Троицкие Листки (57)

255. Живите, братие, по православному! Прежде всего, братие, всякому человеку, Христианину, должно веровать в Господа Бога своего, во имя Которого мы крестились, то есть, во имя Отца и Сына и Святого Духа, в Пресвятую Троицу, в истинного Господа Бога нашего. Крещеный человек как бы снова рождается, потом же, возрастая, в жизни своей оскверняется, различно согрешая перед Богом. Но Бог милостив: хочет, дабы все люди спаслись; не оставил Бог человека в погибели, но дал ему покаяние, дабы все люди, прибегнув к Нему и воздохнув из глубины сердца своего, покаялись во грехах своих, вольных и невольных; и примет Господь каждого человека, кающегося в грехах своих. Далее, вот какие есть заповеди слушайте, братья, и держите их у себя в сердце: исполнив их, спасетесь. Первая заповедь есть — любить Бога всем сердцем своим, бояться словес Его, со страхом работать Ему, как бы видя лицо Его. Вторая заповедь есть — любить другого, как себя: ибо нам не должно презирать никакого человека, или говорить: вот тот праведник, а тот грешник; но должно говорить нам: Бог все знает, а у меня есть печаль о своих грехах, до других мне нет дела. Потом, не должно творить блуда. А милостыню творить убогим, сколько можно по именью. А главное, великий пост содержите со всей крепостью и верой: со страхом и с любовью кланяйтесь в землю часто. Братья, потщимся чисто и честно проводить постные дни в полном воздержании от всякого зла. Прошедши всю Страстную неделю чисто, в Великую Субботу причащавшиеся вкусят немного хлеба и так проведут всю ту ночь в молитве к Богу. Точно также в Воскресение Господне пришедши в свои дома, пусть немного едят и пьют и поспят; ибо Христос воскрес не ради пития и объедения, но для того воскрес, чтобы даровать радость всему миру и верным веселье бесконечное; дабы видевши Воскресение Христово, праздновали всю ту неделю, но не пьянством, не объедением, не песнями бесовскими, ни другими плотскими делами и похотями. Ибо вся та неделя составляет как бы один день, потому верующие в чистоте проводят ту неделю ради Воскресения Господня, молятся и с крестами ходят, а к женам не прикасаются. Слыша сие, братья, празднуйте, во-первых, пресветлое Воскресение Господа Иисуса Христа и всякий праздник Его, потом празднуйте и праздники святой Госпожи нашей Богородицы и всех святых Его. А от великого дня до недели Пятидесятницы не кланяйтесь в землю, не для того, чтобы тело щадить, но славя Христово Воскресение. Поклоняйтесь иконе Христовой и святой Богородицы и всех святых. И все воскресные дни так чтите, а греха не творите и не упивайтесь ни в какие дни; ибо упивающиеся погубят награду за труд свой. В те дни часто творите молитву, как можете, по силе ума. Причастие принимайте, а сами себя в чистоте соблюдайте: если же недостойно причастимся святых Таин Христовых, то осудимся в муку. За наши грехи, нам следовало бы и главы не восклонять, бия челом перед Ним, и очей "Не осушать, проливая слезы свои перед Ним, стеная и скорбя о неподобных делах своих. О, братья, сестры, отцы и матери! Как нам не бояться Господа своего и не трепетать слов Его и не творить волю Его! Он сотворил небо и землю и море и все, что в них находится, взяв от земли, сотворил наше тело, и не только тело, но и душу вдохнул и живыми нас сотворил. Он сотворил также Ангелов и Архангелов, Херувимов и Серафимов, Престолы и Господствия; сотворил солнце и месяц и звезды, озера и реки и источники, все горы и холмы, ветры, свет и дожди, скот и зверей и птиц и гадов и всякое земное древо. И все это боится Бога и трепещет и не преступает повеления Его, но все пребывает в своем уставе, служа роду человеческому. Земля дает плоды свои людям: на потребу и на пищу скотам и зверям, птицам и гадам и всякому земному дыханию. Солнце, осияя и грея всю землю, восходя и заходя и служа людям, также исполняет повеления Божьи, а также луна и звезды стоят на страже всю ночь, восходят и заходят, дают свет людям, показывают всем путешествующим путь по морю, по рекам и по озерам; и, видя многие наши беззакония, которые мы сотворили пред Творцом своим, все это терпят, боясь Божьего прещения. Точно так же и море и озера и реки и источники служат людям: переносят их на кораблях по повелению Божьему, из города в город, наполняют водами, кормят всякими рыбами, омывают нас: так нам служат, боясь Творца своего, также и огонь творит, повинуясь Господу, служа людям: греет, варит, печет, сушит, все совершая нам на потребу. Если же чего Господь не повелит творить, то все стоит в уставе своем, не смея ничего сотворить. Все, братья, боится Бога и трепещет повелений Его: только мы, люди, все преступаем повеления Его, заповедей Его не храним, отцов своих не слушаем, по злому своему уму, и бегаем от пути истинного спасительного, который ведет нас в жизнь вечную, к вечному веселью; мы совращаемся с этого пути на путь погибельный, ведущий нас в муку вечную и в тьму кромешную. А никто нас не ведет туда, но мы сами себя вводим по своему злому обычаю: Бога не боясь, не почитая заповедей Его, творя дела диавола, совершая грехи, мы сами себя предаем в работу, будучи свободны. Ибо Сам Господь в Евангелии говорит: «всяк творяй грех раб есть греху» (Ин. 8; 34). А мы Господа Бога своего забываем и не исполняем волю Его. А как нам не чтить Его! Ибо Сам говорит нам: "Почему, человече, ты Меня не умеешь почитать? А Я для тебя свет сотворил, небо простер и землю на водах основал, море налил горстью, песком оградил; для тебя сотворил озера и реки и источники; для тебя солнце, луну и звезды украсил; для тебя всякое дерево насадил и траву произрастил; для тебя огонь сотворил; пустил дождь и снег. И все это Меня боится и трепещет и не преступает повелений Моих. А ты, человек, не боишься и не трепещешь Меня, не хранишь заповедей Моих... Почему Меня не чтишь, человече? Я твой Бог, Я твой Царь, Я твой Отец; как же ты, человек, не знаешь, как почитать Меня, не боишься Меня? Если Меня признаешь Богом своим, то почему Мне не служишь со страхом, как служат Мне Ангелы, Архангелы и вся тварь? Если Меня называешь Царем, то почему не чтишь Меня с боязнью, как земному царю служат слуги? Если Меня называешь Отцом своим, то почему не чтишь Меня с боязнью и не исполняешь воли Моей, как добрые дети исполняют волю отцов своих"? — А мы, когда придет пост — очищение душ и тел, тяжким представляем говение, и о том помышляем в сердцах своих, как бы миновать пост; не хотим отстать от всякого беззакония и когда иереи повелевают нам честный пост чисто и непорочно соблюдать, отступать от всякого зла, приближаться к Богу, чистыми слезами омывая всякую злобу, когда велят нашим душам, как птицам, избегать всех сетей диавольских, тогда мы не хотим послушаться их. Они говорят нам добро; а мы говорим: это весьма тяжко, не можем вынести сего. На добрые дела, приближающие к Богу, мы, люди, слабы; слабы, немощны и ленивы мы на те дела, которыми спасаются души и к Богу возвышаются; а на худые дела мы крепки и не можем от них отстать, и не ленивы, и бодры; совершаем их по своему безумию, а добрые и полезные Божьи заповеди почитаем тяжелее всех земных дел. Но почему нам тяжкими кажутся заповеди Божьи? Скажите мне, братья и сестры и чадцы! Нет, в заповедях Божьих ничто не тяжко и не трудно. Все знаем, что мы крещены; но мы отрицались сатаны и всех дел его, а ныне опять погрузились в первые дела диавола, от которых отрицались; не хотим от них освободиться на старости и оставить их в злом сердце своем. Как же хотим получить милость от Бога, или избежать Его страшного суда, так поступая? Охраняя нас от мысленного волка, который есть диавол, иереи велят нам убегать на горы и если мы на те горы взбежим, то спасемся. А горы суть заповеди Христовы, святых Апостолов, Пророков и святых Отцов. Братья и сестры! Подвигнемся на добрые дела, а от злых дел отстанем и отбегнем, слушаясь духовного отца, храня заповеди Господни. Молитвами святой Богородицы и святого Иоанна Предтечи и святых Апостолов и всех святых, да умолен будет Господь наш, и помилует нас всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь. (Древнерусское поучение, — "Православный Собеседник", 1858) Оглавление 256. Жизнь святителя Григория Богослова, им самим рассказанная Отец мой был прекрасный и весьма добрый старец, простой нравом, истинный патриарх, второй Авраам. Прежде жил он в заблуждении, а потом стал другом Христовым; потом сделался Пастырем. Матерь же моя, ни в чем не уступавшая такому супругу, происходя от благочестивых родителей, по телу только была женщина, а по нравам превышала мужчин. Желая видеть в доме своем рождение дитяти мужского пола, она открыла желание свое Богу, и предваряя дарование усердием, обещала Богу дар, который желала получить. А потому и дорогой обет не остался без исполнения. И родился у них я. От пелен воспитанный во всем прекрасном, тогда еще приобрел я какую-то старческую степенность. Я возрастал, а вместе преуспевал во мне и разум. С радостью читал я книги, в которых проповедуется о Боге, и имел обращение с мужами, которые совершенны по нравам. — Еще не опушились мои ланиты, но мной владела какая-то пламенная любовь к наукам. Оставил я Александрию, где пожал уже несколько познаний, и рассекал море, несясь прямо в Элладу. Когда огибали мы Кипр, бунтующие ветры всколебали корабль. Земля, море, омраченное небо — все слилось в одну ночь. На удары молний отзывались громы, мачта гнулась, вода стеной стояла над кораблем и наполняла собой подводную его часть. Смешались плачевные крики. Для меня всего ужаснее было то, что негостеприимно-убийственные воды лишали меня очистительных вод святого крещения. Об этом проливал я слезы; об этом я, несчастный, простирая руки, возносил вопли, терзал свою одежду и, ниц распростершись, лежал, подавленный горестью. Ты, Христе, и тогда был моим великим Спасителем! Когда не представлялось никакой доброй надежды, сказал я: "Твой я был прежде, Твой и теперь. Для Тебя буду я жить, если избегу сугубой опасности. Приди по водам, и прекрати опасность!" Так говорил я, и море утихло, корабль понесся прямо. При попутном ветре взошли мы в эгинскую пристань. — Потом Афины и науки. Бог соединил меня узами дружбы с человеком самым мудрым, который один и жизнью и словом был выше всех. Это Василий — великое приобретение для настоящего века. С ним вместе мы учились, и жили, и размышляли. У нас все было общее, и одна душа. А что преимущественно нас соединяло, так то Бог и стремление к совершенству. Мы соединились между собой теснейшими узами любви. Много времени посвящено было наукам. Мне почти исполнилось тридцать лет. Я пожелал возвратиться в отечество. Здесь-то узнал я, сколько любили нас товарищи; у меня и теперь еще текут слезы, при воспоминании о том, как меня крепко держали, говоря: "Что ни будет, не выпустим отсюда! Почтенные Афины не должны лишиться тебя"! И я уступил, впрочем, не совершенно. Меня влекло к себе отечество. Туда привлекали меня и родители, обремененные старостью и временем. Поэтому недолго пробыл я в Афинах, скрылся оттуда почти тайно и пустился в путь. И как всего благочестивее первую честь по Богу воздавать родителям, то я лелеял их старость, поддерживал всеми силами, водил их за руку, чтобы самому иметь счастливую старость. Ибо что сеем, то и пожинаем. Между тем отец мой, побужденный любовью, против воли возводит меня в сан пресвитера. При этом принуждении так сильно восскорбел я, что забыл все, друзей, родителей, отечество, род, и как вол, уязвленный слепнем, ушел в Понт, надеясь там в друге найти себе врачевство от горести. Там, в сожительстве с Богом, трудился Василий, который теперь с Ангелами. Он облегчил скорбь моего сердца. Между тем, добрый отец, изнемогающий от старости, много убеждал меня почтить последние дни его жизни. И я опять пускаюсь в глубину, убоявшись слезных отеческих угроз. В это время пришел ко мне возлюбленнейший из друзей Василий. Он стал для меня другим отцом, возложившим на меня бремя еще более тягостное. На большой дороге, пролегающей через Каппадокию, есть место обычной остановки проезжих — Сасимы, место безводное, не произращающее и былинки, лишенное всех удобств, селение ужасно скучное и тесное, а жители — чужеземцы и бродяги. Вот какому городу я был поставлен епископом. И опять я укрываюсь в гору, предаваясь любимому мною образу жизни, услаждаюсь им. Тогда отец мой пускается в новое плавание и простирает ко мне руки, прося, чтобы я, трудясь вместе с ним, облегчил его труды. И каких не употребил он убеждений? "Тебя, любезнейший из сыновей, — говорил он, — умоляет отец, юного молит отец-старец, служителя молит тот, кто и по естеству и по закону твой владыка. Не обесчести меня, чтобы и к тебе был милосерд единый наш Отец. Ты не живешь еще столько на свете, сколько прошло времени, как я приношу жертвы Богу. Сделай мне эту милость; сделай, или другой предаст меня гробу: такое наказание определяю я за непокорность. Подари немногие дни останку моих дней, а прочей своей жизнью располагай, как тебе угодно". Когда выслушал я это, рассудил, что нет еще беды, во избежание кафедры, исполнить желание отца. Но когда родители мои перевелись из этой жизни, не по доброй воле, но насильно, увлеченный другими, пришел я в Новый Рим (Царьград) быть защитником истины. Там встретил я множество бедствий. Сначала город пришел в волнение и восстал против меня, будто бы вместо единого Бога ввожу многих богов. Умолчу о камнях — этом угощении, какое сделали они мне. Несносно врагам моим было, что человек самый бедный, сгорбленный, поникший в землю, одетый худо, странник, скиталец, берет преимущество перед людьми, отличающимися силой и красотой. Я бедствовал, как едва ли бедствовал какой смертный: так было со мной с самого начала; так, и еще более, продолжается и теперь. Для примера скажу об одном из многих случаев. Однажды оставался я дома, не занимаясь делами по болезни, которая посещала, не раз посещала меня вместе с трудами; и вот — та нега, какой предавался я, по мнению моих завистников! Вдруг входят ко мне несколько простолюдинов, и с ними молодой человек, бледный, с всклокоченными волосами, в печальной одежде. Я свесил немного ноги со своего одра, как бы испугавшись такого явления. Прочие наговорив немало слов мне в похвалу, удалились. А молодой человек припал вдруг к моим ногам, и оставался у них каким-то безмолвным и неподвижным от ужаса просителем. Я спрашивал: кто он, откуда, в чем имеет нужду? — Но не было другого ответа, кроме усильных восклицаний. Он плакал, рыдал, ломал себе руки. И у меня полились слезы. Когда же оттащили его насильно, один из бывших при этом сказал мне: "Это убийца твой; если видишь еще Божий свет, то потому, что ты под Божьим покровом. Добровольно приходит к тебе этот мучитель своей совести, благородный обвинитель себя самого, и приносит слезы в цену за кровь". Так говорил он; меня тронули слова сии, и я произнес такое разрешение несчастному: "Да спасет тебя Бог! А мне, спасенному, не важно уже показать себя милостивым к убийце. Смотри же, не посрами меня и Бога". — Но не успокаивается губительная зависть. Для утверждения престола собрались все представители народные. Но они водились более раздражением, нежели разумом, и в моем деле усмотрели нечто весьма горькое. А я, сокрушенный бедствиями и болезнью, с радостью ухватился за такой предлог. Я вышел на середину и сказал следующее: "Вы, которых собрал Бог для совещания о делах Богоугодных! Долго ли будут смеяться над нами, как над людьми неукротимыми, которые научились одному только —дышать ссорами? Подайте с усердием друг другу десницу общения. А я буду пророком Ионою, и хотя не виновен в буре, жертвую собой для спасения корабля. Возьмите и бросьте меня по жребию. Какой-нибудь гостеприимный кит в морских глубинах даст мне убежище. Я не радовался, когда восходил на престол, и теперь схожу с него добровольно. К тому убеждает меня и телесное мое состояние. Один за мной долг — смерть; все отдано Богу. Но забота моя о Тебе единственно, моя Троица!" Так сказал я и оставил собрание. Собор тотчас почтил меня беспрекословным согласием. И вот я, дышащий мертвец, одного ищу себе — обитать вдали от злых, где мог бы единым умом искать Бога, где питала бы мою старость утешительная надежда горнех благ... Оглавление 257. Слово к богатым и убогим «Бысть же умрети нищему и несену быти Ангелы на лоно Авраамле». Смотрите, возлюбленные, к чему приводит нищета, которой так многие гнушаются! Уже псы окружают Лазаря, но Ангелы небесные служат ему; вместо ворот у богатого его приняло небо пресветлое, вместо гноища — лоно Авраамово, вместо червей и гноя он облекся в световидную ризу бессмертия; вместо крайней нищеты он обогатился несчетными богатствами небесными; вместо крупицы от стола богатого он наслаждается сладости райской, хлеба небесного, Ангелам вожделенного. О, блаженная нищета! Слова святого Царя - Пророка: «Господь Бог наш, на высоких живый и на смиренным призираяй» (Пс. 112; 5); и далее, «воздвизаяй от земли нища и от гноища возвышаяй убога, посадити его с князи», то есть там, где Начала и Власти и все небесные воинства, «и с князи людей Своих», то есть с Авраамом, Исааком, Иаковом и со всеми святыми. Что может быть больше этой чести, красоты и славы? Лазарь самим Богом прославлен, Ангелами несен, на лоне Авраамовом водворился. Еще ли будете, возлюбленные, считать несчастьем бедность?— А вот послушайте и о любезном вашем богатстве и роскоши, — послушайте не моих худых слов, но Божественных словес, из пресвятейших уст Спасителя нашего изшедших. «Умре же, - говорит Он, - и богатый, и погребоша его. И во аде возвед оче свои, сый в муках, узри Авраама издалеча и Лазаря на лоне его. И той, возглаш, рече: отче Аврааме, помилуй мя, и посли Лазаря, да омочит конец перста своего в воде и устудит язык мой, яко стражду в пламени сем» (Лк. 16; 22-24). Малое время наслаждался богач, а вечно страждет. Где цело-ночные собеседники при полных чашах? Вместо них окружают его мерзкие демоны. Где многоразличные яства, заклание животных, искусство поваров? Где плясуны и песни блудных жен? Где множество рабов и прислужников? Где кони, убранные золотой сбруей и запряженные в позлащенные колесницы? Все это в одно мгновение ока, как бы порывом ветра, поднято и унесено. Внезапно постигла бывшего богача вечная нищета. Ибо пришли к нему бесовские силы, начала и власти тьмы, и взяли грехолюбивую душу его, в день, когда он не ожидал, в час, о котором не знал, и отвели ее на место мучения, мрачное и ужасное, в бездну преисподнюю. Ах, какая страшная погибель постигла немилостивого богача! Вместо высоких палат, затворен в темном аде; вместо веселого смеха, слышит вокруг себя плач неутолимый, рыдание и стенание горькое; вместо рабов, бесы служат ему, умножая мучения его; вместо забав, скорбь вечная и ужас нестерпимый. Только смотрит несчастный богач на высоту, возводит очи свои из тьмы к свету, и видит Авраама и Лазаря, прежнего нищего... А он теперь в великой славе, в лоне Авраама! И оттого богач терпит двойную муку. Ибо он прежде презирал Лазаря, лежавшего у ворот его, покрытого гноем и струпьями, мерзнущего от наготы, с голоду погибающего; только псы тогда служили бедняку. А теперь богач видит его посреди Ангелов, в великой славе, в неизреченной светлости; себя же, после великого богатства и славы, после непрестанного наслаждения, видит в темном аде, в пламени гееннском мучимого и капли воды холодной жаждущего. Слушайте, богатые! Научитесь, немилостивые! Есть между вами и такие, которые не только бедных не милуют, нищих презирают, но и чужое отнимают, бедных обижают, сирот и вдов слезы проливать заставляют. Смотрите, чтобы и вам не подвергнуться тому же, чему подвергся евангельский богач! — Впрочем, этот богач не отнимал чужого, а только своего никогда не подавал бедным и безумно наслаждался богатством. И потому умоляет Авраама: «отче Аврааме! Помилуй мя и посли Лазаря, да омочит перст свой в воде и устудит язык мой». Но напрасно умоляет, бесполезно взывает бедный богач! Теперь называет себя чадом Авраамовым; а зачем прежде не только не подавал милостыни Лазарю, но и взглянуть на него не хотел, куска хлеба не подавал, безжалостнее псов был к нищему? Псы лизали загноившиеся раны Лазаря и облегчали его страдания; а богач не приказал рабу своему послужить больному, не подал ему хоть бы старого рубища, чашей холодной воды не напоил его. А теперь, ты, богач, сам просишь у Лазаря капли воды? Но ты напрасно называешь себя чадом Авраамовым; если бы ты был точно чадо Авраама, то и дела Авраамовы творил бы. Этот праведник не только не презирал никого у жилища своего, но и идущих мимо приглашал к себе, всякого странника успокаивал и нища миловал. А ты, суровый, бесчеловечный, стыдился Лазаря, лежавшего у ворот твоих; теперь издали ищешь себе от него помощи и молишь милостивого Авраама послать к тебе Лазаря. Но Авраам теперь не помилует тебя. Смотрите, возлюбленные, в аде ниоткуда нельзя получить помощи. Хотя бы родители наши были весьма святы и предстояли лицу Божьему, но нам нимало не помогут; ибо в аде нет исповедания и помилования. Сам Бог говорит через Пророка Иеремию: «аще станут Моисей и Самуил пред лицом Моим, несть душа Моя к людем сим» (Иер. 15; 1). И этот богач молился страннолюбивому Аврааму, но милости не получил. — «Рече же Авраам: чадо, помяни, яко приял еси благая твоя в животе твоем, и Лазарь такожде злая; ныне же зде утешается, ты же страждеши». Посмотрите, други мои, на кротость Патриарха. Не сказал он: "О немилосердный! Сам не был милостив, а милости просишь! Как не стыдишься просить капли воды, когда прежде насыщался множеством яств и питий? Ты был бесстыднее и злее псов, которые лизали гной Лазаря". Но как бы утешает его и чадом своим называет. "Вспомни, говорит, праведный суд Божий: ты наслаждался сладкими напитками, а теперь жаждешь капли воды; в мире жид ты в изобилии по воле сердца своего, а теперь страждешь и томишься. Лазарь же, после временной скорби и бед, здесь веселится, в пресветлых и покойных обителях блаженствует. А сверх того, «между нами и вами пропасть велика утвердися»: ни от нас к вам, ни от вас к нам никто не может перейти". — Великое зло сребролюбие, братья мои, и весьма великое; оно очи ослепляет и уши сребролюбца затыкает, Бога забывать повелевает и Пророков Его святых за ничто считать научает. Христос говорит: «продадите имения ваша», и дадите нищим, и будете иметь «сокровище на небеси» (Лк. 12; 33), и в другом месте: «не можете Богу работати и мамоне, и: неудобь богатый внидет в Царствие Небесное» (Мф. 6; 34,19; 23). Но человек, объятый страстью сребролюбия, ничему этому не внимает, но, как аспид, затыкает уши свои и делает противное заповеди Христовой, а повеление проклятой мамоны раболепно исполняет. Иисус Христос говорит: подай нищему; а мамона говорит: отними и то, что есть у него. Христос говорит: раздавай, что имеешь; а мамона говорит: похищай, чего не имеешь. Бог повелевает через Пророка: «раздробляй алчущим хлеб твой и нищия безкровныя введи в дом твой, аще видити нага, одей, и от свойственных племени твоего не презри» (Ис. 58; 7); а мамона говорит: не знайся с бедными родственниками, но даже если встретишь отца или мать в нищете, не обращай внимания, и даже души твоей, и той не пожалей, но погуби для меня. Пророк говорит: «богатство аще течет, не прилагайте к нему сердца» (Пс. 61; 11); а мамона говорит: собери побольше и запри. Премудрый Сирах говорит: «любяй злато не оправдится; мнози падоша злата ради и бысть пагуба их прямо лицу их» (Сир. 31; 5-6). Пророк Иеремия взывает: «горе созидающему дом свой с неправдою, и горницы своя не в суде, у негоже ближний его делает туне и мзды его не воздаст ему» (Иер. 22; 13). — Посему, братья, отложим свой злой нрав, покоримся гласу Христову. Богатые! Будьте милостивы, довольствуйтесь правильными прибытками, питайте нищих, введите в дома свои странников, одевайте нагих. А вы, убогие, претерпевайте нищету благодушно, как и тот, упомянутый нами сегодня, Лазарь; подражайте ему, чтобы вместе с ним наследовать и вам лоно Авраамово, Царство Небесное. Да сподобит сего и всех нас Христос Бог наш, сый благословен во веки веков. Аминь. (Из рукописи "Статир") Оглавление 258. Рассказ святого брата о святой сестре Драгоценны для нас рассказы о жизни святых Божиих, поучительны сказания о том, кто из них и каким путем достиг Царства Небесного; но еще поучительнее, еще трогательнее бывают эти рассказы, когда они передаются не каким-нибудь безвестным писателем, а тоже святыми угодниками Божьими — неложными свидетелями истины. Предлагаем рассказ святого брата о святой сестре, — рассказ святителя Григория Нисского о преподобной Макрине. «Макриною назвали отроковицу родители потому, что в нашем роде была знаменитая Макрина, мать нашего отца, пострадавшая за Христа во время гонений. Дитя воспитывалось на руках матери. Преступив младенческий возраст, она показала в себе большую способность к изучению детских наук. А мать старалась обучать дочь свою не мирским наукам, а премудрым речениям Соломоновым и псалмопению. Вставала ли она с постели, принималась ли за работу и прекращала оную, приступала ли к пище и выходила ли из-за стола, отходила ли ко сну, или становилась на молитву, — всегда имела она псаломскую песнь на устах и никогда не оставляла ее. Так Макрина достигла 12-летнего возраста, когда особенно начинает зацветать цвет юности. Счастливая красота отроковицы не могла утаиться, и множество желающих вступить с ней в брак приступало к ее родителям. Мудрый отец избрал одного, знатного по роду, известного добрым нравом юношу, и за него решился выдать свою дочь, когда она придет в совершенный возраст. Но судьба вдруг разрушила сии прекрасные надежды, восхитив его из сей жизни в достойной сожаления юности. Тогда девица решилась проводить жизнь одинокую, и когда родители заводили речь о браке, она говорила, что жених ее не умер, но жив у Бога; посему безрассудно изменять ему. Она никогда не разлучалась со своей матерью, и услуги дочери заменяли ей многих служанок. Мать служила душе девицы, а сия телу матери, так что часто своими руками приготовляла хлеб для матери, и все лежащие на матери заботы разделяла с ней, ибо отец уже оставил жизнь, а мать ее имела еще четырех сынов и пять дочерей (она же была старшей из всех детей). Когда мать устроила прочих сестер, возвращается из школ образования долгое время там занимавшийся науками великий Василий, брат наш. Найдя его высоко думающим о красноречии, Макрина так скоро увлекла его к любомудрию, что он отложил мирское тщеславие и обратился к трудолюбивой подвижнической жизни. Наконец, она склонила к тому же и мать, которая стала подвизаться наряду с девственницами. Их жизнь была так свята, что я не умею и описать все это. — Достигнув глубокой старости, мать окончила жизнь свою на руках детей своих. — На девятом году своего святительства переселяется к Богу и именитый Василий. Услыша о сем издалека, Макрина много скорбела душой о сей великой потере. Но и под такими ударами несчастий она осталась твердой, как непобедимый боец. Вскоре после того у меня, Григория, явилось желание посетить сестру, ибо прошло почти восемь лет, в течение коих препятствовали свиданию тяжелые обстоятельства, которые я терпел. За день до прибытия к ней было мне видение во сне: казалось, что я несу на руках мученические мощи и от них исходил такой свет, что не мог я смотреть на него. Три раза в одну ночь было это видение. Какая-то грусть овладела душой моей. Приближаясь к обители, где жила сестра, спросил я одного из встретивших меня о сестре. Он сказал, что сестра больна. Я поспешил; сердце сжалось во мне. — Когда я вошел внутрь ее священной келии, она лежала не на кровати, не на подстилке, а на земле, на доске, покрытой власяницею; другая доска, наклонно положенная, заменяла ей изголовье. Приподнявшись на локоть, — ибо встать уже не могла, — она оказала мне почесть встречи. Я подбежал к ней, успокоил, уложил ее; тогда, подняв руки к небу, она сказала: "И сию радость даровал Ты мне, Боже, — не лишил меня того, чего я так желала, послал служителя Твоего посетить рабу Твою!" — Чтобы облегчить печаль нашу о ней, она старалась скрывать от нас стесненность дыхания, усиливалась улыбаться, говорила о приятном, рассказывая все случившееся с ней с самого детства так, как бы читала по книге, благословляла Бога из глубины души за все Его милости. Я начал было говорить, сколько терпел я, когда был сослан за веру императором Валентом, но она сказала: "Перестанешь ли ты быть неблагодарным к Богу? Он наградил тебя Своими милостями больше, чем наших родителей. Ты, говорит, стал известен и городам, и целым областям; тебя зовут и посылают на помощь церкви... Знай, что молитвы родителей возводят тебя на такую высоту!" — Слушая ее, я жалел, что день склонился к вечеру. После всенощной молитвы и отдыха ночного, когда настало утро, для меня стало ясно, что это утро —последнее для больной: лихорадка истощила остаток сил страдалицы. Душа моя была полна горести, потому что нежность сестры вызывала и во мне нежность к ней — святой; но в тоже время я изумлялся тому невыразимому спокойствию, с каким она ожидала кончины. Солнце уже близко было к закату, но радостное состояние духа не оставляло ее. Она перестала уже говорить с нами, и устремив взоры к небу (нищенское ложе ее обращено было к востоку), беседовала сладко и тихо с Господом, так что мы едва могли расслышать иные слова. "Ты, — говорит, — Господи, разрушил для нас страх смерти... Ты успокаиваешь тела наши сном смерти, и опять пробуждаешь звуком трубы при конце веков... Боже вечный, Которому я принадлежу от чрева матери моей, Которого я любила всей душой, Которому отдала и тело и душу! Дай мне Ангела светлого, который привел бы меня к святым отцам в место покоя, и прохлады... Ты простил одного из распятых с Тобой, лишь только прибег он к милосердию Твоему, помяни и меня в Царствии Твоем... Дух завистник да не воспрепятствует мне возлететь к Тебе, да исчезнут пред Тобой все грехи мои... Имеющий власть прощать грехи! Прости грехи немощи моей и прими душу мою как благовоние пред Тобой!" — Говоря так, она осеняла крестным знамением свои уста, очи и сердце... Смеркалось, внесены были свечи; она открыла глаза и стала было читать псалмы, но голос изменил ей, и она продолжала молитву только мысленно... Окончив, она усиливалась поднять руку к лицу, чтобы перекреститься, — из груди ее вырвался сильный и глубокий вздох, и жизнь ее кончилась вместе с ее молитвой!.. До сего времени все окружающие молчали, удерживая порывы к плачу; теперь раздались вопли, и я сам горько зарыдал... Но взглянув на почившую, и как бы укоренный ею за беспорядок, я приказал всем выйти, оставив самых близких к сестре из ее сподвижниц. Одна из них по имени Вестиана, облекая чистое тело Макрины одеждой, подозвала мня, и, открыв часть груди, и придвинув свечу, она сказала мне: "Видишь этот едва заметный знак? Раз появилась тут болезненная опухоль и угрожала опасность, как бы болезнь не дошла до сердца. Мать долго упрашивала ее посоветоваться с врачом. Но она, считая обнажение какой-либо части тела пред чужими глазами болезненнее самой болезни, не решилась на это. Удалившись в храм, она целую ночь провела там в молитве и смешав свои молитвенные слезы с землей, сию слезную грязь приложила к больной груди вместо лекарства. А матери сказала, что для нее будет довольно и того, если она, мать, своей рукой оградит больное место крестным знамением. Мать исполнила ее желание, болезнь исчезла, и вот — на память сей милости Божьей остался только этот знак"... — Одевая покойную, Вестиана нашла у нее на шее небольшой железный крест на шнурке и перстень. "Разделим наследство, — сказал я, — ты возьми себе спасительный крест, а для меня довольно сего перстня, ибо на печати его изображен тоже крест". — "Ты не ошибся, — сказала Вестиана, — в этом перстне есть частичка Животворящего Древа". — Слух о кончине преподобной собрал в обитель множество людей всякого звания. Прибыл и местный епископ с духовенством. Медленно несли мы, священнослужители, с подобающими песнопениями, погребальный одр до церкви Святых мучеников, где и положено было тело сестры подле нашей матери во исполнение общего желания их обеих... Я еще раз припал к гробу и, поцеловав прах, со скорбью и слезами вышел из церкви...».