение, на Покров Пресвятые Богородицы, в день Архангела Михаила, в день Николая Чудотворца, в день Петра, Алексея, Ионы и Филиппа Моск. Чудотв., на Обрезание Господне, в день Иоанна Богослова, в день Иоанна Белоградского, на Святую неделю, на Ангелы государские (то есть царского семейства). В объяринных: в день Сергия Чудотворца, в день Иоанна Златоустого, в день Саввы Сторожевского, в день Григория Богослова, в день Трех Святителей, в день Черниговских Чудотворцев, в день великомученика Георгия, в день царевича Иоасафа, в день царевича Дмитрия, в день пророка Илии, в воскресные дни, также на святках от Рождества Христова до Богоявлениева дни и в сочельники, в навечерии Рождества Христова и Богоявления.[5] Во время шествия свита разделялась рядами; люди меньших чинов шли впереди, по старшинству, по два или по три человека в ряд, а бояре, окольничие, думные и ближние люди следовали за государем. На всех выходах в числе царской свиты находился постельничий со стряпнею, то есть с разными предметами, которые требовались на выходе и которые несли за постельничим стряпчие, именно: полотенце или носовой платок, стул с зголовьем или подушкою, на котором садился государь; подножье, род ковра, на котором становился государь во время службы; солношник или зонт, защищавший от солнца и дождя, и некоторые другие предметы, смотря по требованию выхода. Когда государь выходил на богомолье в приходскую или монастырскую церковь, то вперед несли особое место, которое обыкновенно ставилось в церквах для царского пришествия. Оно было обито сукном и атласом красного цвета, по хлопчатой бумаге, с шелковым или золотным галуном. Стряпчие вообще прислуживали государю, принимали, когда было нужно, посох, шапку и пр. На малых выходах они выносили только полотенце (платок) и подножье, теплое или холодное, смотря по времени года. Царь Иван Васильевич выходил к обедне в сопровождении рынд. Итальянец Барберини описывает подобный выход (1565 г.) следующим образом: отпустя послов, государь собрался к обедне. Пройдя залы и другие дворцовые покои, он сошел с дворцового крыльца, выступая тихо и торжественно и опираясь на богатый серебряный вызолоченный жезл. За ним следовало более осмисот человек свиты в богатейших одеждах. Шел он посреди четырех молодых людей, имевших от роду лет по тридцати, но сильных и рослых: это были сыновья знатнейших бояр; двое из них шли впереди его, а двое других позади, но в некотором отдалении и на ровном расстоянии от него. Они одеты были все четверо одинаково: на головах у них были высокие шапки из белого бархату, с жемчугом и серебром, подбитые и опушенные вокруг большим рысьим мехом. Одежда на них была из серебряной ткани, с большими серебряными же пуговицами до самых ног; подбита она была горностаями; на ногах сапоги белые, с подковами; каждый на плече нес красивый большой топор, блестевший серебром и золотом. Если выход совершался в какой-либо монастырь или церковь вне Кремля и притом зимою, то государь шел обыкновенно в санях или, по древнему выражению, шел саньми. Сани были большие, нарядные, то есть раззолоченные, расписанные красками и обитые персидскими коврами. Возницею или кучером в этом случае бывал стольник из ближних людей: но так как в старину ездили без возжей, то возница сидел обыкновенно верхом. Другой ближний стольник стоял на ухабе или в запятках. Так обыкновенно выезжал царь Михаил Федорович. Царь Алексей Михайлович выезжал с большею пышностью. У его саней на наклестках, то есть по сторонам места, где сидел государь, стояли знатнейшие бояре, один справа, другой слева; на оглоблях у санного переднего щита стояли ближние стольники, также один с правой стороны, а другой с левой. Около государя, за саньми, шли бояре, окольничие и прочие сановники. Весь поезд сопровождался отрядом стрельцов, в числе ста человек, с батогами в руках «для тесноты людской». Впрочем, порядок царских богомольных выходов не всегда был одинаков и изменялся сообразно празднеству или особому торжеству, на котором присутствовал государь. Поэтому, чтоб указать подробности в этом отношении, мы представляем обзор всех более замечательных царских выходов во весь год, а вместе с тем и обзор тех празднеств и церковных «действ», по случаю которых совершались выходы. ——— Первый выход был в Новый год, 1 сентября, к молебному пению «о начатии нового лета», или на «летопровождение», к «Действу многолетного здоровья». По уставу, оно совершалось в четвертом часу дня, иногда в пятом, т. е. по нашему счету около девяти часов утра. Благовест в реут и звон большой с заранее собирал к Действу великое множество народа, главным образом по обязанности все служилое сословие от меньших чинов и до великих. Для Действа на соборной площади, против северных дверей Архангельского собора и, стало быть, перед Красным крыльцом, устраивался обширный помост, огражденный красивыми точеными решетками, расписанными разными красками, местами с позолотою. Самый помост покрывался турецкими и персидскими цветными коврами.[6] С восточной стороны, к свободному пространству между Архангельским собором и колокольнею Ивана Великого, на помосте поставляли три налоя, два для двух Евангелий и один для иконы Симеона Столпника Летопроводца. Перед налоями ставили большие свечи в серебряных подсвечниках, а также столец и на нем серебряную чашу для освящения воды. С западной стороны перед этою святынею поставляли рядом два места, патриаршее слева и царское справа, патриаршее с ковром мелкотравным со зверьми, и царское обитое или червчатым бархатом, или серебряным участком, парчею, или же другими подобными тканями. Впоследствии к концу XVII ст. для государя ставили более нарядное место, по подобию трона, резное, вызолоченное, высеребренное и расписанное красками. Оно имело вид пятиглавого храма, с одною главою большою в средине и четырьмя малыми по углам; главы были устроены из слюды, сквозные, и украшены на верхах двуглавыми золочеными орлами. Место имело створные двери слюдяные и вокруг рамы с слюдяными оконницами (М. № 110). Мы увидим, что такое же место ставилось и на других действах и церемониях. Патриарх выходил на Действо из западных врат Успенского собора в преднесении икон, крестов и хоругвей и в сопровождении духовенства в богатейших облачениях. В числе святыни, выносимой к этому Действу, самое видное место занимали икона Богородицы письма Петра митрополита московского Чудотворца, иконы его Чудотворца и Чудотворца Ионы Митрополита, а также икона Богородицы «Моление о Народе». Это была святыня в собственном смысле московская и, так сказать, гражданская старого города Москвы. Когда таким образом выходил церковный клир на площадь, то из дворца, с Благовещенской паперти, показывалось шествие государя. Предварительно государь из своих хором выходил в Благовещенский собор, где и ожидал времени, когда наступит шествие патриарха. Патриарший и царский выход на площадь сопровождался звоном на Иване Великом во все колокола с реутом или ревутом, как называл этот колокол простой народ. Звон не прекращался до тех пор, пока патриарх и государь не вступали на свои места. Патриарх с крестным ходом приходил к месту прежде государя. Государь шел в обыкновенном выходном наряде, более или менее богатом, смотря по состоянию погоды. Царь Федор Алексеевич с 1679 г. выходил в царском наряде, в порфире, диадиме и Мономаховой шапке, именем которой обозначались и другие царские венцы, устраиваемые по образцу древней Мономаховой шапки. Так, в 1679 г. Мономаховою шапкою названа «шапка царская новая алмазная». Сопровождавшие государя большие и малые чины все были в золотах, т. е. в парчевых одеждах и в горлатных меховых шапках. Пришедши на место, государь прикладывался к Евангелию и иконам, потом принимал от патриарха благословение животворящим крестом и рукою. Патриарх при этом спрашивал государя «о его царском здоровьи» такою речью: «А Великий Государь Царь и Великий Князь (имярек) всея Русии Самодержец! Сметь ли, Государь, о твоем царском здравии спросить, как тебя, Великого Государя нашего, Бог милует». И поклонится государю в землю. И государь противу говорит: «Божиею милостию и Пречистыя Богородицы и великих чудотворцев русских молитвами и твоим отца нашего и богомольца благословением дал Бог жив». Духовные власти становились по чину по обе стороны мест государева и патриаршего, бояре и весь синклит по правую сторону государя и за его местом, также по чину. Соборная площадь еще задолго до царского выхода вся покрывалась служилыми людьми, стоявшими парадно в разных местах по предварительной росписи. На рундуке или помосте от Благовещенского и до Архангельского соборов стояли стольники, стряпчие и дворяне, а от них поодаль гости, все в золотах, т. е. в золотных кафтанах; на рундуке между Благовещенским и Успенским соборами — стольники младших разрядов, а от них дьяки всех приказов, в один человек, т. е. рядом, также в золотах; от этого рундука по площади — полковники, головы и полуголовы стрелецкие в ферезеях и в кафтанах турских в бархатных и в объяринных цветных. На паперти Архангельского собора, откуда виднее была вся церемония, ставились иноземные послы и посольские чиновники и вообще приезжие иностранцы, а также приезжие посланцы из русских областей, например, донские, запорожские казаки. На рундуке между Архангельским и Успенским соборами — генералы, полковники и иных чинов начальные люди и иноземцы. В задних рядах по рундукам, также на соборных папертях, стояли стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы и всяких чинов ратные и приказные люди, которые были не в золотах. А между рундуков и за рундуками на площади стояли полуголовы и стольники, и стрельцы ратным строем с знамены, с барабаны и с ружьем, в цветном платье; а на Архангельской и на Благовещенской церквах (на кровлях) и на Ивановской колокольне и по Красному крыльцу, и по лестницам, и по всей площади стояли всяких чинов люди — всенародное множество. При начатии службы духовные власти: митрополиты, архиепископы, епископы и прочие подходили по двое и покланялись прежде царю, а потом патриарху. По совершении службы, патриарх осенял крестом государя и «здравствовал» ему длинною речью, которая заключалась следующим: «Дай Господи! Вы государь царь и великий князь (имрек) всея Русии самодержец здоров был с своею государынею [7] царицею и великою княгинею, а нашею великою государынею (имрек) и с своими государевыми благородными чады, с царевичами (имрек) и с царевнами (имрек) и с своими государевыми богомольцы с преосвященными митрополиты и со архиепископы и с епископы и с архимандриты и с игумены и со всем освященным собором и с бояры и с христолюбивым воинством и с доброхоты и со всеми православными христианы. Здравствуй царь государь нынешний год и впредь идущие многие лета в род и род во веки».[8] Государь благодарил краткою речью и потом прикладывался к евангелию и святым иконам. После того, государя и патриарха поздравляли с новым годом духовные власти, подходя по два в ряд и низко поклоняясь. Государь отвечал наклонением головы, а патриарх благословением. Потом поздравляли государя бояре и все светские сановники, кланяясь большим обычаем, т. е. почти до земли, причем один из старейших говорил поздравительную речь. Государь ответствовал им также поздравлением. Затем бояре поздравляли патриарха, властей и весь освященный собор; старейший боярин говорил речь, на которую духовенство отвечало тоже поздравлением и благословением. Когда оканчивались эти обоюдные поздравления гражданского и церковного синклита с новым летом, государя поздравляла вся площадь, все стрелецкие полки, бывшие «на стойке» при этом действе, и все многое множество народа, весь мир — все в одно мгновение ударяли челом в землю и многолетствовали царскому величеству. Государь ответствовал «миру» поклоном. По свидетельству очевидцев, «это была самая трогательная картина благоговейного почтения венценосцу».[9] По окончании действа, государь, приложившись ко кресту и приняв благословение у патриарха, шествовал в церковь Благовещения к обедне, или к себе в хоромы. Это был праздник царский, в собственном смысле государственный и гражданский. Поэтому первое место здесь принадлежало особе государя, которому и воздавалось общее чествование. В большие церковные праздники и некоторые церковные Действа, каково было «Действо Пещное», а также в праздники патриаршие в Дому Пресв. Богородицы, т. е. в Успенском соборе, в Успеньев день и на память св. Петра Митрополита, патриарх обыкновенно приходил к государю звать его на празднество, причем ему всегда предшествовал соборный ключарь, несший животворящий крест на блюде да святую воду. Обычно государь встречал его в сенях своих палат или хором. Святитель благословлял царя крестом и кропил св. водою, потом сказывал приветственную заздравную речь и звал государя: «А великий государь царь и великий князь (имрек) всея Русии самодержец! Чтобы еси государь пожаловал на праздник (имя праздничного дня) вечерню и молебен и всенощное и заутреню и обедню слушал». И если то был праздник патриарший, то святитель присовокуплял: «А в Дому бы у Пречистой Богородицы и у великих чудотворцев Петра и Алексея и Ионы и у нас своих богомольцов пожаловал бы еси хлеба ел». 8 сентября, в день Рождества Богородицы, на праздник в Дому царском, где находился у царицы на Сенях храм Рождества Богородицы, патриарх со властьми служил у праздника и хлеба кушал у государя, по всему вероятию, также по особому зву со стороны государя. У обедни за государем бывали бояре, окольничие, думные и ближние люди (в 1679 г.) «в однорядках с плетенками, а иные в охобнях с нашивками золотными и серебряными, а стольники и стряпчие в таких же охобнях, а стояли в паперти и в церковь не входили ни один человек», потому что церковь была не обширна и притом у царицы на Сенях, куда не всякие люди допускались. 15 сентября государь сопровождал до Лобного места крестный ход «в Басманники» к церкви Сретения Владимирской Богородичной иконы (ныне Никиты мученика). Мы уже говорили, что выходы государя к церковным службам совершались во все более или менее значительные празднества. Не упоминая о рядовых выходах, остановимся на более торжественных. 22 октября государь сопровождал крестный ход, установленный в память избавления Москвы от польского плена в 1612 г. помощию и молитвами Преч. Богородицы иконы Казанской. В первое время этот ход совершался к церкви Введения на Сретенке, где находился и дом кн. Пожарского. Накануне празднества государь приходил туда к вечерне. Впоследствии, когда в 1636 г. был построен Казанский собор, крестный ход совершался в этот новый храм, как он совершается и доныне. В самый день праздника государь, подняв икону Спасителя из своего Верхоспасского собора, а также и иконы из Благовещенского, шествовал крестным ходом в Успенский собор. Против угла Грановитой палаты его встречал патриарх со властьми, знаменался (молился — крестился) у государевых икон и, подав государю благословение, входил с ним в собор, где государь по неуклонному порядку также знаменался у св. икон, у Спасителевой ризы и чудотворных мощей св. митрополитов. Певчие в то время пели государю многолетие демеством. После того выходил весь соборный крестный ход, следовавший в Спасские ворота к Лобному месту и оттуда Красною площадью к Казанскому собору. По обыкновению государя сопровождали бояре и весь его царский чин или чиновный предстоящий лик. После литургии этот крестный ход, разделившись на части, следовал также и вокруг по стенам трех городов Москвы, вокруг Кремля, Китая и Белого города, а впоследствии и по Земляному городу, причем и государь шествовал по стенам Кремля, всходя на город у Никольских ворот и, обошедши за честными крестами и св. иконами и за патриархом вокруг города, сходил у тех же ворот с другой стороны. После того государь сопровождал свою икону Спасителя к себе во дворец, а другие иконы для почести сопровождали по своим местам бояре, думные дворяне и думные дьяки. По городам во время окружного крестного хода везде у городских ворот с молебным пением святили воду и, идя по стенам, окропляли города св. водою. Такое хождение святыни по городам продолжалось около трех часов. Кроме московской святыни, т. е. Богородичных икон Владимирской, Петровской, что писал св. Петр митрополит, и Моления о Народе, в этих крестных ходах носимы были св. мощи, по Кремлю рука Апостола Андрея и по Китаю глава Иоанна Златоуста. ——— В половине декабря, в неделю Праотец, в Успенском соборе бывал «чин воспоминания сожжения триех отроков или Пещное Действо», которое совершалось во время заутрени. Посреди собора между столпами ставили устроенную из дерева решетчатую пещь в виде огромного фонаря, расписанную суриком и другими красками. Для изображения горящей печи фонарь по решеткам со всех сторон был унизан железными шанданами (400 штук), в которых горели восковые свечи. Во время Действа сверху в эту печь спускался ангел, т. е. вырезанное изображение ангела, писанное на харатье, на пергамене. Действующими лицами были три отрока и два халдея из патриарших певчих, наряженных, отроки в полотняные стихари, а халдеи в особый халдейский наряд, состоявший из юп или гуп (юпок), сшитых из красного сукна с оплечьями из меди шумихи. Шапки у тех и других были: на отроках деревянные с горностаевою опушкою, на халдеях медные с опушкою из заячины, расписанные красками и золотом. Халдеи при этом ходили с пальмовыми ветвями, по одной в каждой руке, а отроки с зажженными свечами. Действо заключалось в том, что отроки, связанные полотняным ужищем вводимы были халдеями в пещь и должны были сгореть, для показания чего в пещи стоял горн с горящими угольями, в которые халдеи из трубок пускали плаун-траву, порошок этой травы, воспламенявшийся и таким образом представлявший пещной огнь. В это время архидиакон кликал по строкам, а отроки жалобно пели в пещи тоже по строкам. Затем сверху с великим шумом и громом, посредством устроенных для того трещеток, спускался в пещь ангел. Отроки поклонялись ему, брали его за крылья и три раза обходили с ним в пещи кругом, воспевая следуемые строки. После того ангел взлетал вверх, а халдеи выводили из пещи спасенных отроков и ставили их перед патриархом. Они пели святителю многолетие. Потом певчие на оба клироса пели многолетие государю. В это время подходил к нему патриарх со властьми и многолетствовал, затем подходили бояре и также многолетствовали. Государь приходил в собор к Действу в предшествии халдеев, носивших пальмы в руках. С этого дня и до отдания празднества Рождества Христова на всех выходах патриарха к церковным службам ему всегда предшествовали халдеи, а за ними отроки с пением. ——— 24 декабря, в сочельник, накануне Рождества рано утром государь делал тайный выход в сопровождении только отряда стрельцов и подьячих Тайного приказа в тюрьмы и богадельни, где из собственных рук раздавал милостыню тюремным сидельцам, полоняникам (пленным), богаделенным, увечным и всяким бедным людям. По самым улицам, где проходил государь, он также раздавал милостыню нищим и убогим, которые, без сомнения, во множестве собирались даже из отдаленных мест к таким боголюбивым царским выходам. В то же время, как государь навещал таким образом всех заключенных и сирых, доверенные лица из стрелецких полковников или подьячих Тайного приказа раздавали милостыню на Земском дворе, также и у Лобного места и на Красной площади. И можно сказать, что ни один бедный человек в Москве не оставался в этот день без царской милостыни: каждому было чем разговеться, каждый был с «праздником». Такие царские выходы «тайно» делались, как мы увидим ниже, и накануне других больших праздников и постов. В Рождественский сочельник они совершались рано утром, часу в пятом. Приводим здесь подлинную расходную записку по случаю выхода царя Алексея Михайловича в 1664 году: «Декабря в 24 числе за четыре часа до света, великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея великия и малыя и белыя России самодержец изволил ходить на большой тюремный и на Аглинской дворы и жаловал своим государевым жалованьем милостынею из своих государских рук на тюремном дворе тюремных сидельцов, а на Аглинском дворе полоняников, поляков и немец и черкас. А роздано его государева жалованья на тюремном дворе в избах в опальной поляком 98 человеком по рублю, в барышкине 98, в заводной 120, в холопье 68, в сибирке 79, в розбойной 160, в татарке 87, в женской 27, тюремным сторожем 8, всего 647 человекам по полтине. На Аглинском дворе (пленным) полковнику 40 р., маиору, ротмистру, капитаном трем, порутчику, всего 6 чел. по 2 рубли; шляхте 74, по рублю; подхорунжему, квартемейстром трем, судье войсковому, кухмистру, полковым писарем двум, рейтаром 14, капралом 13, сержантом 3, оседачем 76, драгуном 114, гайдуком 3, челядником 142, черкасам 21, казаком 3, мещаном 2, шляхтянке, всего 407 человекам по полтине. Да великий же государь жаловал из своих государских рук, идучи от Аглинского двора в Белом и в Китае городах, милостынею ж Агеева полку Шепелева бедных и раненых солдат и нищих бесщотно. Да по его ж великого государя указу роздавали нищим же полковник и голова Московских стрельцов Артемон Матвеев у Лобного места; Василий Пушечников да приказу Тайных дел подъячей Юрий Никифоров на Красной площади. Всего роздано бесщотно 157 рублев 4 алтына. Да приказу ж Тайных дел подъячей Федор Казанец роздал милостыни ж Земского приказу колодником: под палатою 119, за решеткою 5, в женской 27, в приказной избе и которые за приставы 38, всего 189 чел. по полтине... Всего роздано нищим, колодникам и стрельцам, сопровождавшим государя 1131 руб. 4 алтына. Тогож числа ввечеру великий государь изволил итить к Зиновею расслабленному, который лежит у Рожественского священника Никиты, и указал дати своего государева жалованья милостыни ему Зиновею пять рублев; казненным, которые живут у негож священника на дворе, пяти человекам, по рублю...» Совершив утренний выход по тюрьмам и богадельням, государь, переодевшись и отдохнув, шествовал в Столовую избу или Золотую палату, или же в одну из придворных церквей к царским часам, в сопровождении бояр и всех думных и ближних чинов. Потом в навечерии праздника государь выходил в Успенский собор к вечерне и к действу многолетия, также вместе с боярами и прочими чинами. На этом выходе государь был почти всегда в белой шелковой шубе, с кованым золоченым круживом и золотною нашивкою; бояре также были в белых тафтяных шубах. Во время службы соборный архидьякон кликал многолетие государю и всему царскому семейству по именам. По совершении действа патриарх со властьми и со всем собором здравствовал государю, т. е. говорил титло и многолетствовал. Государь поздравлял патриарха и властей. Затем государю здравствовали бояре, окольничие, думные и ближние люди, стольники, стряпчие, дворяне, дьяки и иных чинов люди, причем первенствующий из бояр, от лица всех, говорил титло и поздравительную речь, по известной форме. Государь «своим милостивым словом» поздравлял всех сановников и народ. После того бояре и все светские чины здравствовали патриарху и властям. Тот же боярин говорил и патриарху титло и речь. По окончании поздравлений государь, приняв от патриарха благословение, шествовал во дворец. При царе Михаиле Федоровиче в сочельник в собор выходу не было. Царские часы и действо многолетия отправлялись в Золотой палате или в Столовой избе. Многолетие кликал благовещенский дьякон, здравствовал государю духовник его, благовещенский протопоп.[10]