642. Праведники во веки живут «Праведницы же во веки живут, и в Господе мзда их» (Прем. 5; 15) Сегодня, братие, в нашей обители светлый праздник. Сегодня исполнилось 500 лет, как преставился, отошел ко Господу великий в своем смирении первоначальник обители сей, преподобный и богоносный отец наш Сергий. Там, у Господа на небе, не считают времени: «там един день пред Господем яко тысяща лет, и тысяща наших лет яко день един» (2 Пет. 3; 8). Но для нас, кратковременных пришельцев и странников на земле, 500 лет — много времени. Сколько поколений сменилось, сколько славных людей за это время было, людей мудрых, ученых, знатных, по земному великих, — и сколько из них уже давно забыто, и имена их мало кому ведомы. А вот имя смиренного подвижника, простого игумена пустыни Радонежской по-прежнему славится и благословляется по лицу земли Русской, и пребудет оно славно дотоле, пока русский народ будет крепко держаться своей веры Православной, пока православные русские люди будут послушными чадами своей благодатной Матери - Церкви Православной. Отчего это? Почему так? — А потому, возлюбленные, что праведники, по слову Писания, — во веки живут (Прем. 5; 15); потому что угодник Божий для нас, русских, никогда не умирал, он только "преставился", только перешел от земли на небо и оттуда, с высоты небесной, с любовию призирая на нас, грешных, непрестанно молится у Престола Божия за родную ему Русь Православную, за державных ее царей, за всех православных русских людей, близких его душе! Может ли при одной мысли об этом не встрепенуться благодарно-радостным чувством каждое смиренно верующее русское сердце? Нет возможности перечислить все те чудесные знамения, в которых преподобный Сергий являл свою благодатную помощь всем, кто с верою притекал к его святым мощам и со смирением призывал его в молитве. Воспомянем хотя кратко только то, что относится ко всему русскому народу, ко всей Православной Русской земле. Кто читал его Житие, тот знает, чем он был для своего времени. Не одни простецы приходили к нему в пустыню Радонежскую, чтобы поведать ему свои скорби и печали, чтобы получить от него совет и наставление, чтобы попросить его святых молитв и, по мере своей веры, получить от него исцеление своих недугов и утешение в скорбях. Сам великодержавный князь Димитрий Иоаннович не решился выступить против полчищ Мамаевых прежде, чем получил на это благословение смиренного старца Радонежского. Шли к нему и смиренные иноки, чтобы беззаветно отдать себя в послушание этому великому старцу — отцу иноков; шли и сами старцы, как архимандрит Симон, чтобы быть послушниками у преподобного Сергия; за счастье почитали беседовать с ним и московские первосвятители — Алексий и Киприан. Смирялись пред кротким словом сего благодатного старца и гордые соседние князья: и Ростовский, и Рязанский, и Нижегородский, и "брали с Великим князем Московским вечный мир и любовь в род и род". Так глубоко чтили преподобного Сергия его современники. Но вот он отошел ко Господу. Оплакали его православные русские люди, но крепко веровали, что угодник Божий не забудет пред Господом своей земной родины. И действительно, преподобный Сергий явился и доныне является теплым молитвенником за всю землю Русскую, и наипаче в самые тяжкие для нее годины испытаний и скорбей. Справедливо один его жизнеописатель говорит, что время общественных бедствий — его время. Когда кажется, что все уже погибло, что русские люди уже ничего не могут сделать для спасения своей родины, тогда воздвигается Сергий, и его молитвенное предстательство пред Богом спасает Православную Русь. Так, в 1521 году татарский хан Махмет-Гирей неожиданно подступил к самой Москве. Великого князя Василия Иоанновича тогда в Москве не было; в беззащитной, объятой ужасом столице царствовало смятение... И вот, в одну ночь слепая старица, инокиня Вознесенского монастыря в Кремле, узрела в видении, что мимо ее обители в Спасские (что тогда назывались Флоровскими) ворота, как бы крестным ходом, выходит из Кремля собор святителей, несут они чудотворную Владимирскую икону Богоматери. Едва вышли они из ворот, как их встречает наш неусыпный молитвенник, преподобный Сергий, с другим великим угодником Божиим — преподобным Варлаамом Хутынским. Припав к ногам святителей, они спрашивают: зачем они покидают город? на кого оставляют его в таком бедственном положении? Святители со слезами говорят, что так повелел Господь за то, что люди презрели страх Божий. Тогда святые подвижники, Сергий и Варлаам, начинают смиренно умолять святителей, чтобы они умилостивили правосудие Божие, и вместе с ними стали петь молебен. Тут все угодники Божии начинают молить Царицу Небесную о помиловании города, осеняют крестообразно город, и все возвращаются в Кремль... И Матерь Божия услышала их молитву — Москва была спасена. Прошло около 90 лет. Не стало законного царя на Руси, и настали тяжкие, смутные времена. Сердце обливается кровью, когда читаешь страшную летопись о мятежах. Русскую землю разоряли и поляки, и литовцы, и свои же русские изменники; везде бродили шайки разбойников, тут и там появлялись самозванцы... Ночи освещались заревом пожаров, храмы Божии разрушались и осквернялись; скот и псы жили в алтарях; люди бежали в леса, но и там на них охотились с собаками... К довершению всех бед — Москва, это сердце Русской земли, с ее заветными святынями находилась в руках поляков... И вот, в такое-то многоскорбное время обитель преподобного Сергия является несокрушимой опорой Русского царства, и сам он, угодник Божий, истинным Взбранным Воеводою Русской земли, как именует его Церковь. То видят достойные видения, как он ходит по ограде и по всему монастырю и окропляет все святой водою, то он является некоторым из иноков и ободряет их надеждой на милость и помощь Божию; то умножает запасы хлеба чудесным образом и в Лавре, и на своем Московском подворье; то грозит в видении страшным гневом Божиим — как врагам, так и нечисто живущим в его обители... Уже враги овладели Москвой; повсюду распространилась великая скорбь и уныние. Горько плачет в его обители один смиренный служитель Церкви Православной, верный сын Русской земли, плачет о том, что теперь, когда поляки одолели православных, то уже не быть на Руси Православию! Изнемогши от плача, он забылся, и вот он слышит в окно голос: "Кто ты, который так думает, будто не быть на Руси Православию, и хочет испытать судьбы Божии? А того не знаешь, что за вас молит Бога Василий Великий, Димитрий Солунский, да и ваш преподобный Сергий чудодействующий. И будет Православие на Руси по-прежнему!" — Пришел в себя плакавший служитель Церкви, пошел к архимандриту Дионисию рассказать, что слышал; а там стоял отрок, дотоле немой, и ясным языком рассказывал, как сейчас два святолепных старца исцелили его от немоты, а его сожителя — от расслабления... Между тем, наш воевода небесный, преподобный Сергий, готовил избавление Москвы и всей Русской земли от врагов. В Нижнем Новгороде он явился благочестивому Козьме Минину и повелел собрать казну для военных людей. Смиренный Козьма устрашился: ему ли, простому человеку, собирать казну и снаряжать войско? Видение повторяется еще раз и два, и Козьма исполняет поведенное. Собрано ополчение под начальством князя Пожарского, идет оно к обители чудотворца Сергия, приемлет благословение на свой подвиг от преподобного архимандрита Дионисия и направляется к многострадальной столице. Настает час освобождения. 22 октября русские взяли Китай-город; голодные поляки заперлись в Кремле. Ночью под 25 октября великий печальник земли Русской, преподобный Сергий, является Арсению, архиепискому Елассонскому, который томился от голода и болезни в осажденном Кремле, среди врагов, и говорит ему: "Арсений! Ваши и наши молитвы услышаны: предстательством Матери Божией Суд Божий об Отечестве преложен на милость; завтра Москва будет в руках осаждающих, и Россия спасена. Встань и иди навстречу православному воинству". И утром, действительно, верная русская рать торжественно вступила в заветный Кремль, и исцеленный от болезни святитель Арсений вышел ей навстречу с крестным ходом. Долго было бы повествовать о всех милостях Божиих, явленных Русской земле по молитвам преподобного отца нашего Сергия. Но и сказанного довольно, чтобы видеть, что сей угодник Божий есть дивный, Самим Богом данный страж своей земной родины, с любовью призирающий на все ее скорби и обстояния и присно предстательствующий за нее пред Господом. Напомним только, что святая его икона, написанная на доске от его гроба, сопутствовала во всех походах нашим царям, от царя Алексия Михайловича до почившего в Бозе императора Александра II. В его обители великий преобразователь России Петр I нашел спасение от стрельцов. В достопамятный 1812 год угодник Божий не допустил врагов подойти к своей обители. Он не только сам предстательствует за родную ему Русскую землю, но собирает множество учеников своих со всех концов Руси, где они подвизались в обителях, ими основанных. Таких обителей более семидесяти. Сколько подвижников угодило Богу в этих обителях! Сколько благодатного света пролилось из этих рассадников духовной жизни, духовного просвещения! Кто не знает, что ни будь этой веры — не было бы и самой Руси Святой! Но кто не знает и того, что средоточием православной духовной жизни с самого начала христианства на Руси были иноческие обители? И вот, из славной Лавры Сергиевой и из обителей, основанных его учениками и всем его духовным потомством, преизобильно изливался свет духовного просвещения на всю землю Русскую. Оттуда выходили проповедники веры Христовой в дикие страны Севера, оттуда брали мужей достойных на кафедры святительские, там переводили или переписывали книги святоотеческие, туда стремились русские люди в своих горестях и радостях, чтобы помолиться Господу Богу, чтобы посоветоваться с опытными в жизни духовной старцами-подвижниками, чтобы отдохнуть душой от всех житейских печалей и забот, подышать чистым воздухом молитв, поучиться подвигам духовным... Не затем ли и теперь стремится сюда множество мужей и жен, юных и младенцев, с раннего утра до позднего вечера наполняющих небольшой храм Пресвятой Троицы — смиренное покоище Сергиево, уготованное ему любимым учеником его, преподобным Никоном? О, гряди сюда каждый православный сын великой Русской земли, склоняйся до праха земного у гроба великого заступника нашего, преподобного отца Сергия, касайся с благоговением священного покровца на главе его и неси благодатный мир и радость с собою в родную семью! А ты, великий и преславный чудотворче, отче наш Сергие, не забуди, посещая чад своих, — весь родной тебе русский народ, моли Святую Троицу о Царе нашем батюшке, о всем его царственном доме, о всей Православной Русской земле! Да утвердит и сохранит в ней Господь сокровище Православия и благочестия из рода в род, из века в век, до скончания мира! Аминь. (Слово на день 500-летия преставления преподобного Сергия, произнесенное в Троицкой Сергиевой Лавре 25 сентября 1892 года) Оглавление 643. Живём ли мы, христиане, по-христиански? Есть ли, братие, в нас такая вера, которой мы могли бы похвалиться пред людьми неверующими? Священное Писание указывает два признака такой веры. Первый признак — исповедание веры устами: «Сердцем бо веруется в правду, усты же исповедуется во спасение» (Рим. 10; 10), — говорит святой апостол Павел. «Иже исповесть Мя пред человеки, исповем его и Аз пред Отцем Моим, иже на небесех» (Мф. 10; 32), — говорит Сам Христос Спаситель. Другой признак спасающей веры — добрые дела: «покажи ми веру твою от дел твоих» (Иак. 2; 18), — говорит апостол Иаков, брат Божий. «О сем разумеют вcи, яко Мои ученицы есте, аще любовь имате между собою... Аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите» (Ин. 13; 35. 14; 15). Первый признак видим мы во всех концах вселенной: повсюду имя Божие проповедуется, везде есть теперь христиане. Наипаче же славится имя Божие в нашей Русской земле; мы в этом счастливее всех народов земных, у нас — вера правая, православная, от Христа преданная, апостолами проповеданная, святыми Вселенскими Соборами утвержденная. Зная это, как хотелось бы сказать о нашем Отечестве: «сей род избран, царское священие, язык свят, люди обновления» (1 Пет. 2; 9). Но сказать так не позволяет нам апостол Иаков: не взирайте, говорит он, только на одно устное исповедание веры, ибо и беси веруют, и не только просто веруют, но и трепещут» (Иак. 2; 19). И Сам Христос говорит: «Не всяк глаголяй Ми: Господи, Господи, внидет в Царствие Небесное: но творяй волю Отца Моего, ...Мнози рекут Мне во он день: Господи, Господи, не в Твое ли имя пророчествовахом, и Твоим именем бесы изгонихом, и Твоим именем силы многи сотворихом; И тогда исповем им, яко николиже знах вас» (Мф. 7; 21, 22). В самом деле: что такое вера? Апостол Павел говорит, что вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом (Евр. 2; 1). Хорошо. Но чего же мы ожидаем, как не воскресения мертвых, последнего Суда, вечной жизни или вечной муки? А кто ждет воскресения мертвых, тому разве не нужны добрые дела? Ведь Сам Христос сказал, что тогда изыдут, сотворишии благая, в воскрешение живота: а сотворшии злая, в воскрешение суда (Ин. 5; 29). Значит, кто хочет получить жизнь вечную, тот не должен ли для сего творить добрые дела? Ведь Сам Христос говорит, что ее наследуют только праведники одни. Мне скажут, что Павел написал: «не опрадится человек от дел закона, но токмо верою Иисус Христовою» (Гал. 2; 16). Зачем же, говорят, еще дела, когда одна вера оправдывает человека? Но Апостол говорит тут не о делах любви, а разумеет дела закона Моисеева: разные обряды, жертвы, обрезание и подобное. Но о том, что дела любви, с верою творимые, необходимы, сам же он пишет в другом месте: «Не слышателие бо закона праведни пред Богом, но творцы закона, (сии) оправдятся» (Рим. 2; 13). Теперь посмотри каждый сам на себя: есть ли в тебе этот признак веры спасающей? Можно ли по нашим делам узнать правоту нашей веры? Если бы кто вздумал по делам судить о вере и пришел к нам, что бы такое мы показали ему в доказательство правоты нашей веры? Если мы скажем ему, что у нас есть посты, он скажет: это бывало и у язычников, один мудрец их всю жизнь питался только травою, другой никогда не ел досыта; если мы укажем ему на свечи и другие жертвы, которые приносим мы в церковь Божию, он и тогда сказал бы: все это похвально, но много такого можно было видеть и у язычников, — покажите мне, если можете, вашу добрую веру от вашей доброй жизни. Что бы тогда? не стыдно ли было бы нам, братие? Нам бы надобно указать ему на чистую любовь христианскую, но где она? Смотрите сами, не охладела ли она, по пророчеству Христову? Мало того, не больше ли любят друг друга язычники, чем мы, христиане? Когда язычнику Киру прислано было много дорогих украшений, то он поделился ими со всеми своими друзьями, говоря: "Не могу же я все эти украшения на себя надеть, по крайней мере посмотрю, как другие ими украшены, и это мне будет приятно". А между нами, христианами, сколько таких, у которых моль давно уже имение источила! Сколько таких, у которых сребро и злато в кладовых от времени потускнело! Сколько таких, у которых в житницах от многих лет собранный хлеб мыши едят! Гибнет их добро, а им все жаль с ближними поделиться! Что же это за любовь? Я люблю ближнего, а житницы моей для него не почну, хотя бы он с голоду умирал! Люблю ближнего, а наготу его не прикрою ни одной из десятка одежд моих, хотя бы он замерзал на лютом морозе! Люблю ближнего, а из сотни рублей ни копейки ему не уделю, хотя бы его пытали за долги! Ах, братие, уж лучше будем молчать с такою любовью! Или, может быть, захотим доказать правоту нашей веры нашей правдой? Но где она? Ах, поистине, иногда у язычников ее больше, чем у нас! У одного языческого народца даже было законом поставлено: если кто хоть раз солжет, то предавать его смерти. А у нас редкая беседа, редкое слово не мешается с ложью. Один языческий царь по тогдашнему закону даже родному сыну за прелюбодеяние велел выколоть глаза, а когда народ умолял его пощадить царевича, то приказал: выколоть один глаз у сына, другой у себя, дабы таким образом соблюсти правду. Найдется ли у нас, христиан, в наше время такая ревность по правде? Увы, видно правда от нас улетела на небо! Потому-то бедные, обиженные люди и не видят ее на земле. И вот они поднимают руки к небу и, взывая к неизменной, во веки на небесах пребывающей Правде, говорят: "О Правда, Правда, свыше на всех призирающая! Не видишь ли Ты, что, кроме Тебя, нет у нас ниоткуда помощи? Нет того, кто избавил бы нас от обид, нет того, кто защитил бы нас от озлоблений... Прииди же Ты, Сама, и вступись за нас!" — А Правда Небесная чрез Пророка Малахию так отвечает свыше: «и прииду к вам с судом, и буду свидетель скор на... насильствующыя вдовиц, и пхающыя сирыя, и на уклоняющыя суд пришельца, и на небоящыяся Мене» (Мал. 3; 5). Но это пришествие Небесной Правды на землю — о, как будет горько для всех, кто не любит правды на земле! Или, может быть, мы вздумали бы похвалиться чистотою жизни и другими добродетелями? Но, пожалуй, и тогда нам будет стыдно пред язычниками, которые, не имуще закона, естеством законная творят, и сами себе суть закон, по свидетельству апостола Павла. А у нас что? Увы, к нам следовало бы отнести такие слова: «ты христианином именуешися, и почиваеши на законе, и хвалишися о Бозе, и разумевши волю, и рассуждавши лучшая, научаем от закона; как же ты, иже в законе хвалишися, преступлением закона Бога бесчествуеши?» (Рим. 2; 17-18, 23). Не на нас ли жалуется и пророк Давид: «вси уклонишася, вкупе неключими быша: несть творяй благое, несть до единаго!» (Пс. 13, 3). В самом деле: где видим мы воровство, грабежи и даже разбой? Среди нас, христиан! Где прелюбодейство и другие мерзости, о коих и говорить стыдно? Среди нас, христиан! Где ссоры, раздоры, брань, неурядица? Среди нас, христиан! Где сребролюбие, пьянство, чревоугодие? Среди нас, христиан! Такова ли вера наша? Это ли христианство? Таково ли истинное благочестие? Не подобны ли мы упоминаемому в Апокалипсисе Ангелу Лаодикийской Церкви, который гордо говорил о себе: «богат есмь, и обогатихся, и ничтоже требую, — а на самом деле был беден, нищ, слеп и наг» (Откр. 3; 17). Так вот и мы, — называем себя православными, а вера правая у нас только на устах. Хвалимся богатством, которое принес на землю Христос, а на деле за наши беззакония давно его лишились, стали нищи и наги... Что значит имя без вещи? что название без дела? Ничто иное, как гроб раскрашенный, внутри полный мертвых костей и всякой нечистоты! Смотрит на нас человек, ищущий правой веры, слышит, что мы называем себя право верующими, думает, что у нас-то и есть добро, — но лишь только присмотрится к нашей жизни, так скажет совсем другое: у этих людей, скажет он, слово не сходится с делом, одно они говорят, а другое делают. Говорят: "Мы веруем в Бога", — а живут, как безбожники. Говорят: "Мы ожидаем воскресения мертвых", — а вовсе не заботятся о своей душе, как будто она умрет с телом... Итак, не к стыду ли нашему служит самое исповедание веры нашей? Не оскорбляем ли мы этим дражайшее имя Христа Спасителя, которое на себе носим? Когда-то Александр Македонский, увидев нерадивого воина, которого тоже звали Александром, сказал ему: "Слушай ты, или имя перемени, или нрав!" Храброму царю показалось бесчестным, что ленивец носит его имя. Что, если бы и Христос, Царь Небесный, восхотел судить нас, Своих воинов, которые по имени Его называются христианами, а живут не по-христиански, что сказал бы Он нам? Поистине, сказал бы: или перемените свое имя, или оставьте свои беззаконные нравы, но не порочьте Моего доброго имени своей греховной жизнью! И, конечно, нам не миновать сего грозного обличения в день Страшного Суда Его. Да и теперь Бог обличает каждого грешника в его совести: «почто окаянный, имя имаши яко жив, а мертв ecи?» (Откр. 3; 1). Но не чувствуем мы, жестоковыйные, грома сего! Но не доходит сия молния до глубины наших душ ожесточенных! Кажется, мы вовсе забыли даже, что христианами называемся! И вот, наши Ангелы-хранители приходят ко Господу и говорят: «не доброе ли семя сеял ecи на селе Твоем, откуду убо имать плевелы» (Мф. 13; 27)? Не Ты ли, Господи, пролил за сих людей дражайшую Кровь Твою? Не Ты ли дал им власть чадами Божиими быть? Откуда же это, что пшеница Твоя обратилась в плевелы? Почему даже пролитие Крови Твоей не принесло пользы сим душам? Как это чада Твои преобразились в наследников геенны огненной? Прикажи нам, и мы тотчас истребим сии плевелы и бросим их в пещь огненную! Но Божие долготерпение удерживает их, велит ждать до определенного времени жатвы: «пусть обидяй да обидит еще: и скверный да сквернится еще» (Откр. 22; 11). Что же делать нам, братие? Напишем на наших сердцах наше святое имя — ХРИСТИАНЕ и, взирая на него очами душевными, будем жить согласно с сим именем! Аминь. (Из "Слова" Гедеона, епископа Псковского) Оглавление 644. Счастливый страдалец По множеству болезней моих в сердце моем, утешения Твоя «возвеселиша душу мою» (Пс. 93; 19), — говорит царственный страдалец, пророк Давид. Он говорит вообще о болезнях сердечных, о скорбях, но истину его слов чаще всего испытывают на себе те великие терпеливцы, которые с благодарностью к Богу переносят тяжкие телесные страдания. Вспомним нашего Киевского чудотворца Пимена Многоболезненного. 20 лет лежал он на одре болезни, видно, утешения небесные действительно увеселяли его душу так, что он забывал о болезни своей и видел в ней особенную к себе милость Божию. "Матушка! — говорил один сын своей многолетней страдалице - матери, — ужели ты не скорбишь, не скучаешь, когда одна проводишь долгие летние дни, пока мы все работаем в поле?" — "Нет, сынок, — отвечала она, — зачем скорбеть? Воля Божия! Да и грешно скорбеть: сколько милостей Божиих видела я на своем веку! Вот пришло время и поболеть за грехи мои, лежу я и воспоминаю свои грехи, каюсь в них пред Господом Богом и благодарю Его милосердие, что не погубил Он меня с беззакониями моими, а вот отечески наказует, — разве это не милость Божия? Слава Ему, Милосердому!" Так смиренно верующий стрададец находит в глубине своего Богу преданного сердца великое благодатное утешение и живет радостью при мысли, что за терпение свое он помилован будет от Бога в будущей жизни. Вот что рассказывает известный "Святогорец" в своих прекрасных письмах об одном схимнике, о. Панкратии, который много лет страдал ранами на ногах. "О. Панкратий, в мире Парамон, был из крепостных. В детстве его жестокая госпожа заставляла его ходить босиком в глубокую осень, когда снег и лед уже покрывали землю, отчего ноги его стали сильно болеть. Бедный отрок не вытерпел, он тайно убежал от своей барыни и, во что бы то ни стало, решился уйти за Дунай, и действительно ушел, и несколько времени оставался в услужении у русских, тоже перебежавших за границу. Он подружился с одним малороссом, который почему-то покончил жизнь самоубийством. Чувствительный Панкратий был сильно тронут и поражен потерей сердечного друга и, видя, как суетна мирская жизнь, бросил ее, и удалился на Святую гору. Здесь, в Русике, нашел он желаемое спокойствие духа, несмотря на то, что нога его уже сгнивала от ран, которые были следствием жестокой простуды в детстве. Впрочем, как ни ужасны были страдания о. Панкратия, он радовался духом и часто даже говорил мне: "Поверь, что я согласен сгнить всем телом, только молюсь Богу, чтобы избавил меня от сердечных страданий, потому что они невыносимы". Говорил я ему: "Смотрю я на тебя иногда и жалею: ты бываешь временем сам не свой от внутренних волнений!" — "Ох, — отвечал он, — вот если сердце заболит — бедовое дело, это адское мучение! А мои раны, будь их в десятеро больше, — пустошь, я не нарадуюсь моей болезни, потому что по мере страданий утешает меня Бог. Чем тяжелее моей ноге, чем мучительнее боль, тем мне веселее, оттого что надежда райского блаженства покоит меня, надежда царствовать на небесах всегда со мною. А в небесах ведь очень хорошо", — с улыбкою иногда восклицал Пакратий. "Как же ты знаешь это?" — спросил я его однажды. "Прости меня, — отвечал он, — на той вопрос мне бы не следовало отвечать тебе откровенно; но мне жаль тебя, когда ты страдаешь душою, и мне хочется доставить тебе хотя малое утешение своим рассказом. Ты видал, как я временем мучаюсь; ох, недаром я вьюсь змеей на моей койке, мне бывает больно, тяжело больно, невыносимо! Зато, что со мною бывает после, это знает вот оно только", — таинственно заметил о. Панкратий, приложив руку к сердцу. "Ты помнишь, как я однажды, не вынося боли, метался на моей постельке, и даже что-то похожее на ропот вырвалось из моих уст. Наконец, боль притихла, я успокоился; вы разошлись от меня по своим келлиям, и я, уложивши мою ногу, сладко задремал. Не помню, долго ли я спал или дремал, только мне виделось, и Бог весть к чему... Я и теперь, как только вспомню про то видение, чувствую на сердце неизъяснимое, райское удовольствие, и рад бы вечно болеть, только бы повторилось еще, хоть раз в моей жизни, это незабвенное для меня видение: так мне было хорошо тогда!" — "Что же ты видел?" — спросил я о. Панкратия. "Помню, — отвечал он, — когда я задремал, подходит ко мне отрок удивительной ангельской красоты и спрашивает: "Тебе больно, о. Панкратий?" — "Теперь ничего, — отвечал я, — слава Богу". — "Терпи, — говорит отрок, — ты скоро будешь свободен, потому что тебя купил господин и очень-очень дорого..." — "Как? — говорю, — я опять куплен?" — "Да куплен, — отвечал с улыбкою отрок, — за тебя дорого заплачено, и Господин твой требует тебя к Себе. Не хочешь ли пойти со мной?" Я согласился. Мы шли по каким-то слишком опасным местам, огромные псы злобно бросались на меня, готовые растерзать меня, но одно слово отрока — и они вихрем неслись от нас. Наконец, мы вышли на пространное, чистое и светлое поле, которому не было, кажется, и конца. "Теперь тебе нечего бояться, — сказал мне отрок, — иди к Господину, Который — видишь? — сидит вдали". Я посмотрел, и действительно, увидел трех Человек, рядом сидевших. Удивляясь красоте места, радостно шел я вперед. Неизвестные мне люди в чудном одеянии встречали и обнимали меня, множество прекрасных девиц в белом царственном убранстве скромно приветствовали меня и молча указывали вдаль, где сидели три Незнакомца. Когда я приблизился к сидевшим, двое из Них встали и отошли в сторону, а Третий ожидал меня. В тихой радости и в каком-то умилительном трепете я приблизился к Нему. "Нравится ли тебе здесь?" — кротко спросил меня Незнакомец. Я взглянул на лицо Его, — оно было светло, царственное величие отличало моего нового Господина от людей обыкновенных. Молча упал я в ноги к Нему и поцеловал их, на ногах были насквозь пробитые раны. После того я почтительно сложил на груди моей руки и просил позволения прижать к моим грешным устам и десницу Его. Не говоря ни слова, Он подал ее мне. И на руках Его были такие же глубокие раны. Несколько раз облобызал я десницу Незнакомца и в тихой, невыразимой радости смотрел на Него. Черты лица моего нового Господина были удивительно хороши, они дышали кротостью и состраданием, улыбка любви и привета была на устах Его, взор выражал невозмутимое спокойствие сердца Его. — "Я откупил тебя у госпожи твоей, — стал говорить мне Незнакомец, — теперь ты навсегда уже Мой. Мне жаль было видеть твои страдания, твой детский вопль доходил до Меня, когда ты жаловался Мне на госпожу свою, томившую тебя голодом и холодом, и вот ты теперь свободен навсегда. За твои страдания вот что Я готовлю тебе!" — И дивный Незнакомец указал мне на отдаление. Там было очень светло, красивые сады в полном своем расцвете рисовались там, и великолепный дом блестел под их райской тенью. "Это твое, — продолжал Незнакомец, — только не совсем еще готово, потерпи. Когда наступит пора твоего покоя, я возьму тебя к Себе, а теперь побудь здесь, посмотри на красоты места твоего, потерпи до времени: претерпевый до конца, той спасен будет!" — "Господи! — воскликнул я вне себя от радости, — я не стою такой милости!" — И я бросился Ему в ноги, облобызал их, но когда поднялся, передо мною никого и ничего не было. Я проснулся. Раздался стук в доску по нашей обители, ударяли к утрени. Я встал тихонько на молитву. Мне было очень легко, а что я чувствовал, что было у меня на сердце — это моя тайна. Тысячи лет страданий отдал бы я за повторение подобного видения. Так оно было хорошо!" В праздник святого Пантелеимона, продолжает свой рассказ "Святогорец", после бдения, когда на монастырской площади совершалось водосвятие пред литургией, меня крайне удивил о. Панкратий своею беседой. Я вышел на террасу, чтобы полюбоваться на иноческое собрание, там же был и о. Панкратий. Молча сел я возле него, а больной между тем всхлипывал. "Тебя, верно, очень беспокоит болезнь твоя?" — с участием спросил я о. Панкратия. "Какая болезнь? — отвечал он, значительно взглянувши на меня, — это-то? — продолжал он, указывая на ногу, толсто перевитую сукном, — я и думать забыл о ней, ну ее!" — О чем же ты плачешь?" — спросил я. — "Ох, как мне не плакать! — со стоном произнес он, — что если после всех моих заблуждений и бесчисленных грехов, да Господь в рай пошлет?" — Я невольно засмеялся. "Так что же? Будешь блаженствовать!" — говорю ему. — "А если не по заслугам? — возразил страдалец, — пожалуй и в раю наплачешься, если посадят туда, где недостоин быть, а при слезах что за блаженство?" — "В рай-то только пустили бы", — с улыбкой заметил я. — Да и ты что за чудак: люди век свой бьются, плачут и молятся о достижении рая, а ты плачешь, что в рай попадешь!" Тут я встал и удалился от счастливого страдальца, плачущего в Евангельском духе".