Троицкие Листки (171)

719. Кто учит людей срамословию? «...отложите... срамословие от уст ваших» (Кол. 3; 8) Скажите, люди православные: кто дал первому человеку дар слова, кто научил его говорить? Сам собой он этого выдумать не мог; научиться было не у кого: откуда же у него взялось такое неоцененное сокровище, как слово? Оно дано ему, конечно, от Бога. Это Он, Премудрый, создавший словом Своим всю вселенную, это Он украсил даром слова и первого человека, и тем отличил его от прочих земных тварей бессловесных и бездушных. Именно так: слово — от Бога! Откуда же у человека взялись слова недобрые, гнилые, оскорбляющие богоподобие природы человеческой? Конечно от врага и губителя рода человеческого — от диавола. Да, ему, вселукавому, завидно стало, что Господь, по благости Своей, так щедро наградил Свое высшее создание земное, то есть человека, разве малым чем умаленного от Ангела. И вот он, нечистый, скверный и омерзенный, после первого греха, в который ввел соблазном первых двух людей, мало-помалу стал внушать потомкам их то нечистые мысли, то скверные слова, то злые действия. Пока человек был в невинном и блаженном состоянии, он употреблял слово только на прославление Божие, на благодарение Творцу за Его великие совершенства и благодеяния, да на беседу с Ангелами. А затем, после падения, выражал он этим словом свое сожаление о грехе своем, свое пред Богом покаяние, свои нужды, свои надежды на спасение в обетованном Искупителе. Но диавол, будучи не в силах отнять у человека то, что дал ему Сам Бог, то есть лишить его дара слова, извратил в нем эту высшую способность души, и вместо прославления имени Божия заставил человека выражать только ропот и хулы на своего Создателя; вместо чувства скорби и раскаяния внушил ему только смех, кощунство, осуждение и злоречие, и вместо сладостной молитвы научил его гнусному срамословию. Стало быть, когда ты, слабый и несчастный человек, всуе носящий на себе пречестное имя Христово, своими устами произносишь всякую нечистоту, брань, хулы, и оскверняешь воздух иногда такими мерзкими словами, от которых и бессловесное животное отворачивается, тогда — подумай хорошенько, да скажи по совести: кого ты потешаешь, кого ты слушаешь тогда? Кого, как не диавола, которого, без всякого сомнения, эти скверные слова твои услаждают донельзя!.. И вот что особенно больно: говорят, ни у одного народа в мире нет такого срамословия, как у нашего народа русского, который называет себя православным. Да, у наших простолюдинов не только в ссоре или драке, но часто и в радости и в дружбе, даже и в разговорах о том, что должно бы возбуждать одно благоговение пред Богом, нередко слышится сквернословие, без всякого стеснения перед окружающими лицами, будь тут духовные или светские, девицы ли целомудренные или дети и младенцы непорочные, свои ли или чужие. Иной даже щеголяет этой мерзостью, так что человеку благородному со стороны бывает стыдно за такого сквернослова, который явно унижает, хуже скота ставит свою природу человеческую и делается опаснее всякого прокаженного. Поэтому святой апостол Павел повелевает нам бегать таковых людей. А как их избежишь, когда зараза сквернословия, особенно при пьянстве, у нас почти на каждом шагу? Что же за причина такому широкому распространению этой скверной привычки к срамословию? Думается, что враг рода человеческого там-то и сильнее действует, где видит крепкие оплоты против себя в истинной Церкви Святой. Не имеет он возможности разрушить то, что Сам Бог хранит Своей силой, и вот, лукавый старается ослабить и разрушить Божие воинство, влагая в его душу вместе с грязными словами и нечистые мысли и чувства: при этом ему становится уже легко одерживать свою победу на погибель этих душ, которые он успел растлить и осквернил ядом злословия и срамословия. И как это можно нам-то, людям православным, сквернить свои уста этим срамословием и этой гнилью, уста, помазанные миром при Святом Крещении, уста, которые дал нам Господь для прославления имени Его, для лобзания креста, святых икон и пречистых язв Его, для принятия небесных страшных и животворящих Его Таин — пресвятого Тела и пречестной Крови Его, для песнопения Ему не только на земле, но и на небе, вместе с небожителями! О, какой великий, тяжкий грех это сквернословие... Да прилипнет, христианин, язык твой к гортани твоей, если ты осмелишься употреблять его, как бритву, изощренную и ядом отравленную, на погибель души своей и душ невинных, целомудренных! Нет, всяко слово гнило, даже праздно, да не исходит из уст твоих (Еф. 4; 29), ибо Сам Господь сказал, что за всяко слово праздное, «еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово», то есть великий пред Богом ответ, в день судный (Мф. 12; 26). Особенно берегись, чтобы гнилые, скверные твои слова или рассказы, поговорки и кощунства, то есть насмешки и кощунства над священными предметами и лицами, не подслушала нечаянно невинная душа твоего родного или чужого дитяти, которое может запомнить эту гадость на целую жизнь, а потом и в погибель употребить твое срамословие. Соблазн — дело великое. Убить соблазном душу невинную едва ли не гораздо больший грех, чем убить человека. Разбойник убивает только тело человека, а ты своим блудным срамным словом можешь убить и душу и тело другого, который может передать эту смертельную отраву еще кому-нибудь, а тот опять другим, и так далее. Поэтому и Спаситель сказал о соблазнителе: «иже аще соблазнит единого малых сих верующих в Мя, уне (лучше) есть ему, да овесится жернов оселский на выи его, и потонет в пучине морстей» (Мф. 18; 6). Неразумный ты человек! Подумай, что ты делаешь, когда уста свои сквернишь! Какой ты тяжкий грех на душу свою тогда берешь! Ведь Господь-то на всяком месте владычествия Его, Он все слышит и все видит. Ужели ты решился бы сказать срамное слово перед тем начальником, от которого ты зависишь? Мог ли бы тебе простить такую дерзость царь земной, если б ты в его присутствии вздумал говорить срамные слова при детях его? Как же ты не боишься дозволять себе этот срам, когда знаешь, что всегда и всюду невидимо присутствует с тобой Царь Небесный и Его Святые Ангелы?.. Или ты хочешь удалить их от себя своим сквернословием? Пожалуй, удали, но тогда с тобой останутся только одни диаволы. В самом деле, что в том удивительного, если чистые, по самой природе своей Святые Ангелы не могут быть близко к человеку, который заразил вокруг души своей весь воздух сквернословием? И что тут невозможного, если к нему в таком состоянии приближаются бесы смрадные, навевая ему и в ум и во все уды и составы все нечистое и злое, как это и видят часто наяву люди, преданные пьянству и разврату до крайности? Поистине дивно долготерпение Бога милосердного, Который еще не хочет смерти или казни грешника, но ждет его обращения на истинный путь, пока исполнится мера Его долготерпения. Своим сквернословием ты оскорбляешь Господа Бога, бросая в грязь неоцененный дар Его, каким Он отличил тебя от животных неразумных, бессловесных. Оскорбляешь ты и Ангела хранителя души и тела твоего, отгоняя его прочь от себя своим сквернословием и заставляя его плакать о твоей погибели. Оскорбляешь ты и Матерь Света, Пресвятую Деву Богородицу, равно как и свою родную мать, когда ругаешься скверными словами. Ты убиваешь и душу свою, окружая ее смрадом, выходящим из уст своих. И всем противен ты, от Бога до Ангела, от человека до скота! После этого скажи мне: как же ты осмелишься назвать Господа Бога Отцом твоим — тем самым языком, которым так недавно изрыгал ты срамные и непотребные слова? Разве у Отца Небесного такие дети, как ты, Его несчастное создание? Как ты с этими нечистыми устами дерзаешь приступать порой даже и к принятию Святых пречистых и боготворящих Таин, когда ты и простого хлеба недостоин: ведь и простой хлеб есть Божий дар? Образумься же, несчастный, посмотри, остановись, размысли, рассуди, подумай: ведь жизнь твоя не вечна на земле! Не все Господь милосердый будет терпеть твои грехи, не все будет сносить твое срамословие, которым ты губишь себя и других. Там, где милость Его прекращается, там страшный вечный гнев Его является. Покайся же, брат мой, исправься, брось, пока не поздно, брось навсегда свою несчастную привычку сквернословия! Наказывай себя за каждое гнилое слово — поклонами, милостыней, молитвами... Проси у Бога помощи в борьбе с этой привычкой. Ведь и пред Богом грешно, и перед людьми стыдно, и перед самим собой-то совестно и опасно... Истинно так! Аминь. (Из проповедей протоиерея Иоанна Полисадова) Оглавление 720. Какому перстосложению учит "Большой катехизис"? Говоришь ты, любитель старины, что Катехизис, напечатанный в лето 7301, учит полагать на себе крестное знамение двуперстием, а не троеперстием: правда ли это? Раскрой эту книгу и читай на листе 5, на обороте, ответ на вопрос: "Како на себе достоит честный крест полагати? Сложивше убо три персты десныя руки, и возлагаем на чело, также на живот, и на десное и на левое рамо, глаголюще молитву Иисусову: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго. Чесоради (почему) таковым образом бывает знамение честнаго креста? Того ради, понеже сим показует велию тайну веры христианской. Како сие бывает? Три персты равно имети. Великий со двема малыми вкупе слагаеми. Сим образуем Святую Троицу: Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святый. Не три Бога, но един Бог в Троице, имена разделяются и лица, а Божество едино... Три во едином Божестве. Едина сила. Едина честь. Едино поклонение от всея твари, от Ангел и человек. Тако тем трем перстом указ". Из сего видишь, что знамение честнаго креста бывает через сложение трех, а не двух перстов десной руки. Читай дальше: "...а два перста имети наклонены, а не простерты. И тем указ сице: то образует два естества Христовы: Божество и человечество. Бог по Божеству, а Человек по вочеловечению, а во обоем совершен. Вышним убо перстом образует Божество, а нижним человечество. Понеже сошед от вышних и спасе нижняя, согбение же персту толкует. Преклонь бо небеса, и сниде на землю, нашего ради спасения". Почто же ты, глаголемый любитель древнего обряда, не так слагаешь персты при крестном знамении, как учит уважаемая тобою книга Катехизис? Ты не троеперстием, как она учит, а двуперстием знаменаешься. Катехизис говорит: "три персты равно имети", а не два. Далее там же написано: "...сим образуем Святую Троицу". А если сложением перстов образуем Святую Троицу, то подобает слагать именно три первых перста на руке, а не один первый и два последних. Первыми перстами приличнее и гораздо лучше образовать первую тайну веры христианской, нежели первым и непервыми, то есть четвертым и пятым. Первые три перста самой природой соединены и никаким посредством не разделены: поэтому этими именно перстами лучше образовать сопрестольную и нераздельную Троицу, нежели первым и двумя последними, которые самой природой разделены. Первые три перста больше сходны между собой, при всяком деле вместе употребляются к действию; а ты сам по Катехизису читаешь: "...три во едином Божестве: едина сила, едина честь..." Едина сила лучше образуется теми тремя перстами, которые при всяком человеческом действии употребляются совокупно. Прилично ли образовать едину силу такими перстами, которые почти к действию не употребляются? Нет там и единой чести, где едино лице образуют великим, а прочие два лица двумя малыми перстами: великое и малое могут образовать только разночестие, а не единочестие. Ясно посему, что Катехизис указует именно на наши три первых перста, а не на первый, четвертый и пятый. Ты скажешь: "Как же понимать слова, — великий со двема малыми вкупе слагаеми?" Это не трудно понять. Припомни, что ты читаешь в Катехизисе об остальных двух перстах: "...два перста имети наклонены, а не простерты". Конечно, ты согласишься, что тут говорится уже не о тех перстах, о коих сказано в словах: "...великий со двема малыми вкупе слагаеми". Те образуют Святую Троицу, а два перста... то образует два естества Христовы: Божество и человечество. Скажи же теперь, которые именно сии два перста, образующие два естества Христовы? Скажешь: "Указательный и средний". Но когда так разуметь, то почему же ты, слагая сии два перста, указательный и средний, не имеешь их наклонены, как учит Катехизис? Почему ты из них только один средний пригибаешь, а другой имеешь простерт, вопреки Катехизису? Там ясно сказано: "...наклонены, а не простерты". Знаю, ты укажешь мне на дальнейшие слова Катехизиса: "согбение же персту толкует: преклонь бо небеса, и сниде на землю, нашего ради спасения". Значит, ты под словом персту разумеешь только один перст, а не два? Но это и грамматике, и составу речи, и учению веры христианской противно. По грамматике слово персту не единственного числа, дательного падежа, а двойственного числа родительного падежа. (Смотри в Грамматике, напечатанной в 7506 году, листы 105-107.) По составу речи начни читать со слов: "...а два перста имети наклонены, а не простерты", следовательно, согбение или наклонение персту обою, а не одного только. Далее в речи: ...и тем (двум перстам) указ сице: то (согбение) образует два естества Христовы", то есть два перста, именно: вышний перст образует Божество, а нижний человечество. Сии два перста велено иметь именно наклонены, а не простерты — чего ради? А вот чего ради: согбение же персту толкует: преклонь бо небеса и сниде на землю... Преочевидно, что согбение двою, а не одного перста толкует. Помысли: кто преклонь небеса, Божество или человечество? По указанию твоего Катехизиса, на обороте листа 39, сказано: "слыши Самого Господа Иисуса Христа ко евреем глаголюща: И никтоже взыде на небо, токмо сшедый с небесе Сын Человеческий, сый на небеси (Ин. 3; 13)". На листе 42: "един есть Сын, сугуб естеством, а не составом (ипостасию), тем совершенна Того Бога, и совершенна человека воистину проповедающе, исповедаем Христа, Бога нашего. Кто убо преклонь небеса? Богочеловек, Христос Бог наш, во двою естеству неслитно познаваемый". Следовательно, не одного перста, а обою персту согбение толкует: "преклонь бо небеса и сниде на землю". Посуди еще о сем: в Катехизисе сказано: "вышним перстом образует Божество, а нижним человечество". Посмотри на свое перстосложение: который перст назовешь ты вышним? По здравому смыслу назвать должно тот, который выше занимает место в порядке пальцев, то есть второй, указательный. Но сей ли указательный ты пригибаешь? Скажешь: который палец длиннее, тот и выше. Значит, по-твоему, рослый человек, сидящий на третьем месте, будет выше сидящего на втором месте по заслугам, но малорослого! Притом в Катехизисе сказано: "понеже сошед от вышних и спасе нижняя". Которые вышние персты: два ли малых последних, мизинец и безымянный, или наши три первых перста, от которых четвертый, безымянный, пригибается к мизинцу, и вместе с мизинцем, малейшим из всех перстов, к ладони, как Умаленный паче всех сынов человеческих преклонь небеса сниде на землю нашего ради спасения? Истинно, наше сложение перстов совершенно по Катехизису, совершенно образует велию тайну веры христианской, и именно: первыми тремя перстами первую тайну Святой Троицы, а последними двумя перстами — в последние дни явившееся второе таинство воплощения Господа Спасителя. А ваше перстосложение ни первыми перстами не образует первую тайну Святой Троицы, ни последними — в последние дни открывшееся таинство воплощения Христова: поэтому никак не может быть сообразным учению катехизическому. А слова: "с двема малыми вкупе слагаеми". если их понимать и толковать по-вашему, противны всему Катехизису, в котором на листе 33 сказано: "большинства же и меньшинства в существе не глаголю". Они, очевидно, внесены не самим сочинителем Катехизиса, а любителями двуперстия, и их надобно исключить из Катехизиса. Право, Катехизис, не говоря о перстах поименно, не называя их указательный, средний, мизинец и прочие, учит нашему, а не вашему перстосложению. А ваше перстосложение ни малейшего основания не имеет в вашем Катехизисе, потому что вы своим перстосложением, во-первых, не образуете тремя перстами Святую Троицу (ведь вы любите только двуперстие, а троеперстие отвергаете), во-вторых, исповедуете двема персты два естества во Христе Сыне Божием, но не два перста наклоняете, а только один, и не вышний по месту, а низший, и не к низу, к четвертому персту, или к ладони наклоняете, а кверху, к второму персту. Итак, видишь, возлюбленный, что Катехизис не утверждает вашего перстосложения, и что по Катехизису нельзя отвергнуть нашего и называть его щепотью или печатью антихристовой. Впрочем, Церковь снисходит к немощи вашей и допускает употреблять вам и двуперстие, только не отлучайте себя от общения с нею в молитве и Таинствах. (Из сочинений Аркадия, архиепископа Пермского) Оглавление 721. Святой игумен в добровольном изгнании Нередко Бог и на праведников Своих попускает искушения, дабы через то их добродетель просияла еще более, как золото, в огне искушенное. Это судил Бог претерпеть и преподобному отцу нашему Сергию. И кто бы мог подумать, чтобы это произошло от его родного брата Стефана, который вместе с ним был основателем обители и соревнителем его подвигов? Но, видно, от бед и искушений никуда не уйдешь: беды во градех, беды и в пустыне, беды от лжебратий, беды и от сродников... В один субботний день преподобный Сергий сам служил вечерню и был в алтаре, а брат его Стефан, как любитель пения, стоял на левом клиросе. Вдруг преподобный услышал довольно громкий голос брата: "Кто тебе дал эту книгу?" — спрашивал он канонарха. "Игумен", — отвечал канонарх. Помысл гнева и властолюбия поколебал Стефана: "Кто здесь игумен? — сказал он уже запальчиво. — Не я ли первый основал это место?"... Сказаны были и другие немирные слова. Преподобному стало понятно, что в этом раздражении брата излилось тайное недовольство некоторых из братий на новые порядки, заведенные в обители с учреждением общежития. Игуменство тяготило смиренного Сергия, и он воспользовался случаем сложить с себя это тяжкое бремя. Предоставляя своевольных суду их совести, преподобный, по окончании вечерни, не пошел уже ни в келью, ни в трапезу, куда пошли все братия; никем не замеченный, он вышел из обители и удалился по пути в Махру... Очевидно в сем поступке терпение, кротость и смирение угодника Божия. "Но вот что недоуменно, — замечает святитель Филарет Московский, — почему не вразумил он брата, по долгу игумена? Как, из-за одного человека, оставил всю братию и служение, в которое поставлен священной властью? Есть особенные пути святых, — отвечает на сей вопрос мудрый святитель, — пути, пред которыми все должны благоговеть, но которым не всякий имеет право последовать. Если у отца сын, или у начальника подчиненный бесчинствует, берегитесь молчать и оставлять его без обличения и исправления. Вспомните грозное прещение и наказание, которым за небрежение сего рода Бог поразил несчастного Илия (1 Цар. 3; 13-14). Если от какого-нибудь искушения или неудовольствия приходит тебе желание бежать от места, на которое ты поставлен законной властью, остерегись: от зла путем своего произвола не убежишь и спокойствия не уловишь". Но прозорливый Сергий видел, что неудобно было прямо обличить любоначальствующего, потому что в этом случае обличение казалось бы препирательством за начальство и имело бы вид личной распри между игуменом и старшим после него, и притом родными братьями по плоти, а это было бы соблазном для прочих братий обители. В сих трудных обстоятельствах премудрый старец никому не сказал о поступке брата, и своим добровольным удалением от начальствования подал и сильнейшее врачевство против страсти любоначалия. На пути преподобного Сергия застигла ночь, которую он провел в глухом лесу, в молитве и кратком сне. Наутро он пришел в Махрищский монастырь. Здесь был игуменом его духовный друг и собеседник, преподобный Стефан. Несколько дней гостил преподобный Сергий у своего друга; он обходил с ним пустыню и радовался процветанию его обители. Наконец он сказал Стефану: "Желал бы я, отче, найти себе, при помощи Божией, уединенное место для безмолвия. Твои ученики хорошо знают здешние пустынные места: дай мне одного из них в провожатые". Стефан с любовью исполнил эту просьбу и отпустил с Сергием своего ученика Симона, с которым преподобный обошел много пустынных дебрей и нашел, наконец, прекрасное место на реке Киржач, где и поселился на безмолвие. Нужно ли говорить, в какое уныние была приведена Троицкая обитель нечаянным удалением из нее святого игумена? Лучшие иноки встревожились, но сначала думали еще, что он скоро возвратится. Ожидание их, однако, не исполнялось... Тогда братия отправились по двое и по трое искать его по пустынным лесам, по селам и городам, но нигде не находили... Некоторые, чувствуя духовное сиротство в разлуке с любимым старцем-игуменом, решались уже покинуть и самую обитель, в которой теперь все казалось так пусто и бесприютно... Но вот один из братии пришел на Махру, к преподобному Стефану, и от него услышал, что Сергий прошел в дальнюю пустыню, чтобы там обосноваться. Понятно, как велика была радость осиротевших иноков, когда они узнали от своего собрата, где уединился их любимый наставник и отец. Они не могли долее сносить разлуки, и один за другим стали переселяться на Киржач. А преподобный с любовью принимал их и сам помогал строить им кельи. Скоро построена была и церковь. Прошло три — четыре года. Иноки Троицкой обители, не пожелавшие покинуть первую обитель, пошли в Москву к самому святителю Алексию и, зная, как Сергий свято чтит волю архипастыря, со слезами стали умолять его, чтобы он своей святительской властью возвратил им, осиротевшим детям, чадолюбивого отца. Святитель хорошо понимал, как нужен Сергий для обители Троицкой, но видел и то, как тяжело огорчили блаженную душу его своевольные. Жаль ему было и учеников, безутешно скорбящих в разлуке с наставником, но не хотел он действовать и на святого друга своего одной только властью архипастырской... Благословив троицких иноков и сказав им слово утешения, митрополит отпустил их в свою обитель, и немедленно отправил почетное посольство к преподобному Сергию, состоявшее из двух архимандритов: Герасима и Павла. Посланные прибыли на Киржач и братски приветствовали Сергия. "Отец твой, — сказали они, — Алексий митрополит благословляет тебя и очень рад, что имеет добрые вести о твоей жизни в этой далекой пустыне. Но. он Повелел нам сказать тебе: довольно и того, что ты здесь построил церковь и собрал немало братий. Избери теперь из числа твоих учеников опытного в духовной жизни и оставь его строителем новой обители, а сам возвратись опять в монастырь Пресвятыя Троицы, дабы братия, так долго скорбящие о разлуке с тобой, не разошлись вовсе из той обители. Непокорных и строптивых я выведу вон оттуда, чтобы там не было ни одного твоего недоброжелателя. Только не ослушайся нас, и милость Божия, и наше благословение всегда да будет с тобой!". — Так скажите от меня господину моему митрополиту, — отвечал смиренно преподобный, — все, что исходит от уст твоих, принимаю с радостью, как исходящее от уст Христовых, и ни в чем тебя не ослушаюсь. С таким ответом архимандриты возвратились к святителю, который был очень обрадован послушанием Сергия. Немедленно послал он в новую обитель священников и утварь церковную, и церковь была освящена в честь Благовещения Пресвятой Богородицы. А Сергий избрал из учеников своих преподобного Романа, которого митрополит рукоположил в священный сан и поставил строителем на Киржаче. Закончив таким образом благоустроение новой обители, преподобный игумен возвратился в свою первоначальную пустынь. Это возвращение было торжеством добра над злом, праздником взаимной любви учеников и наставника. Как только стало известно в обители, что преподобный Сергий идет в свою родную Лавру, вся братия поспешила к нему навстречу. "Умилительно было видеть, — рассказывает преподобный Епифаний, который, может быть, сам был свидетелем этой встречи, будучи тогда еще послушником, — как одни ученики со слезами радости, другие со слезами раскаяния бросались к ногам святого старца: одни целовали его руки, другие — ноги, третьи — самую одежду его; иные, как малые дети, забегали вперед, чтобы полюбоваться на своего желанного авву, и крестились от радости; со всех сторон слышались возгласы: "Слава Тебе, Боже, о всех промышляющий! Слава Тебе, Господи, что сподобил Ты нас, осиротевших было, снова увидеть нашего отца, нашего пастыря и учителя! Пришел он, наконец, к нам, заблудшим! И вот, теперь будто другое солнце взошло для нас!". Что же их отец? Ликовал и он духовно, любуясь детьми своими, которых он же собрал в этой пустыне; теперь он целовал их, как любящий отец после долгой скорбной разлуки: теперь он видел на деле их искреннюю сыновнюю любовь, сыновнее послушание... Так был вознагражден за скорбь свою великий праведник... Оглавление 722. Весенние цветы Святой Руси Святые князья Борис и Глеб — прекрасные весенние цветы новопросвещенной Русской земли. Это были святые дети святого отца — равноапостольного князя Владимира, рожденные от его благочестивой супруги Анны, царевны Греческой. Старших сыновей Владимир отправил на уделы, а Бориса и Глеба, по их малолетству, долго держал при себе. Росли они и воспитывались в благочестии, не тронутые заразой язычества. Борис (во Святом Крещении Роман) знал грамоту и прилежно читал книги, особенно жития святых; а Глеб (во Святом Крещении Давид) любил слушать старшего брата с наслаждением. Читая о страданиях святых мучеников, святой Борис обливался слезами и молился: "Господи Иисусе Христе! Удостой меня участвовать в святом произволении святых Твоих, научи меня идти по их следам. Молю Тебя, Господи, да не увлечется душа моя суетой мира сего; просвети сердце мое, чтобы оно знало Тебя и Твои заповеди; даруй мне дар, какой даровал Ты угодникам Твоим!" Борис и Глеб горячо любили отца своего, любили друг друга и были всегда неразлучны в детстве. И отец особенно любил их, видя на них благодать Божию, и назначил им соседние уделы: Борису — Ростов, а Глебу — Муром. Прибыв в свои уделы, они делали все, что могли, для распространения святой веры, отличались правосудием, кротостью, смирением, милосердием к бедным. Состарился и заболел их отец, князь Владимир; а на Русскую землю напали Печенеги. Отец вызвал из Ростова и послал против них князя Бориса. Борис уже возвращался из этого похода, когда на берегу речки Альты, близ южного Переяславля, узнал о смерти блаженного родителя. Это известие поразило его тяжкой скорбью: он горько плакал, говоря: "Свет очей моих, батюшка, не буду уже я теперь наслаждаться добрым учением и мудростью твоей!" Окружавшие его предлагали ему выгнать старшего брата Святополка из Киева и занять престол отеческий, но святой Борис отвечал: "Нет, не подниму я руки на брата старшего; умер отец мой — пусть брат будет мне вместо отца". Но не так рассуждал старший брат: он решил убить любимых сыновей Владимира, чтобы одному владеть Русской землей, а чтобы легче выполнить свой злой умысел, позвал Бориса в Киев, обещая ему лучший удел. Был вечер субботы, 24 июля 1015 года. Борису добрые люди дали знать, что к нему подосланы убийцы. Он велел священнику в шатре своем петь утреню, сам читал шестопсалмие и канон. Окончилась утреня; но он стоял еще перед иконой и молился: "Господи! Ты пострадал за грехи наши; удостой и меня пострадать для Тебя. Умираю не от врагов, а от родного брата: не поставь ему этого в грех!" Затем, причастившись Святых Таин и простясь со всеми, покойно лег в постель. Убийцы, как звери, ворвались в шатер, пронзили Бориса копьями и, думая, что он умер, вышли вон. Но рана не была смертельна: страдалец опомнился и вышел из шатра. Один из злодеев ударил его в грудь копьем. Верный его слуга, венгр Георгий, хотел прикрыть собой господина своего и был убит. Злодеи отрезали ему голову, чтобы снять с шеи золотую гривну, которой почтил его добрый князь. Святой Борис еще дышал, его завернули в палатку и повезли к Святополку. По приказанию брата-зверя два варяга докончили убийство. Тайно привезли тело князя-мученика в Вышгород и похоронили при церкви святого Василия. Святополку мало было смерти Борисовой. Он послал к Глебу гонца и велел сказать ему: "Иди скорее, отец тяжко болен и зовет тебя". Глеб поспешил в Киев. Он был близ Смоленска, плывя на лодках по реке Смядыне, когда старший брат Ярослав, княживший в Новгороде, прислал сказать ему, что отец умер, а брат Борис убит Святополком. Глеб оплакал смерть отца, но еще больше горевал о брате, которого нежно любил. "Не услышу я более кротких наставлений твоих, брат мой любимый! Если получил ты милость у Господа, моли Его, чтобы и я пострадал, как ты; лучше быть мне с тобой, чем в этом злом мире". Так говорил плачущий юноша, рано постигнув суету временной жизни. Скоро встретили его убийцы, посланные Святополком. Спутники Глеба увидели их и схватились за оружие, чтобы защитить любимого князя. Глеб сказал им: "Братцы! Если мы не будем драться с ними, то они возьмут только меня и поведут к брату; если же вступим в бой, то они всех нас убьют. Плывите к берегу, а я останусь на середине реки". Жаль было им оставлять князя беззащитным, но не смели ослушаться его приказания: поплыли к берегу со слезами на глазах, озирались и ждали, что будет. Убийцы, приблизившись к лодке святого, остановили ее и взялись за оружие. Напрасно Глеб говорил им, что ни в чем не виноват перед братом; свирепый Горясер закричал повару: "Бери нож и зарежь господина своего, иначе погибнешь сам!" Повар, родом из Торков, заколол своего князя, как кроткого агнца... "Видите ли, — замечает святой Нестор Летописец, — как важна покорность старшему брату? Если бы Борис и Глеб воспротивились ему, то едва ли удостоились бы такого дара от Бога"... Тело святого Глеба вынесли из лодки и бросили между колодами в глухом лесу. За смертью святых страстотерпцев последовало кровавое волнение во всей России. Святополк убил еще брата Святослава и вступил в отчаянную борьбу с Ярославом. Четыре года обагрял он родную землю кровью. Наконец он встретился с Ярославом в 1019 году на берегах Альты, на месте страшного братоубийства. Ярослав молился и сказал: "Кровь невинного брата моего вопиет ко Всевышнему!" Три раза возобновлялась битва упорная и жестокая, наконец братоубийца обратился в бегство. Терзаемый тоской, гонимый гневом небесным, он беспрестанно слышал за собой мнимую погоню, бежал через Польшу в пустыни Богемские и там кончил гнусную жизнь свою, заслужив проклятие современников и прозвание "окаянного". А Ярослав занял престол Киевский. Прежде всего захотел он отдать последний долг страдальцам-братьям. О месте погребения святого Бориса узнал он скоро, но целый год напрасно искали останков святого Глеба. Только в 1020 году тело его случайно было найдено в лесу звероловами, перевезено в Вышгород и погребено подле святого Бориса. Пять лет лежало оно на открытом воздухе и нимало не повредилось от перемен воздушных; ни птицы, ни звери плотоядные не коснулись его; оно было бело и цвело нетлением, как живое. Скоро у могилы мучеников стали являться знамения и чудеса. То видели ночью огненный столп, то слышалось необыкновенное пение. Однажды шли бродячие варяги мимо могилы святых мучеников, и один встал ногами на самую могилу; тут же из нее вырвался огонь и обжег ноги до того, что дерзкий не мог ходить. Вскоре после того храм святого Василия сгорел и на месте его поставлена была часовня. Великий князь Ярослав, по совещании с митрополитом Иоанном, решился открыть мощи новоявленных мучеников; откопали землю, с благоговением открыли гробы и увидели тела святых, как бы живые. С благоговейной радостью перенесли их в часовню. Построили новую церковь, которая и была освящена 24 июля 1021 года. Мощи святых поставлены открыто в этой церкви. При самом освящении, в присутствии митрополита и великого князя, ползавший у раки святых хромой встал и начал ходить. Восемь дней продолжалось торжество; митрополит несколько раз служил в новой церкви, великий князь угощал духовенство и народ, раздал множество милостыни и определил выдавать на содержание церкви десятую часть из вышегородской дани. Тогда же был установлен праздник в честь святых мучеников 24 июля. В 1072 году храм, сооруженный Ярославом, оказался ветхим, и сын его Изяслав построил новый храм. При торжественном перенесении святых мощей совершилось несколько чудес. Немой, не владевший ногой бедняк привитал (обитал) у храма мучеников и питался подаяниями. Раз в забытьи видит он, что сидит в церкви князей, что они выходят из алтаря, подходят к нему и, перекрестив уста его, мажут скорченную ногу маслом и протягивают ее. Когда этого хромого внесли в церковь, и он пришел в себя, то встал совершенно здоровым и начал говорить. Другое чудо: в Дорогобуже одна служанка, по приказанию госпожи, работала в праздник святого Николая Чудотворца. Святые Борис и Глеб явились ей и сказали: "Зачем ты работаешь в день святого отца нашего Николая? Вот мы накажем тебя". И она стала как бы мертвой, и месяц лежала в расслаблении. Потом встала, но с сухой рукой. Спустя три года она пришла в Вышгород и рассказала священнику: "Мне явились два юноши; старший снял перстень со своей руки и сказал: надень на руку — и исцелеет твоя рука". Священник велел стоять ей у храма во время литургии. Когда певец возгласил прокимен: "Величит душа моя...", — сухорукая побежала к алтарю, трепеща и тряся рукой. Оказалось, что рука ее здорова. Еще чудо: слепой часто ходил в церковь святого великомученика Георгия и просил зрения. Святой Георгий явился ему и сказал: "Что ты просишь меня? Иди к святым Борису и Глебу: им дана благодать исцелять всякие болезни в земле Русской". Слепой пришел в их храм, молился, и вот видит, что святые подошли к нему, три раза перекрестили его — и глаза его открылись.