Свт. Иннокентий Херсонский / Слова к пастве и по особым случаям (6)

Слово при посещении паствы, сказанное во временном молитвенном доме села Араповка, Купянского уезда, 27 августа 1844 года Мал и низмен дом сей, но он - дом Божий, а дом Божий всегда важнее всех чертогов человеческих. Ибо что в этих чертогах? То же, что и в хижинах -грех и страсти, болезни и смерть, печаль и воздыхание; а в доме Божием, как бы он ни был мал и темен, все противное тому: здесь грехов отпущение, в печалях утешение, болезней исцеление, самой смерти попрание. Посему-то святой царь Израилев говорит: Возвеселихся о рекших мне: в дом Господень пойдем (Пс. 121; 1). Он жил в пространных чертогах кедровых, а дом Божий состоял из Скинии свйдения, которая была не больше этого храма, - и, однако же, при одном напоминании о том, что наступало время идти в сей дом на молитву, сердце Давида каждый раз исполнялось такой радостью, что он готов был лучше лежать во прахе у врат дома Божия, нежели веселиться и прохлаждаться в чертогах миролюбцев: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже жити ми в селениих грешничих (Пс. 83; 11). Утешительно после того для нас было заметить и приятно сказать теперь о замеченном, что и здесь есть люди, имеющие образ мыслей не чад века сего, а Давидов. Вселившись на этом, недавно еще совершенно пустынном месте, они тотчас начали думать не о чертогах для себя, а о храме Богу живому. Зная, что при всем усердии создание его неминуемо продлится не на один год, они не могли перенести и этого недолгого времени без места общественного богослужения, и потому воздвигли для того сей временный дом молитвы. О, если бы благой пример этот, пришедши в известность, нашел себе подражателей по всей стране нашей! - Тогда не увидели бы мы по некоторым местам пространных чертогов для помещения гордости житейской и острану их (рядом с ними -ред.) - дома Божия, едва не приходящего в развалины! После того нет нужды возбуждать здесь в ком-либо усердие к окончанию начатого храма. И без этого нетрудно быть уверенными, что он получит не только окончание, но и все подобающее ему благолепие скорее, нежели как можно было ожидать. Но тот впал бы в опасное заблуждение, кто бы подумал, что для начала дела своего спасения нужно ожидать ему, пока совершится строение храма. Нет, великое дело сие ни от чего на земле не зависит так, чтобы уже без того не могло быть начато. Здесь же и теперь, очевидно, нет недостатка ни в одном из средств к нашему освящению, ибо еще повторим: и в этом доме молитвы, как он ни мал, есть все, чем благодать Святаго Духа обыкла действовать на нас. И пространных ли жилищ ищет для Себя, между нами, Господь и Спаситель наш? Его собственное, самое любезное для Него, жилище есть душа наша. Сыне, - говорит Он, - даждь Ми сердце твое (ср.: Притч. 23; 26). Где обретается это искомое Господом сердце, там нет для Него тесноты, там пространнее всей земли, пространнее самого неба, ибо небо и небеса небес не довлеют ко вмещению одной славы Его, а чистое сердце вмещает Его Самого; и как вмещает? - со всей полнотой Божества: любяй Мя, - говорит Спаситель, - возлюблен будет Отцем Моим, и к нему приидема и обитель у него сотворима (Ин. 14; 24, 23). И чтобы мы не подумали, что это благодатное вселение в нас Господа зависит от каких-либо качеств, которые не может иметь каждый, смотрите, что поставляется в условие к тому! - Не мудрость какая-либо и познания земные, не важность звания и достоинства человеческие, даже не добродетели какие-либо особенные и подвиги необыкновенные, - а просто любовь: любяй Мя. Кто же способен к любви? И мудрый, и самый простой, и великий, и малый, и первый из повелителей, и последний из слуг, - все и каждый. И кого легче и естественнее любить, как не Господа, Создателя и Искупителя нашего? Того, Кто Сам возлюбил нас, еще грешников сущих, возлюбил до того, что умер за всех нас на Кресте? Итак, будем любить Господа! Любить не словом и языком, а делом и истиною, то есть исполняя все то, что Он повелевает, и уклоняясь всего, что Он воспрещает. Такая действительная любовь заменит для Него в нас все, приблизит нас к Нему и Его к нам до того, что мы сами соделаемся живыми храмами Его, в которых Он будет выну обитать Своей благодатью. Аминь. Оглавление Слово при посещении паствы, сказанное в Изюмском Преображенском соборе 29 августа 1844 г. "Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие" (из Кондака празднику Усекновения главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна). В священнопечальный день достигли мы до вас, братие мои, ибо ныне день Усекновения главы Предтечевой и день поминовения воинов, павших на брани за Отечество. Но если где приличнее было провести сей день и помолиться о упокоении душ их, то у вас. Ибо град ваш служил, как известно, немалое время оплотом для всей страны нашей от хищных орд татарских, в окрестностях его всего более пролито крови на защиту Церкви и Отечества. Где наиболее пролито крови воинами православными, там наиболее должно быть изливаемо молитв за них. Ибо чем другим можем воздать им за их жертву для нас? Но молитва важна и нужна для них, ибо для нее нет мертвых, все живы и все едино во Христе. Нынешний день избран Церковью для подобной молитвы потому, что ныне последовало заклание величайшего из воинов Христовых. Не воста в рожденных женами, - сказал Сам Спаситель, - болий Иоанна Крестителя (Мф. 11; 11). Всю жизнь сражался он с пороками своей страны и своего века. Все преклонялось пред оружием уст его; сам Ирод страшился праведника; сам ад трепетал сына Захариина. Но явилось последнее орудие духа злобы - Иродиада, и глава праведника принесена в жертву безстудной страсти. Впрочем, торжество порока в этом случае было токмо по видимости. Иоанну допущено скончать от меча Иродова земное течение свое не потому, что так угодно было Иродиаде, а для того, дабы, как воспевает Святая Церковь, он предварил во аде приход туда Искупителя и предвозвестил Его умершим, как возвещал о явлении Его для живых. "Предтечево славное усекновение смотрение бысть некое Божественное, да и сущим во аде Спасово проповесть пришествие". Без этого все Ироды и все Иродиады в мире не могли бы коснуться и единого волоса на голове праведника! И это не с одним Иоанном; все мы находимся под управлением всеведущего и всемогущего Промысла Божия, который не воздремлет, нижёуснет, храняй Израиля. У каждого, как уверяет Сын Божий, и власи главнии изочтени суть Отцем Небесным; тем паче жизнь и смерть наша в деснице Всевышнего, и если токмо мы сами не восхочем пагубы себе и не привлечем ее на себя нашими пороками, то никакое могущество человеческое, никакая злоба ада не могут повредить нам, хотя бы отнята была ими у нас даже жизнь наша. Ибо что же? Эта жизнь телесная, спустя некоторое время, и сама собой не может не прекратиться; а, с другой стороны, всемогущий Правитель мира всегда силен не попустить прерваться ей иначе, как во время самое безвредное для нашего вступления в вечность. Утверждаясь на этой вере в премудрость, всемогущество и благость Промысла Божия, мы вполне убеждены, братие мои, что и кончина воинов православных, хотя произошла от руки врага, но допущена была каждый раз свыше; и поелику допущена свыше, то, без сомнения, в такую минуту, которая была самой лучшей для окончания жизни. На земле, хотя бы и хотел, никто не может сделать этого; но Тому, в деснице Которого небо и земля, это так возможно, как для нас что-либо самое малое и легкое. И не потому ли иной из воинов, среди самых неизбежных опасностей от оружия вражеского, остается как бы неким чудом цел и невредим? - то есть что Промысл Божий не нашел для него эту минуту благопотребной для окончания жизни, потому и спас его из челюстей смерти? Этим, однако же, не предполагается того, чтобы смерть каждого воина была потому смерть истинно христианская; а только то, что час смерти каждого был таков, что в это время лучше было ему умереть, нежели в другое. Ибо в это время он умер, по крайней мере, сражаясь за веру, Церковь и Отечество; а в другое он, может быть, окончил бы жизнь в плену страстей и пороков. Притом вместе с этим, так сказать, преимуществом своего звания в отношении к смерти, воины по тому же самому званию своему подлежат и многим недостаткам касательно приготовления к смерти по-христиански. Ибо где и как совершить это приготовление в лице (видя в лицо - ред.) неумолимого неприятеля? Самое мужество воинское в обыкновенном виде его (а многие ли из воинов в состоянии возвыситься до геройства христианского?) во многом противоположно тем чувствам, которые требуются при кончине христианина. Сражаясь насмерть с врагом, как удержать себя в минуту смерти, не говорю уже в пределах любви к врагам, заповедуемой Евангелием, даже в пределах простой любви к ближнему? Как даже не зайти чувствам в область ненависти? А всяк ненавидяй брата своего, по непреложному глаголу Истины, в смерти есть, - и какой смерти?! - не телесной, временной, - а духовной, вечной! Правда Божия, которая тем и отличается, между прочим, от правды человеческой, что может видеть все обстоятельства нашего положения и судить нас не по тому только, что мы сделали, а и по тому, что могли или не могли сделать, без сомнения, окажет всю снисходительность к положению воинов, павших на брани*. Но тем не менее духовная нечистота, в каком бы виде она ни была в душе, соделает ее не способной войти в светлый град Божий, в него же, по слову Тайновидца, не внидет ничтоже скверно (Откр. 21; 27). По этой-то причине, при всей надежде на благость Божию в отношени к воинам, положившим живот свой за веру и Отечество, мы должны как можно чаще возносить за них вместе с Церковью моления ко Господу, да Он Сам восполнит в них недостающее, усовершит несовершенное и, имиже весть судьбами, подаст им средство соделаться способными войти в светлые лики Воинства Небесного. Иначе, скажите, чем же мы заплатим этим воинам за их смерть за нас? Они сделали для нас все, что могли; положили за свободу и благоденствие наше самую душу свою. И мы потому должны делать то, что можем, то есть совершать молитву о успокоении душ их. Это единственная благодарность, которую мы в состоянии воздать им. Кто чувствует справедливость этого долга (а не чувствовать может разве токмо тот, кто не имеет души и сердца), тот не ограничится молением за павших на поле брани воинов только в некоторые известные дни, а будет воспоминать о них в каждой молитве своей в церкви и дома, утром и вечером. Ибо, судите сами, за кого же и молиться, как не за тех, которые положили за нас жизнь свою? Аминь. Оглавление Слово при посещении Харьковской епархии, сказанное в Святогорском монастыре 9 мая 1845 г. Везде ныне праздник, а здесь, у вас, сугубый. Посему, хотя память Святителя и чудотворца Николая благочестно ублажается по всей стране нашей, но никуда не стекается ныне столько чтителей его памяти, как в вашу обитель. Причина очевидна. Праздник всегда светлее и торжественнее там, где наиболее являет свое присутствие лицо празднуемое, а здесь, у вас, Святитель Николай явно присутствует неким особенным образом, как то показывает всем и каждому его святая и чудотворная икона. Явилась ли бы она чудесно на скале вашей, если бы не восхотел этого сам чудотворец? А когда он благоволил даровать обители вашей чудотворный лик свой, то, без сомнения, потому и для того, что особенно возлюбил место сие и избрал его как бы в некое жилище себе. Достойно убо и праведно обитель сия с сугубой светлостью празднует день настоящий; достойно и праведно и мы в таком множестве стеклись ныне сюда для прославления памяти Святителя Христова. Что касается до нас самих, то мы поспешили сюда еще и по особенной причине. До сих пор не воздали мы торжественной благодарности Святителю за недавнее восстановление обители вашей. Ибо кто, как не он охранил место сие в продолжительную годину разрушения, его постигшего? Когда за семьдесят лет пред этим напала на него ужасная буря, то все тотчас удалилось отсюда: и люди, и вещи. Не оставил этого места один угодник Божий. Продолжая пребывать здесь в чудотворном лике своем, он по-прежнему привлекал целые тысячи душ к самым развалинам обители; питал во всех жителях страны желание видеть ее восстановленной из небытия, и хранил незримо то, что разрушенное не могло бы уже восстановиться руками человеческими. Признаюсь, братие мои, когда я пришел в первый раз на место это и увидел его внутреннее оскудение людьми и совершенную беззащитность, когда услышал притом, сколько было и явных недоброжелательств и тайного враждования против него от тех, которые могли сделать со Святыми горами все, что хотели, и сделали с окрестностями их все, что могли, когда при всем этом я увидел сии горы облеченными еще во всю лепоту, которой украсила их десница Творческая, - то пришел в недоумение и вопрошал сам себя: какая невидимая сила в продолжение стольких лет охраняла место это и изъяла его из общей участи, которой подверглись все его окрестности? Но когда вспомнил, что здесь находится чудотворный лик Святителя Христова Николая, то недоумения мои тотчас окончились. Против таких стражей, подумал я, ничто не значит ни вражда, ни лукавство человеческое. Не в первый раз Святителю спасать от конечного истребления и людей и места; тем паче не мог он предать беззащитно на жертву алчности человеческой сего святого места, которое он видимо избрал для пребывания в чудотворном лике своем. Все это воодушевило меня, братие, упованием на то, что как ни велико было запустение места сего, но рано ли, поздно ли, ему надлежало прейти (исчезнуть, отойти в прошлое -ред.). И вот, оно прешло, и гораздо скорее, нежели как можно было ожидать. И кто главной виной этого? Воздадим должную справедливость влаголюбивым домовладыкам места сего, их усердию к святой обители, их готовности служить Господу, подобно упоминаемым в Евангелии женам, от имений своих (Лк. 8; 3). Но они первые, думаю, не отрекутся признать и исповедать, что был кто-то, который постоянно возбуждал и питал в сердце их желание послужить восстановлению здешней обители. Без этого воспящаемое (отвлекаемое -ред.) в исполнении многими противными обстоятельствами и самой продолжительностью времени желание сие сто раз могло ослабеть и угаснуть. Между тем, не ослабело и не угасло, а, можно сказать, усилилось в них от самого времени, потому что было действием не плоти и крови, а духа веры, подкрепляемого тайным влиянием Святителя на их душу. И смотрите, как знаменует себя это влияние в самом имени того, чья державная рука утвердила паки бйтие святой обители! Не одно царствование прешло над ее развалинами, но подняться из них ей суждено не прежде, как в благословенное владычество самодержца, соименного Святителю Николаю! Не довлеет ли убо, братие мои, и нам ознаменовать чем-либо нашу признательность угоднику Божию за его видимое и невидимое покровительство этому святому месту? И первее всего тем, что для него теперь особенно нужно, ибо и святые Божий, сходя к нам с неба, некоторым образом как бы подвергаются нашим нуждам. Что же, спросите, потребно для Святителя Христова, или, точнее сказать, для его чудотворного лика? Потребно пристанище постоянное; ибо с того самого времени, как была упразднена здесь обитель, доселе он не имеет постоянного местопребывания и странствует, так сказать, ежедневно нисходя с горы долу и паки восходя на скалу. Но первобытное место, ознаменованное чудесным явлением его там - на скале, цело доселе и ждет только нашего усердия, дабы, облекшись приличной лепотой, воспринять паки на всегдашнее пребывание икону Святителя. Поспешим же, кто чем может, содействовать этому благому делу, да обретет он себе успокоение в лике своем, и да познает из того, что мы не бесчувственны к его подвигу во благо сей обители. И как бы хорошо было, братие мои, если бы в следующем году, в настоящий же праздник, мы могли взять икону Святителя отсюда, и вознесши на скалу, поставить на месте первобытного явления ее, совершить там святую литургию и оставить ее там на постоянное пребывание! Это было бы радостью и торжеством для всей страны здешней и для каждого из нас. А Святитель Христов, вследствие этого, усугубил бы, без сомнения, за нас молитвы свои пред Господом, исходатайствовал бы нам прощение во грехах наших, а вместе с тем - избавление и от тех бедствий, которые за сии грехи в разных видах гнетут и удручают каждого из нас. Начнем же с нынешнего дня заниматься этим благим предприятием. Обитель, как видите, сама не может сделать в этом отношении ничего - по своей новости (как вновь учрежденная - ред.). Все зависит потому от нашего усердия. Ужели недостанет его в ком-либо? - нет, настоящее собрание наше ручается за противное. А мы, в поощрение веры и любви вашей, скажем то, что писал апостол Павел Коринфянам, поощряя их на подобное благое дело, то есть что доброхотна бо дателя любит Сам Господь! (2 Кор. 9; 7). Аминь. Оглавление Слово при обозрении епархии, сказанное в украинском военном поселении, в слободе Ново-Андреевка 12 мая 1845 г. Обращали ли вы, православные воины, когда-либо внимание на то название, которое постоянно дает вам Святая Церковь в молитвах своих о вас ко Господу? - Она могла бы усвоять вам при этом разные наименования; могла бы называть вас воинством верным, воинством храбрым, воинством победоносным; но минуя все эти заслуженные вами названия, постоянно именует вас "воинством христолюбивым". Не без причины избрано для вас Церковью такое, а не другое название; оно избрано потому, что в нем содержится и самая лучшая похвала, и самый назидательный урок, и самое сладкое ободрение и воодушевление для воина. Много можно сказать в похвалу воинства российского, в похвалу его подвигов и поведения; но все, что можно сказать в похвалу эту, заключается, как часть в целом, в одном наименовании его воинством христолюбивым. Похвала воину, когда он верен своей клятве, послушен своим вождям, далек и самой тени измены; но кто вернее, послушнее, неизменнее воина христолюбивого? Честь воину, когда он неустрашим, мужествен, презирает опасности и самую смерть; но у кого более и мужества, и самоотвержения, презрения смерти и самых мук, как не у воина христолюбивого? Слава воину, когда он среди победы великодушен, умеет быть львом на поле брани и агнцем под кровом бедной хижины земледельца, способен не только поражать врага надменного, а простереть руку сострадания ко врагу падшему; но в ком скорее можно обрести все эти прекрасные качества, как не в душе воина христолюбивого? Так много выражает одно название воина христолюбивого! Это титло самое почтенное и, вместе, самое поучительное! - Для обыкновенного воина довольно, если он как бы то ни было, хотя без любви, хотя с ропотом, но исполняет то, чего требует от него долг звания его; воин христолюбивый исполняет все это по совести, от души, со всем усердием и верностью. Обыкновенный воин заслуживает уже немалую похвалу, когда с терпением переносит разные лишения и недостатки, трудности и искушения; воин христолюбивый не только поступает так же, но и радуется в самых страданиях, зная, что он ими уподобляется святым Божиим человекам и Самому Спасителю своему. Обыкновенному воину простительно, если он силится восхитить награду у всех своим мужеством и неусыпностью; воину христолюбивому прилично быть первому в трудах и последним у награды, подвизаться, где можно, и за других, но выставлять по окончании подвига не себя, а других. И воин обыкновенный решается на смерть, почитая ее, однако же, злом, только неизбежным; воин христолюбивый смерть за Отечество и веру приемлет как дар Божий, ибо это дверь в чертог Отца Небесного. Много, как видите сами, требуется от воина христолюбивого; но не менее заключается для него и ободрения в любви ко Христу. Не будем отнимать силы и у прочих побуждений и средств, которыми вожди обыкли возбуждать мужество и дух в воинах, располагая их к чему-либо, особенно трудному и опасному. Слава и честь - от мужества и победы, равно как стыд - от поражения. Необходимость оградить край родной от врага, невозможность отступить назад, не поразив его, и прочее, на что указывают в таком случае, не может, конечно, не действовать на душу воина; но сколько случаев, где воин не видит для себя ни славы, ни почестей? сколько случаев, где нет по видимому опасности родной земле и крову, и где он, однако же, видимо должен идти на смерть? - Кто вознаградит его вполне за потерю жизни, которая для человека драгоценнее всего, и с которой он оставляет на земле все? - Очевидно, уж не Отечество земное. Это может сделать только Тот, в деснице Которого не одна жизнь настоящая, а и будущая, - то есть Спаситель наш и Господь. С таким Вождем для воина нет опасности, нет потери: награда верна, венец неотъемлем! Потому воин христолюбивый есть воин самый мужественный и неустрашимый, и Святая Церковь, украшая вас постоянно именем христолюбивых, этим самым указует на источник, из которого вам должно почерпывать воодушевление во всех трудах и опасностях. Но, братие мои, чтобы имя Иисуса Христа было для вас истинным воодушевлением и утешением, для этого надобно, чтобы вы принадлежали Ему не по одному имени, чтобы были на самом деле воинами христолюбивым. Ибо сила не в имени, а в вещи. Итак, старайтесь быть на деле такими, как постоянно именует вас Церковь: любите Христа первее и паче всего, любите не языком и словом, а делом и истиною, то есть благоговея пред Крестом Его и Евангелием, исполняя святые заповеди Его, убегая невоздержания, срамословия, лжи, буйства и притеснения. Любите таким образом Христа, и Он возлюбит вас, и вы, не преставая быть воинством царя земного, соделаетесь вместе с тем воинами Царя Небесного, станете яко христиане превыше всех трудностей вашего звания, выполните самым лучшим образом все, чего требует от вас долг звания вашего, и, окончив подвиг на земле, приимете венец славы на небеси. Аминь. Оглавление Слово при обозрении паствы, сказанное в Чугуевском военном соборе 1 августа 1845 г. Видев же сотник стояй прямо Ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек Сей Сын бе Божий (Мк. 15; 39) Много было людей на Голгофе, но не много таких, у которых можно было бы научиться чему-либо! В самом деле, какой пример найти в первосвященниках иудейских, которые не хотят войти в преторию Пилатову, да не осквернятся на праздник Пасхи от жилища язычника, и в то же время влачатся весь день из одного судилища в другое, прибегают к клеветам и даже возмущению народному, только бы достигнуть осуждения на смерть Праведника? - Чему поучиться у римского областеправителя Иудеи, не обретающего ни единой вины, как сам говорит, в Иисусе, омывающего в знак невинности Его даже руки свои пред народом, и в то же время предающего Его на жестокое бичевание, а потом на смерть мучительную и поносную? - Как жалки и ничтожны потом книжники и мудрецы иудейские, которые, почивая всю жизнь на законе, зная на память писания Моисея и пророков, непрестанно толкуя в синагогах о пришествии Мессии, не могут узнать Его, когда Он с Божественным учением и чудесами видимо стоит теперь перед ними! Но были и на Голгофе люди, достойные стоять у Креста Спасителя мира. Это - Матерь Иисусова, пример чистоты, смирения, преданности в волю Божию и терпения. Это - возлюбленный ученик Иисусов Иоанн, не обещавшийся, подобно Петру, умереть за Учителя, но дошедший за ним до Креста, когда все прочие оставили Его. Это - Иосиф и Никодим, князья иудейские, из которых первый дерзнул потом даже внити к Пилату и просить тела Иисусова для погребения. Это - благоразумный разбойник, за свою веру и исповедание со креста прешедший в рай. Это, наконец, - мудрый сотник римский, стоявший на страже у Креста Иисусова и един из всех удостоившийся исповедать Его Сыном Божиим: Видев же сотник стояй прямо Ему, яко тако возопив издше, рече: воистинну человек Сей Сын бе Божий! Предоставив прочие лица благочестивому вниманию каждого, остановимся с размышлением, христолюбивые воины, на этом последнем лице и поучимся из примера благочестивого сотника, как можно и среди воинского звания сохранить неврежденно страх Божий и веру в сердце и достигнуть спасения вечного. Действие, предстоявшее на Голгофе, Корнилию (так звался сотник), само по себе, было так обыкновенно и так незначительно, что могло произойти без всякого особенного впечатления на его душу. Ибо что он должен был там сделать? Присмотреть за воинами, как они совершат казнь распятия, потом присмотреть за ними же, как они будут стеречь распятых на кресте до их кончины, то есть до вечера, долее которого по закону иудейскому не позволялось оставлять в живых повешенных на древе. Что могло быть обыкновенное подобных дел для сотника римского? Судя по свойству поручения, оно могло быть даже весьма неприятным для благородного римлянина, который любил встречаться со смертью на поле ратном, а не на лобном месте. Самая невинность казнимых крестом, как это было теперь с Иисусом, в незнакомом с истинной верой язычнике могла произвести впечатление самое мрачное, как подтверждение господствовавшей во многих тогдашних умах мысли, что в мире все зависит от слепого случая, что праведник может в нем погибнуть безвозвратно еще скорее грешника, и что потому нет особенной причины стоять крепко за правду, тем паче до смерти. Все это легко могло быть; между тем в Корнилии произошло на Голгофе, как увидим, совершенно противное: из воина он становится здесь евангелистом. У Креста, на котором Сам Сын Божий доходит до последней степени истощания, Корнилий возвышается до исповедания верховного из Апостолов, и в слух всех восклицает: воистинну... Сей Сын бе Божий! Что возвело его на сию высоту богословия? Признаем с благоговением необыкновенность событий голгофских и чудесных знамений, последовавших за распятием; но эти события и знамения совершились пред лицом целого народа иудейского. Между тем один сотник только римский произнес это торжественное исповедание Иисуса Сыном Божиим. Можно ли после этого не спросить: почему благодать Креста Христова отразилась в нем с такой силой? Явно, что в душе Корнилия было нечто особенное, почему он взирал на происходившее на Голгофе иначе, нежели другие; потому и ощутил в себе то, чего не ощутили другие. Что это такое? - Неуклонное последование своей совести; благочестивое расположение мыслей и чувств; иначе - страх Божий и внимание к путям Промысла, соединенное с желанием видеть во всем происходящем не случай слепой или произвол человеческий, а перст Божий. Не зная предшествующей жизни Корнилия, мы не можем сказать, как образовались в его душе эти драгоценные качества; но что они были в ней, за то ручаются все действия его на Голгофе, и после - до конца жизни. Ибо посмотрите, как он поступает на Голгофе! Не без причины евангелист Марк замечает, что сотник во время страданий Господа на Кресте стоял прямо (Мк. 15; 39) лицу Иисусову. Это было самое лучшее место для благоговейного созерцания! И сотник предался ему всей силой души, расположенной к наблюдению в судьбе человеческой путей Божиих. Немало длилось это наблюдение. Воины, совлекшие ризы с Иисуса, вознесли Его и пригвоздили ко Кресту; сотник стоял, видел и молчал. Один из разбойников хулил Иисуса, другой Его же молил о своем спасении; сотник стоял, слышал и молчал. Иисус преподал с Креста последнее прощальное завещание Матери и возлюбленному ученику; сотник, стоя прямо Креста, не мог не заметить того и безмолвствовал. Священники й книжники шумными толпами проходили под Крестом и богохульствовали; сотник не мог не слышать хулы их и оставался безгласен. Даже когда солнце начало сокрывать свет свой, как бы не терпя быть свидетелем происходившего на земле, сотник продолжал по-прежнему стражу свою и не говорил ни слова. Но когда распятый Богочеловек, вопреки обычаю распятых, возгласив гласом велиим: Отче, в руце Твои предаю дух Мой! - и тотчас потом преклонь главу, предаде дух, то безмолвное созерцание сотника кончилось, - сердце и уста разверзлись, и он, как бы подражая Умершему, так же громогласно возгласил: воистинну человек Сей Сын бе Божий. Почему так? Потому, что громкое восклицание с Креста, казалось, обнаруживало еще присутствие сил телесных и неблизкое наступление смерти; между тем Распятый, несмотря на все это, как только изрек: Отче, в руце Твои предаю дух, - то Отец Небесный немедленно внял сей мольбе и принял дух Его. Последнее обстоятельство это, в цепи прочих событий, также не укрывшееся от благоговейного внимания сотника, окончательно и совершенно убедило его в том, что умерший пред его глазами такой поносной смертью есть не человек обыкновенный, тем менее преступник, но величайший Праведник и даже Сын Божий. Не видите ли вы здесь души, внимательной к путям Божиим, привыкшей смотреть на все очами веры, не спешащей заключением о происходящем, но и не коснящей в преступном неверии, не терпящей сокрывать, как делали мудрецы Греции и Рима, познанной истины в неправде общего мнения, а готовой возвестить ее на кровах и стогнах? Как прежде, несмотря на все дивное в виденном, доколе не образовалось в душе святой решимости, сотник безмолвствовал, так теперь, освободившись от недоумений своих, он сознает истину во всей силе и провозглашает ее, несмотря ни на какую опасность от того для себя. Ибо сказать громко на Голгофе: воистинну... Сей Сын бе Божий, - значило сказать, что синедрион иудейский умертвил своего Мессию, принес в жертву своей личной ненависти к Иисусу благо всего народа иудейского. Сказать: воистинну... Сей Сын бе Божий, - значило сказать, что начальник сотника, Пилат, поступил в деле Иисуса не как нелицеприятный судья и защитник невинности, а как низкий человекоугодник, ставящий свое благо выше всякой правды, что он омывал руки не в воде, а в Крови Праведника. Сказать: воистинну ...Сей Сын бе Божий, - значило сказать, что я не хочу быть даже другом кесаря, коль скоро для этого нужно отказаться от совести и правды. Сотник лучше нас видел и знал все сие, вполне понимал, какая участь ожидает того, кто дерзнул таким образом поставить себя против синедриона и римского прокуратора Иудеи. Но уважение и страх человеческий, собственная выгода и опасность для него были ничто, в сравнении с познанной истиной. Не видите ли, паки вопросим вас, не видите ли во всем этом души мужественной, человека, верного своей совести? Корнилий не был подобен тем поверхностно добрым и мнимо чувствительным душам, которые, при известных случаях, не знают меры своим выражениям удивления или преданности, и не далее, как на другой день забыв, что говорено ими, действуют вопреки прежним убеждениям. Нет, чувство, овладевшее им у Креста Христова, обратилось в господствующее правило всей его жизни. Не быв никогда в числе учеников Иисусовых, он, подобно Апостолам Его, соделался с этого времени провозвестником Его имени и Божества и, подобно им же, обратив на себя за сие ненависть иудеев и Пилата, яко доблий воин Христов, удостоился приять за исповедание распятого Иисуса венец мученический и предначать собою, подобно первомученику Стефану, лик страстотерпцев христианских. Можно ли после этого не признать, братие мои, что лицо сотника римского, стоявшего на страже у Креста Христова, есть лицо необыкновенное и достойное подражания для всех, тем паче для вас, которые, подобно ему, носите звание воина? И этот сотник был язычник, не ведущий истинного Бога, незнакомый, подобно нам, с упованием жизни вечной! - Чем после этого оправдает себя воин христианский, если не сумеет быть верным своей совести и внимательным к путям Божиим, если забудет страх Божий и потеряет веру в Крест Христов? Не забывайте же, христолюбивые воины, поучительного примера Корни-лиева! Памятуйте, что из уст воина впервые на земле распятый Спаситель наш исповедан и провозглашен Сыном Божиим; памятуйте, что самая одежда Господа со Креста досталась в наследие не другому кому-либо, а вам - воинам. Продолжайте, подобно Корнилию, стоять на страже у Креста Христова, который доселе иудеем убо соблазн, еллином же безумие; храните драгоценную одежду Его и не позволяйте раздирать ее ни гордому неверию, ни мрачному суеверию. Старайтесь соответствовать тому священному названию, которым постоянно отличает нас Святая Церковь, именуя воинами христолюбивыми; и воинствование ваше под знаменами царя земного послужит для вас не препятствием, а ближайшим и вернейшием средством ко вступлению некогда в победоносные легионы Царя Небесного. Аминь.