Троицкие Листки (46)

205. Рассказ святителя Тихона Задонского о самом себе Как я (Святитель Тихон родился в 1724 году, отцом его был дьячок села Короцка, Валдайского уезда Новгородской губернии, Савелий Кирилов) начал себя помнить, в доме, при матери нашей (отца своего я не помню), было нас четыре брата и две сестры: большой брат дьячкову должность отправлял, средний же брат взят был в военную службу, а мы все еще малы были и в великой жили бедности. Нашего же прихода ямщик, богатый, но бездетный был; он часто приходил к нам в дом; я полюбился ему. Он неоднократно просил меня у матушки и так говорил: "Отдайте мне Тиму своего (ибо до пострижения в монашество именовался я Тимофеем), я его вместо сына воспитаю и все имущество мое — его будет". Мать моя, хотя и отказывала ему (жаль ей было отдать меня), но крайний недостаток в пище понудил матушку отдать меня ямщику оному, и она, взяв за руку, повела меня к нему, — я это хорошо помню. Большего же брата в то время не было в доме; но как пришел он, то спросил у сестры: "Где матушка?" Она сказала ему: "Повела Тиму к ямщику". Брат, догнав на дороге матушку, встал перед ней на колени и сказал: "Куда вы ведете брата? Ведь ямщику отдадите, он ямщиком и будет, я лучше с сумой по миру пойду, а брата не отдам ямщику: постараемся обучить его грамоте, тогда он сможет к какой-либо церкви в дьячки или пономари определиться". И потому матушка воротилась домой. А так как в доме есть было нечего, то я у богатого мужика целыми днями, бывало, бороню пашню, чтобы только богатый мужик хлебом накормил. Вот в какой нужде воспитывался я. Когда в Новгороде вновь учредили семинарию, то и меня повезла матушка в Новгород и, отдав в семинарию, сама скоро скончалась там. А я начал продолжать учение на казенном коште и терпел великую нужду; и так бывало: когда получу казенный хлеб, то половину из него оставляю для продовольствия себе, а другую половину продаю; куплю свечу, сяду с ней на печку и читаю книжку; а дети богатых отцов, соученики мои, играют, или найдут ошметки лаптей и начнут смеяться надо мной, и махать ими на меня, говоря: "Величаем тя"... Когда же я посвящен был в викарного епископа и приехал в Новгород, то они же и пришли ко мне, по обыкновению, для принятия благословения; я им сказал: "Вы, братцы, смеялись надо мной, когда мы были в семинарии малолетними детьми, и отопками на меня махали, теперь же и кадилами будете кадить", — в то время иные из них священниками и диаконами были. А они сказали мне: "Прости, владыко святый!" Я же сказал им: "Я шутя вам говорю, братцы". Когда я потом учителем был, просил нас, учителей Александровского монастыря, архимандрит к себе в гости; мы и отправились к нему. По приезде в монастырь я взошел на колокольню осмотреть места вокруг монастыря, подлинно прекрасные и, не опробовав перил, оперся на них, а они вдруг и упали на землю, а меня будто кто назад толкнул, я к колоколам на пол затылком упал полумертв, едва опомниться мог и дойти до кельи архимандрита. Стали мне говорить: "Что ты лицом изменился, Тимофей Савельевич? Посмотри, братец, в зеркало, ты мертвому подобен". Я им сказал: "Пожалуйте чашку чая, после вам скажу причину моего изменения". Напившись чаю, я повел их к колокольне, и мы осмотрели перила, которые лежали вдребезги разбитыми. Я им сказал: "На этом месте и мне бы лежать так разбитым". Я никогда и не мыслил о таком важном сане, чтобы быть мне епископом; у меня мысли были непременно куда-нибудь удалиться в пустынный монастырь, постричься в монахи и проводить уединенную жизнь; но Всевышнего судьбе так было угодно, что я, недостойный, стал епископом. Когда я был в Твери архимандритом, ректором семинарии, в день Святой Пасхи служил с архиереем Афанасием в соборе литургию. Что же случилось? Во время Херувимской песни, когда сам архиерей у жертвенника вынимал частицы о здравии, я, подойдя к жертвеннику, сказал: "Помяни мя, владыко святый!". Архиерей же хотел сказать: "священноархимандритство твое", но вместо этого сказал: "епископство твое да помянет Господь Бог во Царствии Своем", — сам улыбнулся и сказал мне: "Дай Бог вам быть епископом". Я после узнал, что в самый тот день Пасхи в Петербурге первый синодальный член, митрополит Димитрий Сеченов, метал жребий купно с Епифанием, епископом Смоленским; седмь жребиев кандидатских было написано, а Смоленский архиерей говорит митрополиту: "Прикажите написать жребий Тверского ректора Тихона". — "Он еще молод, время не ушло. Однако, напиши...", — сказал Сеченов келейному. И мой жребий был осьмой. До трех раз жребий метали, а все мой жребий вынимался, поэтому и сказал митрополит: "Ну, знать Богу так угодно — быть ему епископом". Вскоре после праздника Пасхи преосвященный Афанасий призывает меня и говорит мне приветственно: "Прошу покорно, отец ректор", и сразу: "Поздравляю вас епископом", и дает мне Синодальный указ; сам же заплакал: "Жаль-де, мне, — говорит, — расставаться с вами. Вы не медлите, сдайте монастырь, — говорит мне, — и отправляйтесь в Петербург". И я, сдав монастырь, отправился в Петербург, где и был посвящен во епископа; потом отправился в Новгород. Там жила сестра моя родная, которая вдовствовала в крайней бедности и питалась тем, что у богатых людей в хоромах полы мыла, когда еще жила в Валдаях, но так как я был учителем определен, то взял ее в Новгород и содержал на своем коште. Поутру же послал я за ней колясочку, а она, приехав, и не смела войти ко мне в келью; я, отворив двери, говорю ей: "Пожалуй, сестрица", а она, войдя в келью, вся слезами залилась; я говорю ей: "Что ты плачешь, сестрица?" — "Я плачу, — говорит, — от великой радости, братец; вспомните, в какой мы бедности при матушке воспитывались, что, бывало, временами и дневной пищи лишались; но теперь я вижу вас в таком высоком сане! Я вчера была между народом и видела, как и встречу вам делали!" Я говорю ей: "Сестрица, ты почаще навещай меня, теперь есть на чем приехать ко мне, а у меня есть обслуга, лошади и коляска для вас". А она сказала: "Благодарствую, братец, но иногда и наскучу вам частым приездом". —"Нет, родная, —сказал я ей, —я никогда не наскучусь твоими посещениями; я сердечно тебя люблю и почитаю" (она была старшая сестра). Но по приезде моем в Новгород, сестра моя один только месяц пожила и скончалась; сам я и погребал тело ее. Когда я открыл покрышку и осенил тело ее, она будто улыбнулась мне. Бог один знает о том, что вообразилось в глазах моих. Я же сам всю литургию и погребален едва мог отслужить от горчайших слез: она жизни хорошей была. Слышу я от многих упрек, для чего я оставил епархию. Вот причина моего уединения: первая, — слабость моего здоровья не позволяла мне управлять епархией; вторая, — епископский омофор, который на плечах своих носят епископы, очень тяжел: я ни поднять, ни носить не могу оного; пусть сильные носят. Вот и причина моего уединения. Если бы можно было, я бы и сей сан с себя сложил, и не токмо сан, но и клобук и рясу снял с себя, и сказал бы о себе, что я простой мужик, и пошел бы в самый пустынный монастырь, и употребил бы себя в работу, как то: дрова рубить, воду носить, муку сеять, хлебы печь и прочие, но беда, что у нас в России этого сделать нельзя. Я рад бы хотя и теперь блаженно умереть, только бы не лишиться вечного блаженства. Бедные, окаянные мы! Теперь избранные Божии радуются и веселятся, и в бесконечные веки будут радоваться, а мы, странники и пришельцы, в маловременной сей жизни бедствуем и волнуемся. Пусть мир мирское и любит, а мы непременно всегда будем стремиться горняя доставать. (Из "Записок " его келейника Василия Ивановича Чеботарева) Оглавление 206. Тоска пленников по родине. Изложение псалма 136 Мы, грешные, не умеем ценить, как следует, своего счастья, пока им владеем; отними Господь у нас это счастье, — вот тогда только мы и поймем, чего лишились, тогда и оценим его, и будем горько оплакивать свою потерю. Так и евреи: пока жили счастливо на своей родной земле, равнодушно смотрели на свой родной Иерусалимский храм, с бесчестием гнали от себя пророков Божиих, призывавших их к покаянию, и смеялись над угрозами их. А как пришло время тяжкое, — разорен святой град Иерусалим, опустошена родная земля, — попали сами в тяжкую неволю к Вавилонянам: тогда только опомнились, тогда поняли и почувствовали, как тяжело томиться в плену, вдали от родной земли, как больно не видеть святого города; куда ни взглянешь — ничто не радует: все народ чужой, везде видны храмы идольские, везде курятся жертвы ненавистным богам языческим... И болит, томится тоской безысходной сердце пленника, и не идут ему на мысль песни Сионские, песни радостные, и льются ручьем слезы горькие по родной земле, о святом Иерусалиме, граде Божием!.. Прекрасно выражены эти чувства горестные в псалме 136, умилительнее которого, по замечанию святителя Иннокентия, архиепископа Херсонского, не найдешь во всей Псалтири, за исключением псалма 50: «Помилуй мя Боже...» "Псалом 136, —говорит он, — кажется, написан не чернилами, а слезами, его следовало бы не петь, а плакать". Предлагаем нашим читателям изложение этой плачевной песни пленников Вавилонских. «На реках Вавилонских», где Тигр и Евфрат, Ховар и Евлей разделяются на множество отдельных широких протоков, «тамо седохом и плакахом», — там сидели мы, несчастные пленники, сидели — и горько-горько плакали, «внегда помянути нам Сиона», воспоминая о нашем дорогом святом Сионе... Не до радостных песен, не до музыки нам было тогда: не для того принесли мы с собой десятострунные арфы. «На вербиих (прибрежных) посреде его (Вавилона) обесихом органы наша», повесили и смотрели на них, вспоминая в слезах минувшие светлые дни, когда, бывало, стройно и громко, торжественно звучали эти органы — арфы в светлорадостные праздники Божий под священной сенью величественного храма Соломонова... Все прошло! Не стало этого храма; в развалинах был город святой; сами мы томились в неволе на чужой стороне... С холодным презреньем окружали нас наши враги; с любопытством смотрели на нас, как на добычу свою; мы обливались слезами, а они со смехом и бранью, с жестокой насмешкой к нам приставали. «Яко тамо вопросиша ны пленшии нас о словесех песней, и ведшии нас (притеснители наши) о пении». О, как горько нам было слышать эти насмешки, терпеть укоризны наших гордых владык! «Воспойте нам», — говорили они, — воспойте нам «от песней Сионских», потешьте нас своими Сионскими песнями, мы послушаем, весело ли вы будете петь их здесь, на наших реках Вавилонских! Но возможно ли это, о сыны Вавилона? «Како воспоем песнь Господню», песнь священного славословия Господу, «на земли чуждей», в земле рабства и пленения?.. Нет, что хотите делайте с нами: мучайте, терзайте, жизни лишайте, а мы не станем для вашей потехи петь песни Сионские; никогда не слыхать вам наших священных псалмов! Но — горе нам грешным, лютое горе! Не пели мы песней хвалебных, когда можно и должно было их петь, когда храм наш не был разрушен, и сами мы жили спокойно в родных поселениях... Слепы мы были тогда! Забыв Бога отцов, мы кланялись идолам соседних народов; за это вот теперь чужие народы заставляют нас петь песни Сионские на реках Вавилонских... Довольно нам этого горя; пора вразумиться, пора вспомнить забытый закон! О, родина наша святая! О, вожделенный граде Давидов! Томятся сыны твои на чужой стороне, в тяжкой неволе; рыдают и плачут по тебе, священный Сион! Можно ли забыть тебя, страна родная? Мы знаем теперь, мы чувствуем сердцем вину пред тобою, мы каемся, плачем и впредь не забудем уставов священных, никогда не изменим заветам отцов! «Аще забуду тебе, Иерусалиме», граде возлюбленный, «забвена буди (иссохни) десница моя!» Пусть крепость и сила моя оставят, забудут меня; пусть лишусь я помощи Божией, пусть буду увечным, несчастным калекой! Онемей, «прильпни язык мой гортани моему», пусть я буду безгласен, «аще не помяну тебе!» Пусть все беды и скорби обрушатся на меня, «аще не предложу», если не поставлю Иерусалима выше всех моих радостей, «яко в начале», как бы венцом всякого «веселия моего». Нет для меня выше счастья, как смотреть на тебя, любоваться тобой, родной и священный Сион!... Но увы! ты теперь разорен, храм сожжен, опустошен, и враги твои, ненавистные потомки Исава, ликуют победу над прахом наших заветных святынь... «Помяни, Господи, сыны Едомския», в страшный день разрушения «Иерусалимль» злорадно «глаголющыя» Халдеям, нашим врагам: «истощайте, истощайте», без пощады разрушайте «до оснований его!» Припомни им, Господи, эти злорадные речи, когда они жестоко смеялись над нашим несчастьем, смеялись вот так же, как смеются над нами, хотят посмеяться над нашими священными песнями пленившие нас... «Дщи Вавилоня окаянная», — злосчастная опустошительница! Придет и твой день —день воздаяния, «блажен будет, иже воздаст тебе воздаяние Твое», кто будет орудием Божия наказания и горькой расплаты за все, «еже воздала еси нам! Блажен», кто отплатит тебе той же мерой, «иже имет и разбиет младенцы твоя о камень» чтобы и они не наделали столько же зла, сколько наделала ты!.. Последнее, особенно жестокое слово проклятия было грозным пророчеством на Вавилон и сбылось в свое время. Так тосковали по родине несчастные пленники на реках Вавилонских. Но не томимся ли и мы, грешники, в еще более ужасном плену? Да, друзья мои, не здесь, в земле изгнания, наша первая родина; ведь наши праотцы, первые люди, жили в прекрасном Божием раю; но пришел враг, искуситель, и склонил их на грех; и изгнал их за это Господь Бог из рая радости, и с той поры все люди стали пленниками своих греховных страстей. «Яко всяк творяй грех раб есть греха», — говорит Господь наш Иисус Христос (Ин. 8; 34). И к нам, как к пленным евреям, пристают неотвязно наши пленители, греховные похоти, и нас заставляют забыть о Сионе, о горнем, небесном отечестве нашем, и искать удовольствий земных. Но нам ли петь радостные песни, нам ли веселиться в тяжком плену? О, если бы не на словах только, а всем сердцем, всей душой полюбить нам горний Иерусалим — Царство Небесное! Если бы и нам от полноты любящего сердца взывать подобно евреям: «Аще забуду тебе, Иерусалиме», граде Божий, жилище святых, «забвена буди десница моя! Прильпни язык мой гортани моему», если я не буду вспоминать о тебе, если не поставлю отечества небесного выше всяких утех земных, выше всех здешних радостей! Есть у нас и сыны Едомские — бесы лукавые, есть и дщерь Вавилона — плоть наша грешная, страстями беснующаяся и яростью палимая! Блажен, кто сокрушит, убьет в себе грешные помыслы и пожелания (эти зачатки греха) о камень веры — Христа! Вот, братие, мои читатели, почему Святая Церковь Православная, как нежно любящая мать, призывая нас к покаянию, приготовляя к Святому и Великому посту, влагает в уста наши плачевный псалом Вавилонских пленников: их примером, их тоской по родине она хочет и в нас пробудить уснувшее чувство тоски по забытой нами светлой, райской родине... Оглавление 207. Перед исповедью Мы так редко бываем на исповеди, так много накопляем грехов, что иной раз придешь на исповедь и не знаешь — с чего начать и как раскрыть перед отцом духовным совесть свою? И то, что помнил, забудешь иногда; а сколько грехов, которые вовсе на память не придут и останутся на совести! Как же быть? Как избежать такого забвения? Нужно заранее готовиться к исповеди. Что делаешь ты, когда хочешь осмотреть темный угол, где лежат пожитки твои? Ты зажигаешь свечу и с ней идешь туда, чтобы не споткнуться и не упасть. Вот так же сделай и со своей душой. Что свеча для телесных очей, то Закон Божий — для души нашей. «Светильник ногами моима закон Твой, Господи, и свет стезям моим» (Пс. 118; 105). Возьми же этот благодатный светильник, возьми заповеди Божий, уйди куда-нибудь подальше и читай, и разбирай по ним все дела свои. Призови себе на помощь свою совесть, — не спорь с нею, не оправдывайся: ты читай заповеди, а она будет тебе указывать грехи твои. Вот, заповедь Христова говорит: «Аще убо принесеши дар твой ко олтарю и ту помянеши, яко брат твой имать нечто на тя» — заметь: не только если ты злобишься на брата, но даже если брат твой имеет что-нибудь на тебя, и тогда — «остави ту дар твой пред олтарем и шед прежде смирися с братом твоим» (Мф. 5; 23-24). Это — самое первое и главное: помирись с ближним твоим. Потом читай по порядку десять заповедей Божиих (Исх. 20; 2,4-5, 7-10, 12-17). Вот первая говорит: «Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе бози инии, разве Мене». Правда, ты — христианин православный, ты веруешь в Единого Бога истинного; но почитаешь ли Его как должно? Любишь ли Его всем сердцем твоим? Не отчаивался ли в Его милосердии? Не надеялся ли на людей больше, чем на Господа Бога? Не нарушал ли заповедей Божиих из угождения людям? Не прибегал ли к каким суевериям? к гаданию? к ворожбе и волшебству? Не веришь ли приметам суетным? Не сомневался ли в святых догматах веры православной? Не читал ли из грешного любопытства книг безбожных и еретических? Вторая заповедь запрещает поклоняться идолам. Ты и не кланяешься идолам. Но ведь и любостяжание, по слову апостола Павла, есть тоже «идолослужение» (Кол. 3; 5), и у чревоугодников есть свой бог — «чрево» (Флп. 3; 19), и гордые, тщеславные, лицемерные сами себя ставят выше всего, сами из себя делают идолов: не угождаешь ли, не служишь ли и ты своему чреву, своему самолюбию, своей жадности и скупости как идолам? Не искал ли ты чести и славы людской? Не гордился ли чем? Не гонялся ли за богатством? Третья заповедь гласит: «Не приемли имене Господа Бога твоего всуе», то есть напрасно. Ах, как часто нарушаем мы эту великую заповедь! Не говорю уж о божбе в обыкновенных разговорах: всякий знает, что это грешно; но, положим, что ты удерживаешь себя от такой божбы, но всегда ли ты с благоговением произносил святейшее имя Божие! Не роптал ли ты на Бога в скорбях твоих? Не обращал ли в шутку слов Священного Писания? Внимательно ли, не рассеянно ли стоял ты на молитве? Не нарушал ли обетов, данных Господу? Все это грехи против третьей заповеди. Четвертая повелевает свято чтить дни праздничные. Всякий знает, что работать в праздничные дни грешно, но ведь работать для того и запрещено в эти дни, чтобы свободнее было делами Божиими заниматься. А так ли ты поступал? Ходил ли в церковь Божию? Не смеялся ли, не празднословил ли в доме Божием? Не уходил ли раньше отпуста? Не прикасался ли к святыне в нечистоте телесной? Молишься ли дома? Читаешь ли слово Божие? Помогаешь ли бедным? Навещаешь ли болящих? Не проводил ли святые дни в праздности, в играх и забавах? Не пел ли светских песен? Не упивался ли вином? Не услаждался ли лакомством? Все это грешно и в простые дни, а в праздники — вдвое грешнее. Не нарушал ли святых постов? Это такие же установления церковные, как и праздники. Вот пятая заповедь: «Чти отца твоего и.матерь твою». Тут всю свою семейную жизнь рассмотри: почитаешь ли родителей? покоишь ли их на старости лет? А если они умерли — молишься ли о упокоении душ их? Не обходился ли сурово с детьми? Не оскорблял ли жены, братьев, сестер и других родных? Как обходишься с прислугой? Затем к жизни общественной и церковной перейди: молишься ли за Царя и Его Царскую Семью, за всех начальников? Почитаешь ли пастырей Церкви, отца духовного и крестных отца и мать? Поминаешь ли их на молитве твоей? Слушаешься ли их наставлений? Не обижал ли кого постарше себя и особенно благодетелей? А если Бог тебя поставил начальником, то как обходишься с подчиненными? Широка заповедь сия! «Заповедь шестая говорит: «Не убий». А можно и словом убить человека. Итак, не имел ли ты злобы на кого? не досаждал ли, не бранил ли? не смеялся ли над кем? Бывает и так: человек на твоих глазах мучился, из сил выбивался, ты мог бы помочь ему, но не помог, а он, бедный, и умер от излишних трудов. Разве ты не ответишь перед Богом за него? Итак, покайся, непременно покайся в этой жестокости своей. Спроси еще себя: не укрыл ли ты какого убийцу? Не изнурял ли наемных людей работой? Не покушался ли на свою собственную жизнь? Это ужасный грех... Не соблазнял ли кого на грех? Соблазн — это убийство духовное. Седьмая заповедь запрещает всякую плотскую нечистоту. Нелегко бывает исповедать эти грехи. Смотри, чтобы грешная совесть твоя не стала лукавить перед духовным отцом; помни, что Бога не обманешь, и оправданий наших Ему не нужно. Духовного отца не стыдись: он такой же человек, как и ты. Осмотрись внимательнее и поведай перед ним без всякой утайки болезни души твоей. Кроме грехов блудных, сюда же отнеси грешные песни, пляски, сквернословие, нескромные игры и шутки, смехотворство, чтение книг безнравственных, нескромные зрелища, наряды, пьянство и подобные грехи. Восьмая заповедь говорит: «Не укради». Положим, ты не крал, не грабил, не обирал никого. Но не обманул ли кого? Не подкупил ли? Не принимал ли краденого? Не брал ли с кого взятку? Не занимался ли ростовщичеством? Не гнал ли от себя бедняка? Не жил ли сам без нужды, на чужой счет? По совести ли распоряжался чужим добром, если оно тебе было доверено? Все это противно восьмой заповеди Божией. А против девятой заповеди кто из нас не грешил? Кто не осуждал ближнего? Кто не лгал? А сплетни, пересуды, всякое празднословие? И против десятой заповеди кто не согрешает? Сказано: «Не пожелай», а у нас сколько зависти, недовольства, сколько всяких нечистых грешных помыслов и пожеланий!.. После этих святых заповедей раскрой Святое Евангелие и прочти хотя бы только три главы из Евангелия от Матфея: 5-ю, 6-ю и 7-ю. Читай и спрашивай сам себя: исполнял ли то, что там написано? Не знаешь ли еще чего-нибудь за собой, в чем укоряет тебя совесть твоя? И сколько еще грехов откроешь ты в своей совести, и невольно содрогнется сердце твое, и пойдешь ты к отцу духовному уже готовый, с открытой душой. Не худо, если сам для себя и запишешь свои грехи, чтобы легче было припомнить их на исповеди. А главное — сокрушай свое сердце, и перед самой исповедью помолись Господу Богу, чтобы помог тебе очистить совесть свою покаянием. В писаниях отеческих есть особая молитва перед исповедью, вот она: Оглавление Молитва преподобного Симеона Нового Богослова Боже и Господи всех! Всякаго дыхания и души имый власть, Един исцелити мя могий, услыши моление мя окаяннаго, и гнездящагося во мне змия наитием Всесвятаго и Животворящаго Духа умертвив потреби: и мене нища и нага всякия добродетели суща, к ногам святаго моего отца (духовного) со слезами припасти сподоби, и святую его душу к милосердию, еже миловати мя, привлецы. И даждь, Господи, в сердце моем смирение и помыслы благи, подобающия грешнику, согласившемуся Тебе каятися, и да не в конец оставиши душу, единою сочетавшуюся Тебе и исповедавшу Тя, и вместо всего мира избравшу и предпочетшу Тя: веси бо, Господи, яко хощу спастися, аще и лукавый мой обычай препятствием ми бывает: но возможна Тебе, Владыко, суть вся, елика невозможна суть от человек. Аминь. Оглавление 208. Не бойся "черного дня"! «Не пецытеся убо на утрей, утрений бо собою печется: довлеет дневи злоба его» (Мф. 6; 34). Это — святейшие глаголы Господа нашего Иисуса Христа; а каждое слово Его для нас — святейшая заповедь, непреложный закон. «Не пецытеся убо на утрей..». Но как же это, Господи, не заботиться нам о завтрашнем дне? Возможно ли это для нас, бренных, плотью облеченных созданий Твоих? По силам ли нам такая заповедь? «Иго бо Мое благо (Мф. 11; 30), — отвечает Милосердый Господь, — и заповеди Мои тяжки не суть» (1 Ин. 5; 3). «Ищите же прежде Царствия Божия и правды Его, и сия вся приложатся вам» (Мф. 6; 33). «Весть бо Отец ваш Небесный, яко требуете сих всех» (Мф. 6; 32). «Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их. Не вы ли паче лучши их есте?» (Мф. 6; 26). «Вам же и власи главнии еси изочтени суть» (Мф. 10; 30). «Не пецытеся убо на утрей... довлеет дневи злоба его!» Слышите ли, други мои, что глаголет Господь? «Не пецытеся!..» А у нас, грешных... сколько забот и хлопот, сколько тревог и опасений, а главное, сколько зависти, обмана и всякой неправды из-за того, чтобы побольше захватить в свои руки благ земных, чтобы достало этих благ не на завтра только, но и на всю нашу жизнь... И особенно в наше грешное время: люди будто помешались на том, как бы побольше нажить, — только у них и помыслов, только и заботы... Что греха таить? У кого там, в глубине грешного сердца, не кроется грешный помысл: "авось еще поживу, на черный день пригодится. Теперь-де, я живу, славу Богу, ни в чем не нуждаюсь, а вот придет старость не радость, начнутся недуги да болезни... ныне на родных детей нельзя надеяться, а от чужих и подавно не жди помощи: как не иметь лишней копейки на черный день? Ведь пожалуй, тогда на улицу выкинут, с голоду помрешь; нет, пока могу, пока силы есть, трудиться надобно, работать нужно, чтобы припасти денежку на черный день!" Какие, казалось бы, умные речи! Какие убедительные рассуждения! Скажи такому человеку: "А что, друг мой, если и над тобой (от чего Господь да помилует и тебя и меня и всех нас, грешных), что если над тобой уже произнесен грозный приговор: «безумие, в сию нощь душу твою истяжут от тебе, а яже уготовал еси, кому будут!» (Лк. 12; 20). У него и на это готов ответ: "Сам умру — детям останется, дети спасибо скажут". И вот человек из сил выбивается, ни дня, ни ночи покоя не знает, придумывая, как бы побольше нажить, где бы повыгоднее купить, подороже продать, хотя бы и с обманом, с обидой ближнего: "после-де, покаюсь!" И праздники Господни такой человек просиживает за прилавком или с инструментом в руках; и эти дни святые, дни Господни, не стыдится отнимать у Господа Бога, забывая, что они не наши, а Божий, что мы не имеем права в эти святые дни своими житейскими делами заниматься... Но так ли, возлюбленные, надо жить? Позволительно ли нам, христианам, так рассуждать? Послушаем одного древнего старца, подвижника; он расскажет нам историю поучительную; и мы сами увидим тогда, что лучше: положиться ли на непреложные обетования Господа нашего, или самим взять на себя попечение о своей будущей судьбе? Жил один труженик, садовник, по имени Иоанн; много работал он, но денег не копил: что останется, бывало, все нищим раздаст. Но вот однажды он задумался: "А что, если я состарюсь, да разболеюсь? Кто меня приютит тогда? Чем я буду жить?" Подумал так, и стал откладывать на черный день, сначала понемногу, потом побольше, а там и совсем о нищих забыл. Но Господь не забыл его прежней добродетели; скопил он себе денег на черный день, и пришел для него этот черный день. Открылась у него на ноге рана страшная, и работать стало нельзя. Слег он в постель и начал у врачей искать помощи. Скоро все свои деньги истратил несчастный, а помощи не было. Наконец, ему прямо сказали: "Если не отнять у тебя ногу, ты должен умереть". Больно было ему слышать такой себе приговор, но делать было нечего — решился наутро вытерпеть отсечение ноги... А ночью, между тем, он задумался, вспомнил свою прежнюю жизнь и стал каяться и просить у Господа милости. И вот является к нему Ангел Господень и говорит ему: "Иоанн! Где же твои деньги, которые ты собирал?" Заплакал страдалец: "Согрешил я, Господи, прости меня, впредь не буду!" И коснулся тогда Святой Ангел Божий болящей ноги Иоанновой, и стал Иоанн всем телом здрав. С той поры он грехом почитал копить деньги на черный день: "На что мне деньги, когда Сам Господь печется о мне?" — говорил Иоанн... Согрешили мы, Господи, и нашим маловерием; Ты говоришь: Отец Небесный печется о нас, а мы совсем забыли о Тебе, Милосердый наш Отец Небесный; Ты вещаешь: ищите прежде всего Царствия Божия и правды его, а мы прежде всего ищем благ земных, да еще с неправдой, а о Царствии Божием — странное дело! — отложили всякое попечение! Но скажет иной: "Ужели же не нужно вовсе трудиться? Ужели надо сидеть сложа руки и ждать, пока само все придет?" Помилуй Бог, друзья мои; зачем так говорить? Труд — дело святое, дело Богом благословленное; трудись, и в поте лица твоего снедай хлеб твой: это заповедь Божия; кто не трудится, тот и хлеба не стоит: «аще кто не хощет делати, ниже да яст!» (2 Фес. 3; 10) — говорит слово Божие. Но не всякий труд Богу угоден — вот что я хочу сказать. Иное дело трудиться во славу Божию, а иное дело — гоняться за богатством; иное дело — заботиться о семье, о детях, чтобы они были и сыты и одеты, и в страхе Божием воспитаны, а иное дело — мечтать о будущем, гадать о том, что еще в руках Божиих... Иное дело работать, чтобы остатком от трудов своих поделиться с бедным, с больным, с сиротой, а иное дело — копить эти избытки на какой-то черный день, от которого тебя Господь сохранит; да если бы и случилась какая беда попущением Божиим, что до того? У тебя есть Отец Небесный, Который знает все нужды твои: только потерпи, помолись — Он не оставит тебя! Нет, друг мой, забудь ты этот черный день; трудись только ради Господа, об одном пекись, как бы Ему угодить, как бы побольше добра сделать, пока можно, пока силы есть... Вот о чем заботься, вот о чем думай день и ночь, вот куда отдавай избытки трудов твоих праведных!... Посмотри, сколько вокруг тебя нищеты безысходной! Вот сирота плачет под окном твоим: ему холодно — одень, приюти его, он голоден — накорми его, некому утешить его — утешь, приласкай его, устрой судьбу его, —вот у тебя и есть уже теплый усердный молитвенник за тебя пред Господом; а если бы и он забыл — Бог не забудет, Бог за него заплатит тебе! Или вот твой сосед, бедняк, из сил выбился: давно болеет он, все хозяйство у него развалилось: есть ему нечего, протопить в мороз хижину — полена нет; помоги ему, брат возлюбленный, помоги ради Христа Господа! Христос Себе вменит услугу твою, так Он Сам обещал: «понеже сотвористе единому сих братии Моих менших, Мне сотвористе» (Мф. 25; 40). А вдовы беспомощные, а девицы бесприданные, а калеки несчастные, а Церковь Божия и ее бедные служители, труженики?... Ах, друг мой, брат мой, сколько добра можно сделать даже с одним лишним рублем: и сколько душе-то радости, сколько сердцу-то блаженства доставит одно дело доброе! Ты начни только, сделай раз, два, и ты сам узнаешь, как хорошо трудиться для Господа: тебя так и потянет к добру; только делай все просто, так, чтобы люди поменьше знали о твоих добрых делах: тогда тебе и на ум не придет этот черный день; доживешь — Бог даст — до глубокой старости, в мире и добром здравии, и пошлет тебе Господь кончину истинно-христианскую, непостыдную, мирную и безболезненную! Не оставит Он и детей твоих: пророк Давид — порука тебе в том: «не видех, — говорит он, — праведника оставлена, ниже семени его просяща хлебы» (Пс. 36; 25). Ты слышал вот, что садовнику тому было сказано: если бы он не копил себе денег на черный день, то беды бы вовсе не было, а лишь взял на себя попечение о судьбе своей, не доверился Промыслу Божию, и случилась беда попущением Божиим. Оглавление 209. Без исповеди — неполно покаяние «Во гресех твоих стал еси предо Мною и в неправдах твоих. Аз есмь, Аз есмь заглаждаяй беззакония твоя Мене ради и грехи твоя, и не помяну. Ты же помяни, и да судимся: глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися» (Ис. 43; 24-26). Для Всеведущего были ли неизвестны грехи и беззакония, коими народ Израильский покрыт был, по выражению пророка, от главы до ног? Между тем, Премудрость Божия в непременное условие помилования поставляет, чтобы народ Израильский не только осознал свои грехи, не только разлюбил и отверг их навсегда, но и чтобы исповедал их вслух перед всеми. «Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися». Для чего это? Для того, дабы явно было, что он помнит все грехи свои, и ведает всю тяжесть их, что он ненавидит неправды свои и потому не хочет более скрывать их от правосудия Божественного. Следуя этому, и Святая Церковь требует, братие, от нас не одного внутреннего покаяния в грехах наших, а и внешней исповеди их перед служителями алтаря. Итак, возлюбленные, если уж врачеваться, то — врачеваться; оставим все суетные мудрования плоти, сбросим все покровы самолюбия и ложного стыда; и явимся к купели покаяния такими, какими входили в купель крещения — нагими!.. Когда началась исповедь? Вопрос самый простой, но, в ответ на него, я должен повести вас далеко, далеко — в рай! Помните ли, что последовало за падением наших первых прародителей? Надлежало последовать смерти; ибо ясно сказано было: «а в оньже аще день снесте от него (запрещенного древа), смертию умрете» (Быт. 2; 17). Вместо этого является Сам Господь жизни и смерти. Для чего? Для принятия от согрешивших исповеди. «Адаме, — говорит Он, — где еси?» (Быт. 3; 9). Мог ли Всеведущий не знать, где был Адам? Но Премилосердый хотел возбудить падшего человека к сознанию своего бедственного состояния, дабы этим сознанием расположить его к исповеданию своего греха, к прощению и принятию помилования. Но, увы, на глас Божий наши праотцы отвечали не чистосердечным признанием греха, а преступным извинением его. «И рече Адам: жена, юже дал еси со мною, та ми даде от древа, и ядох» (Быт. 3; 12); «И рече жена: змий прельсти мя...» (Быт. 3; 13), то есть они думали вину падения возложить не только на змия, но даже на Самого Бога, только бы извинить себя самих! Так окончилась самая первая исповедь! Вы знаете, что за это худые исповедники посланы были на всегдашнюю, тяжелую епитимию до смерти — за вратами Едема... И после этого несчастного опыта первой исповеди Милосердый Господь не оставил грешников. Каин умерщвляет своего брата: грех явен, преступление ужасно; чего ожидать, кроме наказания? Между тем, вместо казни — открывается исповедь. Паки является Сам Господь! — и как начинается исповедь братоубийцы? не угрозами, не обличениями, а отеческим вопросом: «где есть Авель брат твой?» Но, увы, такой избыток милосердия вызвал наружу опять одно ожесточение: вместо смиренного признания в грехе, несчастный отвечал: «еда страж: брату моему есмь аз?» (Быт. 4; 9). Известно, что было плодом и этого несчастного злоповедания: «стеня и трясыйся будеши на земли» (Быт. 4; 12), — сказано худому исповеднику! Перед дверьми скинии свидения, а потом — храма, всегда было множество исповедников, которые, принося за грехи свои различные жертвы, возлагали на голову жертвы свои руки, исповедовали грехи свои, и таким образом, по силе веры в будущую всемирную за грехи людей жертву Сына Божия, принимали оставление грехов (Лев. 4; 29). Кроме этого, каждый год, в день очищения, при собрании всего народа, совершалось великим Первосвященником таинственное исповедание грехов всего Израиля (3 Цар. 21; 27-29). При особенных случаях являлись и чрезвычайные лица для принятия исповеди: так, пророк Нафан послан был самим Богом обличить Давида, и, по принятии от него исповеди, объявил ему помилование от лица Божия. Перед пришествием на землю Самого Врача душ и телес послан был приготовить путь Ему в сердцах людей Предтеча. Вся жизнь и все служение его состояло в проповеди покаяния, и в принятии исповеди от кающихся. «Тогда исхождаше, — говорится в Евангелии, — к нему вся Иерусалима, и вся Иудея, и вся страна Иорданская, и крещахуся во Иордане от него, исповедающе грехи своя» (Мф. 3; 5-6). Наконец, является Сам «Агнец Божий, вземляй грехи мира» (Ин. 1; 29), Господь Иисус. Как Сердцеведец, Он не имел нужды, чтобы кто-то свидетельствовал перед Ним о том, что есть в каждом человеке, — какова его жизнь и каковы грехи: однако же Он предварял отпущение грехов вопросом: «хощеши ли цел быти?» (Ин. 5; 6); «ты веруеши ли в Сына Божия!» (Ин. 9; 35). И отпущение грехов сопровождал наставлением: «ктому не согрешай, да не горше ти что будет». (Ин. 5; 14). Самым последним делом Господа на кресте была исповедь разбойника, а по воскресении одним из главных дел — исповедь Петра, отвергшегося во время Его страданий. Как ни драгоценны ключи Царствия Небесного, но поскольку мы имеем в них непрестанную нужду, то, еще до смерти Своей, Он передал их апостолам, сказав: «и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех» (Мф. 16; 19). Апостолы Христовы также не взяли с собой ключей Царствия на небо; в писаниях своих они ученикам и преемникам своим завещают продолжать великое дело примирения с Богом грешников, и для этого дают право вязать и разрешать совести. Ревность и усердие христиан первых веков сделали так, что кающийся исповедовал грехи свои перед всеми, и в знак раскаяния всенародно проходил различные степени покаяния с таким самоотвержением, что всенародное исповедание грехов начинало делаться опасным, по немощи слуха многих. Поэтому Богомудрые пастыри Церкви, особенно святитель Иоанн Златоуст, поспешили обратить исповедь из всенародной в частную, только перед духовным отцом, какой она без изменений остается и доныне. Видите ли теперь, что исповедь есть дело милосердия Божия, который сказал: «Не хощу смерти грешника, но еже обратитися нечестивому от пути своего и живу быти ему» (Иез. 21; 26). "Все это справедливо, — скажет кто-либо, — но почему бы исповедь не совершать перед одним Богом? Зачем тут посредники — люди?" Затем, возлюбленный, что ты сам — человек! Справедливо, что исповедь приносится единому Богу, но если ты искренно раскаиваешься в том, что огорчил своего Владыку, Творца и Благодетеля, то ответ на твою исповедь должен быть для тебя крайне дорог. Благодари же благость Божию за то, что ты каждый раз можешь слышать ответ из уст своего духовного отца. "Но моя совесть, — подумает иной, — может служить для меня ответом!", то есть подсудимый будет сам изрекать себе помилование! Возможно ли это? Если ты истинно каешься, то совесть твоя более всего сама имеет нужду в успокоении от другого. В этом случае успокоительный голос не только служителя алтаря, даже простого человека весьма дорог, и нередко спасает от отчаяния. "А если так, — скажешь еще, — то я могу обратиться за этим к кому-либо из ближайших ко мне людей, заслуживших мое доверие". Обратиться за тем, чтобы услышать из уст его прощение от лица Божия? Но дерзнет ли ближний твой, если он в самом деле благочестив, принять на себя столь великое дело? И какая разница — услышать уверение в милосердии Божием от обыкновенного человека, и услышать его торжественно из уст служителя алтаря, который уполномочен на то Самим Господом! Само собой разумеется, братие, что исповедь перед священником нисколько не препятствует исповеди по взаимному Христианскому доверию. Напротив, апостол говорит: «Исповедайте убо друг другу согрешения ваши и молитеся друг за друга, яко да изцелеете» (Иак. 5; 16). Нисколько также не препятствует исповедь перед священником сокрушенному исповеданию грехов своих перед Богом. Для этого даже указываем всем и каждому на "Молитву исповедания к Богу человека, полагающего начало спасения", составленную и оставленную, можно сказать, в духовное наследие для всех истинно кающихся святителем Димитрием Ростовским. В этой "Молитве исповедания" каждый найдет не только указание, как приносить ежедневное исповедание Богу во грехах, но и самое исповедание и, дерзну сказать, самое покаяние и милость Божию. Аминь. (Из сочинений Иннокентия, архиепископа Херсонского)